ОБЪЕКТИВНОСТЬ ЯЗЫКОВЫХ ДАННЫХ

В связи с уровнями адекватности описания и аде­кватности объяснения возникает вопрос о надежности данных, на основе которых мы судим об успешности наших теоретических построений (аналогичные трудности встречаются и на уровне адекватности наблюдения — ср.

Существует мнение, что операционные критерии за­нимают в лингвистике особое привилегированное поло­жение; однако это, безусловно, ошибка.

Удивительно, что это очевидное положение весьма часто забывается. Так, многие лингвисты предлагали определять синонимию через сходство дистрибуции (ср., например, Hoenigswald, 1960; F г е і, 1961), а лотом заключили, что такие пары, как bachelor «холостяк» и unmarried man «неженатый мужчина», не являются синонимами, поскольку bachelor может встречаться в контексте «—hood» (bachelorhood, букв, «холостячество») и других аналогичных контекстах, a unmarried man не может. Однако это показывает только, что выдвинутый критерий синонимии совершенно неудачен, как в дей­ствительности и обстоит дело²³. Как бы мы в конечном счете ни определяли синонимию, остается несомненным тот факт, что для говорящего по-английски не требуется предпринимать эмпирических исследований, чтобы уста­новить, существуют ли женатые холостяки, тогда как такое исследование необходимо, чтобы установить, су­ществуют ли рыжие холостяки. Подобные факты и лежат в основе допущения, что между bachelor и unmarried man существуют определенные смысловые отношения. Если анализ этого смыслового отношения не согласуется с такими фактами, как, например, упомянутый выше ди­стрибутивный анализ, то его приходится признать не­верным.

Рассмотрим далее предложенное Куайном квазиопе- рационное определение понятия «стимульное значение» (stimulus meaning, 1960).

Ни для этих, ми для многих других сходных случаев не было доказано, что понятие, определяемое посредством так называемых операционных критериев, может иметь какую-либо ценность. В самом деле, представляется очевидным, что на современном уровне развития линг­вистики попытки добиться более глубокого понимания всех тех данных, которыми мы располагаем, гораздо плодотворнее, чем стремление определить те или иные из этих данных более строгим образом, например с по­мощью операционных тестов, способных выделить сино­нимичные выражения, грамматически правильные вы­сказывания и т.

Порождающая грамматика включает синтаксическую часть и фонологическую часть. Первая порождает цепочки формативов и определяет их структурные особенности и взаимоотношения. Вторая придает цепочке формативов, имеющей определенную синтаксическую структуру, фо­нетический облик. Рассмотрев вкратце структурные харак­теристики на синтаксическом уровне, мы перейдем к более детальному анализу различных точек зрения на природу фонологического представления порожденных цепочек.

4.1. Синтаксическая часть

Структурная характеристика на синтаксическом уровне должна указывать, как именно цепочка формативов раз­деляется на составляющие (конституенты) различного охвата (от формативов, с одной стороны, до полного предложения — с другой) и к каким категориям при­надлежат эти подцепочки (Noun, Verb, Noun Phrase, Relative clause и т. д.)^[334]. Подобные указания можно изобразить, расставляя в цепочке формативов помеченные скобки (т. е. скобки с индексами) или используя какую- либо эквивалентную форму записи, например дерево с помеченными узлами (labelled tree) — см. дерево (14) для предложений (3), (4):

--------------------------------------- Sentence-------------- .

(14)

Noun is j---- ^Pred-------- j

I I I Л7П

John Adj to VP,

/easy ^ Verb

(eager) please

Такое изображение мы и называем «показателем син­таксической структуры непосредственно составляющих» или «показателем НС-структуры» (Phrase-marker). Рас­сматривая показатели НС-структур, грамматические от­ношения можно определить как некоторые субконфигу­рации в дереве. Так, отношение «подлежащее — сказуе­мое» определяется как субконфигурация (Sentence; NP, VP); в (14) оно имеет место между John и is easy (eager) to please.

