Язык, психология и социальная структура

Мост между языком и социальной структурой может быть найден в психологии. С одной стороны, конкретная социальная структура требует и обеспечивает определен­ные общие навыки мышления.

Различие в привычных мыслительных моделях между трукцами и понапеанцами может быть выражено в виде противопоставления нескольких полярных противополож­ностей, соответственно абстрактного конкретному, нелиней­ного линейному, стимулированного целенаправленному. Мне представляется, что противопоставление, сделанное Доротеей Ли между тробрианской культурой и поведением как «нелинейными» и евроамериканской культурой как «линейной», подходит к данному случаю, причем трукцы более похожи на тробрианцев, а понапеанцы — на амери­канцев (Л и 1959, 105—120).

Конечно, следует помнить, что это полярные противо­положности идеальных типов. Не существует, например, культур, представители которых мыслят только абстракт­но или только конкретно; здесь всегда дело только в сте­пени. Кроме того, в условиях любой культуры человек то и дело переключается с относительно абстрактного на отно­сительно конкретное мышление, в зависимости от ситуации. Но предположить, что средний уровень абстрактности мыш­ления в одних культурах ниже, чем в других, так же как это имеет место в отношении отдельных индивидуумов в рамках одного общества, по меньшей мере разумно.

Опять же, в основе любого сознательного поведения лежит комплекс стимулов и одна или более целей или задач. Однако в некоторых ситуациях тот или иной привычный внешний стимул может породить соответствующую цепочку действий почти без предварительных размышлений или колебаний и со значительной уверенностью в отношении результата; если же ожидаемый результат не наступает, действующий субъект может просто отступить и направить свое внимание на другое.

Конкретное, нелинейное (или фокальное) мышление и поведение, обусловленное стимулом, особенно типичны для относительно небольших, простых, однородных об­ществ с небольшой социальной подвижностью и стабильной культурой. Прежде всего, небольшие бесписьменные об­щества ограничены в смысле количества культурной ин­формации, которое его члены могут накопить в своих умах. Здесь нецелесообразно развивать широкую специа­лизацию, и не только потому, что техника натурального хозяйства не может обеспечить достаточного количества избыточных продуктов питания, но также и потому, что такое небольшое общество не может быть разделено на специализированные группы достаточно большого размера, чтобы сохранять и передавать действительно четко вы­раженные и важные микрокультурные традиции. Каждый член общества, следовательно, должен держать в уме (или в уме кого-либо из своих домочадцев) наиболее по­лезные и испытанные временем ответы на все наиболее часто встречающиеся вопросы повседневной жизни. С точки зрения экономии мышления он не может позволить себе лично накапливать много альтернативных ответов на все эти вопросы, и у него также нет возможности обращаться к помощи различных специалистов или книг,— возмож­ности, которая открыта для членов больших и сложных обществ, имеющих письменность. В этом смысле, в смысле недостатка возможностей выбора, поведение человека из малого общества определяется стимулами в большей сте­пени, чем поведение более цивилизованного человека, хотя, может быть, и верно, что первый принимает все же множество мелких решений, которые значительно более хитроумны и более тонко подобраны, чем решения его цивилизованного антипода, который чаще сталкивается с выбором, имеющим важные последствия, таким, как решение в каком городе жить, какую выбрать профессию, где работать и т.

Следует помнить, что из двух культур, о которых глав­ным образом ведется речь в этой статье, именно трукская более всего приближается к образцу типичного примитив­ного общества. Намеренное, направленное к определенной цели поведение более характерно для понапеанцев, осо­бенно потому, что их политическая система дает значи­тельный простор для выбора главных целей, а затем и для выбора часто весьма разнообразных путей достижения этих целей. Эта возможность выбора важна для пона- пеанца, поскольку он может оказать большое влияние на его карьеру, процветание и обеспеченность. Кроме того, хотя это и трудно утверждать наверняка на основа­нии нынешних этнографических наблюдений, я считаю, что у понапеанцев до соприкосновения с европейцами была большая профессиональная дифференциация, чем у трук­цев, не говоря уж об их почетных политических титулах. Как уже говорилось, местные политические объединения на Понапе были значительно крупней, чем на Труке, что делало возможным существование большего разнообразия специальностей с достаточным штатом для того, чтобы под­держивать жизнеспособную профессиональную традицию.

В типичном примитивном обществе сохраняются ин­дивидуальные различия людей, основанные на особенно­стях склада характера и биографии, и, возможно, они даже более чутко оцениваются, чем у нас, но в основном они ограничиваются сферой экспрессивного поведения. Кроме того, различия в практических ролях и в практическом культурном поведении там гораздо менее значительны, чем в нашем обществе. В повседневной жизни, таким образом, для члена такого общества становится возможным обладать всеми сведениями, известными его соплеменни­кам (что, кстати сказать, позволяет исследователю опра­шивать ограниченное число информантов). В этих условиях сокращенный способ выражения мысли оказывается пред­почтительней в тех случаях, когда речь идет о частых и общеизвестных событиях, а что является частым для одного члена общества, то фактически является таковым и для всех других. Там, где для объяснения постороннему потребовалось бы несколько слов, для своего достаточно, может быть, одного слова.

