К СООТНОШЕНИЮ МЕЖДУ ЛУЖИЦКИМИ И НЕМЕЦКИМИ ТОПОНИМАМИ В ДВУЯЗЫЧНОЙ ЛУЖИЦЕ (Названия урочищ)
1. В большинстве населенных пунктов Верхней и Нижней Лужицы (теперешние округа Дрезденский и Коттбусский) используются два языка: наряду с литературным немецким языком или просторечием и немецкими диалектами говорят на верхнелужицком или нижнелужицком языке или их диалектах.
В настоящее время картина распределения серболужицких и немецкого языков выглядит следующим образом х.В центральных областях вокруг Баутцена и Коттбуса живет наряду с одноязычными немцами двуязычное население, говорящее как на одном из серболужицких языков, так и на немецком языке [228]. На периферии серболужицкой области с более или менее давних времен говорят только на немецком языке.
2. В результате тесного соприкосновения носителей немецкого и серболужицких языков в течение почти целого тысячелетия исторически возникли контакты между двумя языками. В области ономастики это привело к возникновению лужицко-немецких пар названий как имен и фамилий, так и местностей, населенных пунктов и урочищ.
Под парой названий понимается наличие двух имен: серболужицкого и немецкого для одного и того же объекта, например пары личных имен [229]:
Agnes
Martin
серболуж. Hanza Мёгст
фамилий:
Krautschick
Sauer
Schuster
серболуж. Krawcik Zur Se wc
названий населенных пунктов:
= нем.
Lippitsch
Bautzen
Kleinwelka
Birkau
Hausdorf
Neuoppitz
Branitz
Konigswartha
серболуж. Lipic
Budysin
Maly Wjelkow
Вгёга
Lukecy
Njeradk
Rogenc
Rakecy
названии местностей:
= нем.
Lausitz
Niederland
серболуж. Lu2ica Delany
названии урочищ:
= нем.
Wuh, Lug Halterteich Bach, FlieB Uber der Wiese
серболуж. Luh
Halterski hat
R6ka
Ргёстк
Возникновение новых имен собственных сопровождается разнообразным взаимовлиянием серболужицких и немецких форм на базе уже существующих пар.
3. Как показывают приведенные примеры, эти пары носят весьма различный характер как в отношении способа их построения и соотношения их членов, так и в отношении времени их возникновения.
Подобные пары возникают следующими способами[230]:
а) Заимствование
В позднейших заимствованиях имеет место довольно близкое соответствие звукового облика обоих членов пары. Такие пары, как Krawcik = Krautschick, Lipic = Lippitsch, tuh = Wuh, различаются скорее по написанию, чем по произношению. В случае ранних заимствований, происходивших между средневерхненемецкими и древнелужицкими диалектами, оба члена пары часто сильно расходятся в результате различного звукового развития в серболужицком и немецком: Hanza = Agnes, Mercin=Martii Zur=Sauer, Budysin = Bautzen, Luzica=-Lausitz, Luh=Lug.
б) Перевод с одного на другой язык
Sewc=Schuster, Delany=Niederland, Breza=Birkau, Reka = Bach, FlieB.
в) Частичный перевод, т. е. переход имени в другой язык путем заимствования одной части и перевода другой
Maly Wjelkow = Kleinwelka, Halterski hat = Halterteich.
г) Независимое наименование в обоих языках, т. е. возникновение пары без взаимовлияния между ее членами
При этом члены пары могут связываться с разными фактами объективной действительности: Rakecy =Konigswartha, Precnik = Uber der Wiese [231].
Оба члена пары могут связываться и с одним фактом объективной действительности: Lukecy=Hausdorf[232]. Часто члены именных пар возникают независимо на основе одних и тех же фактов объективной действительности, в результате ничем не отличаясь от истинных переводных пар; такие пары, как Delany = Niederland, Reka=Flie6, могли с одинаковой вероятностью возникнуть как путем перевода, так и независимо друг от друга.
В качестве особого случая независимого названия в обоих языках можно выделить использование заимствованного элемента в одном языке, в то время как в другом языке нет этимологического соответствия этому элементу: Njeradk= Neuoppitz, Rogenc=Branitz.
Ф. Редлих говорит в таких случаях о «псевдодвойных именах» [233], ибо если рассматривать лишь этимологию, то речь идет не о немецко-серболу- жицких парах, а о лужицко-лужицких. Мнимыми, однако, такие пары являются лишь для этимолога; по своей функции они никак не отличаются от других пар вне зависимости от того, возникли ли эти пары путем заимствования, перевода или параллельного независимого называния.4. В любом случае предпосылкой возникновения и существования именных пар является двуязычие. Там, где двуязычие прекращается, именные пары теряют свой смысл и постепенно исчезают. Термин «двуязычие» следует понимать при этом двояко. Во-первых, речь может идти о соприкосновении двух языков в определенном географическом районе, причем каждый из жителей говорит на своем языке. Такого вида двуязычие может привести лишь к «свободным именным парам» [234], члены которых в языковом отношении никак не связаны между собой, или же к именам переводного типа, члены которых, однако, возникли независимо друг от друга.
Во-вторых, речь может идти о двуязычии в том смысле, что те же самые индивиды наряду с основным языком более или менее хорошо владеют и другим языком. Этот вид двуязычия, связанный не с территорией, а с людьми, живущими на ней, и является той основой, на которой возникают живые отношения между языками; именно этот вид двуязычия, как я указывал в начале статьи, представляет общее явление в теперешних Верхней и Нижней Лужице. Двуязычный индивид стремится к тому, чтобы располагать для каждого средства выражения одного языка эквивалентом в другом языке. Для имен эти эквиваленты создаются путем заимствования или калькирования, что возможно только для двуязычных индивидов. Однако и те пары имен, которые независимо возникли в обоих языках, могут в дальнейшем служить эквивалентами. Поэтому для двуязычных индивидов именные пары — это не следствие случайного двойного именования; напротив, эти пары выполняют вполне определенную функцию, гармонически включаясь во всеохватывающую систему отношений элементов обоих языков.
5. В немецких населенных пунктах Лужицы, которые теперь стали одноязычными, уже нет поэтому живых отношений между серболужицкими и немецкими названиями урочищ. В этих местах говорят лишь на одном языке, на немецком, поэтому остался лишь определенный запас имен собственных в пределах этого языка. Являются ли названия урочищ по своему происхождению немецкими или серболужицкими или же немецкими новообразованиями на основе словесного материала, заимствованного из серболужицкого,— это не влияет на их положение в системе немецкой разговорной речи данного населенного пункта. Как употребительные заимствованные и иностранные слова являются неотъемлемой частью словарного состава языка, по своей функции ничем не отличающейся от унаследованного, точно так же заимствованные названия урочищ входят в качестве составной части в топонимику данного населенного пункта, ничем не отличаясь по своей функции от незаимствованных названий урочищ. Конечно, и сейчас еще имена урочищ, бывшие когда-то серболужицкими, могут изменять под влиянием немецких топонимов свою форму (например, путем прибавления немецкого уточняющего слова и путем переосмысления через народную этимологию), однако все это не межъязыковые, а внутриязыковые процессы, которые в той же мере распространяются и на исконно немецкие топонимы. Существование заимствованных названий урочищ в одноязычных населенных пунктах свидетельствует о том, что здесь в прошлом в период двуязычия имелись лужицко-немецкие языковые отношения.
