ФОНЕТИЧЕСКИЙ звуко-буквенный разбор слов онлайн

I. ОСНОВЫ ТЕОРИИ РЕЧЕВЫХ АКТОВ «ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ АКТОВ» КАК ОДИН ИЗ ВАРИАНТОВ ТЕОРИИ РЕЧЕВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Словосочетание «теория речевых актов» употребляется в ши- роком и узком смысле. В первом случае оно обозначает любой комплекс идей, направленных іна объяснение речевой деятельности, и является синонимом «теории речевой деятельности».

Во втором случае оно выступает как название одной конкретной теории (англ. термин speech act theory, theory of speech acts), получившей, как указывает система публикаций, широкое распространение за рубежом и привлекшей к себе внимание советских ученых, разрабатывающих проблемы речевой коммуникации как в теоретическом, так и в прикладном аспекте.

Ядро теории речевых актов (далее ТРА) составляют идеи, изложенные английским логиком Дж. Остином в курсе лекций, прочитанном в Гарвардском университете в 1955 году и опубликованном в 1962 году под названием «Слово как действие» (см. с. 22—129)'. Впоследствии эти идеи были развиты американским логиком Дж. Серлем в монографии «Речевые акты»^{^[1]} и ряде статей. В обсуждении идей Остина принял участие и известный английский логик П. Ф. Стросон. В работах Остина, Стросона и Сер- ля, включенных в данный сборник, с исчерпывающей полнотой отражен тот круг проблем и методов их решения, который можно назвать стандартной теорией речевых актов в отличие от разнообразных ее модификаций, появившихся в последнее время. К рассмотрению этой основной части ТРА мы и обратимся.

До недавнего времени Дж. Остин и П. Ф. Стросон были известны советскому читателю только как представители «лингвистической философии». В работах философов-марксистов их научное наследие рассматривалось в ооновном под углом зрения критики неопозитивизма как направления буржуазной философии, сводящего философию к деятельности по анализу языковых форм знания^{^[2]}. В них убедительно доказывается, что, сознательно устраняясь от решения основных вопросов философии, объявляя классические проблемы философии «метафизикой», неопозитивизм в целом и лингвистическая философия в частности не дали и не могли дать решения актуальных философско-методологических проблем современной науки.

Действительно, в контексте философско-методологических проблем статья Дж. Остина «Три способа пролить чернила», посвященная различению значений слов intentionally ’умышленно^{^[3]}, deliberately ’преднамеренно⁴ и on purpose ’нарочно⁴ выглядит несерьезно^{^[4]}. Однако, стоит лишь представить себе, что автором данной статьи является лексиколог, как решаемая в ней проблема сразу приобретает научную значимость. Поэтому при оценке исследований, выполненных в русле лингвистической философии, философы-марксисты проводят четкое различие между их философско-мировоззренческим содержанием или философскими импликациями и их специально лингвистическим содержанием. Если первое признается безоговорочно теоретически несостоятельным їй идеологически вредным, то во втором усматриваются положительные моменты, связанные с решением ряда собственно лингвистических проблем. «Лингвистическая философия содержит некоторые позитивные результаты по анализу логической структуры обыденного языка їй изучению его семантических возможностей»^{^[5]}. ТРА относится к той части лингвистической философии, которая представляет собой «явный выход в сферу лингвистики как таковой»⁴. Дать объективную оценку результатов этого выхода, оценить рабочие возможности ТРА в свете проблем теоретической и прикладной лингвистики — одна из актуальных задач советского языкознания^{^[6]}, решение которой существенно облегчает публикация работ по ТРА в данном сборнике.

В первой половине XX века языкознание в течение довольно длительного периода было сосредоточено на изучении одной из двух диалектически взаимосвязанных сторон языка — языковой системы, но, начиная оо второй половины 60-х годов, центр внимания лингвистов переносится на вторую сторону этого диалектического единства — речевую деятельность и ее продукт — связный текст, дискурс. О закономерном характере такой переориентации и о том, как она изменяет облик современной лингвистики, много писалось, что избавляет нас от необходимости останавливаться на этом подробнее.

