§1. Становление и основные элементы исторической политики

В годы перестройки в Советском Союзе развернулся масштабный процесс переосмысления советского прошлого. В перестроечном политическом дискурсе отсутствовали понятия «историческая политика», «политика памяти», «преодоление прошлого».

«Историческая политика», «политика прошлого», «политическое использование истории» - это те термины, которыми описываются целенаправленные действия властей по созданию необходимой коллективной идентичности. Как правило, понятия «историческая политика» и «политика памяти» разделяются в научной литературе. По мнению А. Миллера, который в нулевые годы актуализировал термин, «историческая политика» является частным случаем политики памяти. Для нее характерны активное участие властных структур, конфронтационность и преследование партийных интересов»^[16]. Исследователь предлагает разделять «политизацию истории, с одной стороны, как явление, существующее издавна и в той или иной степени неизбежное, и историческую политику как плод вполне сознательной и целенаправленной инженерии, - с другой»^[17], то есть более агрессивное вторжение власти в трактовку исторических событий для решения политических задач. Другой исследователь проблематики В.

Молодяков под политизацией истории предлагает понимать «процесс, идущий под воздействием многочисленных разнонаправленных факторов, в то время, как историческая политика это - комплекс мер власти, имеющих единое стратегическое направление, т.е. один из ключевых, но не единственный фактор политизации истории»^[18]. Разногласия в исторической литературе имеются не в терминологии, а относительно «возраста» данного явления.

В своей работе мы анализируем процесс пересмотра советского прошлого в годы Перестройки на примере одного из ведущих изданий либерального крыла - газеты «Московские новости» и региональной прессы.

О необходимости пересмотра исторического наследия советского государства власть заговорила на первых же этапах Перестройки. Для определения основных принципов исторической политики мы провели дискурс и контент-анализ выступлений первых лиц перед будущими

акторами коммеморативного поля (главными редакторами, творческой интеллигенцией, заведующими кафедр общественных дисциплин и т.д.) и мемориальных речей, произносимых по случаю государственных праздников.

Формирование контуров «исторической политики» можно проследить по документам и решениям, принятым в 1986 году. Отметим, что этот год в целом выглядит временем организационной подготовки к реализации политики гласности, в рамках которой и будет реализовываться новая историческая политика. В этот период началось формирование «инфраструктуры» исторической политики, определение основных акторов и разработка сценариев памяти.

Одним из агентов «пространства памяти» должны были стать профессиональные историки. Осенью 1986 года генеральный секретарь М.С. Горбачев встречается с представителями научного сообщества, чтобы призвать к новым принципам работы. В своей речи он делает акцент на важности плюрализма в их дальнейшей работе, как основном принципе: «Сегодняшние процессы нельзя подгонять под старые формулы.Поиск истины должен идти через сопоставление различных точек зрения, дискуссии и обсуждения, ломку старых стереотипов^[21]».

На том же совещании Е.К. Лигачев говорил о необходимости постановки острых вопросов в исторической науке, изменениях в методах преподавания истории: «Есть, конечно, проблемы с программами, учебниками, с методикой. Но суть все же в дефиците полной правды. Когда

22 учитель уходит от острых вопросов и противоречий социальной жизни»^[22].

Историческое сообщество получило от власти социальный заказ на конструирование нового нарратива советского прошлого, о чем заявил в своем докладе, прозвучавшем 21 октября 1986 года на Общем собрании АН СССР, академик С.Л. Тихвинский. Он начал выступление с тезиса о

сильнейшем импульсе, данным партией развитию общественных наук, «которые образуют незыблемую основу происходящей перестройки»^[23]. Докладчик, цитируя М.С. Горбачева, отмечал, что «обновление, далеко не безболезненно происходящее в нашей жизни, дает ответственнейший социальный заказ всей системе общественных наук. Советские историки с партийной принципиальностью обязаны подойти к выполнению этого социального заказа с тем, чтобы авторитет, реальная «отдача» исторической науки соответствовала современным требованиям, задачам ускорения развития нашего общества»^[24].

Отметим, что социальный заказ предусматривал создание привилегированных условий для ряда ученых, так, например, у них появилась возможность работать с закрытыми ранее архивами. В своем исследовании «Битва за Ленина» известный лениновед Е. А. Котеленец рассказывает, как историки Г.А.