Совершенно по-иному выглядит отношение между серболужицкими и немецкими названиями урочищ в населенных пунктах с двуязычным населением. Названия урочищ служат потребностям людей в ориентации и во взаимопонимании, и в первую очередь потребностям сельскохозяйственного производства. Поэтому они, как правило, значимы лишь в пределах тесного производственного и бытового коллектива, каким является деревня и ее население, занятое в сельском хозяйстве. Само по себе наличие двуязычных жителей в деревне еще не является поводом для возникновения лужицко-немецких пар, до тех пор пока беседы о соответствующем урочище ведутся на одном языке, но это предпосылка, на базе которой подобные пары могут появиться, если в этом возникнет необходимость, например при беседе о данном урочище с одноязычными лицами, не владеющими тем языком, на котором названы все топонимы данной местности [235], а также между двуязычными индивидами, которые именно в силу своего двуязычия хотят пользоваться не только обычным для данного места названием, но и названием на другом языке.
6. Под заимствованием мы понимаем переход названия из одного языка в другой на основе действующих в данное время законов субституции звуков и соответствующих типов грамматических окончаний и категорий, а также отдельных суффиксов.
Обычные формы звуковых замен при переходе из серболужицкого в немецкий или обратно ясно показывают, что подавляющее большинство возникших путем заимствования пар для названий урочищ в местах, в которых до сих пор говорят по-лужицки, образовалось в нововерхненемецкий период, т. е. в недалеком прошлом. Заимствования из древнелужицких диалектов в восточносредневерхненемецкие и наоборот фиксируются для названий урочищ лишь в изолированных случаях, да и тогда речь идет о более крупных объектах, представлявших интерес для немецкой администрации (например, о лесах, горах, руслах рек и т. п.), или же о топонимах внутри городов, в которых уже в течение ряда столетий разговорным языком был немецкий. Тем самым пары в названиях урочищ резко отличаются от пар в названиях населенных пунктов и местностей, которые в своем большинстве возникли в средневерхненемецкий и соответственно древнелужицкий период. Отсюда можно сделать вывод, что формы звуковых замен в названиях населенных пунктов, как правило, указывают на начало интенсивного и непрерывного контакта серболужичан и немцев в масштабе целой области, в то время как формы звуковых замен в названиях урочищ содержат ценные указания на момент интенсивного и непрерывного контакта между достаточно значительной группой местных немцев и серболужичан в одном населенном пункте и тем самым на начало этнического процесса ассимиляции в данном пункте.
Заимствованные йазвания урочищ подчиняются не только фонологической системе заимствующего языка (путем замены звуков), но и грамматической системе. Последнее достигается путем приспособления окончаний к тем, которые имеются в заимствующем языке, путем передачи грамматических категорий средствами заимствующего языка и замены некоторых суффиксов определенными суффиксами заимствующего языка.
При этом устанавливаются строго определенные законы соответствий для отдельных фонем и их комбинаций, а также для грамматических категорий, Окончаний и суффиксов. Поэтому при исследовании заимствованных форм следует учитывать не только правила «фонетики соответствий», но и правила «словообразования и словоизменения соответствий».Существующие пары, возникшие путем заимствования, могут далее расходиться в процессе фонетического и морфологического развития обоих языков, а также в результате переосмысления методом «народной этимологии».
Так разошлись члены пары Кира = Каире (результат немецкой дифтонгизации П > au), члены пары Luh — Lug (верхнелужицкий переход g > h, і > и). Морфологические новообразования появляются, когда в заимствующем языке к заимствованной форме прибавляются новые основы, суффиксы или определители, например серболуж. Mostki = нем. Muskaer Wiese; Maly Lejmtajch = Lehmteich.
Народная этимология способствует расхождению в случаях типа верхнелуж. Chrostowc = нем. GroBholz, Christ- berg; Podrozniki = Podroschnicken > Butterschinken.
В результате такого расхождения могут появиться обратные кальки (Riickentlehnung). Обратная калька становится возможной лишь тогда, когда исходная и заимствованная формы уже достаточно разошлись. Ср. примеры типа
серболуж. Kawprnchojny = нем. Kaupenbusch,
Luktajch == Lugteich,
которые стали возможными лишь после того, как звуковое развитие и морфологические новообразования достаточно изменили облик слов.
До тех пор пока расхождение двух членов пары не допускает обратного заимствования и тем самым полной ликвидации формы, существовавшей в одном из языков, между членами пары отмечается взаимовлияние иного рода (ср. п. 13).
7. В парах, возникших путем перевода, следует различать калькирование и адекватный перевод[236]. Кальками являются такие переводы, иностранное происхождение которых проявляется в необычной синтаксической или морфологической форме или в необычной семантике, например
верхнелуж. Pode wsu = нем. Unter Dorfe
Hlina hat = Lehmteich
Toflacy puc == Latschenweg «кривой путь»
В парах названий, возникших путем адекватного перевода, наоборот, трудно обнаружить, какой из членов является источником, а какой — переводом. Поэтому часто нельзя отличить пары, возникшие путем адекватного перевода, от пар, возникших независимо, на основе одинаковых условий действительности. Члены пар, возникших путем адекватного перевода, имеют одинаковое значение и одинаково употребительны в обоих языках. Неодинаковая продуктивность формальных средств в немецком и серболужицком языках привела к тому, что и здесь возникают формальные системы соответствий [237].
8. Часто одна из частей топонима переводится, а другая заимствуется. Этот тип заимствований называют частичным переводом. Этот тип встречается как в названиях урочищ, так и в названиях населенных пунктов (см. выше п. 3). В названиях урочищ, гораздо ближе стоящих по своей структуре к общему словарю, чем названия населенных пунктов, пары гораздо чаще образуются именно по этому принципу, дающему возможность легко включить соответствующее название в грамматическую систему.
Этому служит, в частности, перевод предлога адвербиальных имен с одновременным присоединением соответствующих окончаний (например, Na horkach == Auf den Horken) и перевод опорного слова двучленных названий (например, Halterski hat Halterteich, Torf-iuki 4= Torfwiesen); часто встречается и перевод только определяющего слова (например, Corny jezor Der Schwarze Gieser, Stara Sanca = Alte Schanze)[238]; во всяком случае, серболужицкие сложные слова типа Kobjel-hat, содержащие лужицкий первый элемент, возникли путем частичного перевода из немецких сложных слов, первый элемент которых — заимствованное из серболужицкого название урочища: так, Kobjel-hat =+ нем. Kobelteich, где нем. Kobel = сер- болуж. Kobjel.
9. Заимствование, перевод и частичный перевод суть процессы, обусловленные определенными языковыми и общественными причинами.
Предпосылкой адекватного перевода названия урочища является ясность значения [239] и наличие адекватного соответствия в другом языке. Если значение неизвестно, то возможно лишь заимствование. Если название урочища содержит, правда, еще известный, но неактуальный элемент, то в большинстве случаев оно заимствуется, но иногда и переводится. Если же в его значении есть не очень понятные элементы, то название заимствуется или же калькируется, подвергаясь народной этимологии. Если нет адекватного соответствия, то также возможны лишь заимствование или калькирование.
Наличие адекватного, но формально достаточно далекого эквивалента, конечно, не исключает возможности перевода, но все-таки благоприятствует заимствованию, особенно в тех случаях, когда адекватный эквивалент соответствует двум разным формам выражения в другом языке, из которых одна имеет и формальное соответствие. Поэтому серболужицкие уменьшительные, как правило, заимствуются и реже переводятся соответствующими немецкими неуменьшительными. Сложные слова типа Podgora, Zalas почти всегда заимствуются и лишь в очень редких случаях переводятся предложной группой. Серболужицкие названия, образованные при помощи суффикса, заимствуются чаще, чем простые непроизводные названия.