Отношение «глагол — дополнение» можно определить как конфигурацию (VP_A; Verb, NP); оно имеет место между please и John в предложении This may please John «Это может доставить Джону удовольствие» с очевидной НС- структурой и т. п. Однако грамматические отношения можно определять и иначе: в терминах главных членов (доминирующих узлов) таких конфигураций. Более под­робно данный вопрос рассматривается в Chomsky, 1955, chap. 6. Кроме того, особое внимание на значение Всех этих понятий недавно обратил К. Пайк в своей работе по тагмемике.

Какое бы конкретное решение ни было принято, ясно, как отмечалось в начале § 2, что большое количество необходимой информации, не может быть выражено, если используется только такой показатель НС-структуры, как в примере (14). Используя подобное представление синтаксической структуры, мы не можем указать, на­пример, тот факт, что, когда в (14) взято прилагательное easy, между please и John имеет место отношение «дей­ствие — объект» (как в This pleases John «Это доставляет Джону удовольствие»), а когда взято прилагательное eager, между John и please имеет место иное отношение: «субъ­ект — действие» (как в John pleases us «Джон доставляет нам удовольствие»). Аналогично, с помощью одних только помеченных скобок (или помеченного дерева) невозможно указать, что в (15) слова John, please и gift связаны так же, как в (16):

(15) Did John expect to be pleased by the gift?

«Надеялся ли Джон, что он будет обрадован подарком?»

(16) The gift pleased John.

«Подарок обрадовал Джона».

Приведенные соображения показывают, что приме­няемая современной лингвистикой таксономическая мо-

дель (ср. начало § 1), которая в качестве структурной характеристики сопоставляет предложению только один- единственный показатель НС-структуры, должна быть признана неадекватной еще на уровне описания.

Можно попытаться преодолеть эту неадекватность, обобщив определение «грамматического отношения» сле­дующим путем. Мы будем говорить, что между двумя (тремя и т.

Поэтому мы будем говорить, что в

(17) (I) Did the gift please John?

«Обрадовал ли подарок Джона?»

(И) John was pleased by the gift.

«Джон был обрадован подарком»,

где грамматические отношения не могут быть выра­жены непосредственно в терминах субконфигураций по­казателя НС-структуры, в парах the gift — please и please — John имеют место соответственно отношения «субъект — глагол» и «глагол — объект», потому что любая тройка выражений, способных замещать the gift, please и John в (17), может также (при соответствующей перестановке) стоять на местах этих выражений в (16), где грамматические отношения уже могут быть определены непосредственно в рамках показателя НС-структуры.

Однако мне кажется, что и при таком подходе остаются непреодолимые трудности. Так, хотя подходящее отно­шение совместной встречаемости имеет место между (16) и (17), оно не имеет места между (15) и (16) или между (18 I) и (16). Например, please — John можно заменить на bring — happiness в (16), но не в (15) или (18 I); од­нако во всех трех случаях эти выражения находятся в отношении «глагол — объект». И даже если предложить способ для преодоления и этой трудности, то все равно остается неясным, можно ли будет при рассматриваемом подходе отличать грамматически связанные выражения please — John в (15) от той же самой пары, где эти вы­ражения грамматически не связаны, в Did John expect you to be pleased by the gift? «Надеялся Джон, что вы будете обрадованы подарком?» Рассмотрим еще предло­жения (18 II—IV):

(18) (I) The gift pleased John but not Bill.

«Подарок обрадовал Джона, но не Билла»;

(И) The book is what I want.

«Книга эта — то, что я желаю» (т. е. «Я желаю именно книгу»);

(III) I want the book.

«Я желаю книгу»;

(IV) The clever boy saw the friendly man.

«Умный мальчик увидел дружелюбного человека».

