ФОНЕТИЧЕСКИЙ звуко-буквенный разбор слов онлайн
 <<
>>

К СООТНОШЕНИЮ МЕЖДУ ЛУЖИЦКИМИ И НЕМЕЦКИМИ ТОПОНИМАМИ В ДВУЯЗЫЧНОЙ ЛУЖИЦЕ (Названия урочищ)

1. В большинстве населенных пунктов Верхней и Ниж­ней Лужицы (теперешние округа Дрезденский и Коттбус­ский) используются два языка: наряду с литературным не­мецким языком или просторечием и немецкими диалектами говорят на верхнелужицком или нижнелужицком языке или их диалектах.

В настоящее время картина распреде­ления серболужицких и немецкого языков выглядит сле­дующим образом х.

В центральных областях вокруг Баутцена и Коттбуса живет наряду с одноязычными немцами двуязычное насе­ление, говорящее как на одном из серболужицких языков, так и на немецком языке [228]. На периферии серболужицкой области с более или менее давних времен говорят только на немецком языке.

2. В результате тесного соприкосновения носителей немецкого и серболужицких языков в течение почти целого тысячелетия исторически возникли контакты между дву­мя языками. В области ономастики это привело к возникно­вению лужицко-немецких пар названий как имен и фами­лий, так и местностей, населенных пунктов и урочищ.

Под парой названий понимается наличие двух имен: серболужицкого и немецкого для одного и того же объекта, например пары личных имен [229]:

Agnes

Martin

серболуж. Hanza Мёгст

фамилий:

Krautschick

Sauer

Schuster

серболуж. Krawcik Zur Se wc

названий населенных пунктов:

= нем.

Lippitsch

Bautzen

Kleinwelka

Birkau

Hausdorf

Neuoppitz

Branitz

Konigswartha

серболуж. Lipic

Budysin

Maly Wjelkow

Вгёга

Lukecy

Njeradk

Rogenc

Rakecy

названии местностей:

= нем.

Lausitz

Niederland

серболуж. Lu2ica Delany

названии урочищ:

= нем.

Wuh, Lug Halterteich Bach, FlieB Uber der Wiese

серболуж. Luh

Halterski hat

R6ka

Ргёстк

Возникновение новых имен собственных сопровождается разнообразным взаимовлиянием серболужицких и немец­ких форм на базе уже существующих пар.

3. Как показывают приведенные примеры, эти пары носят весьма различный характер как в отношении способа их построения и соотношения их членов, так и в отноше­нии времени их возникновения.

Подобные пары возникают следующими способами[230]:

а) Заимствование

В позднейших заимствованиях имеет место довольно близкое соответствие звукового облика обоих членов пары. Такие пары, как Krawcik = Krautschick, Lipic = Lippitsch, tuh = Wuh, различаются скорее по написанию, чем по произ­ношению. В случае ранних заимствований, происходивших между средневерхненемецкими и древнелужицкими диалек­тами, оба члена пары часто сильно расходятся в результате различного звукового развития в серболужицком и немец­ком: Hanza = Agnes, Mercin=Martii Zur=Sauer, Budysin = Bautzen, Luzica=-Lausitz, Luh=Lug.

б) Перевод с одного на другой язык

Sewc=Schuster, Delany=Niederland, Breza=Birkau, Reka = Bach, FlieB.

в) Частичный перевод, т. е. переход имени в другой язык путем заимствования одной части и перевода другой

Maly Wjelkow = Kleinwelka, Halterski hat = Halterteich.

г) Независимое наименование в обоих языках, т. е. возникновение пары без взаимовлияния между ее членами

При этом члены пары могут связываться с разными фак­тами объективной действительности: Rakecy =Konigswartha, Precnik = Uber der Wiese [231].

Оба члена пары могут связываться и с одним фактом объективной действительности: Lukecy=Hausdorf[232]. Часто члены именных пар возникают независимо на основе одних и тех же фактов объективной действительности, в резуль­тате ничем не отличаясь от истинных переводных пар; та­кие пары, как Delany = Niederland, Reka=Flie6, могли с одинаковой вероятностью возникнуть как путем перевода, так и независимо друг от друга.

В качестве особого случая независимого названия в обо­их языках можно выделить использование заимствованно­го элемента в одном языке, в то время как в другом языке нет этимологического соответствия этому элементу: Njeradk= Neuoppitz, Rogenc=Branitz.

Ф. Редлих говорит в таких случаях о «псевдодвойных именах» [233], ибо если рассматри­вать лишь этимологию, то речь идет не о немецко-серболу- жицких парах, а о лужицко-лужицких. Мнимыми, однако, такие пары являются лишь для этимолога; по своей функ­ции они никак не отличаются от других пар вне зависимо­сти от того, возникли ли эти пары путем заимствова­ния, перевода или параллельного независимого называ­ния.

4. В любом случае предпосылкой возникновения и суще­ствования именных пар является двуязычие. Там, где дву­язычие прекращается, именные пары теряют свой смысл и постепенно исчезают. Термин «двуязычие» следует пони­мать при этом двояко. Во-первых, речь может идти о сопри­косновении двух языков в определенном географическом районе, причем каждый из жителей говорит на своем языке. Такого вида двуязычие может привести лишь к «свободным именным парам» [234], члены которых в языковом отношении никак не связаны между собой, или же к именам перевод­ного типа, члены которых, однако, возникли независимо друг от друга.

Во-вторых, речь может идти о двуязычии в том смысле, что те же самые индивиды наряду с основным языком более или менее хорошо владеют и другим языком. Этот вид дву­язычия, связанный не с территорией, а с людьми, живущи­ми на ней, и является той основой, на которой возникают живые отношения между языками; именно этот вид дву­язычия, как я указывал в начале статьи, представляет общее явление в теперешних Верхней и Нижней Лужице. Двуязычный индивид стремится к тому, чтобы располагать для каждого средства выражения одного языка эквивален­том в другом языке. Для имен эти эквиваленты создаются путем заимствования или калькирования, что возможно только для двуязычных индивидов. Однако и те пары имен, которые независимо возникли в обоих языках, могут в дальнейшем служить эквивалентами. Поэтому для дву­язычных индивидов именные пары — это не следствие слу­чайного двойного именования; напротив, эти пары выпол­няют вполне определенную функцию, гармонически вклю­чаясь во всеохватывающую систему отношений элементов обоих языков.

5. В немецких населенных пунктах Лужицы, которые теперь стали одноязычными, уже нет поэтому живых отно­шений между серболужицкими и немецкими названиями урочищ. В этих местах говорят лишь на одном языке, на немецком, поэтому остался лишь определенный запас имен собственных в пределах этого языка. Являются ли названия урочищ по своему происхождению немецкими или серболужицкими или же немецкими новообразованиями на основе словесного материала, заимствованного из сербо­лужицкого,— это не влияет на их положение в системе немецкой разговорной речи данного населенного пункта. Как употребительные заимствованные и иностранные слова являются неотъемлемой частью словарного состава языка, по своей функции ничем не отличающейся от унаследован­ного, точно так же заимствованные названия урочищ вхо­дят в качестве составной части в топонимику данного насе­ленного пункта, ничем не отличаясь по своей функции от незаимствованных названий урочищ. Конечно, и сейчас еще имена урочищ, бывшие когда-то серболужицкими, могут изменять под влиянием немецких топонимов свою форму (например, путем прибавления немецкого уточняю­щего слова и путем переосмысления через народную этимо­логию), однако все это не межъязыковые, а внутриязыко­вые процессы, которые в той же мере распространяются и на исконно немецкие топонимы. Существование заимство­ванных названий урочищ в одноязычных населенных пунк­тах свидетельствует о том, что здесь в прошлом в период двуязычия имелись лужицко-немецкие языковые отно­шения.