Частичный перевод, как правило, встречается в тех случаях, когда в названии имеется два элемента, один из которых семантически неясен или же с трудом подвергается переводу, а другой вполне прозрачен, например сербо- луж. Hniiki hat = нем. Nilgerteich[240] или нем. Halterteich = серболуж. Halterski hat. То же происходит в случаях, когда частичный перевод способствует включению слова в грамматическую систему соответствующего языка, например нем. Bei Zschirwenychjamo = серболуж. Pola cerwjenych jamow [241].
Когда перенимается название урочища, то в выборе способа заимствования важную роль играют общественные факторы. Длительное совместное проживание и общение немцев и двуязычных серболужичан благоприятствует переводам и ограничивает до необходимого минимума число заимствований, в то время как при слабо выраженном двуязычии число заимствований возрастает. В стадии распада или одного из кризисов двуязычия встречаются заимствования из побеждающего языка в язык, выходящий из употребления, и в случае этимологически прозрачных слов, которые при живом двуязычии, как правило, переводятся: серболуж. Cerwjena jama вытесняется через Сег- wjena gruba, a Winica — через Wajnberk.
10. Пары, члены которых возникли независимо друг от друга, образуются не в речи двуязычных индивидов, а в случае, когда в одном месте, с одной стороны, проживает серболужицкое население, говорящее только на своем языке или двуязычное, а с другой стороны, одноязычное немецкое население. При этом отношение обоих членов пары друг к другу может быть различным:
а) они могут выделять совершенно разные признаки соответствующего урочища, например серболуж. Precnik = нем. Uber der Wiese.
б) Если названия состоят из нескольких частей, то в одной из них они могут совпадать, например серболуж. Delni mlyn = нем. Kupfermiihle.
в) Оба члена могут выделять один и тот же признак, но в разной форме, например серболуж. Dubowa zahroda = нем. Bei den Eichen.
г) Оба члена могут находиться друг к другу в отношении адекватного перевода, передавая ту же действительность в одинаковой или близкой форме, например
серболуж. Reka = нем. Bach
Luka = Wiese
Winica = Weinberg.
Весьма трудно установить, возникли члены этих пар путем перевода из одного языка в другой или независимо, поскольку названия урочищ часто зафиксированы лишь недавно. Здесь необходимо исследование всей совокупности названий урочищ данного населенного пункта в его историческом развитии в связи с историей его населения. Но решение этого вопроса вообще имеет второстепенное значение. Если речь идет о названиях урочищ, которые уже давно существуют в современном объеме, то скорее следует отдать предпочтение гипотезе о независимом происхождении данной формы. Если речь идет о названиях, возникших в недавнем прошлом, когда в данном населенном пункте жили две национальности, то неважно, был ли обозначен вновь сооруженный пруд сначала серболужичанином как Nowy hat, а затем немцем как Neuer Teich или же наоборот. Решающее значение в любом случае имеет функция таких названий для двуязычных индивидов, а функционально — вне зависимости от способа ее возникновения — они являются переводными парами.
Пары, возникшие в результате независимого называния, члены которых являются синонимичными, можно считать такими же переводными парами, как и те, что появились в результате перенесения значения.
И. Двойственное положение переводных пар, члены которых возникли независимо друг от друга, объясняется сущностью каждого имени собственного, как такового.
Возникает вопрос, переводимы ли вообще имена собственные как индивидуальные знаки отдельных предметов.
Нарицательные имена переводимы, если данное понятие имеет обозначение в обоих языках. Переводная пара имен нарицательных объединяется видовым понятием в качестве tertium comparationis. То же соотношение имеет место между членами каждой пары имен собственных (вне зависимости от ее возникновения) с той разницей, что роль tertium comparationis играет не видовое понятие, а индивидуальный предмет.
При переносе имени нарицательного в другой язык происходит перевод, если в последнем есть выражение для соответствующего предмета, и заимствование, калькирование или новообразование в противном случае. Имена собственные заимствуются так же, как и нарицательные. Соотношение между членами свободной именной пары соответствует соотношению образца и новообразования в случае имен нарицательных. Несомненно, однако, что между переводными парами в случае нарицательных и собственных имен имеются различия.
Переводы в первом случае вначале основаны на принципе, что два слова переводят друг друга, если каждое из них обозначает объект одного вида, а в дальнейшем и на принципе, что два слова переводят друг друга потому, что являются эквивалентами в других контекстах. Этот второй принцип, в котором не используется форма контроля обращением к действительности, делает возможными кальки (часто это просто неверные переводы) и является единственной основой при переводе имен собственных. Перевод имен собственных всегда основан на том, что они переносятся в другой язык или как соответствующие нарицательные, или с помощью закона соответствия, связывающего и другие имена собственные. Поэтому пары названий типа серболуж. Reka = нем. Bach, Winica = Weinberg объясняются аналогичными парами нарицательных: reka = Bach, winica = Weinberg, и аналогичными «свободными парами»: Reka = = Bach, Winica = Weinberg. В качестве соответствия серболужицкому названию урочища Borsc образуется немецкое Forst («лес, бор») [242], поскольку в других топонимах серболужицкое Borsc и немецкое Forst образуют пару. Точно так же серболужицкое имя Mercin переводится немецким Martin, поскольку так зовут по-немецки других обладателей того же имени.
Этот принцип аналогии, однако, столь тесно связан с любой переводческой деятельностью, что, учитывая вышеуказанные особенности, вполне уместно говорить о переводе и в случае имен.
12. Точно так же как не всегда можно разграничить свободные пары и адекватный перевод, стираются порой и границы между парами, возникшими путем заимствования и путем перевода.
нем. Forst Kupa Martin
Когда речь идет об именах нарицательных, то мы, вообще говоря, можем говорить о заимствовании лишь до тех пор, пока слово одного языка не переводится, а перенимается, не являясь родным для другого языка. Как только заимствованное слово становится общим достоянием языка, внешне аналогичный процесс функционально (а не исторически) следует рассматривать как перевод, а не как заимствование. То же явление наблюдается и в именах собственных. Там, где возникшие путем заимствования старые пары типа
серболуж. Borsc Каире Мёгст
становятся основой для образования новых именных пар, речь идет уже не о процессе заимствования, а о переводе.
13. У двуязычных индивидов члены существующих пар постоянно взаимодействуют и влияют друг на друга в сторону выравнивания. Последняя тенденция объясняется стремлением установить как можно более регулярные звуковые и формальные соответствия между двумя членами пар и тем самым облегчить переключение с одного языка на другой.
Звуковое сближение происходит прежде всего в тех случаях, когда оба члена пары с самого начала имеют схожее звучание в результате заимствования, исконного родства или случайно. Так, например, немецкое название Michalks Busch заменяется на Michauks Busch под влиянием серболужицкого Michatkec chojny, серболуж. Swinjacy hat превращается в Swinjacy hat под влиянием нем. Schweineteich, серболуж. Simanec horka становится Simans horka под влиянием нем. Schiemanns Horken.
Причиной формального сближения обоих членов пары может служить различие типа образования имени (оно же может благоприятствовать заимствованию, ср. выше п. 9). Типичной является в этом случае замена простого или образованного при помощи суффикса серболужицкого названия урочища двучленным названием, составленным на немецкий образец из двух имен: определяющего и определяемого (Winica = Weinberg > Winowa hora «Виноградник», Borsc = Forstwiesen > Borscan luki «Лесные поляны»), и введение артикля в серболужицкую форму названия (Swinjacy hat = Der Schweineteich > Туп swinjacy hat «Свинячий пруд»).