Отметим только, что еще в 20-х — 30-х годах выдающиеся советские ученые Е. Д. Поливанов, JI. В. Щерба, JI. П. Якубинский, А. М. Пешковский, М. М. Бахтин использовали марксистское понятие деятельности в качестве объяснительного принципа^[7] при изучении языка как системы. Однако сама речевая деятельность іне была тогда предметом серьезного изучения со стороны лингвистов. Когда же они стали обращать на нее более пристальное внимание, обнаружилось, что сложившиеся представления о ней явно недостаточны для анализа реальных процессов говорения и понимания. Естественно, что в таких условиях оказался закономерным интерес лингвистов к любой попытке построения общей или частной теории речевой деятельности.

Почему же именно ТРА оказалась столь популярной? Ведь она не первая и не единственная в ряду других деятельностных представлений языка. Достаточно вспомнить глубокую лингвофилософскую концепцию В. Гумбольдта и другие концепции гум- больдтианской ориентации, теорию языка и речи А. Гардинера, теорию высказывания М. М. Бахтина, теорию речевой деятельности в советской психолингвистике, основанную на психологической теории деятельности Выготского — Леонтьева, теорию аргументации (неориторику), концепцию «анализа диалога» («conversational analysis»), сложившуюся в рамках социолингвистики, процессуальную семантику, возникшую в контексте создания систем человеко-машинного общения.

Среди причин популярности ТРА есть как чисто внешние, так и внутренние, вытекающие из ее содержания.

К чисто внешним причинам можно отнести, например, знакомство достаточно широкого крута лингвистов, владеющих английским языком, с курсам лекций Дж. Остина «Слово как действие», выпущенным в 1962 г. отдельной книгой. (Ср. судьбу книги Ости-

на с судьбой работы М. М. Бахтина «Проблема речевых жанров», в которой изложена его теория высказывания. Написанная в 1953 г., она лишь в 1978 г. была частично опубликована в журнале, и только в 1979 г. увидела свет полностью^[8].) Простота языка и живость стиля лекций Остина в немалой мере способствовали популярности его идей.

Но не внешние причины способствовали распространению ТРА. Главные причины внутренние: очевидно, эта теория уловила и раскрыла какой-то важный аспект речевой деятельности, который в других деятельностных концепциях не получил должного освещения. Чтобы выявить как сильные, так и слабые стороны ТРА, необходимо рассмотреть ее общие и специфические черты.

Остановимся сначала на наиболее общих характеристиках ТРА, определяющих ее место в типологии теорий речевой деятельности. Для этого мы воспользуемся набором признаков, предложенным В. И. Постоваловой^[9]: 1) методологический статут теории; 2) ее концептуальные предпосылки; 3) широта задания области исследования языка; 4) акцентированность определенного плана объекта изучения; 5) отношение к субъекту деятельности; 6) метод исследования.

По своему методологическому статусу ТРА есть узкоспециальная лингвистическая теория, не претендующая на выдвижение общей теории о природе языка, в отличие от деятельностных концепций гумбольдтианской ориентации.

Как и всякая другая теория речевой деятельности, ТРА имеет свои концептуальные предпосылки. Для создателей этой теории оиа выступала прежде всего как развитие и углубле ние представлений о смысле и значении языковых выражений, сложившихся в философской логике. Так, Дж. Остин, вводя понятие перформативного высказывания, рассматривает это как очередной шаг в развитии представлений о границе между осмысленными и бессмысленными высказываниями, а Дж. Серль, формулируя правила употребления глагола promise ’обещать¹ в качестве показателя функции высказывания, рассматривает это как доказательство правильности взгляда, согласно которому знание значения языкового выражения есть знание правил его употребления. Этот взгляд на значение так же, как и представление о теснейшей связи языка с теми не собственно речевыми действиями, їв которые он вплетен, — свидетельство того глубокого идейного влияния, которое оказали на ТРА взгляды позднего Витгенштейна^[10].

Что касается связей ТРА с лингвистической традицией, то здесь следует отметить, с одной стороны, отсутствие прямой идейной связи с какой-либо лингвистической школой, а с другой стороны, — достаточно высокий уровень лингвистической подготовки ее создателей. По свидетельству Дж. Урмсона, оксфордские философы «почти без исключения приходят к философии после весьма оерьезного изучения классической филологии»^[11]. Характерно для ТРА отсутствие опоры на какую-либо психологическую, социологическую или философскую теорию деятельности. Наконец, следует отметить, что первоначально в качестве основного объекта рассмотрения в ТРА выступали речевые действия, относящиеся к юридической сфере, то есть регулируемые правовыми нормами. Поэтому Остин нередко апеллирует к опыту юристов, а иногда и полемизирует с ними. Акцент на «юридических» речевых актах, несомненно, отразился на понимании речевого действия как действия, совершаемого согласно определенным неязыковым установлениям, или конвенциям.