Совершенно по-иному выглядит отношение между сербо­лужицкими и немецкими названиями урочищ в населенных пунктах с двуязычным населением. Названия урочищ служат потребностям людей в ориентации и во взаимопони­мании, и в первую очередь потребностям сельскохозяйст­венного производства. Поэтому они, как правило, значимы лишь в пределах тесного производственного и бытового коллектива, каким является деревня и ее население, заня­тое в сельском хозяйстве. Само по себе наличие двуязычных жителей в деревне еще не является поводом для возникно­вения лужицко-немецких пар, до тех пор пока беседы о со­ответствующем урочище ведутся на одном языке, но это предпосылка, на базе которой подобные пары могут по­явиться, если в этом возникнет необходимость, например при беседе о данном урочище с одноязычными лицами, не владеющими тем языком, на котором названы все топо­нимы данной местности [235], а также между двуязычными индивидами, которые именно в силу своего двуязычия хотят пользоваться не только обычным для данного места назва­нием, но и названием на другом языке.

6. Под заимствованием мы понимаем переход названия из одного языка в другой на основе дей­ствующих в данное время законов субституции звуков и соответствующих типов грамматических окончаний и ка­тегорий, а также отдельных суффиксов.

Обычные формы звуковых замен при переходе из сербо­лужицкого в немецкий или обратно ясно показывают, что подавляющее большинство возникших путем заимствования пар для названий урочищ в местах, в которых до сих пор говорят по-лужицки, образовалось в нововерхненемецкий период, т. е. в недалеком прошлом. Заимствования из древ­нелужицких диалектов в восточносредневерхненемецкие и наоборот фиксируются для названий урочищ лишь в изо­лированных случаях, да и тогда речь идет о более крупных объектах, представлявших интерес для немецкой админи­страции (например, о лесах, горах, руслах рек и т. п.), или же о топонимах внутри городов, в которых уже в тече­ние ряда столетий разговорным языком был немецкий. Тем самым пары в названиях урочищ резко отличаются от пар в названиях населенных пунктов и местностей, которые в своем большинстве возникли в средневерхненемецкий и соответственно древнелужицкий период. Отсюда можно сделать вывод, что формы звуковых замен в названиях населенных пунктов, как правило, указывают на начало интенсивного и непрерывного контакта серболужичан и немцев в масштабе целой области, в то время как формы звуковых замен в названиях урочищ содержат ценные ука­зания на момент интенсивного и непрерывного контакта между достаточно значительной группой местных немцев и серболужичан в одном населенном пункте и тем самым на начало этнического процесса ассимиляции в данном пункте.

Заимствованные йазвания урочищ подчиняются не толь­ко фонологической системе заимствующего языка (путем замены звуков), но и грамматической системе. Последнее достигается путем приспособления окончаний к тем, кото­рые имеются в заимствующем языке, путем передачи грам­матических категорий средствами заимствующего языка и замены некоторых суффиксов определенными суффиксами заимствующего языка.

При этом устанавливаются строго определенные законы соответствий для отдельных фонем и их комбинаций, а также для грамматических категорий, Окончаний и суффиксов. Поэтому при исследовании заим­ствованных форм следует учитывать не только правила «фонетики соответствий», но и правила «словообразования и словоизменения соответствий».

Существующие пары, возникшие путем заимствования, могут далее расходиться в процессе фонетического и мор­фологического развития обоих языков, а также в результа­те переосмысления методом «народной этимологии».

Так разошлись члены пары Кира = Каире (результат немецкой дифтонгизации П > au), члены пары Luh — Lug (верхнелужицкий переход g > h, і > и). Морфологические новообразования появляются, когда в заимствующем язы­ке к заимствованной форме прибавляются новые основы, суффиксы или определители, например серболуж. Mostki = нем. Muskaer Wiese; Maly Lejmtajch = Lehmteich.

Народная этимология способствует расхождению в слу­чаях типа верхнелуж. Chrostowc = нем. GroBholz, Christ- berg; Podrozniki = Podroschnicken > Butterschinken.

В результате такого расхождения могут появиться обрат­ные кальки (Riickentlehnung). Обратная калька становит­ся возможной лишь тогда, когда исходная и заимствован­ная формы уже достаточно разошлись. Ср. примеры типа

серболуж. Kawprnchojny = нем. Kaupenbusch,

Luktajch == Lugteich,

которые стали возможными лишь после того, как звуковое развитие и морфологические новообразования достаточно изменили облик слов.

До тех пор пока расхождение двух членов пары не допу­скает обратного заимствования и тем самым полной ликви­дации формы, существовавшей в одном из языков, между членами пары отмечается взаимовлияние иного рода (ср. п. 13).

7. В парах, возникших путем перевода, следует разли­чать калькирование и адекватный перевод[236]. Кальками являются такие переводы, иностранное происхождение которых проявляется в необычной синтаксической или мор­фологической форме или в необычной семантике, например

верхнелуж. Pode wsu = нем. Unter Dorfe

Hlina hat = Lehmteich

Toflacy puc == Latschenweg «кривой путь»

В парах названий, возникших путем адекватного перевода, наоборот, трудно обнаружить, какой из членов является источником, а какой — переводом. Поэтому часто нельзя от­личить пары, возникшие путем адекватного перевода, от пар, возникших независимо, на основе одинаковых условий действительности. Члены пар, возникших путем адекват­ного перевода, имеют одинаковое значение и одинаково употребительны в обоих языках. Неодинаковая продуктив­ность формальных средств в немецком и серболужицком языках привела к тому, что и здесь возникают формаль­ные системы соответствий [237].

8. Часто одна из частей топонима переводится, а другая заимствуется. Этот тип заимствований называют частичным переводом. Этот тип встречается как в названиях урочищ, так и в названиях населенных пунктов (см. выше п. 3). В названиях урочищ, гораздо ближе стоящих по своей структуре к общему словарю, чем названия населенных пунктов, пары гораздо чаще образуются именно по этому принципу, дающему возможность легко включить соответ­ствующее название в грамматическую систему.

Этому служит, в частности, перевод предлога адверби­альных имен с одновременным присоединением соответ­ствующих окончаний (например, Na horkach == Auf den Horken) и перевод опорного слова двучленных названий (например, Halterski hat Halterteich, Torf-iuki 4= Torfwiesen); часто встречается и перевод только определяю­щего слова (например, Corny jezor Der Schwarze Gieser, Stara Sanca = Alte Schanze)[238]; во всяком случае, сербо­лужицкие сложные слова типа Kobjel-hat, содержащие лу­жицкий первый элемент, возникли путем частичного пере­вода из немецких сложных слов, первый элемент которых — заимствованное из серболужицкого название урочища: так, Kobjel-hat =+ нем. Kobelteich, где нем. Kobel = сер- болуж. Kobjel.

9. Заимствование, перевод и частичный перевод суть процессы, обусловленные определенными языковыми и об­щественными причинами.

Предпосылкой адекватного перевода названия урочища является ясность значения [239] и наличие адекватного соот­ветствия в другом языке. Если значение неизвестно, то возможно лишь заимствование. Если название урочища содержит, правда, еще известный, но неактуальный эле­мент, то в большинстве случаев оно заимствуется, но иногда и переводится. Если же в его значении есть не очень понят­ные элементы, то название заимствуется или же кальки­руется, подвергаясь народной этимологии. Если нет аде­кватного соответствия, то также возможны лишь заим­ствование или калькирование.

Наличие адекватного, но формально достаточно дале­кого эквивалента, конечно, не исключает возможности пере­вода, но все-таки благоприятствует заимствованию, особен­но в тех случаях, когда адекватный эквивалент соответ­ствует двум разным формам выражения в другом языке, из которых одна имеет и формальное соответствие. Поэтому серболужицкие уменьшительные, как правило, заимствуют­ся и реже переводятся соответствующими немецкими неуменьшительными. Сложные слова типа Podgora, Zalas почти всегда заимствуются и лишь в очень редких случаях переводятся предложной группой. Серболужицкие наз­вания, образованные при помощи суффикса, заимствуют­ся чаще, чем простые непроизводные названия.