14. Вызванным двуязычием тенденциям к сближению противодействуют различные в двух языках внутриязыковые тенденции звукового и морфологического развития (см. выше п. 6). Пока продолжается двуязычие, обе тенденции, находясь друг к другу в диалектическом противоречии, постоянно влияют на развитие членов пары, обе тенденции взаимообусловливают и сменяют друг друга, но ни одна из них не определяет целиком развитие пары.
Так, древнелужицкое tug и немецкое Lug разошлись в процессе внутриязыкового фонетического развития серболужицкого языка (tug [uu]); немецкая внутриязыковая тенденция прояснять семантически опустошенные слова добавлением второго компонента привела к созданию соответствия tuh = Lugawald, а для образованного на этой основе названия населенного пункта tuh = Luga была создана форма Lugk Hauser; отсюда межъязыковая тенденция к сближению членов именной пары создала пары
серболуж. tuhowski les = нем. Lugawald
tuhowske ch6zki = Lugk Hauser,
причем последняя пара была вытеснена парой tuh — Sommerluga.
Тенденция к звуковому и формальному сближению членов пары не только определяет ее дальнейшее развитие, но часто является и решающей при выборе эквивалента* названия. В таких парах, как
серболуж. Hozdz = нем. Haslich
Hajk, На j і sco = Gehege
Borsc = Forst,
именно звуковое сходство в первую очередь определяет выбор немецкого соответствия. Тот же принцип ассонанса встречается часто в случае суффиксальных соответствий, например
серболуж. Dubrawa = нем. Dubrau
Bukowc = Buchholz
Breznik = Briesing.
15. Когда в населенном пункте двуязычие сменяется одноязычием, пары названий урочищ теряют свой смысл и исчезают в том смысле, что или один из членов пары целиком выходит из употребления, или же оба члена обозначают различные урочища. То же явление наблюдается и в названиях населенных пунктов и рек [243]. Оно основано на тенденции согласовать по возможности означающее и означаемое. Та же тенденция действует при двойном наименовании в пределах одного языка. Так, поля, лежащие за усадьбами, обозначаются в верхнелужицком как через Wumenk, так и через Zahunyg. Нередко в одном и том же населенном пункте оба названия конкурируют между собой, причем, как правило, или называемые так урочища делятся на две части, каждая из которых получает одно из названий, или же одно из них исчезает [244].
Конвергенция языков, типичным примером которой может служить балканский языковой союз,— явление исключительно интересное. Вот почему балканистика, казалось бы занимающаяся частной проблемой взаимоотношений между языками Балканского полуострова, на самом деле решает важные задачи общего языкознания.
Основная задача данной статьи — обрисовать современное состояние балканского языкознания, выявить важнейшие проблемы, возникшие после выхода в свет книги Кр. Сандфельда (Кг. S a n d f е 1 d).
Для обозначения наиболее характерных черт, общих для всех балканских языков, Сандфельд в своих книгах «Balkanfilologien», 1926 (имеется в виду датское издание) и «Linguistique balkanique», 1930, использовал термин «языковое единство» («unite linguistique»). В 1928 году на I Международном съезде лингвистов в Гааге Н. С. Т р у - б е ц к о й предложил выделять языковые группы двух типов: языковую семью и языковой союз (Sprachbund). По его мнению, балканский языковой союз и является типичным примером языковых групп такого рода.
Это положение Трубецкого было изложено Р. Якобсоном на Пражской фонологической конференции в 1930 году: его сообщение было опубликовано в 1931 году в Тру - дах Пражского лингвистического кружка L Затем поль-
ский славист М. Малецкий (М. Maiecki) в сообщении, сделанном на III Международном съезде лингвистов в 1933 году [245] и озаглавленном «Наблюдения над балканским языковым союзом», попытался осветить вопрос о балканском языковом союзе. М. Малецкий рассматривает здесь следующие вопросы: какие языки входят в состав балканского языкового союза, каковы их общие характерные черты, каково их распространение, когда сформировались эти общие черты, каково происхождение балканского языкового союза.
В настоящее время термин «языковой союз» и понятие, им обозначаемое, утвердились в языкознании. Однако существуют языковеды, которые его оспаривают, предпочитая иные термины; есть и такие, что вообще отвергают необходимость подобного термина. Обсуждение этого вопроса на таком съезде, как наш, было бы весьма желательно.
В 1934 году в Белграде вышел первый том журнала «Revue internationale des etudes balkaniques», которому принадлежат большие заслуги в области развития балканского языкознания. Свою вступительную статью, озаглавленную «Цель и значение исследования балканских языков», оба редактора — П. Скок и М. Будимир — посвящают изучению вопроса об общих чертах балканских языков (стр. 14 и сл.). Но они говорят о «языковой общности» (сош- munaute linguistique), а не о языковом союзе.
Знаменитый французский языковед А. М е й е в опубликованной в том же томе упомянутого выше журнала короткой статье («Проблема балканского языкознания», стр. 29— 30) говорит лишь «о соответствиях, обычно наблюдаемых в говорах одного и того же района» (стр. 30).
В том же журнале греческий языковед Г. Ананьо- стопулос оспаривает термин «балканское языкознание» и предпочитает говорить о «взаимовлиянии балканских языков», подчеркивая, что часть их общих черт появилась в результате сходного, но независимого развития, а «прочие встречаются лишь в некоторых диалектах двух или трех языков» (стр. 274).
Комментируя взгляды М. Малецкого (см. выше), известный югославский славист А. Б е л и ч становится на позицию отрицания языкового единства балканских языков и языкового союза вообще [246]: «... утверждая, что они (т.е. «отношения, объединяющие балканские языки») создают языковое единство (une unite linguistique), мы совершаем коренную ошибку,— пишет А. Белич,— которая еще более углубляется, когда мы пытаемся установить языки, входящие в это единство, пользуясь критериями Малец- кого. Следует прежде всего спросить себя: являются ли общие языковые черты балканского единства достаточно унифицированными и многочисленными, чтобы давать нам право говорить о некоем языковом единстве» (стр. 168).
Против тезиса о существовании балканского языкового союза автор выдвигает следующие возражения:
1. Общие черты «очень неоднородны как в плане их географического распределения, так и в том, что касается их языковой природы» (стр. 168), например образование будущего времени, утрата инфинитива и склонения, появление артикля и т. д.
2. Происхождение многих сходных особенностей балканских языков одинаково, но «в сочетании с местными чертами эти особенности дают различные — в географическом и языковом планах — результаты» (стр. 169).
Для обозначения общих черт балканских языков (бал- канизмов), существования которых А. Белич не может отрицать, ученый пользуется термином «языковое соответствие» («reciprocite linguistique») (стр. 169), слишком, на наш взгляд, расплывчатым и не затрагивающим сути проблемы, т. е. специфической природы данного языкового явления.
Болгарский языковед С. Мл > болг. пече. Основная цель изучения языков, входящих в состав данного языкового союза,— установить, каким образом различные по происхождению формы были сведены к одной модели: примером может служить будущее время, образуемое с помощью частицы, выражающей будущее, + + настоящее время изъяв, наклонения спрягаемого глагола.
Главной причиной возникновения языкового союза является языковая интерференция (контакт языков), т. е. различные формы двуязычия, обязанные своим происхождением субстрату, адстрату и суперстрату.
