§ 2. Первая конституция современной Японии (1889) и система разделения властей
Конституция Мэйдзи впервые была оглашена лично императором в ноябре 1888 г. во дворце в присутствии членов правительства, высших сановников и иностранных представителей. Символический характер этого акта подчеркивал абсолютный характер и суверенность власти императора, а значит и дарованного им своим подданным закона.
Таким образом, любое выступление против конституции приравнивалось к выступлению против сакрального авторитета монарха. Конституция закрепила за императором всю полноту политической власти, не говоря уже о власти духовной. Он созывал и распускал парламент, он, и только он, мог пересмотреть конституцию и дать приказ о ее пересмотре (парламент этого права был лишен). Разумеется, подобная конституция вызвала бы недовольство (пусть и вынужденно скрытое) либеральной общественности, поэтому ее обнародованию предшествовали довольно жесткие репрессивные меры. 25 декабря 1887 г. был принят “закон об охране порядка”, практически развязавший руки карающим органам в преследовании инакомыслящих и прочих “подрывных элементов”; многие оппозиционные политики, публицисты, литераторы были отправлены в ссылку или высланы из Токио. В 1888 г. для обсуждения проекта конституции в узком кругу был создан специальный орган — Тайный совет во главе с Ито Хиробуми, отказавшимся ради этого от поста премьер-министра. Тайный совет стал одним из тех органов, которые как бы не вписывались в общую, определенную законом государственную систему, тем не менее играли значительную роль в управлении страной вплоть до 1945 г.Известно, что Конституция Мэйдзи[340] была составлена в основном по германскому образцу, который император и Ито Хиробуми сочли наиболее подходящим для Японии, а консультантом ее творцов был профессор права Рейслер, допускавшийся на самые секретные совещания. Принятие германского образца вполне естественно, если учитывать не только “реакционность”, но особенности государственного строительства и политической элиты, а также несомненную духовную и идеологическую близость двух традиционалистски ориентированных монархий.
По Конституции Мэйдзи, парламент, о необходимости которого так долго говорили японские либералы, состоял из двух палат: палаты пэров и палаты представителей. В первую входили члены императорской фамилии, представители высшей титулованной аристократии и лица, специально назначенные императором за “особые заслуги” перед троном. Большинство числилось пэрами пожизненно, остальные избирались на семь лет. В палату представителей избиралось более 300 депутатов, однако высокий имущественный ценз существенно ограничивал возможности кандидатов, не говоря уже о том, что женщины избирательных прав не получили вообще. Срок полномочий палаты был определен в четыре года.
Парламент наконец-то получил право законодательной инициативы и принятия правительственных законопроектов и бюджета. Однако кабинет министров нес ответственность не перед парламентом, а лично перед императором, по-прежнему единолично венчавшим древо власти. Если парламент не принимал предложенный кабинетом бюджет, правительство могло не уходить в отставку, а автоматически принять бюджет предыдущего года, Таким образом, парламент изначально был лишен одного из важнейших рычагов воздействия на правительство. О практической невозможности для парламента воздействовать на императора не приходится и говорить.
Конституция закрепила существование Тайного совета как высшего консультативного органа при императоре, увеличив его численность до 27 человек, назначавшихся непосредственно императором. Он был независим и от кабинета и от парламента, однако его санкция была необходимой для принятия обоими органами власти сколько-нибудь важных решений.
Таким образом, к началу последнего десятилетня XIX в. в Японии окончательно оформился авторитарный режим, сочетавший внешние атрибуты европейских конституционных монархий с опорой ка традиционные государственные, духовные и правовые основы и ценности. В отечественной литературе существует термин “псевдоконституционный монархический строй”' для обозначения существовавшей в мэйдзийской Японии политической системы, причем первый компонент этой формулы имел для отечественных авторов советского времени однозначно негативный смысл.
