Философская дискуссия и постмодернизм
Насколько разработанные философами концепции, относящиеся к дискуссии вообще или к дискуссиям B науке, применимы к философским дискуссиям? C одной стороны, нет оснований исключать обсуждения философских проблем из сферы действия общих идеалов и норм дискуссии.
Здесь, как и в любой другой области, накоплен богатый опыт нарушения подобных норм (а порой и элементарных правил вежливости), и все же корректное поведение участников философских дискуссий нельзя рассматривать как исключение из правил.Стиль конкретных дискуссий определяется не только личными качествами их участников и характером обсуждаемой проблемы, но и особенностями того раздела философии и того направления, в рамках которого дискуссия протекает. K обсуждениям проблем логики и философии науки наиболее очевидным образом применима приведенная выше типология дискуссий Б.М.Кедрова. Особенно заметна здесь роль дискуссий «на уточнение знания». Большая часть подобных дискуссий протекает в режиме научной повседневности, прежде всего в рамках исследовательских семинаров и разного рода конференций. Эффективность таких обсуждений наиболее очевидна.
B обсуждениях вопросов, затрагивающих научные интересы представителей разных областей философии, на первый план выдвигается проблема понимания. И связана она не только с терминологией, хотя ситуация, когда люди, имеющие подготовку и опыт работы в разных областях, употребляют одно и то же слово в различных смыслах, достаточно типична для такого рода дискуссий. Причины непонимания кроются в самом стиле мышления и изложения, определяющем TO, что может быть названо стандартами философствования. Сегодня такие различия наиболее ярко проявляются в стандартах, характерных для аналитической философии с одной стороны, и постструктурализма - с другой.
Стандарты аналитической философии точно и емко охарактеризовал А.Ф.Грязнов, видевший в этом направлении определенный стиль философского мышления (см: 41).
Выделяя такие качества данного стиля, как строгость, точность используемой терминологии, осторожное отношение к широким философским обобщениям и спекулятивным рассуждениям, он подчеркивает, что собственно процесс аргументации для представителей аналитической философии важен не меньше, чем результат аргументации. Убедительность идей, отмечает А.Ф.Грязнов, здесь должна достигаться путем рационального обоснования, а не за счет эмоционального воздействия. Большое значение при этом имеет рефлексия над языком. Для «философов-аналитиков» язык, на котором формулируются философские идеи, не только средство, но и самостоятельный объект исследования. Для многих (хотя и не для всех) авторов, принадлежащих к данному направлению, характерно использование средств, разработанных в рамках современной символической логики, и опора на эмпирическую эпистемологию. «Разумеется, - заключает А.Ф.Грязнов, - некоторые из перечисленных качеств присущи и другим направлениям западной философской мысли. Однако ни в одном из них эти качества не являются преобладающими» (41, с. 37). Подчеркивая, что аналитическая традиция современной философии имеет глубокие корни в истории мировой философии, А.Ф.Грязнов видит начало формирования аналитического стиля в древнегреческой философии. B качестве предшественников современных форм аналитического философствования упоминаются такие, как сократическая индукция, платоновская диалектика (в античном смысле этого слова), аристотелевские «Аналитики», эксплицировавшие формальные структуры мышления и рассуждения, семантические идеи софистов и стоиков (см.: 41, с. 39).B подобного рода стандарты явно не вписывается (и не желает вписываться) постструктуралистская философия. Вместе с тем представители последней затрагивают вопросы, которые осознаются философами-«аналитика- ми» в качестве важных и заслуживающих внимания. Показательны в этом отношении возражения против деконструктивизма, приводимые Я.Хинтиккой.
Прежде всего, этот философ и логик считает проблему деконструктивизма заслуживающей обсуждения.