Следовательно, языковой союз есть остановившееся на полпути движение языков к интеграции. Этот факт объясняет все: общие специфические черты, неравномерность их географического распределения (разная степень в различных районах), одинаковое или различное их происхождение.
Интенсивность процессов конвергенции, которые вели к интеграции, не слишком велика. Центром, ядром конвергирующих потоков были албанский, румынский и болгарский языки; греческий, сербохорватский и турецкий оставались на периферии.
Следовательно, термин «языковой с о ю з» с о- вершенно необходим для обозначения сходного развития различных языков, которое охватывает не только лексику, но и фонетику, морфологию, синтаксис и словообразование [248].
Балканские языки дают нам типичный пример сходного развития языков, являясь конкретной иллюстрацией понятия «языковой союз». Для балканского союза языков характерны следующие черты:
1. Большое сходство артикуляционной базы (которая иногда почти одинакова). Одинаковая артикуляция основных гласных: а, е, Z, о, и 6. Отсутствие фонологических оппозиций: краткие/долгие, закрытые/открытые, чистые/носовые и т. д. В болгарском, румынском и албанском имеется также типичная гласная а (= ъ = а = ё). В румынском, болгарском (на востоке страны) и в северных диалектах греческого гласные е, о в безударном слоге редуцировались в і, и. Артикуляция большинства согласных — p/b, t/d, k/g, k’/g’, c/dz, f/v, s/z, h, j и др.— одинакова.
2. Многочисленные одинаковые лексические элементы по большей части заимствованы из греческого или турецкого. Много языковых калек. Так, болгарский и румынский, не являясь по происхождению близкородственными языками, имеют в своем словарном составе 38% одинаковых или сходных слов. Приводимые нами статистические данные почерпнуты из словарей, отражающих письменную форму языка: в разговорной речи (и в диалектах) этот процент еще выше. С другой стороны, контингент турецких (и греческих) слов в остальных балканских языках почти тот же.
3. Сохранение одинаковых или сходных морфем.
4. Развитие одинаковых, сходных или параллельных морфологических и синтаксических элементов.
Пункты 3 и 4 отражают наиболее типичные черты языкового союза. Примеры:
Исчезнувшая в остальных романских языках латинская звательная форма на -е сохраняется в румынском под влиянием той же морфемы в болгарском и греческом.
Хотя в процессе исторического развития в болгарском языке исчезла система склонения, однако дательный падеж на -и в мужском роде (човек-у) и на -е в женском (майц-е) в общенародном языке сохранился (правда, как архаизм), во многих же диалектах он фигурирует в качестве живой формы; его существование поддерживается наличием в румынском языке дательного на -ui, -и (муж. р.) и -е (жен. р.), а в греческом — родительного на -и в той же функции.
В греческом, албанском, болгарском и румынском языках родительный и дательный падежи выражены одной и той же формой (синтетической или аналитической). Смешение родительного и дательного засвидетельствовано для фригийского языка [249].
В греческом, болгарском и румынском языках имена мужского рода во множественном числе (им. пад.) оканчиваются на -і: греч. -oi = i, болг. -и, рум. -і, -ї. Рум. -ї (указывающее на палатализацию предшествующего согласного) представляет собой результат недавнего развития -і; точное соответствие этому находим в албанском. Окончание множественного числа -е (им. пад. жен. р.) встречается в румынском и (изредка) в болгарском.
Средний род, существовавший в латинском, исчез во всех романских языках, кроме румынского, где он сохранился благодаря влиянию болгарского, албанского и греческого, имеющих эту категорию.
Формы дательного-родительного и винительного падежей у личного местоимения первого лица почти одинаковы:
греч. (levа роп, болг. мене ми, рум. mie mi греч. (levа ре, болг. мене ме, рум. mine та.
Древние синтетические формы различного происхождения, использовавшиеся в балканских языках для выражения сравнительной степени, заменены сходными аналитическими конструкциями: греч. то, болг. по, алб. тё, рум. mai + прилагательное.
В румынском 1-е лицо настоящего времени изъявительного наклонения глагола a avea «иметь», а именно am «я имею», имеет окончание -т, которое нельзя объяснить исходя непосредственно из латинской формы habeo, но которое вполне соотносимо с албанским kam и болгарским и(м)ам «я имею».
В романских языках II и III латинские спряжения довольно рано теряют продуктивность. На западе романские языки сразу же отдают предпочтение I спряжению (с основой на -а-), тогда как в румынском, напротив, широкое развитие получает IV спряжение (с основой на -І-), используемое как в отыменных новообразованиях, так и (особенно) при заимствовании глаголов и даже суффиксов из славянских, венгерского и греческого языков. В средние века к IV спряжению относилось более половины всех румынских глаголов. Есть основания считать это результатом влияния славянских языков, где глаголы на -і- составляют значительную группу [250].
Под влиянием греческого будущее время образуется при помощи частицы, которая по своему происхождению является краткой формой глагола «хотеть»: греч. Фа va урафсо, болг. ще да пиша, алб. do t'e shkruaj, рум. о sa scriu «я буду писать»; возможны и еще более краткие формы: греч. Фа 7рафсо, болг. ще пиша, макед. ke pisam, алб. do shkruaj, румын, va scriu «я буду писать».
Угасание инфинитива[251], пролептическое употребление личных местоимений и т. п. также являются характерными чертами балканских языков.
Вопрос о балканском языковом союзе тесно связан с проблемой происхождения балканских народов, их принадлежности к той или иной этнической группе. Чтобы выяснить их происхождение, следует обратиться к прошлому, к эпохе создания на Балканах первых цивилизаций. Вот почему я должен сделать краткий обзор этнической ситуации на Балканском полуострове начиная с античной эпохи.
Недавние изыскания, проводившиеся на разнообразном языковом материале — причем большое внимание было уделено топонимии Балканского полуострова,— дают нам возможность выделить здесь уже в глубокой древности семь основных этнических районов, т. е. семь языковых групп, каждая из которых представляет собой некое языковое единство [252].
В этот период южную часть полуострова, т. е. примерно территорию, лежащую к югу от Пинда, занимало доэллин- ское население. Язык этого народа давно уже исчез: он сохранился лишь в греческой топонимии и в качестве субстрата греческого языка. Такие названия мест, как Лариса (ЛарЬсга, Коринф (KoplV&og), Парнас (ITapvdcraog) и т. п., или такие слова, как acrdpivtbe «бадья, ванна», ябруод «башня», topavvog «властелин, повелитель» и т. п., свидетельствуют сегодня о существовании языка, условно называемого нами «языком пеласгов».
Долгое время считалось, что язык пеласгов — доиндо- европейского происхождения, но недавнее изучение субстрата греческого языка показало, что речь идет скорее о языке, родственном, с одной стороны, хеттскому и лувийскому языкам Малой Азии, а с другой — фракийскому языку.
В III тысячелетии до н. э. греки жили где-то в северо- восточной части современной Греции. В конце III тысячелетия (или в начале И) греки начали продвигаться к югу. Постепенно они заняли всю южную часть Балканского полуострова и ассимилировали местное население.
Во II тысячелетии до н. э. греки создали собственную цивилизацию в Микенах. Лет десять назад расшифрованы написанные слоговым письмом тексты, оставленные этой удивительной культурой.
Во II тысячелетии микенская культура начала распространяться на северные районы полуострова и почти по всему побережью Средиземного моря.