Рискуя повториться, все же замечу, что в процессе “вестернизации” Японии (особенно если рассматривать ее как однозначное благо) уже сам факт принятия конституции и создания выборного парламента был колоссальным прогрессом, вплотную приблизившим Японию к правовому и политическому уровню той же Германской империи. Конституция Мэйдзи — при всей ее возможной ограниченности — была все же крутой ломкой традиционных политических институтов и открывала путь к участию в управлении государством значительно большей части политически активного населения, чем это было возможно ранее. Кроме того, учитывая неизбывно традиционный характер общества и государства, а также наличие несомненно враждебного окружения (Япония только в конце века превратилась в полностью равноправного партнера западных держав), нельзя не признать, что на момент своего принятия Конституция Мэйдзи была наиболее адекватной сложившейся ситуации и в наибольшей степени отражала интересы японского государства, пусть даже и в ущерб некоторым группам и слоям населения.29 декабря 1890 г. открылась первая сессия японского парламента, на который возлагали большие надежды самые широкие слои населения. Однако к выборам в парламент допущены они фактически не были — из-за различных ограничений избирательным правом реально могло пользоваться менее 1% населения страны. Этого показателя вполне достаточно, чтобы представить себе “демократический” характер нового законодательного органа. В какой-то мере эти надежды оправдались, тем более что депутаты оппозиционных партий сразу активно заявили о себе. С самого начала между верхней и нижней палатами установились откровенно враждебные отношения, ставшие несомненным отголоском давних распрей самурайских кланов. Год спустя правительство досрочно распустило “неуправляемый парламент”, еще раз подчеркнув, кто же на самом деле является хозяином положения в стране.
Последующие сессии парламента и парламентские выборы проходили в условиях жесткого противостояния правительства, не стеснявшегося прибегать к политическим и даже полицейским репрессиям, и упорно не сдававшейся оппозиции.
Существенной новацией стало создание внеконституционных органов власти, например нового консультативного органа из “старейшин” (гэнро). Ранг “гэнро” был пожизненно присвоен ряду видных деятелей “реставрации Мэйдзи”. Позднее прерогативой этого органа стала рекомендация новых кандидатур на пост премьер-министра, что сохраняло силу вплоть до смерти в 1940 г. последнего из гэнро девяностолетнего Сайондзи Киммоти. Впрочем, случай Сайондзи, обладавшего колоссальным авторитетом не только политического, но и нравственного характера (кстати, Свайондзи был либералом и западником проанглийской ориентации), следует отнести к числу исключений, основывающихся не на юридических или институциональных, а на сугубо личных факторах.Японско-китайская война 1894—1895 гг. началась в условиях наметившегося политического и экономического кризиса, выходу из которого способствовал вызванный ей экономический подъем. Он явно разрядил и внутриполитическую обстановку в стране. Именно в эти годы в политической лексике появляется термин “дакё” (соглашение), означавший сотрудничество парламентской фракции и представляемой ею политической партии с правитель ством. До формирования кабинетов по партийному признаку было еще далеко, а сотрудничество двух основных ветвей власти стало насущной необходимостью (судебную власть в качестве самостоятельной в тогдашних условиях едва ли кто принимал всерьез).
Практику “дакё” ввел в обращение все тот же Ито Хиробуми, ставший привлекать оппозиционных политиков на министерские посты, порой довольно существенные. Именно Ито Хиробуми впервые не только поставил, но и успешно решил задачу создания дееспособной партии парламентского большинства, которая стала бы надежной опорой правительству. Ею стала созданная в 1898 г. “конституционная партия” (кэнсэйто), объединившая представителей как правительственных кругов, так и оппозиции. 30 июня 1898 г. был, наконец, сформирован первый в истории Японии партийный кабинет — т.е. кабинет по партийному признаку, хотя в нем была представлена только одна, конституционная партия.