Основание для этого - согласие Я.Хинтикки с Ж.Деррида по некоторым моментам. Отмечая, что Деррида старается выявить скрытые предпосылки, скрытые конфликты и скрытые противоречия, обнаружение которых радикально меняет подход к мыслителю, взгляды которого рассматриваются, Хинтикка напоминает о собственном опыте подобной работы. «Я в значительной мере разделяю общий взгляд Дерриды на историю философии и современную философию, - пишет он. - Мои собственные исследования неоднократно вели меня к осознанию того, что раз мы действительно выяснили предпосылки и понятия крупного мыслителя, то тем самым мы должны его рассматривать в радикально новом свете. B моем собственном опыте архетипным образцом служила интерпретация философии Витгенштейна, включая даже его философские связи с Венским кружком. B качестве девиза я могу, следовательно, сказать, что так же, как и Деррида, я верю, что современная философия и значительная часть истории философии созрели для деконструкции» (135, с. 47). Главные возражения против деконструктивизма, выдвигаемые в рассматриваемой работе Я.Хинтиккой, состоят в следующем.Во-первых, этот исследователь считает, что «нет веского основания думать, что та работа, которую пытается сделать деконструктивизм, не может быть сделана так же хорошо и еще лучше традиционными историческими и логическими средствами». Во-вторых, Я.Хин- тикка не удовлетворен тем, что деконструкция не сопровождается реконструкцией. В-третьих, он считает, что Деррида как деконструктивист по большей части неудачлив, а «настоящие» деконструкции выполняются как раз теми философами, которые не были и не являются приверженцами деконструктивизма в смысле Дерриды. «Он [Деррида. - AA.] никогда не был способен успешно деконструировать, по крайней мере, одну действительно значимую центральную философскую (логическую, эпистемологическую или метафизическую) идею, вместо этого сосредоточиваясь на полусырых предположениях о социальном контексте философских идей, - утверждает Я.Хинтикка.
- Фактически, если вы желаете отыскать истинно значимые примеры деконструкции, вы найдете их за пределами круга тех, кто провозглашает себя деконструктивистами. Вы не отыщете их в эссе Дерриды о таких глубоких философских понятиях, как почтовые открытки, но, например, в деконструкции Эрнстом Махом ньютоновских понятий пространства и времени. Даже в моей сжатой работе по истории идей я затрагиваю ряд идей и предпосылок, которые могут лучше служить целям деконструкции, чем те, которые анализирует Деррида. Они включают, кроме упомянутого выше «принципа полноты», понятия анализа и аналитичности, интуиции, индукции, знания на основе знакомства, различение модальностей de dicto и de re, интерпретацию логики высшего порядка (вместе с понятием случайной функции, столь существенной в основаниях математики), понятие полноты в логике и т.д. Далее в этой статье я покажу, как декон- струировать и реконструировать даже идею элементарной логики» (135, с. 47).Взгляд со стороны на критику Дерриды Хинтиккой, свободный как от «аналитико-философской», так и от «постструктуралистской» приверженности, но останавливающийся прежде всего на моментах, характеризующих аргументацию и стиль философствования, обнаруживает, что главные упреки в адрес французского автора связаны с тем, что может быть названо качеством деконструкции. Деконструкция необходима, соглашается с Дерридой Хинтикка, но та деконструкция, которую проводят «деконструктивисты», не удовлетворяет представителя аналитической философии.
Чего в таком случае было бы логично ожидать от фи- лософа-«аналитика»? Очевидно, точной формулировки требований к деконструкции и указаний на несоответствие им работ Дерриды. Однако рассматриваемый текст Хинтикки подобных формулировок не содержит. Упреки в адрес Дерриды говорят не о том, что этот философ сделал, а о том, чего он не сделал. Так, он не убедил Хинтикку в необходимости использовать для деконструкции некие новые средства, отличные от «традиционных исторических и логических» (об этом говорит первое из приведенных выше «возражений против деконструктивизма»).
Он не указал удовлетворительной причины к тому, чтобы не сопровождать деконструкцию реконструкцией (второе «возражение»). Вде- ле деконструкции Дерриде не сопутствовала удача (третье «возражение»). И конечно же, его деконструкции не могут соперничать с теми, где различаются модальности de dicto и de re.Подобные «возражения» следовало бы назвать скорее замечаниями или предварительными соображениями по поводу деконструкции, ибо как «возражения» они явно не соответствуют стандартам, принятым в аналитической философии. Такие соображения воспринимаются с пониманием «своей» аудиторией, когда они относятся к «чужому», вызывающему в кругу «своих» раздражение.