Частичный перевод, как правило, встречается в тех случаях, когда в названии имеется два элемента, один из которых семантически неясен или же с трудом подвергает­ся переводу, а другой вполне прозрачен, например сербо- луж. Hniiki hat = нем. Nilgerteich[240] или нем. Halterteich = серболуж. Halterski hat. То же происходит в случаях, когда частичный перевод способствует включению слова в грам­матическую систему соответствующего языка, например нем. Bei Zschirwenychjamo = серболуж. Pola cerwjenych jamow [241].

Когда перенимается название урочища, то в выборе способа заимствования важную роль играют общественные факторы. Длительное совместное проживание и общение немцев и двуязычных серболужичан благоприятствует пе­реводам и ограничивает до необходимого минимума число заимствований, в то время как при слабо выраженном двуязычии число заимствований возрастает. В стадии рас­пада или одного из кризисов двуязычия встречаются заим­ствования из побеждающего языка в язык, выходящий из употребления, и в случае этимологически прозрачных слов, которые при живом двуязычии, как правило, пере­водятся: серболуж. Cerwjena jama вытесняется через Сег- wjena gruba, a Winica — через Wajnberk.

10. Пары, члены которых возникли независимо друг от друга, образуются не в речи двуязычных индивидов, а в случае, когда в одном месте, с одной стороны, прожи­вает серболужицкое население, говорящее только на своем языке или двуязычное, а с другой стороны, одноязычное немецкое население. При этом отношение обоих членов пары друг к другу может быть различным:

а) они могут выделять совершенно разные признаки соответствующего урочища, например серболуж. Precnik = нем. Uber der Wiese.

б) Если названия состоят из нескольких частей, то в одной из них они могут совпадать, например серболуж. Delni mlyn = нем. Kupfermiihle.

в) Оба члена могут выделять один и тот же признак, но в разной форме, например серболуж. Dubowa zahroda = нем. Bei den Eichen.

г) Оба члена могут находиться друг к другу в отноше­нии адекватного перевода, передавая ту же действитель­ность в одинаковой или близкой форме, например

серболуж. Reka = нем. Bach

Luka = Wiese

Winica = Weinberg.

Весьма трудно установить, возникли члены этих пар путем перевода из одного языка в другой или независимо, поскольку названия урочищ часто зафиксированы лишь недавно. Здесь необходимо исследование всей совокупно­сти названий урочищ данного населенного пункта в его историческом развитии в связи с историей его населения. Но решение этого вопроса вообще имеет второстепенное значение. Если речь идет о названиях урочищ, которые уже давно существуют в современном объеме, то скорее следует отдать предпочтение гипотезе о независимом про­исхождении данной формы. Если речь идет о названиях, возникших в недавнем прошлом, когда в данном населенном пункте жили две национальности, то неважно, был ли обо­значен вновь сооруженный пруд сначала серболужичанином как Nowy hat, а затем немцем как Neuer Teich или же наобо­рот. Решающее значение в любом случае имеет функция таких названий для двуязычных индивидов, а функциональ­но — вне зависимости от способа ее возникновения — они являются переводными парами.

Пары, возникшие в результате независимого называ­ния, члены которых являются синонимичными, можно счи­тать такими же переводными парами, как и те, что появи­лись в результате перенесения значения.

И. Двойственное положение переводных пар, члены которых возникли независимо друг от друга, объясняется сущностью каждого имени собственного, как такового.

Возникает вопрос, переводимы ли вообще имена собствен­ные как индивидуальные знаки отдельных предметов.

Нарицательные имена переводимы, если данное понятие имеет обозначение в обоих языках. Переводная пара имен нарицательных объединяется видовым понятием в качестве tertium comparationis. То же соотношение имеет место между членами каждой пары имен собственных (вне зависимости от ее возникновения) с той разницей, что роль tertium com­parationis играет не видовое понятие, а индивидуальный предмет.

При переносе имени нарицательного в другой язык происходит перевод, если в последнем есть выражение для соответствующего предмета, и заимствование, калькиро­вание или новообразование в противном случае. Имена собственные заимствуются так же, как и нарицательные. Соотношение между членами свободной именной пары соот­ветствует соотношению образца и новообразования в случае имен нарицательных. Несомненно, однако, что между пере­водными парами в случае нарицательных и собственных имен имеются различия.

Переводы в первом случае вначале основаны на прин­ципе, что два слова переводят друг друга, если каждое из них обозначает объект одного вида, а в дальнейшем и на принципе, что два слова переводят друг друга потому, что являются эквивалентами в других контекстах. Этот второй принцип, в котором не используется форма контроля обра­щением к действительности, делает возможными кальки (ча­сто это просто неверные переводы) и является единственной основой при переводе имен собственных. Перевод имен соб­ственных всегда основан на том, что они переносятся в дру­гой язык или как соответствующие нарицательные, или с помощью закона соответствия, связывающего и другие имена собственные. Поэтому пары названий типа серболуж. Reka = нем. Bach, Winica = Weinberg объясняются ана­логичными парами нарицательных: reka = Bach, winica = Weinberg, и аналогичными «свободными парами»: Reka = = Bach, Winica = Weinberg. В качестве соответствия сер­болужицкому названию урочища Borsc образуется немец­кое Forst («лес, бор») [242], поскольку в других топонимах серболужицкое Borsc и немецкое Forst образуют пару. Точно так же серболужицкое имя Mercin переводится немецким Martin, поскольку так зовут по-немецки других обладателей того же имени.

Этот принцип аналогии, однако, столь тесно связан с любой переводческой деятельностью, что, учитывая выше­указанные особенности, вполне уместно говорить о перево­де и в случае имен.

12. Точно так же как не всегда можно разграничить сво­бодные пары и адекватный перевод, стираются порой и гра­ницы между парами, возникшими путем заимствования и путем перевода.

нем. Forst Kupa Martin

Когда речь идет об именах нарицательных, то мы, вооб­ще говоря, можем говорить о заимствовании лишь до тех пор, пока слово одного языка не переводится, а перенимает­ся, не являясь родным для другого языка. Как только заим­ствованное слово становится общим достоянием языка, внешне аналогичный процесс функционально (а не истори­чески) следует рассматривать как перевод, а не как заим­ствование. То же явление наблюдается и в именах собствен­ных. Там, где возникшие путем заимствования старые пары типа

серболуж. Borsc Каире Мёгст

становятся основой для образования новых именных пар, речь идет уже не о процессе заимствования, а о переводе.

13. У двуязычных индивидов члены существующих пар постоянно взаимодействуют и влияют друг на друга в сто­рону выравнивания. Последняя тенденция объясняется стремлением установить как можно более регулярные зву­ковые и формальные соответствия между двумя членами пар и тем самым облегчить переключение с одного языка на другой.

Звуковое сближение происходит прежде всего в тех слу­чаях, когда оба члена пары с самого начала имеют схожее звучание в результате заимствования, исконного родства или случайно. Так, например, немецкое название Michalks Busch заменяется на Michauks Busch под влиянием сербо­лужицкого Michatkec chojny, серболуж. Swinjacy hat пре­вращается в Swinjacy hat под влиянием нем. Schweineteich, серболуж. Simanec horka становится Simans horka под влиянием нем. Schiemanns Horken.

Причиной формального сближения обоих членов пары может служить различие типа образования имени (оно же может благоприятствовать заимствованию, ср. выше п. 9). Типичной является в этом случае замена простого или образованного при помощи суффикса серболужицкого названия урочища двучленным названием, составленным на немецкий образец из двух имен: определяющего и опре­деляемого (Winica = Weinberg > Winowa hora «Виноград­ник», Borsc = Forstwiesen > Borscan luki «Лесные поля­ны»), и введение артикля в серболужицкую форму названия (Swinjacy hat = Der Schweineteich > Туп swinjacy hat «Свинячий пруд»).