Объектом исследования в ТРА является акт речи, состоящий в произнесении говорящим предложения в ситуации непосредственного общения со слушающим. Таким образом, ТРА характеризуется максимальным сужением объекта исследования по сравнению с другими теориями. Действительно, в концепции «анализа диалога» (см. выше, с. 9) в качестве глобального объекта исследования выступает диалог, то есть обмен речевыми актами. В советской психолингвистической теории речевой деятельности глобальным объектом исследования является деятельность общения і(коммуникация) в рамках целостного акта социального взаимодействия. Еще шире задается область исследования в концепциях гумбольдтианской ориентации, изучающих языковую деятельность в целом, то есть «язык в экстенсии по всему пространству духовной жизни человека»^[12]. Сужение Области исследования, с одной стороны, ограничило возможности ТРА, но, с другой стороны, позволило сфокусировать внимание на детальном описании внутренней структуры речевого акта — этого элементарного эвена речевого общения.

Не случайно, что концепции речевой деятельности, имеющие более широкий диапазон, когда рассуждают о минимальных единицах речевой деятельности, заимствуют многие понятия, выработанные в ТРА.

Анализируя речевой акт, можно, в принципе, делать упор на разные планы его исследования — статический или динамический. В работах основателей ТРА превалирует статический подход к речевому акту, что дает основание упрекать ее в игнорировании динамической природы общения (см., например, мнение Д. Франк на с. 367). Однако в ней встречаются и элементы динамического подхода. Так, Серль формулирует последовательность правил, которыми руководствуется говорящий, избирая глагол promise ’обещать^[13] для экспликации функции своего высказывания (см. с. 167), реконструирует процедуры, осуществляемые слушающим при понимании высказываний, актуальный смысл которых не совпадает с их буквальным смыслом (см. с. 199, 211). В ходе развития ТРА усиливается крен в сторону динамического подхода. Не последнюю роль в этом сыграли идеи процедурного, или процессуального, подхода к языку, сформулированные в исследованиях по искусственному интеллекту¹.

В ТРА субъект речевой деятельности понимается как абстрактный индивид, являющийся носителем ряда характеристик, психологических (намерение, знание, мнение, эмоциональное состояние, воля) и социальных (статус по отношению к слушающему, функция в райках определенного социального института). Очевидно, что социальные свойства субъекта, проявляющиеся в его речевом поведении, представлены в ТРА весьма слабо по сравнению с рядом других учений, в которых говорящий индивид выступает как обладатель определенного репертуара ролей, как носитель определенных национально-культурных традиций. Это, безусловно, относится к числу ее слабых сторон.

Основной мптод исследования объекта в ТРА — это аналитический метод в разных его видах. Отличием ТРА от пси- хо- и социолингвистических теорий речевой деятельности в данном аспекте является то, что первая базируется на данных мысленного эксперимента, тогда как последние используют методы сбора и обработки данных, выработанные в социологии и экспериментальной психологии.

Подытоживая вышесказанное, мы получаем общую характеристику ТРА: это логико-философское по исходным интересам и лингвистическое по результатам учение о строении элементарной единицы речевого общения — речевого акта, понимаемого как актуализация предложения, причем речевое общение рассматривается как форма проявления преимущественно межличностных отношений.

Охарактеризовав ТРА извне, со стороны ее общетипологических черт, перейдем к рассмотрению ее изнутри.

Ни одна теория коммуникативной деятельности, независимо от масштабов ее объекта исследования, не может обойтись без формулирования модели коммуникативной ситуации.