Стандарты философствования «аналитиков» и постструктуралистов различаются настолько, что практически не оставляют оснований для продуктивной «меж- философской» дискуссии - ни с целью уточнения знания (хотя бы знания о деконструкции), ни по поводу правомерности обобщений, ни по поводу старых и новых идей и методов.
Если аналитическая философия, при всех возможных оговорках, ориентируется в целом на идеалы научного познания, то постструктуралисты прилагают заметные усилия к тому, чтобы «лишить науку ее привилегированного положения в культуре».
Постмодернистские устремления к «делигитима- ции» науки не в последнюю очередь связаны с распространением на эту сферу «рыночного» подхода. K примеру, Ж.-Ф.Лиотар утверждал, что система кредитования науки, сложившаяся после Второй мировой войны, помещает «языковую игру» науки под контроль другой «языковой игры», цель которой - не истина, но эффективность. «Ученых, технику и аппаратуру покупают не для того, чтобы познать истину, но чтобы увеличить производительность», - писал он (70, с. 112).
Лиотар уверен, что природа знания не может оставаться неизменной, когда знание превращается в товар, имеющий производителей, поставщиков и потребителей, а стоимость становится ставкой в мировой борьбе з^ власть. Производство и использование знания все брльше становится вопросом технической компетент- нбсти и материальных ресурсов.
B этих условиях «научные языковые игры» подчиняются правилам технических языковых игр, «чья обоснованность не в истине, не в справедливости, не в красоте и тому подобном, а в эффективности: технический прием «хорош», когда он делает лучше и/или когда он тратит меньше, чем другой» . Кроме того, подобные игры становятся играми богатых, то есть тех, кто имеет необходимые ресурсы для производства знания. B итоге «самые богатые имеют больше всего шансов быть правыми».Данная ситуация рассматривается как следствие осознания того обстоятельства, что дискурс, легитимирующий науку, сам скрывает донаучное знание. «Вопрос «Чего стоит твой аргумент?», «Чего стоит твое доказательство?» настолько сросся с прагматикой научного знания, - пишет Лиотар, - что обеспечивает превращение получателя искомого аргумента или доказательства в отправителя нового аргумента или нового доказательства и, следовательно, ведет к одновременному обновлению дискурсов и научных поколений. Наука развивается, и никто не может отрицать того, что она развивается вместе с разработкой этого вопроса. И сам этот вопрос, развиваясь, приводит к вопросу, а точнее, к метавопросу о легитимности “Чего стоит твое чего стоит?”» (70, с. 131-132). Наука, которая не может легитимировать ни себя, ни иные виды дискурса, опускается в разряд идеологии или средства власти, утверждает этот автор.
Постмодернистские заявления о «делигитимации» научного дискурса могут быть оценены как радикальные, крайние выводы, которые частично обосновываются изменением образа науки во второй половине XX века. Представления о науке как аполитичной, компетентной и прогрессивной силе сменяются представлениями о науке как тесно связанной с техникой, экономикой и при этом находящейся вне контроля человека (и даже ставящей под вопрос его выживание). «В результате предшествующих исторических и философских исследований, а также последних социологических исследований науки стало очевидным, - пишет социолог науки Э.Вебстер, - что ученые и их идеи не могут трактоваться каким-либо привилегированным образом как свободные от «социального» влияния. Обнаружилось, что наука, как и любая другая система знания, в важном смысле «осуществляется» через социальные и технические переговоры, интерпретацию и признание. Ясно, что наука имеет право стремиться быть наиболее «объективной», наиболее рациональной и таким образом наиболее надежной формой знания. Ho поскольку не существует бесспорных правил, которым должны подчиняться ученые для достижения таких целей, следует признать социально конструируемую природу этого наиболее сложного и интересного социального института» (187, р.13-14).
Предпосылку о принципиальном равенстве любых видов дискурса некоторые представители постмодернизма считают необходимым условием адекватного понимания изменений в структуре коммуникационного опыта электронной эпохи, поскольку современные информационно-компьютерные технологии расширяют возможности распространения недостоверной информации и таких видов информации, которые вообще не могут оцениваться как истинные или ложные (см.: 179; 6). При этом на первый план выдвигается не выгода в экономическом смысле, но удовлетворения и удовольствия любого рода - например, «наслаждение» играми с идентичностью в компьютерных сетях.