(а практически и должны) быть упорядочены и применяться в опре­деленной последовательности. Примеры в § 2 показывают, что по­рождающая грамматика существенным образом зависит от удачного упорядочения и правильной последовательности применения транс­формационных правил, а также от правильного выбора исходной формы в противоположность производным формам (это различие также не поддается определению в терминах совместной встречае­мости). Кроме того, совместная встречаемость — это отношение, определенное для реальных предложений, тогда как порождающие трансформации применяются к абстрактным цепочкам, часто не имеющим связи с реальными предложениями. Заметим также, что в порождающей трансформационной грамматике между (16) и каж­дым предложением из (17) имеет место тесное отношение трансфор­мации (прямой, т. е. в один шаг, трансформационный переход); ме­жду (16) и (15) имеет место непосредственное одноступенчатое транс­формационное отношение: (15) выведено посредством применения

В предложениях (18 II) и (18 III) между выражениями want и the book имеет место отношение «глагол — объект»; однако лишь в (18 III) эту пару можно заменить на met— the boy. В (18 IV) clever и boy связаны так же, как в the boy is clever; однако только в последнем предложении, но не в (18 IV) пара boy — clever может быть заменена парой plan — intriguing. Далее, хотя, по-видимому, лю­бая пара, способная заменить пару clever — boy в (18 IV), может заменить и clever — man в том же самом предло­жении, члены этой второй пары вовсе не связаны никаким грамматическим отношением.

Разумеется, невозможно строго доказать, что понятие совместной встречаемости нельзя видоизменить так, чтобы с его помощью можно было решать подобные проблемы. Тем не менее в настоящий момент представляется оче­видным, что любая такая теория, равно как и теория грамматики непосредственно составляющих, которая каж­дому высказыванию ставит в соответствие только один показатель НС-структуры, неспособна выразить более глубокие структурные связи и поэтому, в соответствии с требованиями адекватности описания, должна быть отвергнута ^[336].

В трансформационной грамматике синтаксическая ха­рактеристика цепочки формативов включает в себя набор показателей НС-структур (по одному для каждой из исходных простых цепочек, из которых выведена рас­сматриваемая цепочка), производный показатель НС- структуры, такой, как в (14), который задает «поверх­ностную» НС-структуру цепочки и грамматические от­ношения в ней, а также трансформационный показатель (transformation-marker), указывающий, как именно наша цепочка была выведена из исходных цепочек^[337]. В случае рассмотренных выше примеров информация о более глубоких структурных связях содержится в показателях НС-структуры для исходных цепочек (подробности, ка­сающиеся конкретного примера (14), см. в Miller and Chomsky, 1963; разъяснение по поводу прочих приме­ров см. в упомянутых ранее работах). В настоящий момент трансформационная модель порождающей грамматики — это единственная модель, позволяющая получать инфор­мацию о структуре, достаточно богатую для того, чтобы можно было учесть факты, приведенные здесь и в начале § 2. Более того, во многих случаях трансформационная модель позволяет получать такую информацию, исходя из определенных принципов; тем самым она достигает высшего уровня адекватности — уровня адекватности объяснения (хотя и перед ней еще стоят нерешенные проблемы).

4.2. Фонологическая часть грамматики

Фонологическую часть грамматики можно представ­лять себе как устройство, имеющее вход и выход: на вход подается цепочка формативов, снабженная струк­турной характеристикой, которую должна давать син­таксическая часть грамматики, на выходе выдается фоне­тическое представление этой цепочки, т. е. цепочка фон (string of phones). Вопрос о том, в какой степени инфор­мация о синтаксической структуре релевантна для оп­ределения фонетической формы цепочки формативов, остается частично открытым. Несомненно, что сведения типа содержащихся в производном показателе НС-струк­туры играют важную роль^[338]; имеются также разроз­ненные примеры, показывающие, что более глубокие синтаксические связи также могут сказываться на фоне­тическом облике цепочки формативов.