ТРА предлагает свою оригинальную модель коммуникативной ситуации. Наряду с такими компонентами, как говорящий, слушающий, высказывание, обстоятельства, без которых не обходится ни одна модель общения (в других моделях эти компоненты могут называться иначе), модель речевого акта в ТРА включает в себя также цель и результат речевого акта. Напомним, что пражский функционализм, выдвинувший требование «анализировать все свойства языка, связанные с тем, что язык является инструментом, под углом зрения задач, для выполнения которых эти свойства предназначены»^[14] (разрядка моя. — И. К.)> и называвший свою модель языка «целевой», в силу специфической трактовки понятия целенаправленности (отождествления ее с функциональностью) не раскрыл определяющей роли фактора цели в речевой деятельности^[15]. Не случайно в известной модели коммуникативного акта Р. О. Якобсона компонент «цель» отсутствует^[16].

Подход к речевому акту как к способу достижения человеком определенной цели и рассмотрение под этим углом зрения используемых им языковых средств — главная особенность ТРА, привлекшая к ней языковедов, которых перестала удовлетворять простая констатация того, что язык есть средство, орудие, инструмент общения. Интересы развития собственной науки и задачи, поставленные перед ней практикой, заставили лингвистов искать ответа на вопрос о том, каков механизм использования языка для достижения многообразных целей, возникающих в ходе социального взаимодействия людей.

Единый речевой акт представляется в ТРА как трехуровневое образование^[17]. Речевой акт в отношении к используемым в его ходе языковым средствам выступает как локутивный акт. Речевой акт в его отношении к манифестируемой цели и ряду условий его осуществления выступает как иллокутивный акт. Наконец, в от-

ношении к своим результатам, речевой акт выступает как перло- кутивный акт. (См. работу Остина в наст, сборнике.)

Данная тройная оппозиция находит свое соответствие в представлении о гетерогенности плана содержания высказывания. Используя языковые средства в ходе локутивного акта, говорящий наделяет свое высказывание локутивным значением. Манифестируя цель говорения в определенных условиях в ходе иллокутивного акта, говорящий сообщает высказыванию определенную иллокутивную силу. Что же касается перлокутивного акта, то по самой своей сути он не находится в необходимой связи с содержанием высказывания (см. с. 93). Таким образом, имеется две пары взаимосвязанных категорий анализа речевого акта и семантики высказывания: локутивный акт — локутивное значение и иллокутивный акт—иллокутивная сила, обобщаемые в понятиях локуции и иллокуции.

Главным новшеством трехуровневой схемы речевого действия, предложенной Остином, несомненно, является понятие иллокуции. Локуция была объектом изучения всех семантических теорий в лингвистике, моделировавших соответствие между изолированным предложением и его смыслом, а точнее, псевдосмыслом — теоретическим конструктом, абстрагированным от целого ряда аспектов содержания, передаваемого предложением при его употреблении в общении^[18]. Перлокуция — воздействие речи на мысли и чувства аудитории и посредством этого воздействие на дела и поступки людей — это тот аспект речевого акта, которым издавна занималась риторика. Только понятие иллокуции фиксирует такие аспекты акта речи и содержания высказывания, которые не улавливаются ни формальной семантикой, ни риторикой в ее традиционном понимании. Естественно, что именно разъяснению понятия иллокуции в ТРА уделяется главное внимание.

Остин не дает точного определения понятию иллокутивного акта. Впервые вводя это понятие (см. с. 86), он только приводит примеры иллокутивных актов — вопрос, ответ, информирование, уверение, предупреждение, назначение, критика и т. п. Далее Остин пытается обнаружить различительные признаки иллокуции. Его пространные и полные интересных наблюдений рассуждения по этому поводу сведены Стросоном к четырем основным положениям (см. с. 131—132), из которых самые важные — первое и четвертое. Согласно первому положению основным признаком, по

которому иллокутивный акт отличается от локутивного, является признак целенаправленности. Согласно четвертому положению, основным признаком, по которому иллокутивный акт противопоставляется перлокутивному, является признак конвенционально- сти.

В этих двух положениях отражается, хотя и в недостаточно ясной форме, присущее высказыванию противоречие между двумя неразрывно связанными в нем моментами — субъективным (цель говорящего) и объективным і(не зависящие от говорящего способы обеспечения распознавания этой цели слушающим). В дальнейшем в ТРА данное противоречие трактуется как антиномия интенционального и конвенционального в речевом акте.

Понятие намерения (интенции) говорящего было введено в категориальный аппарат ТРА последователями Остина с целью уточнения его идей относительно иллокутивного уровня анализа речевого акта.