14. Вызванным двуязычием тенденциям к сближению противодействуют различные в двух языках внутриязы­ковые тенденции звукового и морфологического развития (см. выше п. 6). Пока продолжается двуязычие, обе тенден­ции, находясь друг к другу в диалектическом противоре­чии, постоянно влияют на развитие членов пары, обе тен­денции взаимообусловливают и сменяют друг друга, но ни одна из них не определяет целиком развитие пары.

Так, древнелужицкое tug и немецкое Lug разошлись в процессе внутриязыкового фонетического развития сербо­лужицкого языка (tug [uu]); немецкая внутриязыковая тенденция прояснять семантически опустошенные слова добавлением второго компонента привела к созданию соот­ветствия tuh = Lugawald, а для образованного на этой основе названия населенного пункта tuh = Luga была создана форма Lugk Hauser; отсюда межъязыковая тенден­ция к сближению членов именной пары создала пары

серболуж. tuhowski les = нем. Lugawald

tuhowske ch6zki = Lugk Hauser,

причем последняя пара была вытеснена парой tuh — Sommerluga.

Тенденция к звуковому и формальному сближению чле­нов пары не только определяет ее дальнейшее развитие, но часто является и решающей при выборе эквивалента* названия. В таких парах, как

серболуж. Hozdz = нем. Haslich

Hajk, На j і sco = Gehege

Borsc = Forst,

именно звуковое сходство в первую очередь определяет выбор немецкого соответствия. Тот же принцип ассонанса встречается часто в случае суффиксальных соответствий, например

серболуж. Dubrawa = нем. Dubrau

Bukowc = Buchholz

Breznik = Briesing.

15. Когда в населенном пункте двуязычие сменяется одноязычием, пары названий урочищ теряют свой смысл и исчезают в том смысле, что или один из членов пары целиком выходит из употребления, или же оба члена обо­значают различные урочища. То же явление наблюдается и в названиях населенных пунктов и рек [243]. Оно основано на тенденции согласовать по возможности означающее и означаемое. Та же тенденция действует при двойном наиме­новании в пределах одного языка. Так, поля, лежащие за усадьбами, обозначаются в верхнелужицком как через Wumenk, так и через Zahunyg. Нередко в одном и том же на­селенном пункте оба названия конкурируют между собой, причем, как правило, или называемые так урочища делятся на две части, каждая из которых получает одно из назва­ний, или же одно из них исчезает [244].

Конвергенция языков, типичным примером которой может служить балканский языковой союз,— явление исключительно интересное. Вот почему балканистика, казалось бы занимающаяся частной проблемой взаимоотно­шений между языками Балканского полуострова, на самом деле решает важные задачи общего языкознания.

Основная задача данной статьи — обрисовать современ­ное состояние балканского языкознания, выявить важней­шие проблемы, возникшие после выхода в свет книги Кр. Сандфельда (Кг. S a n d f е 1 d).

Для обозначения наиболее характерных черт, общих для всех балканских языков, Сандфельд в своих книгах «Balkanfilologien», 1926 (имеется в виду датское издание) и «Linguistique balkanique», 1930, использовал термин «языковое единство» («unite linguistique»). В 1928 году на I Международном съезде лингвистов в Гааге Н. С. Т р у - б е ц к о й предложил выделять языковые группы двух типов: языковую семью и языковой союз (Sprachbund). По его мнению, балканский языковой союз и является типич­ным примером языковых групп такого рода.

Это положение Трубецкого было изложено Р. Якоб­соном на Пражской фонологической конференции в 1930 году: его сообщение было опубликовано в 1931 году в Тру - дах Пражского лингвистического кружка L Затем поль-

ский славист М. Малецкий (М. Maiecki) в сообщении, сделанном на III Международном съезде лингвистов в 1933 году [245] и озаглавленном «Наблюдения над балканским языковым союзом», попытался осветить вопрос о балкан­ском языковом союзе. М. Малецкий рассматривает здесь следующие вопросы: какие языки входят в состав балкан­ского языкового союза, каковы их общие характерные черты, каково их распространение, когда сформировались эти общие черты, каково происхождение балканского язы­кового союза.

В настоящее время термин «языковой союз» и понятие, им обозначаемое, утвердились в языкознании. Однако существуют языковеды, которые его оспаривают, пред­почитая иные термины; есть и такие, что вообще отвергают необходимость подобного термина. Обсуждение этого вопро­са на таком съезде, как наш, было бы весьма желательно.

В 1934 году в Белграде вышел первый том журнала «Revue internationale des etudes balkaniques», которому при­надлежат большие заслуги в области развития балканского языкознания. Свою вступительную статью, озаглавленную «Цель и значение исследования балканских языков», оба редактора — П. Скок и М. Будимир — посвящают изучению вопроса об общих чертах балканских языков (стр. 14 и сл.). Но они говорят о «языковой общности» (сош- munaute linguistique), а не о языковом союзе.

Знаменитый французский языковед А. М е й е в опуб­ликованной в том же томе упомянутого выше журнала корот­кой статье («Проблема балканского языкознания», стр. 29— 30) говорит лишь «о соответствиях, обычно наблюдаемых в говорах одного и того же района» (стр. 30).

В том же журнале греческий языковед Г. Ананьо- стопулос оспаривает термин «балканское языкознание» и предпочитает говорить о «взаимовлиянии балканских языков», подчеркивая, что часть их общих черт появилась в результате сходного, но независимого развития, а «прочие встречаются лишь в некоторых диалектах двух или трех языков» (стр. 274).

Комментируя взгляды М. Малецкого (см. выше), из­вестный югославский славист А. Б е л и ч становится на по­зицию отрицания языкового единства балканских языков и языкового союза вообще [246]: «... утверждая, что они (т.е. «отношения, объединяющие балканские языки») создают языковое единство (une unite linguistique), мы совершаем коренную ошибку,— пишет А. Белич,— которая еще более углубляется, когда мы пытаемся установить язы­ки, входящие в это единство, пользуясь критериями Малец- кого. Следует прежде всего спросить себя: являются ли общие языковые черты балканского единства достаточно унифицированными и многочисленными, чтобы давать нам право говорить о некоем языковом единстве» (стр. 168).

Против тезиса о существовании балканского языкового союза автор выдвигает следующие возражения:

1. Общие черты «очень неоднородны как в плане их географического распределения, так и в том, что касается их языковой природы» (стр. 168), например образование будущего времени, утрата инфинитива и склонения, появ­ление артикля и т. д.

2. Происхождение многих сходных особенностей бал­канских языков одинаково, но «в сочетании с местными чертами эти особенности дают различные — в географиче­ском и языковом планах — результаты» (стр. 169).

Для обозначения общих черт балканских языков (бал- канизмов), существования которых А. Белич не может отрицать, ученый пользуется термином «языковое соот­ветствие» («reciprocite linguistique») (стр. 169), слишком, на наш взгляд, расплывчатым и не затрагивающим сути проблемы, т. е. специфической природы данного языкового явления.

Болгарский языковед С. Мл > болг. пече. Основная цель изучения языков, входящих в состав данного языкового союза,— установить, каким образом различные по происхождению формы были сведены к одной модели: примером может служить будущее время, образуемое с помощью частицы, выражающей будущее, + + настоящее время изъяв, наклонения спрягаемого глагола.

Главной причиной возникновения языкового союза яв­ляется языковая интерференция (контакт языков), т. е. различные формы двуязычия, обязанные своим происхожде­нием субстрату, адстрату и суперстрату.

Следовательно, языковой союз есть остановившееся на полпути движение языков к интеграции. Этот факт объясняет все: общие специфические черты, неравномерность их геогра­фического распределения (разная степень в различных райо­нах), одинаковое или различное их происхождение.