Новое образование было достаточно искусственным и оказалось недолговечным, но создало важный прецедент взаимодействия законодательной и исполнительной властей, а такхсе политических партий, включая бывшую оппозицию. Не способствовал долговечности кабинета и его либеральный характер, неприемлемый для националистических и милитаристских кругов, лидером которых считался Ямагата Аритомо, чье положение было аналогично положению Ито в либеральных кругах. Именно Ямагата вскоре после падения “партийного” кабинета стал премьер- министром и сформировал свое правительство исключительно из представителей военно-бюрократических кругов. Но даже он уже не мог полностью игнорировать политические партии и парламент, которые вынуждали его к компромиссам, а то и к прямому финансовому подкупу отдельных политиков и фракций. Это, конечно, тоже1 мало вязалось с представлением о подлинной демократии, но решать все проблемы исключительно силой исполнительная власть была уже не в состоянии.Конец XIX и первые годы XX столетия стали ареной дальнейшей борьбы политических сил в Двух основных ветвях власти. С одной стороны, избирательная реформа 1900 г. значительно увеличила число избирателей парламента — и осуществивший ее кабинет Ямагата поспешил поставить это себе в заслугу. С другой стороны, в том же году император санкционировал исполнение представленного Ямагата плана расширения полномочий тайного совета — по сути дела за счет парламента. В том же году увидел свет поистине исторический императорский указ о том, что посты военного и морского министров и их заместителей могли занимать только генералы и адмиралы, находившиеся на действительной военной службе. Этот принцип, неукоснительно действовавший до 1945 г., фактически ставил формирование правительства под контроль армейского и флотского командования, без согласия которого не могли быть назначены оба “силовых” министра — а это, в свою очередь, было важнейшим условием успеха/неуспеха нового кабинета. Под давлением правительственных кругов парламент был вынужден закрепить это положение в законодательном порядке, в который раз продемонстрировав свою подчиненность исполнительной власти.
Сменявшие друг друга в первые годы нового столетия кабинеты Ито, Кацур, Сайондзи при всей внешней разнице политической ориентации (Ито и Сайондзи считались “либералами”,
Кацура — “милитаристом”) преследовали одни и те же цели и
пользовались одними и теми же средствами. Военная и экономическая экспансия вовне сочеталась с хlt;есткой репрессивной внутренней политикой, практически безмолвно одобрявшейся парламентом и приводимой в исполнение судебной системой. Русско- японская война и Портсмутский мир значительно повысили авторитет правящих кругов — Япония наконец-то заявила о себе как о державе, претендующей, и уже не без оснований, на геополитическую (а не просто политическую региональную) значимость и
самостоятельность. Однако внутреннее экономическое положение страны было весьма сложным и напряженным, что не могло не выразиться и в политической нестабильности. В первое десятилетие XX в. в Японии значительно усиливается социалистическое и анархистское движение, заявившее о себе как о самостоятельной политической силе, но фактически исключившее себя из политической жизни, поставившее себя вне закона своим подчеркнутым политическим радикализмом и склонностью к подпольной деятельности вплоть до террора, что, разумеется, вызывало ответный жестокий террор властей. Отношения этих бунтовщиков с властями можно отчасти сопоставить с примером итальянских карбонариев — леворадикальная оппозиция в Японии так и не смогла (да, пожалуй, по-настоящему и не захотела) встроиться в легальную политическую жизнь страны вплоть до 1945 г. Весьма тягостное впечатление не только на японскую левую, но и на мировую общественность произвел суд над радикальным политиком и публицистом Котоку в 1910 г., который вместе'с 11 одноделыдами был приговорен к смертной казни по обвинению в “оскорблении трона” и подготовке заговора против императора. Для всех было совершенно очевидно, что приговор суда был выражением воли правительства.
Смена кабинетов, постоянные расколы, переформирования и переименования, недолгие коалиции политических партий отражали несомненную политическую нестабильность, охватившую наконец и наиболее стойкую исполнительную власть. 1912— 1913 гг. характеризовались волной народных волнений, имевших подчеркнуто политический характер, хотя требования участников этих волнений были достаточно скромными и были направлены в основном персонально против премьера Кацура, который был вынужден уйти в отставку именно под давлением этих волнений (раньше правительство старалось не обращать внимания на подобные “мелочи” и уж тем более не руководствовалось ими в своей деятельности). Народное движение, которое правительство попыталось, но не смогло подавить военной силой, свалило и кабинет Ямамото незадолго до начала Первой мировой войны.
В 1912 г. умер император Мэйдзи — харизматический лидер японского народа и государства, сильный и талантливый политик. Его сын, получивший по названию периода своего правления посмертное имя Тайсё, оказался, в отличие от своего отца, совершенно не способным к управлению государством, а через несколько лет и вовсе был вынужден удалиться от дел из-за неизлечимой болезни. Таким образом, пирамида власти фактически лишилась своей вершины, направляющего и примиряющего центра. Пик волнений, приведший к падению нескольких кабинетов, как раз и последовал за смертью императора Мэйдзи. Разумеется, не приходится говорить о каком-то безвластии, но именно реальное отсутствие императора в политическом процессе и никем не контролируемая борьба различных сил внутри политической элиты привели к появлению своеобразного феномена, получившего название “демократия Тайсё”. .