Классический взгляд на строение фонологической части грамматики приблизительно таков. Формативы бывают двух типов — грамматические и лексические. К грамматическим формативам мы относим в качестве подтипов показатели классов слов (class markers) и по­казатели стыков (junctural elements), например границы между словами (такие элементы вводятся синтаксиче­скими правилами). Каждый грамматический форматив представлен одним-единственным символом. Каждый лек­сический форматив представлен в виде цепочки символов, каждый из которых принадлежит к определенным кате­гориям («гласный», «согласный», «звонкий» и т. д.). При этом каждый символ можно рассматривать как сокращен­ное обозначение множества категорий, к которым он принадлежит. Тогда лексические единицы могут быть представлены в виде классификационной матрицы, столб­цы которой соответствуют тому, что мы называем «сегмен­тами», а строки соответствуют категориям; в клетке на пересечении і-той строки и j-того столбца указывается, принадлежит ли j-тый сегмент к і-той категории. Эти категории можно назвать (классификационными) раз­личительными признаками. Некоторые из клеток матрицы могут оставаться пустыми, если значение данного при­знака является полностью обусловленным в соответствии с некоторым общим правилом (например, клетка ё строке «лабиализация» для английских передних гласных).

Фонологические правила упорядочены и применяются одно за другим к цепочке формативов (когда это необ­ходимо, используется и соответствующая синтаксическая информация) до тех пор, пока эта цепочка не будет пред­ставлена в символах универсального фонетического ал­фавита. Каждый символ этого алфавита определяется посредством набора фонетических признаков; поэтому результат применения фонологических правил можно снова рассматривать как матрицу, в которой столбцы соответствуют фонам, а строки — фонетическим при­знакам универсальной системы. На пересечении і-той строки и j-того столбца помещается указание о том, обладает ли j-тая фона порожденного высказывания i-тым признаком или о том, в какой степени j-тая фона обладает i-тым признаком (например, для таких при­знаков, как ударение). Классификационные различитель­ные признаки по определению «бинарны»; фонетические признаки могут быть или не быть бинарными. Представ­ление (порождаемых цепочек) посредством фонетических признаков можно назвать фонетической матрицей, вновь рассматривая символы универсального фонетического ал­фавита просто как условное сокращение для набора определенных признаков.

Универсальный фонетический алфавит является ча­стью универсальной фонетической теории. Помимо фик­сированного набора признаков, такая теория должна содержать общие законы допустимых сочетаний и конт­растов. Зачатки такой теории можно найти в трудах английских фонетистов классической школы (Белла, Эл­лиса, Суита), в главе «Phonologie» соссюровских лекций 1897 г.^[339] и, наконец, в якобсоновской теории различи­тельных признаков и фонетических универсалий (напри­мер, Jakobson, Fant and Halle, 1952). Универсаль­ная фонетическая теория является частью общей лингвисти­ческой теории наряду с набором ограничений на форму правил и другими ограничениями на структуру порож­дающей грамматики. Требование, чтобы общая лингви­стическая теория включала в себя универсальную фоне­тическую теорию с фиксированным фонетическим алфа­витом, мы будем в дальнейшем называть условием фоне­тической идентифицируемости. Подчеркнем, что универ­сальный фонетический алфавит является аналогом содер­жательной теории синтаксических категорий (см. выше, сноску 28), которая придает фиксированное значение индексам, используемым в синтаксической части грам­матики. Разумеется, фонетический алфавит разработан более конкретно и полно, нежели теория синтаксических категорий.

Предположим, что в определенный момент применения фонологических правил все грамматические формативы,, кроме показателей стыка, уже устранены, а исходная цепочка окажется представленной только посредством классификационных матриц и показателей стыка (причем указана производная НС-структура цепочки). В таков момент, например, английское saw «увидел», которое на входе фонологической части грамматики выглядит как /si/-(-«прошедш. вр.», будет представлено как /sd/ (хотя англ. heard «услышал», которое подается на вход фоноло­гических правил в виде /Ыг/+«прошедш. вр.», может быть представлено как /hlr#d/, поскольку общие правила, преобразующие Ї в е во многих контекстах, а также ненапряженные некомпактные гласные в [4] перед конеч­ным /г/ (+ согласный) еще не были применены. Ана­логичным образом на этой стадии такое словосочетание, как telegraphic code «телеграфный код» (которое на фо­нетическом уровне выглядит , как [t^hel4graefikk^howd]), будет представлено /tele+graef+ik#kod/ или, в более полной форме:

(19) [NP t Ad j In [pre ^telel [stem g^raef] l^ikl # [N^k6dlb

где выражение типа [Ax] означает, что заключенная в квадратные скобки цепочка х принадлежит к категории А. Такое представление цепочки в терминах сегментов и стыков вместе с производным показателем НС-структуры данной цепочки (этот показатель будет играть роль при определении фонетического облика цепочки с помощью фонологических правил) можно было бы отнести к уровню системной фонологии. Слово «системный» здесь означает, что выбор элементов на этом уровне глубоко обусловлен свойствами как синтаксической, так и фонологической части грамматики. Представление исходной цепочки в терминах фон (а может быть, и фонетических стыков), которое является результатом применения фонологи­ческих правил, мы отнесем к уровню системной фонетики.

Как мне кажется, при рассмотрении фонологической части грамматики невозможно разумным образом выде­лить какие-либо другие уровни представления. В самом деле, на вход фонологической части цепочка подается в виде синтаксического представления низшего уровня («l’etage inferieur de la morphologie» де Соссюра; см. Go de 1, 1957, 166); в этом представлении сегменты описы­ваются в терминах элементов, которые в конце концов оказываются фонетическими характеристиками (caracteres phoniques, цит. пр.). На выходе этой части получается, как уже упоминалось выше, то, что Соссюр называл «pho- nologie» или «narrow transcription» английских фонетистов. Уровень системной фонологии — это, по сути дела, «фонологическая орфография» Сепира (см. Sapir, 1933), его «идеальные звуки» и «подлинные элементы фонети­ческой структуры языка» (см. 1925, сноска 2), а системная фонетика — это фактически его «фонетическая орфогра­фия» (1933) или «объективные фонемы» (1925). Далее, системная фонология — это, по-видимому, в сущности то, что Блумфилд называл «фонологией»— «phonemics»

(1933) (особенно если не изображать его «вторичные фонемы»), хотя трудно сказать, согласуется ли это с фо­нологической теорией Блумфилда, поскольку эта теория недостаточно ясна^[340], В настоящее время системную фо­нологию обычно называют морфонологией, используя этот термин в одном из его нескольких значений. Такое слово­употребление было бы оправдано, если бы существовал третий, промежуточный уровень представления, более тесно связанный со звуком и совершенно независимый от

синтаксической структуры, т. е. подобный так называ­емому фонологическому уровню. Однако я попытаюсь доказать, что существование этого добавочного уровня в высшей степени сомнительно. Поэтому я предпочитаю оста­вить старый термин, прибавив к нему прилагательное «си­стемный», чтобы избежать путаницы (см. Householder, 1959, 128—239).

Вообще мы можем сказать вслед за Палмером (1958), что фонологическая часть грамматики «играет чисто вспомогательную роль; она создает необходимый мост между грамматическими утверждениями и прямыми на­блюдениями, которыми занимается фонетика». В рамках лингвистической теории разумный подход к разработке фонологической части грамматики состоит в выборе фо­нетических признаков (или вообще универсальной фоне­тической теории) и условий, касающихся формы и по­рядка применения этих правил. Последняя задача осо-“ бенно важна и недостаточное внимание к ней нанесло фонологической теории серьезный ущерб. Как только исследователь переходит от первоначальных поверхност­ных попыток создать правила, определяющие фонетиче­ский облик цепочки формативов, к глубокому изучению вопроса, становится очевидным, что фонологические про­цессы должны быть строго упорядочены, если мы хотим описывать их в максимально общей форме. Так, боль­шинство примеров, приводимых Сепиром (1933), пред­полагает упорядочение правил, хотя у него это и не сформулировано явно. Блумфилд много занимался во­просами упорядочения правил^[341], и его описание