Интенсивность процессов конвергенции, которые вели к интеграции, не слишком велика. Центром, ядром кон­вергирующих потоков были албанский, румынский и бол­гарский языки; греческий, сербохорватский и турецкий оставались на периферии.

Следовательно, термин «языковой с о ю з» с о- вершенно необходим для обозначения сходно­го развития различных языков, которое охватывает не толь­ко лексику, но и фонетику, морфологию, синтаксис и сло­вообразование [248].

Балканские языки дают нам типичный пример сходного развития языков, являясь конкретной иллюстрацией поня­тия «языковой союз». Для балканского союза языков ха­рактерны следующие черты:

1. Большое сходство артикуляционной базы (которая иногда почти одинакова). Одинаковая артикуляция основ­ных гласных: а, е, Z, о, и 6. Отсутствие фонологических оппозиций: краткие/долгие, закрытые/открытые, чистые/но­совые и т. д. В болгарском, румынском и албанском имеется также типичная гласная а (= ъ = а = ё). В румынском, болгарском (на востоке страны) и в северных диалектах греческого гласные е, о в безударном слоге редуцировались в і, и. Артикуляция большинства согласных — p/b, t/d, k/g, k’/g’, c/dz, f/v, s/z, h, j и др.— одинакова.

2. Многочисленные одинаковые лексические элементы по большей части заимствованы из греческого или турецко­го. Много языковых калек. Так, болгарский и румынский, не являясь по происхождению близкородственными язы­ками, имеют в своем словарном составе 38% одинаковых или сходных слов. Приводимые нами статистические дан­ные почерпнуты из словарей, отражающих письменную форму языка: в разговорной речи (и в диалектах) этот про­цент еще выше. С другой стороны, контингент турецких (и греческих) слов в остальных балканских языках почти тот же.

3. Сохранение одинаковых или сходных морфем.

4. Развитие одинаковых, сходных или параллельных морфологических и синтаксических элементов.

Пункты 3 и 4 отражают наиболее типичные черты язы­кового союза. Примеры:

Исчезнувшая в остальных романских языках латинская звательная форма на -е сохраняется в румынском под влия­нием той же морфемы в болгарском и греческом.

Хотя в процессе исторического развития в болгарском языке исчезла система склонения, однако дательный падеж на -и в мужском роде (човек-у) и на -е в женском (майц-е) в общенародном языке сохранился (правда, как архаизм), во многих же диалектах он фигурирует в качестве живой формы; его существование поддерживается наличием в ру­мынском языке дательного на -ui, -и (муж. р.) и -е (жен. р.), а в греческом — родительного на -и в той же функции.

В греческом, албанском, болгарском и румынском язы­ках родительный и дательный падежи выражены одной и той же формой (синтетической или аналитической). Сме­шение родительного и дательного засвидетельствовано для фригийского языка [249].

В греческом, болгарском и румынском языках имена мужского рода во множественном числе (им. пад.) окан­чиваются на -і: греч. -oi = i, болг. -и, рум. -і, -ї. Рум. -ї (указывающее на палатализацию предшествующего соглас­ного) представляет собой результат недавнего развития -і; точное соответствие этому находим в албанском. Оконча­ние множественного числа -е (им. пад. жен. р.) встречается в румынском и (изредка) в болгарском.

Средний род, существовавший в латинском, исчез во всех романских языках, кроме румынского, где он сохранился благодаря влиянию болгарского, албанского и греческого, имеющих эту категорию.

Формы дательного-родительного и винительного падежей у личного местоимения первого лица почти одинаковы:

греч. (levа роп, болг. мене ми, рум. mie mi греч. (levа ре, болг. мене ме, рум. mine та.

Древние синтетические формы различного происхожде­ния, использовавшиеся в балканских языках для выраже­ния сравнительной степени, заменены сходными аналити­ческими конструкциями: греч. то, болг. по, алб. тё, рум. mai + прилагательное.

В румынском 1-е лицо настоящего времени изъявитель­ного наклонения глагола a avea «иметь», а именно am «я имею», имеет окончание -т, которое нельзя объяснить исходя непосредственно из латинской формы habeo, но которое вполне соотносимо с албанским kam и болгар­ским и(м)ам «я имею».

В романских языках II и III латинские спряжения до­вольно рано теряют продуктивность. На западе романские языки сразу же отдают предпочтение I спряжению (с осно­вой на -а-), тогда как в румынском, напротив, широкое развитие получает IV спряжение (с основой на -І-), исполь­зуемое как в отыменных новообразованиях, так и (особенно) при заимствовании глаголов и даже суффиксов из славян­ских, венгерского и греческого языков. В средние века к IV спряжению относилось более половины всех румын­ских глаголов. Есть основания считать это результатом влияния славянских языков, где глаголы на -і- составляют значительную группу [250].

Под влиянием греческого будущее время образуется при помощи частицы, которая по своему происхождению являет­ся краткой формой глагола «хотеть»: греч. Фа va урафсо, болг. ще да пиша, алб. do t'e shkruaj, рум. о sa scriu «я буду писать»; возможны и еще более краткие формы: греч. Фа 7рафсо, болг. ще пиша, макед. ke pisam, алб. do shkruaj, румын, va scriu «я буду писать».

Угасание инфинитива[251], пролептическое употребление личных местоимений и т. п. также являются характерными чертами балканских языков.

Вопрос о балканском языковом союзе тесно связан с про­блемой происхождения балканских народов, их принадлеж­ности к той или иной этнической группе. Чтобы выяснить их происхождение, следует обратиться к прошлому, к эпо­хе создания на Балканах первых цивилизаций. Вот почему я должен сделать краткий обзор этнической ситуации на Балканском полуострове начиная с античной эпохи.

Недавние изыскания, проводившиеся на разнообразном языковом материале — причем большое внимание было уделено топонимии Балканского полуострова,— дают нам возможность выделить здесь уже в глубокой древности семь основных этнических районов, т. е. семь языковых групп, каждая из которых представляет собой некое язы­ковое единство [252].

В этот период южную часть полуострова, т. е. примерно территорию, лежащую к югу от Пинда, занимало доэллин- ское население. Язык этого народа давно уже исчез: он сохранился лишь в греческой топонимии и в качестве суб­страта греческого языка. Такие названия мест, как Лариса (ЛарЬсга, Коринф (KoplV&og), Парнас (ITapvdcraog) и т. п., или такие слова, как acrdpivtbe «бадья, ванна», ябруод «башня», topavvog «властелин, повелитель» и т. п., свиде­тельствуют сегодня о существовании языка, условно назы­ваемого нами «языком пеласгов».

Долгое время считалось, что язык пеласгов — доиндо- европейского происхождения, но недавнее изучение субстра­та греческого языка показало, что речь идет скорее о язы­ке, родственном, с одной стороны, хеттскому и лувийскому языкам Малой Азии, а с другой — фракийскому языку.

В III тысячелетии до н. э. греки жили где-то в северо- восточной части современной Греции. В конце III тысячеле­тия (или в начале И) греки начали продвигаться к югу. Постепенно они заняли всю южную часть Балканского полуострова и ассимилировали местное население.

Во II тысячелетии до н. э. греки создали собственную цивилизацию в Микенах. Лет десять назад расшифрованы написанные слоговым письмом тексты, оставленные этой удивительной культурой.

Во II тысячелетии микенская культура начала распро­страняться на северные районы полуострова и почти по всему побережью Средиземного моря.

Восточная часть Балканского полуострова, т. е. район, занимаемый в настоящее время южной Болгарией, европей­ской частью Турции и северо-восточной Грецией, была населена фракийцами. Для топонимии древней Фракии характерны такие названия мест, как Bessapara, Bendi- para, Tranupara, Kobria, Mesambria, Poltymbria, Orudiza, Ostudizos, Tyrodiza. В IV и III тысячелетиях до н. э. язык и культура Фракии были близки языку и культуре северо- запада Малой Азии и доэллинской культуре побережья Эгейского моря.

