196. Ф. Ф. Вигелю. 1853
СП I. М 156. В СП отнесено к письмам «неизвестных лет». Здесь дитируется приблизительно (см. ниже примеч. 1).
1 Ф. Ф. Вигель окончательно поселился в Москве в самом па- чале 50-х гг.
Однако знакомство с ним Чаадаева произошло гораздо раньше, о чем Вигель писал А. Д. Блудовой в своем письме от 15 августа 1838 г.: «Неужели Вы думаете, что я колеблюсь стать другом г. Чаадаева: более двух месяцев тому назад я был приглашен обедать с ним в небольшой компании у г-жи Ховриной lt;.¦.)Я не ожидал этой встречи и его появление было мне очень неприятно (...) Я был очень молчалив, он также принимал мало участия в разговоре, несмотря на усилия хозяйки заставить нас говорить. Все же за обедом я не удержался и несколько раз задирал его, но оп намеренно не отвечал; можете себе представить мое смущение, когда хозяйка дома вздумала после обеда представить нас друг другу. Он принял очень скромный вид, я же молча смотрел то па одного, то на другую, затем взял шляпу и удалился. Вскоре после этого случая я был весьма удивлен, узнав, что он высказывал некоторым из моих знакомых желание сблизиться со мною. Еще больше меня удивила встреча с ним в Английском клубе, он был так мил и любезен со мной, я отвечал ему очень вежливо, но холодно, особенно стараясь избегать острых вопросов. Я привык встречать его в этом клубе, куда я довольно часто хожу читать га- ,зеты. (...) Иногда я вижу в глубине галереи человека, погруженного в чтение; при виде мепя он дружелюбно улыбается и подходит ко мпе. У пего задумчивый вид, скромный, но опрятный костюм, мягкие, по полные достоинства манеры, благородная осанка, приятный голос и очень интересный разговор.
Признаюсь, я чувствовал себя очень хорошо с этим человеком, особеппо после глупых шуток и нелепых вопросов, которые так часто приходится слышать. Мало-помалу я примирился с ним, тем более, что его личность совсем не похожа на его произведения.
Мы говорим о Западе и о католицизме, редко спорим: он как-то осторожно высказывается, скорее старается узнать ваши взгляды и нередко соглашается с вами. С своей стороны я тоже стараюсь быть сдержанным и терпимым. Оп массу читал (собственно говоря, оп только это и делал всю жизнь), очень самолюбив и одарен богатой фантазией, неудивительно поэтому, что иногда оп бывает так близок к крайпостям. Кроме того никто ему раньше не противоречил: его слушатели или совсем гіичего не слыхали, или молчали, или же аплодировали. Не знаю, удастся ли мне сделать его более благоразумным, я знаю только одно: меня ему не удастся свести с ума. Я возмущался раньше, воображая, что он пользуется слишком большим влиянием среди москвичей; как я ошибался! Этот бедный Чаадаев, так охотно принимающий приглашения на обед, вместо того, чтобы самому давать их, просто нуль в этом городе амфитрионов: его считают одним из оригиналов (их довольно много в Москве), если это и так, то все же это оригинал совсем иного рода, чем остальные. Надо Вам сказать, что в этой огромной пустыне все же имеется несколько оазисов; здесь есть небольшие кружки, где собираются живые люди, некоторые ученые и писатели; каждый из них положительно царит в своем кружке. Так Чаадаев царит в доме неких Левашевых и еще в двух других, его власть пе простирается дальше: как видите, опасность прозелитизма не так уж велика. Я уверен, что ему более льстило возмущение некоторых петербуржцев, чем полное безразличие, которым его здесь угощают. Чтобы покончить с этим, я должен покаяться, что был слишком нетерпим к произведениям Чаадаева, необходимо спокойнее относиться к его преступным крайностям, вроде того как я относился к подобным же выходкам Одоевского» («Сегодня». Альманах первый. М., 1926. С. 136-137).
В сентябре 1853 г., уже переселившись в Москву, Ф. Ф. Вигель написал и распространил в рукописях злобный памфлет «Москва и Петербург (Письмо к приятелю в Симбирск)», в котором, в частности, о Чаадаеве говорилось, как о «сочинителе без сочинении и ученом без познаний», а «отель-Леваптев. (...) который в шутку называли отель-Рамбулье», квалифицировался как общество «рус- софобов, а еще гораздо более...