Логик П. Грайс определил в терминах намерения понятие субъективного значения высказывания, или «значения говорящего»—понятие, выражаемое глаголом mean в контексте “A means something by х" ‘А имел в виду нечто под х’ (см. с. 158). По Грайсу, субъективное значение высказывания есть намерение говорящего получить с его помощью определенный результат, благодаря осознанию слушающим этого намерения^[19]. Стросон и Серль каждый по-своему модифицируют это понятие (см. соответственно с. 136—140 и 159—160) и приходят к выводу, что намерение, подлежащее распознаванию, или коммуникативное намерение («открытая интенция» по Стросону), составляет самый существенный момент в определении иллокуции^[20].

Если в трактовке интенционального аспекта иллокуции разные версии ТРА сходятся, то этого нельзя сказать о ее конвенциональном аспекте. Применительно к речевым действиям можно говорить о двух разных видах конвенций. Первый — языковые конвенции, которые действуют на уровне локутивного акта и определяют локутивное, или языковое, значение высказывания. В общем случае языковых конвенций недостаточно для объяснения производства и восприятия речевого акта на иллокутивном уровне. Так, одно и то же предложение Я поговорю с твоими родителями может быть иопользовано говорящим с разными намерениями— просто проинформировать адресата, принять на себя обязательство, прекратить или предотвратить какие-либо действия адресата и т. п. Несмотря на то что по отношению к языковым конвенциям во всех этих случаях производятся тождественные действия, в каждом из этих случаев говорящий совершает разные иллокутивные акты — сообщает, обещает, предупреждает или угрожает, а слушающий понимает, какой иллокутивный акт совершает говорящий. Как же объяснить закономерный характер производства и восприятия иллокутивного акта?

Остин считал, что иллокутивный акт также регулируется конвенциями (см. выше, с. 15), хотя в отличие от локутивного акта эти конвенции не являются собственно языковыми. Однако ему не удалось объяснить, в чем состоят эти конвенции.

Развернутое представление иллокутивного акта как конвенционального действия мы находим в статье Серля «Что такое речевой акт?» (с. 151—169). Заменяя понятие конвенции понятием правила, он пытался показать, что иллокутивный акт есть действие, подчиняющееся правилам. При этом все правила делятся им на регулятивные, упорядочивающие «формы поведения, которые существовали до них» (напр., правила этикета), и конститутивные, которые «не просто регулируют, (но создают... новые формы поведения» (например, правила различных игр). По предположению автора, семантика языка может рассматриваться как ряд систем конститутивных правил, и «иллокутивные акты суть акты, совершаемые в соответствии с этими наборами конститутивных правил» (с. 155). Таким образом, различие между конвенциями локутивного и (иллокутивного уровня речевого действия снимается. Не случайно Серль отказывается от понятия локуции. Вместо локутивного акта он говорит об актах референции и предикации, а вместо локутивного значения использует понятие суждения (пропозиции), или пропозиционального содержания высказывания. План содержания высказывания представляется в виде формулы F (р), где F — иллокутивная сила, а р — суждение (см. с. 171). Оба компонента формулы имеют единую конвенциональную природу: они конституируются правилами употребления выражений, служащих для указания на эти компоненты. В статье выявляется набор правил употребления для показателя иллокутивной силы обещания, выводимый из условий осуществления акта обещания, и намечается программа анализа іна той же основе речевых актов других типов, реализованная позже в работе «Речевые акты» (см. выше, с. 7).

Предложенный Серлем способ объяснения механизма передачи намерения от говорящего к слушающему в процессе коммуникации, был важным шагом на пути решения указанной проблемы. Вместо общих и неопределенных рассуждений о влиянии ситуативного контекста высказывания на передаваемый им смысл был для основных типов речевых актов перечислен ряд аспектов ситуации общения (в виде подготовительных условий), которые находятся в закономерной связи с возможным намерением говорящего (воплощаемым в существенном условии) и тем самым способствуют его идентификации. Однако преувеличение роли языковых средств їв общении (см. поправку Серля к определению субъективного значения Грайса на с. 160) привело к тому, что правила Серля имеют достаточно узкую сферу применения. Они действительны только для высказываний, в которых присутствует тот или иной языковой показатель коммуникативности намерения— лексический, грамматический, просодический, — и этот показатель употреблен в буквальном смысле. Так что в качестве общего подхода к объяснению механизма речевого общения представление о речевом акте как о полностью конвенциональном действии оказалось неприемлемым.