На севере полуострова — приблизительно в Дакии и в обеих Мёзиях (т. е. на территории современной Румынии, северной Болгарии, северо-восточной Югославии и восточ­ной Венгрии)—жили дако-мизийские племена. Их язык —• дако-мизийский, или просто дакский,— был оригиналь­ным индоевропейским языком, отличным от фракийского и иллирийского. Реликтами, наилучшим образом харак­теризующими дакский язык, являются дошедшие до нас названия мест типа Aiadava, Dacidava, Dausdava, Patridava, Thermidava и т. д.

Очень рано дако-мизийские племена начали перемещать­ся к югу. Во II тысячелетии до н.э. они занимали уже центральную часть полуострова. Они проникли в Иллирию и частично в северную Грецию и ко второй половине II ты­сячелетия, пройдя Фракию, обосновались на северо-западе Малой Азии, где они известны под названием мизийцев и дарданайцев.

Самый факт существования самостоятельного дакского (или дако-мизийского) языка дает нам возможность лучше понять субстрат румынского языка и отношения между румынским и албанским языками. Прежде считали, что однородный фракийский, фрако-дакский, или же фрако- дако-фригийский язык был распространен на территории от Северных Карпат до центральной части Малой Азии. Придерживаясь этой точки зрения, невозможно было соста­вить себе ясное представление об особенностях субстрата румынского языка и о родстве древних языков на Балка­нах. Часто, пытаясь доказать, что дакский —этот тот же иллирийский или, на худой конец, его диалект, ссылаются на географа Страбона или на иных древних авторов. Но по­нятие языкового родства возникло лишь в XIX в. и древние авторы не имели представления об этой категории совре­менной сравнительной грамматики. Если принять это их утверждение, то придется согласиться с ними и в том, что латынь — всего лишь эолийский диалект греческого языка (Тираннион Амизский, Варрон).

Западную часть полуострова населяли иллирийцы. Еще лет двадцать назад считалось, что иллирийский и фракий­ский — близкородственные языки; говорили даже о фрако­иллирийском языке. Недавние исследования в области фракийской и иллирийской ономастики показали, что илли­рийский и фракийский — языки совершенно различные. Наиболее типичные для западной части Балканского полу­острова древние топонимы —такие, например, как Delmi- nium, Scardona, Ulcinium и т. п., абсолютно отсутствуют на востоке, и наоборот.

Совершенно различны также иллирийские и фракийские антропонимы. Неодинаково и их образование: если во фра­кийском преобладают двухосновные собственные имена — Aulouzenes, Mestikenthos, Rescotozme, Roimetalkas и т. п., то в иллирийском они почти исключительно однооснов­ные — Aetor, Aplo, Bato, Ceunus, Plator и т. п.

Впрочем, в этническом отношении западная часть Бал­канского полуострова не была совершенно однородной. Юго­славский языковед Р. Катичич показал в своих недавних работах, что иллирийский язык был распространен лишь в юго-восточной части этого района; родственные же ему далматинский и либурнийский являются самостоятельны­ми языками, отличными от иллирийского и.

В центральной части полуострова говорили на бригий- ском (= фригийском) и македонском языках. Фригийские племена очень рано стали перемещаться к востоку: уже к концу II тысячелетия до и. э. они пересекли южную Фра­кию и пришли в Малую Азию, где основали свое царство. Фригийская составляющая участвовала в формировании армянского языка.

Недавние исследования многочисленных фригийских надписей убедительно показали, что фригийский — само­стоятельный язык, отличный от фракийского [253]. Фригийский и фракийский языки родственны в такой же степени, в ка­кой родственны, например, греческий и албанский, т. е. так же, как два любых совершенно самостоятельных индо­европейских языка, а не два диалекта одного и того же языка. К тому же фригийский ближе к греческому, чем к фракийскому.

Что касается древнемакедонского, то о его происхожде­нии существуют четыре гипотезы. 1. Македонский является диалектом греческого. 2. Македонский язык произошел от иллирийского. 3. Македонский произошел от фракий­ского. Новейшие исследования в области фракийского и иллирийского языков доказали, что македонский не имеет ничего общего ни с фракийским, ни с иллирийским. С дру­гой стороны, расшифровка микенских надписей убедила в том, что он не является и диалектом греческого языка.

4. Македонский очень близок к греческому; их языковое родство можно объяснить следующим образом. В конце IV или начале III тысячелетия до н. э. существовало некое протогрекомакедонское единство. Но позднее македонский и греческий разделились, что произошло еще до образова­ния греческих диалектов классической эпохи.

Во II—I тысячелетиях население большинства районов Балканского полуострова было очень пестрым, и можно предположить, что языки различных племен, населявших полуостров, испытывали взаимное влияние. Возможно, это и было отдаленным началом современной балканской общности.

Однако действительная основа языковой однородности Балканского полуострова создавалась в эпоху греческой колонизации, затем в период македонской экспансии, а позднее — во времена Римской и Византийской империй. Греческий и латинский — языки, обладавшие огромным культурным престижем,— оказывали влияние на местные языки и даже частично замещали их.

Римское завоевание разделило полуостров на две различные по языку части. Линия раздела шла от Дурреса (Dyrrhachion) на Адриатическом побережье через Скопле (Scupi), и минуя на востоке Сердику (Serdica, ныне София), пересекала Гемус (Haemus) и выходила к Черному морю (так называемая линия Йиречека (Jirecek). После того как римские легионы покинули Дакию (275 г. н. э.), на южном Дунае были созданы новые римские провинции: Дакия Задунайская (Dacia ripensis) — между Дунаем и Балканами, и Дакия Средиземно- морская (Dacia mediterranea) — на юге этой терри­тории, со столицей в Сер дике (София). В 379 г. (при импера­торе Грациане) Дакия, Македония и Южная Далмация отошли к Восточной Римской империи. Западная Иллирия была объединена в один административный район с Итали­ей. С V века Восточной Римской империи стали принадле­жать Паннония, южнодунайская Дакия, Дардания, Мезия, Превалитания и Македония. Раздел Римской империи и возникновение Византийского государства во многом способствовали распространению влияния греческого язы­ка на север и северо-запад от линии Йиречека.

Весьма вероятно, что уже в ранний античный период под влиянием греческого и латыни сложился языковой союз, в состав которого входили фракийский, дакский, фригийский, македонский и иллирийский языки, причем первые три образовали ядро этого союза.

Югославский романист и балканолог Г. Барич пока­зал, что к концу эпохи римского владычества на Балка­нах латинский язык, на котором говорило население полу­острова, делился на два диалекта: восточнобалканский

(к которому восходит румынский язык) и западнобалкан­ский, давший начало далматинскому (велиотскому)[254]. Этот факт имеет большое значение для решения проблемы про­исхождения румынского и албанского языков.

На этот полуэллинизированный, полулатинизирован- ный этнический пласт позднее добавились славянские, а затем турецкие наслоения.

С этого момента начинается активное взаимопроникно­вение балканских языков, которое особенно усиливается во времена Оттоманской империи. Двумя-тремя языками владели почти все.

Исключительно важным и весьма характерным для насе­ления Балкан был кочевой образ жизни, связанный с неиз­менным перегоном скота на летние пастбища.

Так в течение трех тысячелетий сложилось то замеча­тельное языковое объединение, которое мы называем бал­канским языковым союзом. Все балканские языки, живые и мертвые, в той или иной мере способствовали созданию этого союза.

Конвергенция языков — явление исключительно слож­ное, вызываемое подчас множеством причин. Но основной причиной, как правило, служат конвергентные потоки, ис­ходящие из разных центров. Отличной иллюстрацией этого явления может быть история развития постпозитивного артикля, который мы детально рассмотрим как типичный пример конвергенции в языках балканского языкового союза.