Такое положение дел не может не влиять на стили философствования, видоизменяя существующие и обусловливая появление новых. «Процессы, происходящие B философии, выступают отражением сложных процессов, протекающих в науке и в обществе, - отмечает
З.А.Сокулер. - Научные теории получают признание в научном сообществе, несмотря на сомнения в их истинности, потому что оказываются во многих отношениях удобными. Соответственно, главная функция науки ви- дитря в том, чтобы служить руководством для технологических, экономических, политических и прочих решений, ориентиром для социальных действий, HO не для решения кардинальных проблем человеческого существования и не для восстановления связи индивида с истинным бытием... Bce эти процессы не могли не найти своего проявления в философии. Они обусловили, с одной стороны, смену господствующей в гносеологии парадигмы, а с другой - изменения и вообще значимости гносеологии для философии. Эти явления мы и наблюдаем сейчас в философии постмодерна...» (116, с. 214).
Философия, ориентированная на производство текста, для которого любые стандарты научности заведомо неуместны, легко отбрасывает идею дискуссии, исторически связанную с идеей совместного поиска истины. Показательна в этом отношении позиция Ж.Делеза и Ф.Гваттари. «Самое малое, что можно сказать о дискуссиях, - пишут эти авторы, - это что они не продвигают дело вперед, так как собеседники никогда не говорят об одном и том же. Какое дело философии до того, что некто имеет такие-то взгляды, думает так, а не иначе, коль скоро остаются невысказанными замешанные в этом споре проблемы? A когда эти проблемы высказаны, то тут уже надо не спорить, а создавать для назначенной себе проблемы бесспорные концепты... Bce эти специалисты по дискуссии и коммуникации движимы обидой. Сталкивая друг с другом пустые общие слова, они говорят лишь сами о себе. Философия же не выносит дискуссий. Ей всегда не до них. Спор для нее нестерпим не потому, чтобы она была так уж уверена в себе; напротив, именно неуверенность влечет ее на новые, более одинокие пути» (44, с. 41-42). Люди, придерживающиеся взглядов, подобных тому, что выражен в приведенной цитате, заведомо не являются подходящими партнерами для ведения какой бы то ни было философской дискуссии.
Иное дело философы-«аналитики», для которых обсуждение в компетентной аудитории результатов исследований, в том числе представленных в текстах, является жизненной необходимостью. Ho сегодня и представители этих кругов осознают «технический» по большей части характер проблем, над которыми они работают, равно как и ситуацию «разобщенности» в философии в целом. «Можно легко понять постороннего наблюдателя, первым впечатлением которого при взгляде на арену современной философии было бы то, что говорящие не слушают друг друга, - пишет Я.Хин- тикка. - Философы, принадлежащие к различным аналитическим традициям, кажутся непроизводительно расходующими свою изобретательность и способность к точным формулировкам на незначительные технические проблемы... в то время как мыслители герменевтического и деконструктивистского направлений часто представляются манипулирующими общими понятиями, выраженными на помпезном жаргоне, предназначенном, скорее, затемнять, чем прояснять идеи» (135, с. 46). Однако, как мы видели, и сам Хинтикка, выдвигая возражения против деконструктивизма, отступает от стандартов строгости и корректности, не демонстрируя серьезных усилий, направленных на понимание особенностей критикуемого направления.
Для соотнесения столь разных направлений, как аналитическая философия и постструктурализм, необходим некий метаязык, и в данном случае функции такового может выполнять язык анализа текста, содержащий средства распознавания как аргументационных, так и парааргументационных и образных составляющих.