В докладе говорилось о том, что главным принципом в работе должны стать - принципиальная критика и дискуссии. «Крайне актуально в ближайшее время провести дискуссию по периодизации советского общества. Много спорных вопросов есть и в оценках отдельных этапов Великой Отечественной войны и тут историкам предстоит большая работа», - очертил докладчик ближайший круг задач.

Советское прошлое стало активно обсуждаться на страницах различных СМИ учеными, социологами, писателями, историками, отметим

лишь самый малый ряд работ^[27]. Огромный пласт публикаций по исторической проблематике, обсуждение ленинского наследия, вопросов, связанных с нэпом, революционным выбором, политической борьбой в 20-е годы и т.д. - имел определенную идеологическую заданность - дать историческое обоснование необходимости реформирования советского общества. Периодически выходили специальные сборники, в которых по исторической проблематике выступали историки и публицисты. Сегодня они представляют как историографический, для изучения исторической мысли в эпоху Перестройки, так и источниковедческий интерес, позволяют проанализировать, не только момент приращения знаний в отношении узловых событий советской истории, но и то, какие корректировки происходили в коллективной памяти в отношении данных событий. ^[28] Одной из первых попыток собрать под одной обложкой работы, анализирующие, как меняется в условиях Перестройки изучение советского общества, стала книга «Историки спорят. 13 бесед», вышедшая в свет в 1988 году. Сборник построен в форме полемических бесед специалистов по узловым вопросам отечественной истории, таким как Великий Октябрь, гражданская война, нэп, Великая Отечественная война, характеристика политической системы 20-30­х годов, проблема сталинизма и другое.

В процессе пересмотра советского прошлого на первое место выдвинулся вопрос о Сталине и сталинизме. Историки задавались вопросом, который волновал значительную часть общества - был ли неизбежен культ личности Сталина. «Сталина уже давно нет, но имя его до сих пор является

символом значительных социальных явлений, оценка которых вызывает не академические, а политические, идеологические столкновения^[29]».

Сборник «Урок дает история» родился уже по инициативе редакции газеты «Правда». Как объяснили в предисловии к нему составители, в тот момент, когда в СМИ потоком пошли исторические публикации, вместе с бесценными фактами проявились «и естественный субъективизм, неточности при изложении важных событий, остро почувствовалась потребность в строго документированных научных материалах по наиболее важным моментам истории»^[30]. Тогда руководство «Правды» обратилось в Институт Марксизма-ленинизма при ЦК КПСС с предложением подготовить серию публикаций. Как опять же подчеркивают составители сборника, «основное достоинство очерков - их строгая документальность, хотя это и не исключает возможность вести дальнейшую полемику по тем или иным проблемам»^[31].

Для таких совместных трудов характерно, что они в большой степени отражают направление исторической мысли в данный период, а это в первую очередь, три направления - проблема сталинизма, актуализация проблематики Октября и ленинской тематики, новые аспекты в историографии Великой Отечественной войны. Постановкой ряда новых проблем в историографии Великой Отечественной войны отличались работы А.М. Самсонова, В.М. Кулиша, О. А. Ржешевского, М.И. Семиряги. В своей книге «Память минувшего», вышедшей в свет в начале Перестройки, академик А.М. Самсонов подчеркивает, что «главное содержание событий Великой Отечественной войны в основном изучено», наименее изученным остается первый этап войны, принесший советскому народу самые тяжелые испытания и сам вопрос потерь, все ли они были неизбежны^[32].

По его словам, необходимо сейчас изучить, как решались задачи в каждом бою, сражении, битве, при эвакуации, какой ценой приобретался и накапливался боевой опыт, сколько людей погибло в концлагерях и не пора ли их считать погибшими на войне.

33

вести»^[33]?

В ходе споров и дискуссий историков и публицистов оформлялись новые концептуальные подходы историографии войны, которые заключались в глубокой проработке следующих тем: война и сталинизм, трагическая связь массовых репрессий среди руководящего состава армии и тяжелое отступление с большими потерями Красной Армии на начальных этапах войны, роль подписания Пакта Молотова-Риббентропа и секретных протоколов к нему в деле развязывания войны и т.д.