В отличие от Остина и Серля, Стросон считает конвенциональными не все иллокутивные акты, а лишь те из них, которые действительно упорядочиваются неязыковыми социальными конвенциями (см. с. 132—136). Большинство речевых актов, конвенциональных в указанном строгом смысле, относится к сфере социальных институтов. Назначение на должность, вынесение приговора, капитуляция, закрытие собрания, присвоение имени — в этих и им подобных речевых актах наиболее ярко проявляется связь языковой деятельности с внеязыковой практической деятельностью. Не случайно именно из анализа подобных высказываний была выведена Остином дихотомия «перформатив/конста- тив», переросшая в учение о трех уровнях речевого действия (см. примеры перформативов на с. 26). В особый класс — декларации— выделяет такие акты и Серль (с. 185). К какой бы сфере деятельности ни относился конвенциональный речевой акт, он сохраняет свое основное отличие от акта неконвенционального: для его совершения достаточно действовать в строгом соответствии с установленной процедурой, и результат, на который нацелено данное действие, будет достигнут. Стросон совершенно правильно указывает, что акты подобного типа, будучи важной частью деятельности общения, не являются типичными представителями иллокутивных актов. Основной проблемой остается объяснение того, каким образом обеспечивается распознавание коммуникативного намерения говорящего в речевых актах, не регламентированных социальными конвенциями.

Итак, в форме вопроса о том, как обеспечивается понимание иллокутивной силы высказывания, в ТРА был поставлен вопрос о факторах, благодаря которым высказывания в процессе общения обретают подлинный смысл, становясь носителями речевого замысла коммуникантов и вплетаясь в структуру их внеязыковой деятельности, — вопрос, на который семантические теории, оперирующие изолированными предложениями, независимо от степени их формального совершенства, в принципе не могли дать ответа.

И развитие ТРА можно рассматривать как движение по пути постепенного расширения области этих факторов.

Одним из путей выявления этих факторов, понимаемых как разные аспекты иллокутивного акта, с самого начала в ТРА служило построение классификации иллокутивных актов.

Первая такая классификация принадлежит Остину (см. €. 118—128). Остин полагал, что для уяснения сущности иллокуции надо собрать и расклассифицировать глаголы, которые обозначают действия производимые при говорении, и могут использоваться для экспликации силы высказывания — иллокутивные глаголы^[21].

Классификация иллокутивных глаголов Остина с точки зрения современного уровня развития лексической семантики выглядит весьма грубым приближением к сложной структуре данного семантического поля^[22]. Серль подверг ее критике в статье «Классификация (иллокутивных аіктов» (см. наст, сборник). Он справедливо указал на неправомерность смешения иллокутивных актов, которые являются реальностью речевого общения и не зависят от конкретного языка, и иллокутивных глаголов, являющихся специфическим отражением этой реальности в системе лексики конкретного языка.

Классификация Сер л я, которую он строит именно как классификацию актов, а не глаголов, представляет собой значительный шаг вперед по сравнению с целым рядом предшествующих опытов^[23], будучи первой попыткой универсальной классификации иллокутивных актов. Базу этой классификации составляют 12 признаков, которые сам автор называет «направлениями различий между иллокутивными актами» (см. с. 172—177). И хотя данный список признаков может быть в свою очередь подвергнут критике (не все признаки существенны, взаимонезависимы и имеют четкий смысл), он расширяет область факторов, участвующих в передаче говорящим и восприятии слушающим актуального смысла высказывания. Появляется такой важный фактор, как отношение речевого акта к предшествующему дискурсу. То, что было высказано коммуникантами к моменту очередного речевого акта, играет роль как в формировании коммуникативного намерения говорящего, так и в распознавании его слушающим.

Еще более расширяется область факторов, определяющих речевое действие на уровне иллокуции, когда ТРА сталкивается с необходимостью объяснения феномена косвенных речевых актов— речевых действий, иллокутивная цель которых не находит прямого отражения в языковой структуре употребленного высказывания^[24]. iB узком смысле косвенными речевыми актами называют только высказывания, в которых представлен некоторый стандартный способ косвенного выражения цели, то есть языковое выражение, которое, сохраняя свое основное, прямое назначение показателя иллокутивной силы х> регулярно используется как показатель иллокутивной силы у (например, структурная схема вопроса не могли бы вы (сделать что-либо)? регулярно используется для выражения вежливого побуждения)^[25].