Восточная часть Балканского полуострова, т. е. район, занимаемый в настоящее время южной Болгарией, европейской частью Турции и северо-восточной Грецией, была населена фракийцами. Для топонимии древней Фракии характерны такие названия мест, как Bessapara, Bendi- para, Tranupara, Kobria, Mesambria, Poltymbria, Orudiza, Ostudizos, Tyrodiza. В IV и III тысячелетиях до н. э. язык и культура Фракии были близки языку и культуре северо- запада Малой Азии и доэллинской культуре побережья Эгейского моря.
На севере полуострова — приблизительно в Дакии и в обеих Мёзиях (т. е. на территории современной Румынии, северной Болгарии, северо-восточной Югославии и восточной Венгрии)—жили дако-мизийские племена. Их язык —• дако-мизийский, или просто дакский,— был оригинальным индоевропейским языком, отличным от фракийского и иллирийского. Реликтами, наилучшим образом характеризующими дакский язык, являются дошедшие до нас названия мест типа Aiadava, Dacidava, Dausdava, Patridava, Thermidava и т. д.
Очень рано дако-мизийские племена начали перемещаться к югу. Во II тысячелетии до н.э. они занимали уже центральную часть полуострова. Они проникли в Иллирию и частично в северную Грецию и ко второй половине II тысячелетия, пройдя Фракию, обосновались на северо-западе Малой Азии, где они известны под названием мизийцев и дарданайцев.
Самый факт существования самостоятельного дакского (или дако-мизийского) языка дает нам возможность лучше понять субстрат румынского языка и отношения между румынским и албанским языками. Прежде считали, что однородный фракийский, фрако-дакский, или же фрако- дако-фригийский язык был распространен на территории от Северных Карпат до центральной части Малой Азии. Придерживаясь этой точки зрения, невозможно было составить себе ясное представление об особенностях субстрата румынского языка и о родстве древних языков на Балканах. Часто, пытаясь доказать, что дакский —этот тот же иллирийский или, на худой конец, его диалект, ссылаются на географа Страбона или на иных древних авторов. Но понятие языкового родства возникло лишь в XIX в. и древние авторы не имели представления об этой категории современной сравнительной грамматики. Если принять это их утверждение, то придется согласиться с ними и в том, что латынь — всего лишь эолийский диалект греческого языка (Тираннион Амизский, Варрон).
Западную часть полуострова населяли иллирийцы. Еще лет двадцать назад считалось, что иллирийский и фракийский — близкородственные языки; говорили даже о фракоиллирийском языке. Недавние исследования в области фракийской и иллирийской ономастики показали, что иллирийский и фракийский — языки совершенно различные. Наиболее типичные для западной части Балканского полуострова древние топонимы —такие, например, как Delmi- nium, Scardona, Ulcinium и т. п., абсолютно отсутствуют на востоке, и наоборот.
Совершенно различны также иллирийские и фракийские антропонимы. Неодинаково и их образование: если во фракийском преобладают двухосновные собственные имена — Aulouzenes, Mestikenthos, Rescotozme, Roimetalkas и т. п., то в иллирийском они почти исключительно одноосновные — Aetor, Aplo, Bato, Ceunus, Plator и т. п.
Впрочем, в этническом отношении западная часть Балканского полуострова не была совершенно однородной. Югославский языковед Р. Катичич показал в своих недавних работах, что иллирийский язык был распространен лишь в юго-восточной части этого района; родственные же ему далматинский и либурнийский являются самостоятельными языками, отличными от иллирийского и.
В центральной части полуострова говорили на бригий- ском (= фригийском) и македонском языках. Фригийские племена очень рано стали перемещаться к востоку: уже к концу II тысячелетия до и. э. они пересекли южную Фракию и пришли в Малую Азию, где основали свое царство. Фригийская составляющая участвовала в формировании армянского языка.
Недавние исследования многочисленных фригийских надписей убедительно показали, что фригийский — самостоятельный язык, отличный от фракийского [253]. Фригийский и фракийский языки родственны в такой же степени, в какой родственны, например, греческий и албанский, т. е. так же, как два любых совершенно самостоятельных индоевропейских языка, а не два диалекта одного и того же языка. К тому же фригийский ближе к греческому, чем к фракийскому.
Что касается древнемакедонского, то о его происхождении существуют четыре гипотезы. 1. Македонский является диалектом греческого. 2. Македонский язык произошел от иллирийского. 3. Македонский произошел от фракийского. Новейшие исследования в области фракийского и иллирийского языков доказали, что македонский не имеет ничего общего ни с фракийским, ни с иллирийским. С другой стороны, расшифровка микенских надписей убедила в том, что он не является и диалектом греческого языка.
4. Македонский очень близок к греческому; их языковое родство можно объяснить следующим образом. В конце IV или начале III тысячелетия до н. э. существовало некое протогрекомакедонское единство. Но позднее македонский и греческий разделились, что произошло еще до образования греческих диалектов классической эпохи.
Во II—I тысячелетиях население большинства районов Балканского полуострова было очень пестрым, и можно предположить, что языки различных племен, населявших полуостров, испытывали взаимное влияние. Возможно, это и было отдаленным началом современной балканской общности.
Однако действительная основа языковой однородности Балканского полуострова создавалась в эпоху греческой колонизации, затем в период македонской экспансии, а позднее — во времена Римской и Византийской империй. Греческий и латинский — языки, обладавшие огромным культурным престижем,— оказывали влияние на местные языки и даже частично замещали их.
Римское завоевание разделило полуостров на две различные по языку части. Линия раздела шла от Дурреса (Dyrrhachion) на Адриатическом побережье через Скопле (Scupi), и минуя на востоке Сердику (Serdica, ныне София), пересекала Гемус (Haemus) и выходила к Черному морю (так называемая линия Йиречека (Jirecek). После того как римские легионы покинули Дакию (275 г. н. э.), на южном Дунае были созданы новые римские провинции: Дакия Задунайская (Dacia ripensis) — между Дунаем и Балканами, и Дакия Средиземно- морская (Dacia mediterranea) — на юге этой территории, со столицей в Сер дике (София). В 379 г. (при императоре Грациане) Дакия, Македония и Южная Далмация отошли к Восточной Римской империи. Западная Иллирия была объединена в один административный район с Италией. С V века Восточной Римской империи стали принадлежать Паннония, южнодунайская Дакия, Дардания, Мезия, Превалитания и Македония. Раздел Римской империи и возникновение Византийского государства во многом способствовали распространению влияния греческого языка на север и северо-запад от линии Йиречека.
Весьма вероятно, что уже в ранний античный период под влиянием греческого и латыни сложился языковой союз, в состав которого входили фракийский, дакский, фригийский, македонский и иллирийский языки, причем первые три образовали ядро этого союза.
Югославский романист и балканолог Г. Барич показал, что к концу эпохи римского владычества на Балканах латинский язык, на котором говорило население полуострова, делился на два диалекта: восточнобалканский
(к которому восходит румынский язык) и западнобалканский, давший начало далматинскому (велиотскому)[254]. Этот факт имеет большое значение для решения проблемы происхождения румынского и албанского языков.
На этот полуэллинизированный, полулатинизирован- ный этнический пласт позднее добавились славянские, а затем турецкие наслоения.
С этого момента начинается активное взаимопроникновение балканских языков, которое особенно усиливается во времена Оттоманской империи. Двумя-тремя языками владели почти все.
Исключительно важным и весьма характерным для населения Балкан был кочевой образ жизни, связанный с неизменным перегоном скота на летние пастбища.
Так в течение трех тысячелетий сложилось то замечательное языковое объединение, которое мы называем балканским языковым союзом. Все балканские языки, живые и мертвые, в той или иной мере способствовали созданию этого союза.