Наличие общих знаний в примитивном обществе до­пускает более широкое «дофразовое» использование слов. Принято считать, что только местоимения используются вместо прочих более длинных слов и выражений, однако на самом деле многие слова после первоначального вы­сказывания в ходе дальнейшего разговора, подобно место­имениям, приобретают дополнительное контекстуальное значение, будучи соотнесены с предыдущими словами и фразами. Вот что я понимаю под «дофразовым» употреб­лением слов: это временное придание слову дополнитель­ного значения, превращение данного значения в более конкретное, более детализованное. Более того, чем кон­кретнее общий уровень словаря в начинающемся разговоре и чем более говорящий может допустить, что слушающие так же детально знакомы с предметом, как и он, тем больше слов стремится к большей конкретности реализованного значения посредством дофразового использования. Это обстоятельство, как видно, приобретает особую силу в при­митивном, однородном обществе.

По мере того как общество становится более сложным, а дифференциация социальных ролей более глубокой, реализованное значение слов в конкретном контексте становится менее существенным, чем общее или основное значение. Говорящий вынужден допустить, что между ним и слушающими имеется больший разрыв в познавательной способности. В то же время основное значение словарных единиц стремится к большей абстрактности и неопределен­ности, поскольку у говорящего меньше нужды в словах, могущих донести в компактной форме больше значения до того слушателя, в котором говорящий может предпола­гать много сходства с собой. Вместо этого у него появ­ляется необходимость в словах, которые могут быть ис­пользованы во многих различных контекстах при разго­воре с разными слушателями, которые, предположительно, отличаются и от говорящего, и друг от друга.

Как, в частности, различия между трукским и пона- пеанским языками отражают противоположность между конкретным и абстрактным мышлением, между поведением, обусловленным стимулом, и поведением целенаправлен­ным? Как уже говорилось, в трукском языке именные сочетания более свободны в том смысле, что определения существительного легко отделимы от главного существи­тельного, вследствие чего они могут быть неправильно восприняты, либо как грамматически согласованные, либо как независимые. В некотором отношении это может быть истолковано так, что говорящий не возражает, чтобы его прервали. Иначе говоря, это признак отсутствия заботы о том, чтобы во что бы то ни стало закончить высказывание. Поскольку «обобщенный другой» воспринимается говоря­щим скорее всего как подобный ему самому, у него, ве­роятно, возникает ощущение того, что слушающий как-то может угадать конец фразы, если уже сказана значитель­ная ее часть. Такую установку я склонен рассматривать скорее как относительно стимулированную, при которой речь воспринимается как реакция на предыдущее выска­зывание или на нечто, находящееся вне лингвистической ситуации, чем как целенаправленную попытку говорящего воздействовать на слушателя в соответствии с заранее осознанной целью.

Более компактные конструкции в языке Понапе меньше располагают к прерыванию говорящего. Они предпола­гают, что у говорящего есть определенная идея, которая должна быть сообщена слушателям полностью, как целост­ная единица. Далее, они предполагают, что говорящий, по-видимому, считает слушателя совершенно непохожим на себя человеком, который способен неправильно истол­ковать отдельные части полного высказывания. Речь такого рода я рассматривал бы как относительно целенаправленную.

Различия между конкретным и абстрактным отражены также в правилах образования именных сочетаний. Боль­шая отделимость определений имени существительного от стержневого слова в трукском языке в значительной степени является результатом того, что предшествующее определение существительного может быть неправильно истолковано как * существительное. Таким образом, на­пример, если в трукском сочетание ruefoc waa «два каноэ» разделить произвольной паузой, слушающий может понять, что слово ruefoc «два длинных предмета» употреб­лено как существительное, и заключить, что в данном контексте оно относится к «каноэ». Это было бы правиль­ным «дофразовым» истолкованием слова ruefoc, в результате чего это слово получило бы значительное дополнительное значение, и таким образом его значение сделалось бы более конкретным в данном контексте. Сходное понапеан- ское сочетание wahr riapwoat не столь подвержено такому неправильному пониманию. Потому что, хотя слово riapwoat «два длинных предмета» и может (подобно трукскому ruef6c) быть употреблено независимо как существитель­ное, но в этом сочетании оно может быть только определе­нием к wahr «каноэ». Слушающий, таким образом, не имеет оснований придавать ему никакого другого значения, кроме как «два длинных предмета». Еще меньше возможно неверное истолкование в языке понапе, когда определение и относящаяся к нему субстантивная форма различаются фонематически*, что бывает гораздо чаще в языке понапе, чем в трукском. Короче говоря, там, где в этих двух язы­ках имеются сходные определения с близким значением (без учета возможных культурных различий в степени абстрактности основного значения существительных и их определений), трукский язык стремится придавать более конкретное значение этим определениям в данном кон­тексте, чем понапе. Дело в том, что конкретное, «дофразо- вое» значение придается этим определениям благодаря более расплывчатому и свободному характеру построения трукского именного сочетания.

5.