Высказывалось мнение, что косвенные речевые акты (в узком смысле) следует рассматривать как проявление языковой полисемии^[26]. Серль, оспаривая эту точку зрения в своей статье «Косвенные речевые акты» (см. наст, сб.), показывает, что косвенные речевые акты независимо от того, является ли стандартизованным способ их осуществления, имеют в основе один и тот же механизм косвенного выражения намерения говорящего. Прибегая по той или иной причине (напріимер, из вежливости) к косвенному способу выражения своей цели, говорящий рассчитывает не только на языковые знания собеседника, но и на его разнообразные неязыковые знания: звания принципов общения типа Грайсовых максим кооперативного диалога^[27], знания условий успешности речевых актов (см. с. 160—167) и, наконец, «энциклопедические» знания (представления о мире, роль которых в процессе понимания является главным объектом изучения в исследованиях по искусственному интеллекту)^[28]. Так, к факторам, обусловливающим актуальный смысл высказывания (=иллокутивная функция + пропозициональное содержание), добавляется два чрезвычайно важных — знания коммуникантов о принципах общения и их «энциклопедические» знания.

Подводя итог рассмотрению стандартной теории речевых актов, кратко перечислим основные проблемы теории речевой деятельности, в решение которых она внесла позитивный вклад.

Рассматривая речевой акт как многоуровневое образование и выделяя иллокутивный уровень в качестве основного объекта исследования, ТРА продемонстрировала важность учета подлежащей распознаванию цели (намерения) говорящего для объяснения процессов речевого взаимодействия. Была выявлена, с одной стороны, взаимосвязь намерения с другими экстралингвисти- ческими факторами в форме соответствия между иллокутивной целью ( = существенным условием речевого акта) и обстоятельствами речевого акта (фиксируемыми в качестве подготовительных и др. условий)—психологическим состоянием говорящего, его интересами, социальным статусом, его представлениями о ситуации общения и в том числе о слушающем с его знаниями, интересами, социальным статусом. С другой стороны, были выявлены основные формы отражения иллокутивной цели говорящего в языковой структуре используемого предложения.

Кроме того, в ТРА затронут ряд других вопросов, входящих в компетенцию теории речевой деятельности. Это имеющая большое прикладное значение проблема типологии коммуникативных неудач, в решение которой ТРА внесла вклад своей классификацией неудач перформативных высказываний (см. с. 35) и учением об условиях успешности речевых актов. Это и проблема типологии первичных речевых жанров^[29], которая в ТРА решается с помощью инвентаризации и классификации иллокутивных актов.

Разумеется, в силу ряда причин — отсутствия адекватной методологической базы, крайнего сужения объекта исследования, абсолютизации роли иллокутивной цели при недооценке других целей, достигаемых в общении, внесоциального понимания акта

коммуникации, статической точки зрения на объект — ТРА не дает ответа на многие важные вопросы теории общения.

В частности, она не объясняет, как иллокутивная цель соотносится с практической, не выявляет связей между стратегической целью речевого взаимодействия и тактическими целями составляющих его речевых актов, не показывает, каким образом принадлежность человека к определенному коллективу и к определенной культуре влияет на характеристики его речевого поведения.

Позитивные результаты ТРА, разумеется, не могут рассматриваться как окончательные решения соответствующих проблем и нуждаются в переосмыслении с позиций марксистской теории предметной деятельности.

Создание адекватной теории речевой деятельности — задача междисциплинарная. Советские лингвисты наряду с психологами, социологами, логиками в последние годы активно работают в этом направлении. Помимо исследований в русле психолингвистической теории деятельности здесь следует отметить работы, выполненные в рамках проекта «Диалог», ведущегося под эгидой Научного совета по проблеме «Искусственный интеллект» Комитета по системному анализу при Президиуме АН СССР^[30], а также исследования, координируемые межвузовской проблемной группой «Семантика и прагматика речевого общения»^[31]. Думается, что публикация основных (работ по теории речевых актов в переводе на русский язык будет способствовать интенсификации исследований в данной области.