Конвергенция языков — явление исключительно сложное, вызываемое подчас множеством причин. Но основной причиной, как правило, служат конвергентные потоки, исходящие из разных центров. Отличной иллюстрацией этого явления может быть история развития постпозитивного артикля, который мы детально рассмотрим как типичный пример конвергенции в языках балканского языкового союза.
постпозитивный АРТИКЛЬ
Наиболее сложной проблемой балканского языкознания является образование постпозитивного артикля. Данный вопрос изучали многие авторы, но до сих пор не найдено сколько-нибудь убедительного объяснения этого явления.
Известно, что в греческом уже в первой половине I тысячелетия до н. э. существовали препозитивный (6 агфрсояод «человек») и «копулятивный» (6 агфрсолод о ауаФсд «хороший человек», 6 бт+од 6 tcov ’АФгігаїсог «народ Афин, афиняне») артикли. Следовательно, вполне вероятно, что исходный толчок был дан именно греческим языком, откуда могла прийти, прямо или косвенно (т. е. через субстрат, суперстрат или адстрат), модель употребления данной грамматической категории. Даже если признать за румынским языком «латинские традиции», нельзя отрицать, что румынский подвергся — прямо или косвенно — гораздо более сильному влиянию греческого, чем другие романские языки.
Это, однако, не объясняет постпозиции артикля и особенностей его употребления. Кроме того, следует учесть, что в общеславянском языке постпозитивный артикль имели прилагательные.
В древнеболгарском прилагательные имели своего рода определенный артикль, образуемый элементами -і (муж. p.), -ja (жен. p.), -je (ср. р.) в постпозиции. Этот постпозитивный артикль унаследован от общеславянского языка и имеет точные соответствия в балтийских языках: например, лит. -is (муж. p.), -ji (жен. р.). Следовательно, он имеет балто-славянское происхождение, т. е. восходит к глубокой древности.
Постпозитивный балто-славянский артикль происходит от относительного местоимения *уо- (а частично и от указательного местоимения *i-), которое служило для подчеркивания аппозиции прилагательного по отношению к существительному и, следовательно, для определения группы существительного и прилагательного или указывало на самостоятельное употребление прилагательного. Например, др.-болг. добры-и чьлов'Ькъ, букв, «bonus-ille homo». «Это [...]самый настоящий артикль,— писал А. Вайан («Grammaire compагёе des langues slaves», II, 1958, 428),— хотя он употребляется не так, как в греческом, и определяет не существительное, а прилагательное». Иранские языки, где встречается такое же употребление артикля, раскрывают нам пути его эволюции: ср. др.-перс, kara hya babai- ruviya (прилагательное с артиклем) «армия, которая (есть) вавилонская» > «армия, вавилонская»; авест. carotam yqm daroy^m (вин. пад.) «дорога, которая длинная» > «длинная дорога» (с артиклем перед прилагательным); авест. уэт angrom (вин. пад.) «тот, который враг» > «враг» (с артиклем). Это относительное местоимение превратилось в современном персидском языке в «копулятивный» артикль (изафет) «і». Ср. mord і xob «хороший человек», буквально «homo qui (= ille) bonus»[255].
С другой стороны, в древнеболгарском встречается и энклитическое употребление указательных местоимений тъ и сь в качестве постпозитивного артикля; ср. рабъ тъ, рабъ сь > рабо-тъ, рабо-сь (с артиклем). Развитие этого артикля для всех именных категорий происходило в период между IX/X—X11I/ХIV вв. [256]. Этот период включает два века пребывания Болгарии под властью Византии. Несомненно, в это время развилось двуязычие, полное или частичное, что создало благоприятные условия для влияния греческого языка на болгарский.
Однако постпозиция болгарского артикля не может быть объяснена влиянием греческого; можно лишь предполагать, что в эту эпоху постпозитивный артикль образовался по модели определенного артикля в греческом, но средствами самого болгарского языка.
Эта особенность болгарского артикля вполне объяснима, если учесть энклитический характер указательных местоимений в славянских языках, наличие постпозитивного артикля при прилагательных в общеславянском языке и, возможно, также влияние субстрата. Греческие формы 6 avtfpсолод и 6 ауаФод avdpcojtog в известной мере обусловили появление болгарских образований човекът «человек» и добрият човек «хороший человек». Но средства для выражения определенности — исконно славянские, и они-то и породили особенности артикля в болгарском языке.
Кроме того, во многих болгарских диалектах существует тройной постпозитивный артикль, образованный при
помощи указательных местоимений 1, -s, -п в родоп-
ском диалекте (центральная часть южной Болгарии) и -t, -V, -п — в болгаро-македонских говорах и трынском говоре на западе Болгарии. Эти три артикля используются следующим образом: -t выражает общую идею определенности, -s (или -v) употребляется для указания на объект, расположенный вблизи от говорящего, -п — для указания на удаленный объект[257]. Например: родоп. сино-т «сын», сино-с «сын (который здесь)», сино-н «сын (который там)» [258].
Но эти три артикля имеют разительные соответствия в армянском языке, где артикли -s, -d, -п употребляются по отношению к объектам, расположенным: вблизи от говорящего (-s), немного дальше (-d) и в удалении от говорящего (-п)[259]. Например: mard-s «человек (который здесь)», mard-d «человек (возле тебя)» и mard-n — «человек (который там)». Уже давно ученые (V. Bogrea, Е. Lewy) предполагали, что это не случайное совпадение, а результат влияния общего бригийско-фригийского субстрата[260]. Теперь, когда мы установили, что в армянском имеются мизийская и фригийская составляющие [261], это предположение становится еще более вероятным.
Итак, к созданию постпозитивного артикля в болгарском языке привело действие нескольких конвергентных потоков, а именно: славянский постпозитивный артикль при прилагательных, энклитическое употребление указательных местоимений в древнеболгарском, наличие постпозитивного артикля в субстрате и влияние одной из форм греческого определенного артикля [262].
В албанском имеется постпозитивный артикль -і или -и (муж. р.), -а (жен. p.), -t (ср. р.) [263] и, кроме того, артикль препозитивный или «копулятивный», который ставится между существительным и определяющим его прилагательным (или существительным в родительном определения): і (муж. р.), е (жен. p.), te (косв. пад.), эё (мн. ч.)[264]. Например: mal-i «гора», букв, «mons-ille»; — mal (-і) і \arte «высокая гора», букв, «mons (-ille) ille altus».
Что касается его происхождения и употребления, то следует заметить, что албанский артикль на і (-і) имеет удивительные соответствия в славянских, балтийских и иранских языках. Это означает, что и постпозитивный, и препозитивный артикли в албанском языке (очень) древнего происхождения [265]. С другой стороны, нет сомнения, что артикль среднего рода -t и формы косвенных падежей te, se восходят к указательным местоимениям *to, *k’i
и имеют соответствия в армянском и болгарском [266]. Очень возможно, что еще в протоалбанский период три (или четыре) местоименных основы — *уо (и *i-s), *to-, *k’i- (и *owo-) образовали систему склонения артикля.
Употребление двух артиклей в албанском языке имеет точное соответствие в румынском. Например:
алб. njeri-u і гшгё «хороший человек»,
рум. om-ul cel bun «хороший человек».
Албанское словосочетание sistem-i і edukim-i-t «система воспитания» построено так же, как румынское cutea сеа de piatra «каменный оселок».
