СТРУКТУРАЛИЗМ И ТЕЛЕОЛОГИЯ

Именно благодаря анализу поэзии я начал заниматься фонологией. Звуки языка — это не просто факт внешнего опыта, акустического и артикуляционного, но в них наличествуют элементы, которые играют главную роль в системе обозначений языка, и если доводить анализ до конца, именно различительные признаки изменяют язык и ткань поэзии.

Именно в 1915 г. группа студентов, которая вскоре образовала Московский лингвистический кружок, приняла решение изучать лингвистическую и поэтическую структуру русского фольклора, и термин структура уже приобрел для нас свои соотносительные коннотации, хотя во время войны Курс Соссюра был неизвестен в Москве.

Приехав в 1920 г. в Прагу, я добыл себе Курс по общей лингвистике (Cours de linguistique generale), в особенности в этом Курсе меня впечатлила та настойчивость, которую Соссюр проявлял в вопросе соотношений: она проявлялась в ошеломляющей, совершенно особой манере кубистов, таких, как Брак и Пикассо, придававших значение не самим вещам, но скорее связям между ними. В Курсе Соссюра есть термин, который навел меня на размышления: это термин оппозиция, неизбежно предполагающая идею операций латентной логики.

Но когда мы начали заниматься фонологией или, другими словами, строго лингвистическим исследованием звуковой материи языка, то не Курс, а, скорее, его изложение, сделанное учеником Соссюра Альбертом Сеше в книге Programme et methodes de la linguistuque theorique, 1908 (Программа и методы лингвистической теории), открыло для меня фундаментальные сущности этой дисциплины: «Каждый язык предполагает свою фонологическую систему, т.е. набор идей звуков. При полном анализе эта система является носителем всей мысли в языке, так как символы

i Написано в Кембридже, Mass., 1974, для L'Arc, посвященного Якобсону.

181

существуют и имеют собственный характер только благодаря ей. Она конституирует 'форму', поскольку можно воспринимать фонологическую систему в ее алгебраическом аспекте и заместить тридцать, пятьдесят или сто элементов, которые образуют ее в данном языке, такими общими символами, которые устанавливали бы их индивидуальность, но не их материальный характер».1 Я отсылаю именно к Сеше. говоря о фонологии в моей книге по технике поэзии, законченной в 1922 г. Точно так же, когда в 1919 г. в моей работе по Хлебникову 2 я утверждал, что поэзия использует скорее фонемы, чем звуки, влияние таких учеников, как Щерба и Поливанов, уже превзошло влияние самого учителя — Бодуэна де Куртенэ.

Если что-то в поэтическом языке и привлекало мое внимание как исследователя, так это его телеологический характер: в нем была какая-то конечная цель, но я тут же оказался в противоречии с теми, кто утверждал, что только поэзия, в отличие от обычного языка, обладает целью. Я возражал, что обычный язык, в свою очередь, имеет цель, но другую.

Общее направление мыслей Соссюра антителеологично так же, как и Бодуэна де Куртенэ, который учил, что наука должна отвечать на вопрос о причинах, а не о целях: такова была идеология эпохи, немало пережитков которой можно еще встретить. Даже сегодня существуют люди, для которых телеология — это синоним теологии. Но надо сказать, что интуиция заставляет этих двух великих предшественников современной лингвистики отходить в своих исследованиях от подобной догмы.

Сначала я старался избавиться от внешних нелингвистических определений, которые по привычке дают фонологическим сущностям; я боролся с попытками навязать таким коммуникативным значимостям, как фонемы, преимущественно психологические, акустические и артикуляционные определения. Так же, в начале моих фонологических изысканий я поставил фонему в ряд второстепенных понятий по сравнению с сеткой оппозиций, определяющих конституцию каждой из фонем внутри данной системы.

Все это я объяснил около 1928 г. в моих Заметках по фонологической эволюции русского языка в сравнении с другими славян-

1 См. R. Jakobson, Selected Writings I (The Hague-Paris, 1971). 311 -310

2 См. Р. Якобсон Новейшая русская поэзия (Прага, 1921) Selected Writings V (The Hague-Paris-N.Y., 1979), 299-354. и «Избранные Работы» (М. Прогресс, 1983).

182

скими языками»3: «Мы называем фонологическую систему языка свойственным данному языку набором "значимых различий", существующих между идеями акустико-артикуляционных единиц, т.е. набором оппозиций, к которым в данном языке можно отнести различия в значении». Но та же глава «Фундаментальные понятия» все еще несет в себе внутреннее противоречие: в то время я утверждал, что «все элементы фонологической оппозиции, которые не поддаются разложению на более мелкие фонологические суб-оппозиции, называются фонемами». И немногим далее, вводя понятие корреляций, я писал, что коррелятивные фонемы разложимы, поскольку, с одной стороны, можно выделить их principium divisionis, а с другой — «общий элемент, который объединяет их».4 Следовало, очевидно, продолжать анализ, и в 1931 г. я поставил вопрос о фонеме как о пучке различительных признаков — сначала в моем очерке о словацкой фонологии, а затем в статье о фонеме для чешской Энциклопедии. 5 Мое сообщение на Третьем Международном Конгрессе Фонетических Наук (Ганд, 1938 г.) содержало в себе подсчет этого систематического разложения сложных единиц, фонем, на дифференцирующие неразложимые элементы. 6

Именно эти оппозиционные элементы воспринимаются говорящими субъектами, а физические и артикуляционные корреляты данных оппозиций поддаются обнаружению. Остережемся абстрактных моделей, находящихся вне перспективы реальности. Воспринимаются ли эти соотношения нами сознательно или сублимировано — это другой вопрос, в любом случае, метаязык подчеркивает их. Если мы признаем эти соотношения несмотря на все возможные искажения, то это потому, что они существуют и остаются невредимыми. Идея инвариантности бесспорно реалистична. Два элемента, которые противопоставляются друг другу, никогда не равноценны: один из них, иерархически высший, создает противовес своему немаркированному партнеру. Это центральное место в структурной лингвистике так, как я ее определил вслед за Трубецким.

3 См. SW. 7-116.

4 Ibid., 8 ff

5 Ibid., 224 ff., 231.

6 Cf. R. Jacobson, Essais de linguistique generale 2 (Paris.1973), гл.Yl

183