постпозитивный АРТИКЛЬ

Наиболее сложной проблемой балканского языкознания является образование постпозитивного артикля. Данный вопрос изучали многие авторы, но до сих пор не найдено сколько-нибудь убедительного объяснения этого явления.

Известно, что в греческом уже в первой поло­вине I тысячелетия до н. э. существовали препозитивный (6 агфрсояод «человек») и «копулятивный» (6 агфрсолод о ауаФсд «хороший человек», 6 бт+од 6 tcov ’АФгігаїсог «на­род Афин, афиняне») артикли. Следовательно, вполне вероятно, что исходный толчок был дан именно греческим языком, откуда могла прийти, прямо или косвенно (т. е. через субстрат, суперстрат или адстрат), модель употреб­ления данной грамматической категории. Даже если при­знать за румынским языком «латинские традиции», нельзя отрицать, что румынский подвергся — прямо или косвен­но — гораздо более сильному влиянию греческого, чем другие романские языки.

Это, однако, не объясняет постпозиции артикля и осо­бенностей его употребления. Кроме того, следует учесть, что в общеславянском языке постпозитивный артикль имели прилагательные.

В древнеболгарском прилагательные имели своего рода определенный артикль, образуемый элемента­ми -і (муж. p.), -ja (жен. p.), -je (ср. р.) в постпозиции. Этот постпозитивный артикль унаследован от общесла­вянского языка и имеет точные соответствия в балтийских языках: например, лит. -is (муж. p.), -ji (жен. р.). Следо­вательно, он имеет балто-славянское происхождение, т. е. восходит к глубокой древности.

Постпозитивный балто-славянский артикль происходит от относительного местоимения *уо- (а частично и от указа­тельного местоимения *i-), которое служило для подчерки­вания аппозиции прилагательного по отношению к суще­ствительному и, следовательно, для определения группы существительного и прилагательного или указывало на самостоятельное употребление прилагательного. Например, др.-болг. добры-и чьлов'Ькъ, букв, «bonus-ille homo». «Это [...]самый настоящий артикль,— писал А. Вайан («Grammaire compагёе des langues slaves», II, 1958, 428),— хотя он употребляется не так, как в греческом, и определяет не существительное, а прилагательное». Иранские языки, где встречается такое же употребление артикля, раскры­вают нам пути его эволюции: ср. др.-перс, kara hya babai- ruviya (прилагательное с артиклем) «армия, которая (есть) вавилонская» > «армия, вавилонская»; авест. carotam yqm daroy^m (вин. пад.) «дорога, которая длинная» > «длин­ная дорога» (с артиклем перед прилагательным); авест. уэт angrom (вин. пад.) «тот, который враг» > «враг» (с артиклем). Это относительное местоимение превратилось в современном персидском языке в «копулятивный» артикль (изафет) «і». Ср. mord і xob «хороший человек», буквально «homo qui (= ille) bonus»[255].

С другой стороны, в древнеболгарском встречается и энклитическое употребление указательных местоимений тъ и сь в качестве постпозитивного артикля; ср. рабъ тъ, рабъ сь > рабо-тъ, рабо-сь (с артиклем). Развитие этого артикля для всех именных категорий происходило в период между IX/X—X11I/ХIV вв. [256]. Этот период включает два века пребывания Болгарии под властью Византии. Несо­мненно, в это время развилось двуязычие, полное или частичное, что создало благоприятные условия для влияния греческого языка на болгарский.

Однако постпозиция болгарского артикля не может быть объяснена влиянием греческого; можно лишь предполагать, что в эту эпоху постпозитивный артикль образовался по модели определенного артикля в греческом, но средствами самого болгарского языка.

Эта особенность болгарского артикля вполне объясни­ма, если учесть энклитический характер указательных ме­стоимений в славянских языках, наличие постпозитивного артикля при прилагательных в общеславянском языке и, возможно, также влияние субстрата. Греческие формы 6 avtfpсолод и 6 ауаФод avdpcojtog в известной мере обусло­вили появление болгарских образований човекът «человек» и добрият човек «хороший человек». Но средства для вы­ражения определенности — исконно славянские, и они-то и породили особенности артикля в болгарском языке.

Кроме того, во многих болгарских диалектах существу­ет тройной постпозитивный артикль, образованный при

помощи указательных местоимений 1, -s, -п в родоп-

ском диалекте (центральная часть южной Болгарии) и -t, -V, -п — в болгаро-македонских говорах и трынском гово­ре на западе Болгарии. Эти три артикля используются следующим образом: -t выражает общую идею определен­ности, -s (или -v) употребляется для указания на объект, расположенный вблизи от говорящего, -п — для указания на удаленный объект[257]. Например: родоп. сино-т «сын», сино-с «сын (который здесь)», сино-н «сын (который там)» [258].

Но эти три артикля имеют разительные соответствия в армянском языке, где артикли -s, -d, -п употребляются по отношению к объектам, расположенным: вблизи от говорящего (-s), немного дальше (-d) и в удалении от гово­рящего (-п)[259]. Например: mard-s «человек (который здесь)», mard-d «человек (возле тебя)» и mard-n — «человек (который там)». Уже давно ученые (V. Bogrea, Е. Lewy) пред­полагали, что это не случайное совпадение, а результат влияния общего бригийско-фригийского субстрата[260]. Теперь, когда мы установили, что в армянском имеются мизийская и фригийская составляющие [261], это предположение стано­вится еще более вероятным.

Итак, к созданию постпозитивного артикля в болгар­ском языке привело действие нескольких конвергентных потоков, а именно: славянский постпозитивный артикль при прилагательных, энклитическое употребление указа­тельных местоимений в древнеболгарском, наличие пост­позитивного артикля в субстрате и влияние одной из форм греческого определенного артикля [262].

В албанском имеется постпозитивный артикль -і или -и (муж. р.), -а (жен. p.), -t (ср. р.) [263] и, кроме того, артикль препозитивный или «копулятивный», который ставится между существительным и определяющим его прилагатель­ным (или существительным в родительном определения): і (муж. р.), е (жен. p.), te (косв. пад.), эё (мн. ч.)[264]. Напри­мер: mal-i «гора», букв, «mons-ille»; — mal (-і) і \arte «вы­сокая гора», букв, «mons (-ille) ille altus».

Что касается его происхождения и употребления, то следует заметить, что албанский артикль на і (-і) имеет удивительные соответствия в славянских, балтийских и иранских языках. Это означает, что и постпозитивный, и препозитивный артикли в албанском языке (очень) древ­него происхождения [265]. С другой стороны, нет сомнения, что артикль среднего рода -t и формы косвенных падежей te, se восходят к указательным местоимениям *to, *k’i

и имеют соответствия в армянском и болгарском [266]. Очень возможно, что еще в протоалбанский период три (или четыре) местоименных основы — *уо (и *i-s), *to-, *k’i- (и *owo-) образовали систему склонения артикля.

Употребление двух артиклей в албанском языке имеет точное соответствие в румынском. Например:

алб. njeri-u і гшгё «хороший человек»,

рум. om-ul cel bun «хороший человек».

Албанское словосочетание sistem-i і edukim-i-t «си­стема воспитания» построено так же, как румынское cutea сеа de piatra «каменный оселок».

Соответствующее употребление артикля есть и в грече­ском. Так, использование двух артиклей в алб. mik-u і гшгё «хороший друг» и sistem-i і edukim-i-t (род. пад.) точно соответствует греческим формам 6 dvV/р 6 осуадбд «хо­роший человек» и 6 6т]|іо£ 6 tow AOrivatcov (род. пад.) «на­род Афин» (букв, «народ афинян», ср. франц. le peuple des Atheniens.— Прим. перев.).