Соответствующее употребление артикля есть и в греческом. Так, использование двух артиклей в алб. mik-u і гшгё «хороший друг» и sistem-i і edukim-i-t (род. пад.) точно соответствует греческим формам 6 dvV/р 6 осуадбд «хороший человек» и 6 6т]|іо£ 6 tow AOrivatcov (род. пад.) «народ Афин» (букв, «народ афинян», ср. франц. le peuple des Atheniens.— Прим. перев.).
Следовательно, вполне возможно, что на употребление в албанском языке определенной формы артикля повлияло использование артикля в греческом, но возник он гораздо раньше.
Если считать, что албанский произошел от дако-мизий- ского, а дако-мизийский непосредственно родствен фракийскому, то албанский артикль должен иметь соответствие во фракийском языке.
Фракийская надпись на найденном в Езерове золотом перстне, который датируется V в. до н. э., содержит следующий текст [267]:
roi isteneasnereneat і 1 teaneskoarazeadomeant і lezy p t am-----
— = Rolistene, as(n), nere (e?) nea t(i), iltea, nesko ara- zea do mean tilezyptam...
Rolistene — имя покойного мужа в звательной форме. asti = авест. azam, лат. ego и т. д. пете или ner(i) = хотан. пага и пап, санскр. nari «супруга», «женщина», авест. nairi «женщина», санскр. паг- «мужчина», алб. njeri «мужчина» или же ner(e) е пеа: е = алб. е- «копулятивный» (?) артикль, ср. алб. grua(ja) е ге, рум. sojia сеа tanara «молодая супруга (женщина)».
пеа греч. via «новая; молодая» из и.-е.* newa (жен. р.). Ср. с приведенным текстом Геродота: i%&i ywaxnac,.... noXXiq.... xptaig ytvetai рівуаХт] twv ywaixcov.... т]Тіс; auxecov ІфіЛєвто (idXiata Ояб too av6pog.
t(i) или f = алб. ty, t\ te, рум. Ji, болг. ti — личное мест, в дат. притяж. пад., ед. ч. «тебя, твой», ср. фр. «а toi», «de toi».
ilte-a «выбранная, избранная» из *wlta-ya — стр.
прич. прош. вр. жен. р. с постпозитивным артиклем = = санскр. vrta (жен. р.) от vrta- «выбранный, избранный» и т. д.: во фракийском w и у между гласными, a w также в начальном положении перед гласными исчезли; перед всеми гласными, кроме-е, и.-е. а> ё (>е). Ср., например, в тексте Геродота xptaig «выбор, избрание» и v;6’dv «выбранная, избранная». nesko «я умираю» (или «я умру») = греч. Ovyjaxco — ср. сгфа^втаї єд tov тафог («умерщвляется на могиле») в тексте Геродота.
arazea = ? a(n)raze -а «рядом с» (букв. ср. нем. in der Reihe, рус. наряду, болг. наред): предлог a(n), ср. фрак. An-asamus «город на рекеАзамус», Av-viaaog, A-ser- mos; raze- из и.-е. *rog’e(y) —мести, пад. ед. ч.[268] от *rog’i = = вед. raj і - (жен. р.) нем. «Linie, Reihe, Richtung»= ср.- нижне-нем. геке, жен. p. «Reihe, Ordnung» [269] и постпозитивный артикль -а, как в ilte-a, см. выше.
do mean tilezyptcLm «рядом с моим усопшим» (букв, нем. «neben meinem sanft-Entschlafenen»), ср. афа%ФєТаа 6є аотФаятетаї тф ’avfipi «погребается вместе с мужем» в тексте Геродота; d§ = болг. до «возле», англ. to и т. д. из и.-е. *d(h)5; mean = лат. meum, вин. пад. от «мой» из
и.-е. *meyo-m; tile — ср. лит. tylus «спокойный»; zyptam = = санскр. supta-m — вин. пад. от «заснувший». Артикль после предлога отсутствует, как в албанском и румынском.
Перевод: «О Ролистен, я, твоя юная супруга, твоя избранница, умираю рядом с тобою, моим навеки уснувшим».
В этом фракийском тексте слово ilte-a «избранница» образовано так же, как рум. aleas-a «избранница» (из aleasa), carte-a «книга» (из carte) и алб. е zgjedhur-a «избранница» (из zgjedhur «избранная»), fole-ja «гнездо» (из foie).
Хотя и нельзя считать, что расшифровка данной надписи абсолютно достоверна, тем не менее вышеизложенные факты убеждают в том, что постпозитивный артикль как грамматическая категория существовал в древних балканских языках уже в самые отдаленные времена.
В румынском языке существует как постпозитивный, так и препозитивный артикли; употребление обоих исключительно сложно. Постпозитивный артикль, который получает широкое распространение после XVI в., встречается уже в первых румынских текстах [270]. Этим румынский отличается от прочих романских языков, которые имеют лишь препозитивный артикль. Некоторые романисты иногда забывают об этом важном языковом факте и пытаются объяснить постпозицию артикля в румынском латинскими традициями (Е. Herzog и пр.) [271].
Развитие артикля в румынском языке относится к VI — X вв. А. Граур 51 считает, что постпозитивный артикль в румынском обязан своим происхождением переразло- жению атрибутивной синтагмы homo/ille bonus, которая превратилась в homo ille/bonus. По мнению Трейгера (G. L. Т г a g е г), в народной латыни артикль появляется уже в конце VII в. [272]. Притяжательный артикль в румынском (al и пр.) — романского происхождения, но два других (напр., om-ul и om-ul cel bun) развились, по крайней мере частично, под влиянием дакского субстрата 3,3 (и, возможно, в какой-то мере также и болгарского) [273]. Вместе с тем нам не хотелось бы отрицать влияние «латинских традиций». Мне кажется, находившиеся в зачаточном состоянии некоторые свойства латинского языка (ille homo и homo ille) облегчили влияние иностранных языков на румынский.
Существует разительное сходство в употреблении артикля в румынском и албанском языках, например:
рум. lupta жен. р. без артикля «борьба» — lupta жен. р. с артиклем;
алб. \uite жен. р. без артикля «борьба» — lufta жен. р. с артиклем.
Окончания форм женского рода с артиклем (и без артикля) почти одинаковы:
рум. om-ul cel bun «хороший человек» (букв, homo-ille ecce-ille bonus)
алб. njeri-u і ппгё «хороший человек».
Если перед существительным стоит предлог, артикль не ставится:
рум. la cal «верхом» (ср. франц. «а cheval»); алб. пё kal «верхом».
В болгарском можно сказать и на кон (без артикля) и на коня (с артиклем) «верхом».
Происхождение формы определенного артикля в румынском совершенно ясно: артикль мужского рода -ul (диал. -и) происходит от лат. -u(m) illu(m), артикль женского рода -а — от -а-(е)а < лат. -a(m) illa(m) — это правильное развитие латинской формы в энклитической (безударной) позиции.
Развитие форм постпозитивного артикля в албанском было рассмотрено выше.
Итак, очевидно, что постпозитивный и «копулятивный» артикли румынского языка имеют латинское происхождение; употребление же их является калькой использования артиклей в дако-мизийском языке, прямым наследником которого в настоящее время является албанский.
Следовательно, появление и употребление артикля в румынском, болгарском и албанском языках есть результат исключительно сложных взаимоотношений между балканскими языками: существовали «начальные толчки» или исходящие из различных центров потоки, кальки с соседних языков или с субстрата в употреблении тех или иных форм, но существовали и языковые тенденции, унаследованные от языка-основы. Именно это сложное развитие типично для процесса установления сходных черт в балканских языках.