морфонологии языка меномини (1939) — это первый пример фрагмента порождающей грамматики с упорядоченными правилами. Блумфилд ничего не говорит о степени, или глубине, упорядочения в этом фрагменте, а опре­делить ее из приведенных примеров нелегко. Сднако, по-видимому, глубина упорядочения здесь не превос­ходит пяти (В eve г, в печати). Во фрагменте фонологи­ческой части порождающей грамматики для современного иврита (Chomsky, 1951) доказывается, что необходимая глубина упорядочения равна приблизительно двадцати — тридцати^[342]; это, безусловно, заниженная оценка. Недавно опубликованные работы (см. сноску 32) содержат сильные доводы в пользу того мнения, что между фонологическими процессами существует отношение строгой упорядочен­ности. Более того, в этих работах достаточно ясно показа­но, что упорядочение является не чисто линейным, а частично цикличным (см. § 1). Решение всех этих во­просов является важнейшей задачей современной фоно­логии. Хотя ниже будут приведены некоторые случаи упорядочения, важно помнить, что отдельные разроз­ненные примеры не могут дать точного представления о степени и значении упорядочения в полной грамматике.

Возьмем для иллюстрации простой пример из анг­лийского языка. Мы находим в нем следующие фоноло­гические закономерности (выражения [s₄, s₂] обозначают «архифонему», включающую общие признаки фонем s_A и s₂)^[343].

(20) (I) ^в--------------- контексте: b [і, у]

(II) [s,z] + [i,y] -^[§,2] в контексте:—гласный.

Таким образом, мы имеем — в случае (I): opaque «непрозрачный» — opacity «непрозрачность», logic «логика» — logicism «логицизм», democrat «демократ» — de­mocracy «демократия», pirate «пират» — piracy «пират­ство», а в случае (II): race «раса» — racial «расовый», express «выражать» — expression «выражение», erase «подчищать»—erasure «подчистка», enclose «огораживать»— enclosure «огораживание», revise «пересматривать» — re­vision «пересмотр». Хотя необходимы различные уточ­нения, ясно, что подобные правила нужны в любой грам­матике. Однако если рассматривать их как неупорядог ченные и понимать их как формулировку: «В контексте Z—W «морфонема» X реализуется «фонемой» Y», то к ним придется прибавить еще одно правило:

(21) + [і,у 1 -► § в контексте: —гласный,

для того чтобы описать такие случаи, как logician «логик», delicious «восхитительный» (ср. delicacy «утонченность»), relate «установить отношение» — relation «отношение», ignite «воспламенять» — ignition «воспламенение» и т. д. Однако без этого правила можно обойтись, если при­менить (20 II) к результатам применения (20 I), то есть если можно упорядочить правила именно так, как в (20).

Грамматика, содержащая правила (20 I) и (20 II) в указанном порядке, даст следующие выводы (дерива­ции)^[344]:

(22) lajik+y+n prezident+i prezident-t-i+ael lajis+ytn presidens+i prezidens-j-i+ael (по правилу

(20 I))

laji§+n prezidenS+asl (по правилу

(20 II))

Верхняя строка в (22) — это системное фонологи­ческое представление, нижняя строка — это системное фонетическое представление, которое получается в ре­зультате применения указанных правил. Что же касается промежуточных стадий, то они явно не имеют никакого системного статуса. Число промежуточных стадий, необходимых для получения любой языковой формы, зависит от числа упорядоченных правил, применяемых в этом процессе. Это последнее различно для разных форм, в том числе для разных частей одного и того же предло­жения, словосочетания или слова.

Очевидно, в грамматике, содержащей правило (21), упущено важное обобщение. Более того, рассмотрение дополнительных примеров показывает, что упущено не­сколько обобщений. Так, наряду с правилом (20) следовало бы ввести правило

(23) z^s в контексте:—” + iv,

как в abuse «оскорблять» — abusive «оскорбительный». Однако существуют формы persuade «убеждать» — persuasive «убедительный», persuasion «убеждение», corrode •«корродировать» — corrosive «коррозивный» — corrosion «коррозия» и т. д. В таксономической грамматике с не­упорядоченными правилами для описания этих зако­номерностей необходимы два совершенно новых правила, независимых от (20), (21) и (23), а именно:

(24) (I) d^s в контексте: Ь iv

(II) d+[i, y]-*z в контексте: — гласный.