Следовательно, вполне возможно, что на употребление в албанском языке определенной формы артикля повлияло использование артикля в греческом, но возник он гораздо раньше.

Если считать, что албанский произошел от дако-мизий- ского, а дако-мизийский непосредственно родствен фра­кийскому, то албанский артикль должен иметь соответ­ствие во фракийском языке.

Фракийская надпись на найденном в Езерове золотом перстне, который датируется V в. до н. э., содержит сле­дующий текст [267]:

roi isteneasnereneat і 1 teaneskoarazeadomeant і lezy p t am-----

— = Rolistene, as(n), nere (e?) nea t(i), iltea, nesko ara- zea do mean tilezyptam...

Rolistene — имя покойного мужа в звательной форме. asti = авест. azam, лат. ego и т. д. пете или ner(i) = хотан. пага и пап, санскр. nari «супру­га», «женщина», авест. nairi «женщина», санскр. паг- «муж­чина», алб. njeri «мужчина» или же ner(e) е пеа: е = алб. е- «копулятивный» (?) артикль, ср. алб. grua(ja) е ге, рум. sojia сеа tanara «молодая супруга (женщина)».

пеа греч. via «новая; молодая» из и.-е.* newa (жен. р.). Ср. с приведенным текстом Геродота: i%&i ywaxnac,.... noXXiq.... xptaig ytvetai рівуаХт] twv ywaixcov.... т]Тіс; auxecov ІфіЛєвто (idXiata Ояб too av6pog.

t(i) или f = алб. ty, t\ te, рум. Ji, болг. ti — личное мест, в дат. притяж. пад., ед. ч. «тебя, твой», ср. фр. «а toi», «de toi».

ilte-a «выбранная, избранная» из *wlta-ya — стр.

прич. прош. вр. жен. р. с постпозитивным артиклем = = санскр. vrta (жен. р.) от vrta- «выбранный, избранный» и т. д.: во фракийском w и у между гласными, a w также в начальном положении перед гласными исчезли; перед всеми гласными, кроме-е, и.-е. а> ё (>е). Ср., например, в тексте Геродота xptaig «выбор, избрание» и v;6’dv «выбранная, избранная». nesko «я умираю» (или «я умру») = греч. Ovyjaxco — ср. сгфа^втаї єд tov тафог («умерщвляется на могиле») в тексте Геродота.

arazea = ? a(n)raze -а «рядом с» (букв. ср. нем. in der Reihe, рус. наряду, болг. наред): предлог a(n), ср. фрак. An-asamus «город на рекеАзамус», Av-viaaog, A-ser- mos; raze- из и.-е. *rog’e(y) —мести, пад. ед. ч.[268] от *rog’i = = вед. raj і - (жен. р.) нем. «Linie, Reihe, Richtung»= ср.- нижне-нем. геке, жен. p. «Reihe, Ordnung» [269] и постпозитив­ный артикль -а, как в ilte-a, см. выше.

do mean tilezyptcLm «рядом с моим усопшим» (букв, нем. «neben meinem sanft-Entschlafenen»), ср. афа%ФєТаа 6є аотФаятетаї тф ’avfipi «погребается вместе с мужем» в тексте Геродота; d§ = болг. до «возле», англ. to и т. д. из и.-е. *d(h)5; mean = лат. meum, вин. пад. от «мой» из

и.-е. *meyo-m; tile — ср. лит. tylus «спокойный»; zyptam = = санскр. supta-m — вин. пад. от «заснувший». Артикль после предлога отсутствует, как в албанском и румынском.

Перевод: «О Ролистен, я, твоя юная супруга, твоя из­бранница, умираю рядом с тобою, моим навеки уснувшим».

В этом фракийском тексте слово ilte-a «избранница» образовано так же, как рум. aleas-a «избранница» (из aleasa), carte-a «книга» (из carte) и алб. е zgjedhur-a «избранница» (из zgjedhur «избранная»), fole-ja «гнездо» (из foie).

Хотя и нельзя считать, что расшифровка данной надписи абсолютно достоверна, тем не менее вышеизложенные фак­ты убеждают в том, что постпозитивный артикль как грам­матическая категория существовал в древних балканских языках уже в самые отдаленные времена.

В румынском языке существует как пост­позитивный, так и препозитивный артикли; употребление обоих исключительно сложно. Постпозитивный артикль, который получает широкое распространение после XVI в., встречается уже в первых румынских текстах [270]. Этим ру­мынский отличается от прочих романских языков, которые имеют лишь препозитивный артикль. Некоторые романи­сты иногда забывают об этом важном языковом факте и пытаются объяснить постпозицию артикля в румынском латинскими традициями (Е. Herzog и пр.) [271].

Развитие артикля в румынском языке относится к VI — X вв. А. Граур 51 считает, что постпозитивный артикль в румынском обязан своим происхождением переразло- жению атрибутивной синтагмы homo/ille bonus, которая превратилась в homo ille/bonus. По мнению Трейгера (G. L. Т г a g е г), в народной латыни артикль появляется уже в конце VII в. [272]. Притяжательный артикль в румын­ском (al и пр.) — романского происхождения, но два дру­гих (напр., om-ul и om-ul cel bun) развились, по крайней мере частично, под влиянием дакского субстрата 3,3 (и, воз­можно, в какой-то мере также и болгарского) [273]. Вместе с тем нам не хотелось бы отрицать влияние «латинских традиций». Мне кажется, находившиеся в зачаточном состо­янии некоторые свойства латинского языка (ille homo и homo ille) облегчили влияние иностранных языков на румынский.

Существует разительное сходство в употреблении ар­тикля в румынском и албанском языках, например:

рум. lupta жен. р. без артикля «борьба» — lupta жен. р. с артиклем;

алб. \uite жен. р. без артикля «борьба» — lufta жен. р. с артиклем.

Окончания форм женского рода с артиклем (и без ар­тикля) почти одинаковы:

рум. om-ul cel bun «хороший человек» (букв, homo-ille ecce-ille bonus)

алб. njeri-u і ппгё «хороший человек».

Если перед существительным стоит предлог, артикль не ставится:

рум. la cal «верхом» (ср. франц. «а cheval»); алб. пё kal «верхом».

В болгарском можно сказать и на кон (без артикля) и на коня (с артиклем) «верхом».

Происхождение формы определенного артикля в ру­мынском совершенно ясно: артикль мужского рода -ul (диал. -и) происходит от лат. -u(m) illu(m), артикль жен­ского рода -а — от -а-(е)а < лат. -a(m) illa(m) — это пра­вильное развитие латинской формы в энклитической (без­ударной) позиции.

Развитие форм постпозитивного артикля в албанском было рассмотрено выше.

Итак, очевидно, что постпозитивный и «копулятивный» артикли румынского языка имеют латинское происхожде­ние; употребление же их является калькой исполь­зования артиклей в дако-мизийском языке, прямым наслед­ником которого в настоящее время является албанский.

Следовательно, появление и употребление артикля в ру­мынском, болгарском и албанском языках есть результат исключительно сложных взаимоотношений между балкан­скими языками: существовали «начальные толчки» или исходящие из различных центров потоки, кальки с сосед­них языков или с субстрата в употреблении тех или иных форм, но существовали и языковые тенденции, унаследо­ванные от языка-основы. Именно это сложное развитие типично для процесса установления сходных черт в бал­канских языках.

<< | >>
Источник: В. Ю. РОЗЕНЦВЕЙГ. НОВОЕ В ЛИНГВИСТИКЕ. ВЫПУСК VI. ЯЗЫКОВЫЕ КОНТАКТЫ. ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРОГРЕСС» Москва - 1972. 1972

Еще по теме К СООТНОШЕНИЮ МЕЖДУ ЛУЖИЦКИМИ И НЕМЕЦКИМИ ТОПОНИМАМИ В ДВУЯЗЫЧНОЙ ЛУЖИЦЕ (Названия урочищ):