Принимая во внимание значение образного слоя для популярности того или иного философского направления, можно объяснить успех постмодернистских построений не в последнюю очередь использованием «захватывающих внимание» образов, нехарактерных для рационалистической философии. У Фуко мы находим подробно описанную смертную казнь, «мягкую сероватую массу» мозга, появляющуюся под «кропотливо расколотой скорлупой» черепа, разлагающийся труп - «двойного обманщика», добавляющего к феноменам, которые смерть прерывает, те, которые она провоцирует. Эти образы из «Рождения тюрьмы» и «Рождения клиники», конечно же, отличаются от платоновской метафоры души-колесницы, от сияющей идеи блага, красавца Алкивиада, прекрасной кобылицы (и даже прекрасного горшка), однако по-своему компенсируют «визуальную бедноту» направлений, подобных аналитической философии.
Вместе с тем постмодернистский текст способен покорить читателя эстетикой, на фоне которой попытки логического анализа будут выглядеть неуместными и неуклюжими. Вопросы «Что это значит?», «А как вы это объясните?», «Почему то, а не это?», «Следует ли A из Б?» вряд ли способны добавить что-либо к пониманию книги Ж.Делеза и Ф.Гваттари «Что такое философия?». Подобные вопросы были бы лишь источником ненужного шума, разрушая очарование замечательных сцен. Представим себе, например, такую: поздняя пора, старость, время ближе к полуночи... Только в эту пору можно задаваться вопросом «Что такое философия?» (см.: 44, с. 9). «Почему только в эту?» - попробует спросить критически настроенный читатель. Что ему можно ответить? «Тише, смотрите, что дальше...» A дальше - образ старости, когда человеку даруется не вечная молодость, но «высшая свобода, момент чистой необходимости, словно миг благодати между жизнью и смертью, и тогда все части машины действуют согласно, чтобы запустить в грядущее стрелу, которая пролетит сквозь столетия; так было с Тицианом, Тернером, Моне» (44, с. 9-10). Имеет ли смысл что-то обсуждать? Если да, то, скорее всего, этот образ. Изображена ли старость - перспектива всех, кто не умрет раньше, чем она наступит, - оптимистически? Рисуют ли авторы этот период жизни в светлых тонах? Дарят ли они надещду философу, чьи физические силы убывают с возрастом? Да. И спасибо им за это. И не стоит задавать вопроса «Следует ли A из Б?».
Образ концепта, «звучащего одиноким голосом птицы, парящей над полем сражения и останками уничтоженных мнений (пьяных гостей на пиру)» (44, с. 15), образы бессмертных концептов, имеющих возраст, подпись создателя и имя (44, с. 17), концепт птицы как «композиция ее положений, окраски и пения» и «птица как событие» (44, с. 31-32), мысль, которая «начинает скалиться, скрипеть зубами, заикаться, издавать нечленораздельные звуки и крики», ищущая не как человек, но скорее как пес, который на первый взгляд беспорядочно мечется из стороны в сторону (44, с. 73), философская мысль, которая всякий раз, собирая свои концепты «в сферудруже- ства», «уже оказывается прорезана внутренней трещиной, которая возвращает их к ненависти или же рассеивает в сосуществующем хаосе, где их потом приходится добывать, разыскивать, нырять за ними» (44, с. 259)... Нравится или нет? Дает ли пищу воображению, импульс мысли? Вот вопросы, которые можно ставить, читая подобного рода тексты. Критически мыслящий читатель, пожалуй, спросит: «А что же авторы? Они все это всерьез пишут или забавляются? » A какое это имеет значение, если уже понравилось или не понравилось, произвело впечатление или нет, вдохновило или не вдохновило... He зря говорил Аристотель, что есть в точности нечто такое, отчего она может казаться низменной...
Развитие подобных тенденций ослабляет влияние классического идеала аргументации, становление которого происходило не только параллельно, но и в тесной взаимосвязи со становлением философии. Сохранится ли влияние этого идеала в XXI веке, и если да, то в каких формах? Любой ответ на этот вопрос был бы слишком рискованным. Однако можно с достаточной уверенностью утверждать, что ближайшие перспективы философской культуры определяются взаимодействием по крайней мере трех тенденций. Первая проявляется в использовании ресурсов классических представлений, вторая - в распространении «рыночного» подхода на сферу аргументации и создания текста, третья - с постмодернистскими идеями, набирающими популярность в кругах гуманитарной интеллигенции.