В Перестройку был актуализирован миф об Октябре, поэтому значительный пласт исторических публикаций был посвящен проблематике, связанной с этим центральным событием советской истории. Октябрьская революция на протяжении всего советского времени не была обделена вниманием историков, в Академии наук функционировал Научный совет по этой комплексной проблеме, но в годы Перестройки специалисты пришли к выводу, что «освещено событие сугубо односторонне»^[34]. Перечень проблем неизученных тем составил многие страницы. Среди них: война как ускоритель общественных процессов, революционное сознание и революционная психология народных масс, проблема учредительного собрания, материальные предпосылки и объективные условия социалистической революции в России, альтернативы развития России, становление революционной законности, Великий Октябрь и проблема мировой революции, интеллигенция и революция, нравственное значение

Октябрьской революции, политические портреты деятелей эпохи трех революций и гражданской войны, гражданская война как подвиг и антиподвиг, военный коммунизм: экономика, идеология, социальная психология, контрреволюция, проблема насилия, революция и культура, российская эмиграция, проблема социалистического термидора^[35].

Многие из них впервые оказались в качестве предмета исследования историков уже перестроечного и постперестроечного времени.

Современная оценка нэпа, ленинского завещания, коллективизации и индустриализации были даны в работах советских историков - В.П. Данилова, В.С. Лельчука, В.П. Наумова^[36].

Проблемой сталинизма в перестроечный период занимались как советские, так и зарубежные специалисты^[37]. Поднимались темы культа личности, формирования командно-административной системы, проблем внешней политики накануне Второй мировой войны, массовых репрессий в 1930-50-е годы. Однако, «первую скрипку» в разработке всего комплекса проблем, связанных с именем Сталина, особенно на начальном периоде переосмысления прошлого, сыграли скорее писатели и публицисты. Историки это признавали, вот, что, например, говорил один из представителей исторического сообщества Ю.С. Хван: «Наверное, каждый профессиональный историк мог бы привести немало доводов в свое оправдание. И закрытые архивы, и сверхбдительные редакторы, и рецензенты, и все-таки, читая в наши дни «Новое назначение» А. Бека, «Белые одежды», В.Дудинцева, «Дети Арбата» А.Рыбакова, «Мужики и

бабы» Б. Можаева, я конечно, поневоле думаю, почему же у нас, историков, сегодня не оказалось трудов, монографий, книг, написанных и 20, и 30 лет назад и дождавшихся своего часа после апреля 1985 года?»^[38]

На роль публицистов в процессе пересмотра отечественной истории в годы Перестройки обратили внимание авторы монографии «История и конъюнктура: субъективные заметки об истории советского общества» авторы Бордюгов Г.А. и Козлов В.А., что в «начале перестройки ползучий эмпиризм историографии вообще не мог существовать без концептуальных подпорок публицистики»^[39]. Именно благодаря публикациям в газетах и журналах заполнялся «мировоззренческий вакуум». Правда, по мнению исследователей, подходы публицистов выполняли скорее политическую, нежели аналитическую функцию. В это время «историками стали все. Драматурги пишут исторические эссе, а кинорежиссеры делятся своими мыслями о злых гениях русской истории. Телерепортеры создают исторические паноптикумы, а звезды эстрады рассказывают о судьбах русской интеллигенции. И вот уже журналист А. Стреляный для своего фильма на австрийском телевидении днем с огнем ищет людей, которые судят о прошлом не по «Огоньку» и «Московским новостям», а по источникам и документам». Однако совсем скоро «политизированные дискуссии о прошлом, чем дальше, тем больше вырождались в вульгарную перебранку о том, «туда», «не туда» или «не совсем туда» шла страна на протяжении 70 с лишним лет.

В 1988 году огромный поток исторических публикаций Ю. Поляков назвал одной из «болевых точек общественного сознания»^[40]. «Довольно быстро идет закрытие «белых пятен», штопка «черных дыр». Раскрываются биографии жертв сталинского беззакония, выдвигаются ранее не изучавшиеся проблемы (например, демографическая ситуация в 30-е годы),

меняются научные представления о ходе коллективизации, индустриализации, послевоенных годах», «после утоления нынешней острейшей жажды на исторические знания, уйдут болезненность, особая острота в восприятии многих событий прошлого^[41]».

