52. А. С. Пушкину. 17 июня 1831
СП II. № 40. Ответ А. С. Пушкина от 6 июля 1831 г. см. в «Приложениях» № XXVII.
1 В мае 1831 г., уезжая из Москвы в Петербург, А. С. Пушкин взял с собою рукопись Чаадаева, в которой содержалась часть «Философических писем».
Из ответного письма Пушкина (№ XXVII) следует, что «рукопись» включала в себя ФП VI и VII. Однако П. И. Бартенев со слов Чаадаева утверждает, что «рукопись... заключала в себе и тот отрывок, за нанечатание которого пострадал Телескоп» (Летописи Гос. лит. музея. Кн. 1. Пушкин. М., 1936. С. 502), т. е. ФП I.2 Чаадаев начал бывать в Английском клубе и московском обществе с середины 1831 г. Об этом рассказывает М. И. Жихарев: «Чаадаев больной был несносен для всех видевших его врачей, которым всегда всячески, сколько сил у него доставало, надоедал. Профессор Альфонский lt;...) видя его в том нестерпимом для врача положении, которое на обыкновенном языке зовется „НИ в короб, ни из короба", предписал ему „развлечение", а на жалобы: „куда же я поеду, с кем мне видеться, как, где быть?" отвечал тем, что лично свез его в московский английский клуб. В клубе ои встретил очень много зпакомых, которых и сам был доволен видеть, и которые и ему обрадовались lt;...)Побывавши в клубе, увидав, что общество удостаивает его еще вниманием, оп стал скоро и заметно поправляться, хотя к совершенному здоровью никогда не возвращался» (BE. 1871, сентябрь. С. 15-16).
О Чаадаеве этого времени много сведений находится в письмах А. И. Тургенева к брату Н. И.: «Чаадаев здесь, и желает меня видеть; он уже и к другим начал выходить, был у Пушкиных и объявил, что яїелает себе быть несколько в свете. Одни приписывают его отшельничество глубокой меланхолии, но Мудров уверял мепя, что ничего не бывало, что одно благочестие и отвращение от света и занятия религиозпые причиною его дикости и хвалил его чрезмерно» (27 июня 1831 г.; ЖМНП.
1913, март. С. 20).
«Был я у Петра Яковлевича. Нашел его весьма изменившимся: постарел, похудел, и почти весь оплешивил. Мы с ним до свидания списались, и тебя тронула бы записка его искренней к нам дружбою. Он удивлялся, что я к нему пе еду, и говорил об этом другим. Двумя словами я все объяснил ему. Он обнял меня нежно и в первое же свидание отдал мне часть своего сочинения, в роде Мейстера и Ламенне, и очень хорошо написанное по-французски. Повел в свой кабинет и показал твой портрет между людьми, для него любезнейшими: импер. Александром и Папою. На другой стороне один Сережа (С. И. Тургенев.-В. С.). Обнимал меня нежно; говорил о своем плохом здоровье, о геморрое и просил быть чаще с ним. Сначала я ничего не заметил, что бы могло оправдать мнение тех, кои полагают его слишком задумчивым; но после я увидел, что одна мысль, религиозная - о коей он и пишет — слишком исключительно занимает его, и что он почитает себя слишком больным и слабым, хотя, впрочем, точно он на вид очень похудел. Чувствуя, вероятно, что ему нужно рассеяние, начал он выезжать и обещал навещать многих приятелей ежедневно в Англ. Клобе, куда и я с ним в первый раз приехал; но не остается позже 10 часов, опасаясь простуды. Книг у него много, и все в роде религиозном: немецкие и англ. и франц. Брат его здесь и оп, кажется, с ним обедает. Он обещал* сначала со мною обедать на даче, где будут Дмитриев, и Салтыков, и Вяземский. Но вчера опять раздумал и не поедет; зовет, однако же, почаще к себе, что я п исполню тем охотнее, что и предмет его размышлений и книги, кои он предпочитает, и мне были известны, и мы во многом сходно думаем, хотя главной мысли его о религии я и 'не разделяю» (2 июля 1831 г.; там же. С. 20).
«Обедал у нас Чаадаев и Вяземский. Я часто вижу первого, для того, чтобы развлечь его: он, конечно, ментально болен но, кажется, рассеяние и деликатное обхождение с его слабостями может помочь ему. Он воображает, что болезнь его, и именно открытый геморой [58], делают его кандидатом смерти; от того худеет и имеет вид совершенного, по скороспелого старика, худ, плешив, с впалыми глазами, и беспрестанно говорит о своем изнеможении.
В первый день заставил я его открыть окно и после находил его часто с открытыми окнами. Он ежедневно в Англ. Клобе; обедать там не решается, а только проводит вечер. Не с кем ему отвести душу сердечным разговором, о предметах, кои запимают ум, душу и время его, т. е. высшими думами о религии и о церкви: а система его точь в точь Гр. Мейстера, модифицированная чтением немецких писателей. Он давал мне прочесть одну тетрадь, и я нашел много хорошего и для других нового, хотя, впрочем, я и не разделяю миопии его. Он мпого и внимательно прочел, и я в его библиотеке неожиданно встретил книги, кои не думал найти здесь; но все большею частию религиозные. Эти общие идеи не мешают ему исключительно заниматься собою - и в этом-то, кажется, и грех его и пункт, опасный для его болезпи. Все говорит о себе, ухаживает за самим собою; также опрятен до педантичности; мне показалось, что в этом есть какой-то эгоизм и самолюбие; последнее оскорблено было певшшапием к его странностям, к его отшельничеству. Следствием чего была болезнь его ментальпая, усиливавшаяся в разлуке со светом и, может быть, физическим расслаблением. Он желает возвратиться в свет, начал с Клоба, но заговаривает часто и о других знакомствах и показывает желанно выезжать. Умерен в пище; но думает уже, что ничего не ест, а за обедом съел более меня (я осторожен от жара и от расстроенного желудка); беспрестанно наблюдает за собою и желает обращать внимание других» (там же. С. 20-21).53. А. С. Пушкину. 7 июля 1831
СП 11. № 41.
- Чаадаев писал это письмо, не получив еще ответного письма А. С. Пушкина от 6 июля па свое предыдущее письмо.
- Под «остальными писаниями» Чаадаев, вероятно, имел в виду либо часть ОРМ, которая была опубликована в журнале «Телескоп» № 11 за 1832 г. («Нечто из переписки NN»), либо ФП I, VI и VII, которые были иа руках у А. С. Пушкина (см. примеч. 1 к № 52).
- Имеется в виду эпидемия холеры.