1. Научная фантастика или ненаучная утопия?
Более сорока лет назад, в самом начале 50-х годов, я вступил в переписку с И.В.Сталиным. Точнее, с его канцелярией. Мне очень хотелось, чтобы побыстрее наступил коммунизм — светлое будущее всего человечества, о котором слышал столько прекрасного, начиная с детского сада.
Между тем, окружающая реальность меньше всего напоминала рай на земле. И не было никаких признаков того, что в обозримом будущем станет напоминать. Как ускорить приближение обещанного? Одна из идей: год за годом превращать школу за школой в школы-интернаты, где отборные идеальные и гениальные педагоги принимались бы за перевоспитание отпетой шпаны в серафимов и херувимов, старательно ограждая своих подопечных от общения с их родителями, погрязшими в разнообразных пороках. И тогда, по мере естественной замены порочных предков все менее порочным потомством...Были и другие идеи в том же духе.
Поскольку, однако, никаких реакций, кроме официальных благодарностей за благие советы, как ловчее достраивать вавилонскую башню коммунизма, из канцелярии вождя не последовало, родилась еще одна идея: написать о коммунизме такой научно-фантастический роман, чтобы, прочитав его, все ахнули, перестали предаваться порокам и энергичнее устремились в упомянутое светлое будущее.
Забегая вперед, должен сказать, что такой роман был написан. Только не мной, а моим учителем — теперь, спустя долгие годы, могу назвать его одним из своих
духовных наставников — выдающимся писателем-фантастом Иваном Ефремовым. Его “Туманность Андромеды” (1957) известна на многих языках мира и до сих пор остается лучшим произведением советской научной фантастики. Заметим, впрочем, что попытка перевести роман на язык кинематографа закончилась полным провалом: коммунизм на экране предстал невероятно напыщенным и скучным, словно мумия Ленина в Мавзолее. И это, наверное, закономерно. Сначала провал на экране, потом — в жизни.
Итак, я вознамерился написать что-то вроде “Туманности Андромеды” года за три до ее появления. Но к тому времени за моими плечами уже была научная школа в аспирантуре Института истории Академии наук СССР. И мне было известно, что недопустимо приниматься за что-то серьезное, пока не познакомился с тем, что сделано в том же плане до тебя. Поэтому, написав первую строку будущего романа: “Они жили в белоснежных пятиэтажных домах” (тут — явное провидение не существовавших еще в те времена знаменитых хрущевских “пятиэтажек”), автор отправился в библиотеку и стал жадно перечитывать знакомых со школьной парты Сен-Симона, Фурье, Оуэна.
Как вдруг...
Рядом с каталожным ящичком, на котором красовалось привычное словосочетание “Утопический социализм”, обнаружился еще один, с загадочным “Социальные утопии”. Какие еще могут быть утопии, кроме тех, что “проходили” в институте? Раскрыл наугад картотеку, и первое, что бросилось в глаза: “Циолковский К. Э. Будущее Земли и человечества. Калуга. 1928 г.”. Это еще что такое? Ведь Циолковский — что-то там про ракетные двигатели. Нет, оказывается не про двигатели. Про иное человеческое на иной планете в ином времени.
Так я впервые познакомился с альтернативной цивилизацией.
Правду сказать, большинство современных читателей ужаснулись бы, заглянув в такое будущее. Но в те времена (и много позднее) оно просто завораживало.
Судите сами.
Исходная посылка: “Только тогда, когда население Земли увеличится в тысячу раз (к началу XX в. оно превысило 1, 5 млрд. — Ред.), человек сделается хозяином почвы, океана, воздуха, погоды, растений и самого себя. Следовательно, разум нам указывает, что на первом плане должно быть размножение и одновременное завоевание земель”. Каким образом? Очень просто. Создаются растения, способные утилизировать не один-два, а пятьдесят процентов солнечной энергии, падающей на землю. Для этого азот атмосферы связывается в твердые вещества, в воздухе остаются лишь необходимые человеку кислород (90%) и углекислота (10%).
Удержать такую атмосферу у земной поверхности можно с помощью экрана из кварца почти полуметровой толщины (в те времена не знали современных сверхпрочных пластиков) на высоте 10 м над землей. При таких условиях для пропитания одного человека будет достаточно всего лишь одной сотки (0, 01 га) плантаций. Таким образом суша сможет вместить 400 млрд. человек. А если закрыть океаны гигантскими “плотами” — искусственными островами, покрытыми плодородной почвой, — то питания хватит еще на 1200 млрд. Итого — более полутора триллионов...Сегодня нам доподлинно известно, что если бы такая затея удалась, то планета Земля перестала быть Землей, даже сохранив прежнее название. И человечество перестало быть человечеством, превратившись в разновидность муравьев или пчел, даже если бы удалось уберечься от метеоритов, пробивающих кварцевый экран, и от землетрясений, уносящих при таких условиях миллиарды жертв ежегодно. Более того, сегодня нам известно, что природа попросту не допустила бы такого эксперимента над собою, погубив от болезней и голода особей, бывших когда-то людьми, задолго до того, как их численность достигла бы полутора триллионов. Сегодня экологи, физиологи и психологи могли бы в деталях расписать, как именно деградировало и неизбежно вскоре погибло бы вместе со всей земной флорой и фауной то, что звалось человечеством.
И все же первое впечатление сорок лет назад (и много лет спустя, и не у меня одного) было: “Изумительная глубина мысли”. Именно такое замечание вижу на полях
конспекта брошюры Циолковского. Потребовалось почти два десятилетия, чтобы впечатление начало меняться. И еще почти десятилетие, чтобы оно сменилось на прямо противоположное (хотя не я один продолжаю считать Циолковского выдающимся мыслителем конца XIX — первой трети XX в., в частности, разделяю его идею о невозможности полноценного развития человечества в грядущие века и тысячелетия без освоения космоса — к этому вопросу нам еще предстоит специально вернуться).
Впечатление сменилось на прямо противоположное не только относительно социально-технической утопии Циолковского.
Относительно всех без исключения утопий, начиная с реализованной утопии казарменного социализма, жертвой которой пала целая треть человечества, в том числе первой — моя родная страна. Поэтому с величайшим подозрением отношусь ко всему, что хотя бы в малой мере смахивает на утопию. И когда почти полтора десятка лет назад впервые прочитал в западном футурологическом журнале об “альтернативной цивилизации”, подумал: ну, вот — еще одна утопия...Но год шел за годом, и предубеждение уступало место мысли: нет, “альтернативная цивилизация” — не утопия. Вернее, не может и не должна быть утопией, хотя ее нередко представляют именно очередной утопией. Не может и не должна — потому что от нее зависит вопрос о жизни или смерти человечества не далее, как в грядущем, XXI в. от Рождества Христова. Для такой мысли необходимы серьезные основания. И они приходили в голову, бросались в глаза год за годом.
Вновь и вновь судите сами.