Основополагающие задачи для агентов исторической политики были сформулированы в 1986 году еще в ряде документов:

В Постановлении ЦК КПСС от 16 августа 1986 года «О журнале «Коммунист»» говорится, что ему теперь должна принадлежать более активная роль в дальнейшем развитии и углублении новой проблематики обществоведения и в обеспечении решительного поворота научных исследований к потребностям практики. «Следует добиваться органического соединения задач исследований прошлого с задачами осмысления современности и проникновения в будущее, обращаться к прошлому, говоря ленинскими словами, с точки зрения того, что понадобится завтра или

42

послезавтра для нашей политики»^[42].

Таким образом, мы видим, что апеллирование к прошлому в годы перестройки явилось значимой частью политики. Опыт черпать рекомендовалось из ленинского наследия последних лет жизни. В Постановлении также было дано указание по коммеморативным практикам Октября, в связи с приближающимся 70-летним юбилеем. «Необходимо опубликовать серию статей, с разных сторон показывающих многогранный опыт нашей партии и народа», «в публикуемых материалах должна ощущаться живая связь времен, политики, революционных традиций, их созвучие с общей морально-психологической атмосферой, сложившейся после апрельского Пленума, XXVII съезда партии»^[43].

Решение новых задач требовало новых участников в коммуникационном поле. Редколлегии рекомендовалось «расширить

авторский актив журнала, сосредоточить вокруг него лучшие теоретические

44 силы, энергичнее привлекать новых авторов»^[44].

С начала Перестройки писатели неоднократно служили неким ориентиром для актуализации некоторых аспектов. Так, например, летом 1986 года Е. Долматовский обратит внимание на проблему военнопленных и призовет к тому, чтобы пропавших «без вести» считать погибшими на Великой Отечественной войне^[45]. Затем, ссылаясь на первопроходство Долматовского, актуализирует данную проблему академик Самсонов, когда будет говорить о том, что в военной историографии необходимо ставить новые вопросы, так, например, «настало время углубленно подойти к слагаемым цифры наших потерь»^[46].

Нужно отметить, что «проект памяти», который формировался в писательских столах со времен «оттепели», и был извлечен во времена Перестройки, не встречал единогласной поддержки у власти.

Как можно увидеть из стенограмм Политбюро, осенью 1986 года на его заседаниях уже звучат различные оценки писательскому «проекту памяти». Представителей консервативных кругов, в данном случае в лице председателя КГБ В.М. Чебрикова, насторожили новые аспекты в освещении темы коллективизации на страницах повести Василя Быкова «Знак беды», «под коллективизацию подкапываются»^[47]. Повесть была написана еще в 1982 году, а в 1986 - была отмечена Ленинской премией, однако консервативное крыло считало, что повесть «дает повод критиковать коллективизацию, но неправильно представлять наше прошлое, как будто в нем не было ни одного светлого дня^[48]».

Стенограммы позволяют фиксировать мнение М.С. Горбачева относительно выхода подобных произведений и по поводу пересмотра

«белых пятен» истории. Он связывал это с процессом гласности: « По этому пути придется идти. Я сам помню, не все молчали тогда (во время коллективизации): и кричали и письма писали. Всем рот заткнули, да еще как. Да, свобода слова - это бритва в руках ребенка. Ничего не скажешь. Перекосы будут. Но надо добиваться, чтобы позитив присутствовал и нарастал. В потоке, который уже образуется, все будет - и пена и мусор. Но в принципе - это знак весны, обновления^[49]».

В свою очередь Е.К. Лигачев отмечал возможную конфликтогенность набирающего обороты процесса пересмотра советской истории. По его мнению, хоть интеллигенция и сыграла большую роль, откликнувшись на идеи перестройки, но его настораживает это настойчивое желание пересматривать прошлое, к которому призывают, например, Евтушенко и Вознесенский, и настрой на покаяние. А он, в свою очередь, прочитал роман «Дети Арбата» и понял, что эта рукопись в 1500 страниц сводится лишь к критике Сталина и нашей предвоенной политики. Ясно, что такой роман публиковать нельзя, хотя Рыбаков и грозит передать его за рубеж^[50]. Несмотря на эти слова одного из главных идеологов страны, роман увидел свет на страницах «Дружбы народов» всего 3 месяца спустя.