Я. М. Кобозева

ОТ РЕДАКТОРА

Публикуемые лекции были прочитаны Остином в Гарвардском университете в 1955 году в рамках Джемсовского курса[32]. В кратком примечании Остин объясняет, что в основе этих лекций лежат взгляды, «сложившиеся еще в 1939 году. Я уже использовал их в статье “О других умах”, опубликованной в “Материалах Аристотелевского общества (Proceedings of the Aristotelian Society)”, дополи, том XX (1946), с. 173 и сл., и вскоре мне удалось показать еще одну скрытую часть этого айсберга, выступая в различных научных обществах...». В 1952—1954 годах Остин читал в Оксфорде курс лекций, который он назвал «Слова и действия». Каждый год он частично перерабатывал конспекты, охватывающие приблизительно тот же материал, что и Джемсовский курс, для которого он написал новый текст, хотя в него вошли и некоторые страницы прежних конспектов Именно эти записи Остина были последним по времени текстом, посвященным данной теме. По нему он и продолжал читать в Оксфорде лекции на тему «Слова и действия», внося мелкие исправления и небольшие добавления на полях.

В настоящем издании содержание этих лекций воспроизводится с максимальной точностью при минимальной редакторской правке. Сам Остин, несомненно, придал бы им более подходящую для печати форму, он, по-видимому, сократил бы резюме предыдущих лекций, которыми начинается каждая из последующих, и, безусловно, развил бы імногие положения своих конспектов, как он это делал в ходе чтения лекций. Однако большинство читате-

лей предпочтут получить именно то, что было написано его рукой, а не то, что он, как кому-то кажется, опубликовал бы, или, как кому-то помнится, говорил в лекциях; поэтому читатели, надо думать, не станут сетовать на некоторые несовершенства формы и стиля и на непоследовательность в употреблении терминов.

И все же эти лекции не воспроизводят конспекты Остина с полной точностью. Это объясняется следующим. Большая часть материала, особенно на первых страницах каждой лекции, писалась полностью и оформлялась в виде предложений лишь с незначительными пропусками — частиц, артиклей. Часто в конце каждой лекции текст становился фрагментарным, а дополнения на полях писались очень сокращенно. В этих местах конспекты пришлось толковать и дополнять на основе материалов лекций 1952—1954 годов, о которых говорилось выше. Мы воспользовались еще юдной возможностью проверить текст, сравнивая его с записями английских и американских слушателей, с текстом лекций о перформативных высказываниях, которую автор прочел на радио, и с магнитофонной записью лекции, названной «Перформативы» и прочитанной в Готенберге в октябре 1959 года. О том, как использовались эти подсобные материалы, более подробно говорится в Примечаниях. Не исключено, что в процессе обработки в текст могла вкрасться та или иная фраза, от которой Остин отказался бы, но маловероятно, чтобы основные положения автора были искажены.

<< | >>

↑

Источник: Б. Ю. ГОРОДЕЦКИЙ. НОВОЕ В ЗАРУБЕЖНОЙ ЛИНГВИСТИКЕ. ВЫПУСК XVII. ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ АКТОВ. МОСКВА «ПРОГРЕСС» - 1986. 1986

Еще по теме I. ОСНОВЫ ТЕОРИИ РЕЧЕВЫХ АКТОВ «ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ АКТОВ» КАК ОДИН ИЗ ВАРИАНТОВ ТЕОРИИ РЕЧЕВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ:

- Английский язык - Диалектология - Иностранные языки - История русского языка - Лексикология. Фразеология. Лексикография - Лингвокультура - Общая лингвистика - Общее языкознание - Русская филология - Русский язык - Синтаксис - Словообразование и морфология - Стилистика и культура речи - Украинский язык - Фонетика. Графика. Орфография -

- Архитектура и строительство - Безопасность жизнедеятельности - Библиотечное дело - Бизнес - Биология - Военные дисциплины - География - Геология - Демография - Диссертации России - Естествознание - Журналистика и СМИ - Информатика, вычислительная техника и управление - Искусствоведение - История - Культурология - Литература - Маркетинг - Математика - Медицина - Менеджмент - Педагогика - Политология - Право России - Право України - Промышленность - Психология - Реклама - Религиоведение - Социология - Страхование - Технические науки - Учебный процесс - Физика - Философия - Финансы - Химия - Художественные науки - Экология - Экономика - Энергетика - Юриспруденция - Языкознание -