Если, однако, упорядочивать правила, то правила

(24) окажутся излишними. Достаточно обобщить (20 1)так, чтобы оно было применимо к [d, t], а не просто к/t/^[345], и тогда мы получим для persuasive вывод (25), а для persuasion — вывод (26):

(25) perswed + iv, perswez+iv (по правилу (20 I)),

perswesiv (по правилу (23)), (26) perswed+ytn, perswez+ytn (по правилу (20 I)), persweztn (по правилу (20 II)),

где каждая строка начинается с системного фонологиче­ского представления, а заканчивается системным фоне­тическим представлением (детали опущены).

Очевидно, что грамматику, описывающую эти раз­нообразные фонетические факты с помощью правил (20) (должным образом обобщенных) и (23), каждое из которых имеет независимое обоснование, безусловно, следует пред­почесть с точки зрения адекватности описания грамма­тике, содержащей, кроме этих правил, еще и правила (21),

(24) . Эта последняя грамматика попросту пренебрегает важными обобщениями. Заметим, что для достижения адекватности описания и в этом случае правила грам­матики должны быть упорядочены (как это сделано в наших примерах).

В заключение мы обобщим^ наш анализ так, чтобы были учтены формы (27):

(27) (I) decide Idisa-yd]

(II) decided [disa‘yD4d— [0] = альвеолярный одно­ударный

(III) decisive [dlsaysiv]

(IV) delight [dilayt]

(V) delighted [dilayDtd].

Чтобы описать подобные факты, мы должны ввести в фонологическую часть грамматики, где уже есть пра­вила (20) и (23), правила (28) и (29), упорядочив их сле­дующим образом: (20 I), (20 II), (23), (28), (29).

(28) а-^а* в контексте: — (глайд) звонкий

(29) [t, d]-+D в контексте: ударный гласный — безудар­ный слоговой.

Эти правила также могут быть обобщены. Каждое из них необходимо для целого ряда случаев.С помощью таких правил, расположенных в указанном порядке, мы можем получать следующие выводы:

Здесь также опущены детали и общеизвестные правила. Строка (а) — это системное фонологическое представ­ление, а строка (f) — системное фонетическое представ­ление. Во всех прочих строках, как мне кажется, пред­ставления не имеют системного характера. Быть может, строку (с) многие структуралисты (но не Блок, например) назвали бы «фонологическим» представлением. Если даже согласиться с ними, то упорядочение правил все равно оказывается необходимым ” для превращения «фонологи­ческого» представления в фонетическое оптимальным образом: очевидно, что если поменять местами (28) и (29), то мы не получим правильного результата. Так, [D] в delighted является фонетически звонким, но функцио­нально это глухой согласный (иначе правило (28) могло бы быть применено и дало бы неправильную форму dila’y- Dld); таким образом, это [D] имеет различительный при­знак глухости на фонологическом уровне и признак звонкости на фонетическом уровне.

По мере расширения привлекаемого материала не­обходимая глубина упорядочения правил возрастает; при этом, как только мы вводим трансформационный цикл, возрастает и их сложность. До сих пор исследова­тели не обнаружили какого-либо имеющего системный характер набора представлений, который можно было бы считать «уровнем представления» и рассматривать как некую промежуточную стадию в процессе применения правил фонологической части грамматики; отсюда с необходимостью вытекает, что единственными системными уровнями представления, выступающими в структурных характеристиках в процессе применения фонологической части грамматики, являются фонологический и фонети­ческий уровни. Для подкрепления этого вывода целесо­образно, исходя из изложенной точки зрения, вкратце рассмотреть статус современной таксономической фоно­логии.

4.3.