Отметим, что уже на данном этапе закладывался один из основных конфликтов в пространстве памяти о советском прошлом - столкновение на одном коммеморативном поле травматичного и великого, победного прошлого. При реализации «исторической политики» власть постоянно подчеркивала, что не нужно очернять все прошлое, необходимо критиковать только культ личности, приведший к деформации социализма и жертвам, но нельзя затрагивать основы социализма и очернить все хорошее, что произошло за эти годы.

Однако «снизу» «писательский проект переосмысления прошлого» был встречен с огромным воодушевлением, в стране начался бум толстых

журналов, в которых публиковалась запрещенная ранее и возвращенная литература.

Еще одним актором, который появился в коммеморативном пространстве в 1986 году, стали средства массовой информации. В 1986 год произошла замена главных редакторов ряда изданий, на страницах которых позднее происходило переосмысление отечественной истории в наиболее радикальной форме. Ниже мы проанализируем данный процесс на примере газеты «Московские новости».

Основным программным документом «исторической политики» явился доклад М.С.Горбачева на мероприятиях, посвященных 70-летию Октября. Именно после него фиксируется резкий всплеск публикаций по исторической тематике, прежде всего в антисталинском дискурсе. Понимая, какое значение в советское время придавалось выступлению первых лиц, можно уверенно констатировать, что в докладе сфокусирована программа партии, по которой должно было пересматриваться советское прошлое.

Некоторые реперные точки программы вызывали споры среди ее разработчиков. Так, В.А. Медведев, бывший с 1986 г секретарем ЦК КПСС, а с ноября 1988 года - председателем Идеологической комиссии ЦК КПСС и входивший в ближайший круг Горбачева, в своих мемуарах вспоминает о внутренних дискуссиях, происходивших весной 1987 года по вопросам оценки прошлого. «Я высказался против массированного перенесения огня с брежневского периода на 20-е - 50-е годы»^[51]. По его словам, обоснование перестройки получилось несколько односторонним, получилась примерно такая схема: в 20-е годы отступили от Ленина, от принципов социализма, после 1953 года пытались поправить дело, но не довели его до конца, а вот теперь, "на новом витке исторической спирали... возрождаются во всей чистоте идеи Октября^[52]". Вносили свои коррективы в доклад и другие участники его обсуждения. Так, например, Е.К. Лигачев предложил усилить

тему кулачества и отметить, что Ленин хотел уничтожить кулачество, как класс. С данной трактовкой позиции Ленина Горбачев не согласился, отметив, что Ленин хотел лишь ограничить кулачество, и добавил при этом, что «вообще это было время, когда с людьми не считались^[53]». Спор перешел в плоскость личного опыта, Лигачев рассказал историю своей юности, подчеркивая, что о людях заботились тогда и он чувствовал блага советской власти. После этого Горбачев вычеркнул из доклада слова о том, что в 30-е

54

годы с людьми не считались^[54].

В итоге, доклад «Октябрь и перестройка: революция продолжается», с которым М.С. Горбачев выступил на заседании ЦК КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР, посвященном 70-летию Великой Октябрьской революции, 2 ноября 1987г, стал стартом многовекторной реализации политики памяти. В докладе М.С. Горбачев заявил о необходимости переосмысления исторического прошлого страны, прежде всего, официальной концепции советской истории. Им были обозначены векторы исторической политики, выработанной властью, будущая тематика пересмотра советской истории. Как выглядела коммеморационная программа? Во-первых, неоднократно была отмечена выдающаяся роль Великой Октябрьской Социалистической революции, которой нет, и не было альтернативы. Это значит, что новая концепция истории должна была конструироваться в соответствии с политической доктриной «обновления социализма». Во-вторых, М.С. Горбачев проводит демаркационную линию со сталинским наследием, вводит в открытую политическую риторику такие понятия, как «административно-командная система», «деформации социализма», «сталинские преступления», что наполнит соответствующими смыслами развернувшуюся сразу после доклада в полную меру кампанию по десталинизации.