руссофобок» (далее Вигель сочувственно цитировал строчки из «Современной песни» Д. Давыдова о «старой девке-стрекозе» и «маленьком аббатике») (РА. 1893. № 8. С. 578, 579).По-видимому, этот памфлет и стал кульмипацдей их и без того натянутых отношений, результатом чего и явилось публикуемое письмо Чаадаева.
Памфлет Вигеля не остался без ответа; кто-то из московских писателей отвечал ему стихами, где следующие строки:
«Ты, с виду кающийся мытник, России самозванный сын, Ее непрошенный защитник, На все озлобленпый мордвин» (РА. 1893. № 8. С. 584)
Хлесткую эпиграмму па Вигеля сочинил и С. А. Соболевский:
«Ах, Филипп Филнппыч Вигель, Как жалка судьба твоя! По-немецки ты Швейппгель [66], А по-русски ты свинья».
(цпт. по: Смирнова А. О. Записки, дневник, восиомннания, письма. М., 1929. С. 175).
- Говоря о «прекрасных свойствах» Вигеля и о том «уважении», которым оп пользуется в обществе, Чаадаев, вполне возможно, имеет в виду известное стихотворение А. С. Пушкина «Из письма к Вигелю» (1823), в котором недвусмысленно намекалось на противоестественные наклонности Вигеля (В своем дневнике А. С. Пушкин заиисал 7 января 1834 г.: «Я люблю его (Вигеля.- В. С.) разговор - он занимателен и делен, но всегда кончается толками о мужеложест-ве»).
- Чаадаев, по-видимому, не исполнил свою угрозу и даже не отправил своего письма адресату. Никто іГз мемуаристов, писавших о Чаадаеве, об этом его послании к Вигелю ие упоминает. Личные же контакты Чаадаева с Вигелем продолжались до самой смерти их обоих (оба умерли в один год: Вигель 20 марта, Чаадаев - 14 апреля 1856 г.).
Их довольно частые встречи зафиксированы в неопубликованных воспоминаниях М. А. Дмитриева. «Всего любопытнее было видеть его (Вигеля.- В. С.) вместе с Чаадаевым,- пишет М. А. Дмитриев, на чьих «пятницах» они часто встречались.- Чаадаев, человек благородных слов и высокого духа, был порядочно самолюбив и понимал свое достоинство; но его цепили не за один ум, а также и за его чистый, безукоризненный характер.
Вигель чувствовал к пому зависть, видя в нем единственную помеху к своему первенству в московском обществе. Одним словом, признавая в Москве только две патентованные умственные силы, себя и Чаадаева, он никак не мог победить в себе этого чувства соперничества; они двое в Москве делили между собою область ума, и пикак не могли согласиться в этом разделе! Оба опп хотели первенства. Но Чаадаев не показывал явно своего притязания на главенство, а Вигель дулся и томился, боясь беспрестанно второго места в мнении общества: оп страдал и не мог скрыть своего страдания. Иногда, правда, и Чаадаев изменял свему аристократическому, величавому хладнокровию: сколько раз случалось, что Вигель приедет ко мне ранее всех, часов в семь, и садится на диване, как на первом месте, а Чаадаев приедет всех позже, часов в одиннадцать. Видя Вигеля на почетном месте, он с досады сядет на последпем стуле, да и страдает целый вечер! Впрочем, они п разговаривали друг с другом, только все как-то с некоторою осторожностью и как будто с принуждением (...)В последпий приезд свой в Москву (это было без меня; я жил в деревпе) Вигель, после долгого размышления, объявил, что хочет быть у Чаадаева. Чаадаев, услышав об этом, сказал, что готов сам сделать ему первый визит. Ио пи тот, ни другой не ехали. Наконец, Вигель занемог и вскоре умер; Чаадаев действительно сделал визит ему первый, но приезжал уже поклониться его телу. Нынче обоих нет на свете; смерть примирила соперников. О, самолюбии человеческое!» (ГБЛ, ф. 178, к. 8184, № 2, л. 148-149 об.)