Этот период связан с именем премьер-министра Хара, пришедшего к власти осенью 1918 г. В премьеры тогда прочили Сайондзи, причем на его кандидатуру был вынужден согласиться даже всесильный лидер военно-бюрократических кругов маршал Ямагата. Но Сайондзи отказался от предложенного поста и рекомендовал на это место Хара — лидера парламентского большинства (партия сэйюкай), да к тому же человека без титулов. Крупные партийные деятели и раньше, разумеется, занимали посты министров и даже премьеров, но в качестве крупных бюрократов, а не функционеров партий парламентского большинства. Хара по существу стал первым в истории Японии премьер-министром, действительно представлявшим на этом посту парламентское большинство как таковое. Это был серьезный шаг вперед в деле повышения авторитета и дееспособности парламента, тем более что Хара стал премьером вопреки воле Ямагата и его окружения. Разумеется, Хара пришлось пойти на ряд уступок военно-бюрократическим кругам, в частности по кадровому вопросу, но для его кабинета было характерно преобладание представителей “делового мира”, а не аристократии или бюрократии.
“Демократией” этот период называют, разумеется, только потому, что правительство Хара было вынуждено пойти на ряд мер по смягчению жесткой внутренней политики. “Рисовые бунты” 1918 г. и общий подъем демократического движения (конечно, не без влияния русской революции) вынуждали правящие круги к более гибкой политике, направленной в конечном счете только на укрепление позиций монополистического и финансового капитала и связанной с ним бюрократии. В 1919 г. правительство, в частности, издало закон о снижении имущественного ценза для участия в выборах — расширение избирательного права оказалось не столь существенным на деле, сколь важным был сам по себе подобный прецедент. Несомненным фактом стало значительное ослабление цензурно-полицейского гнета и репрессий против рабочих и социал-демократических организаций. Окружение Хара считало, что введение некоторых демократических свобод поможет окончательно отколоть буржуазно-либеральную оппозицию от рабочего класса и не ошиблось в расчете — выборы 1920 г., проведенные уже с учетом закона 1919 г., стали триумфом правящей партии. Одновременно правительство Хара жестоко подавило народное восстание в Корее, за которым сразу же последовало некоторое смягчение режима в качестве реакции на народное движение. В целом же внешняя политика этого “демократического” правительства ничем не отличалась от курса предыдущих кабинетов, а “послабления” в области внутренней политики направлялись и осуществлялись исключительно исполнительной властью, которая не собиралась оставлять своих доминирующих позиций.
Экономический кризис 1920—1923 гг. и убийство премьер- министра Хара в 1921 г. за несколько дней до открытия Вашингтонской конференции фактически положили конец “демократии Тайсё” и вызвали новую волну репрессий. Крупные буржуазные партии, сменявшие друг друга у власти, по-прежнему и близко не подпускали “левых” к реальному управлению государством или даже хотя бы результативному участию в политическом процессе, сохраняя лидирующее положение во всех структурах власти.
Существенной переменой в политической жизни страны стал приход к власти нового императора Хирохито, получившего позднее по названию периода правления посмертное имя Сёва. Уже в 1921 г. двадцатилетний наследный принц был вынужден вступить в фактическое управление государством вместо неизлечимо больного отца. По темпераменту он мало напоминал своего деда, но несомненно унаследовал от него политическую волю и чувство ответственности за судьбу нации и государства. Разумеется, ему пришлось действовать в совершенно иных внешнеполитических и, что особенно важно, внутриполитических условиях. Сакральное равновесие властей не могло быть восстановлено в полной мере, но все же молодому регенту, а затем императору удалось отчасти повлиять на ситуацию в стране, что совпало и с благоприятной экономической конъюнктурой 1923—1927 гг. С 1923 г. кабинеты вновь стали формироваться по партийному признаку, что многие японские политики, а впоследствии и историки связывали с кончиной в 1922 г. Ямагата, могущественнейшего лидера военно-бюрократических кругов и непримиримого противника партийного принципа формирования правительства. В 1925 г. парламент принял так называемый “закон о всеобщем избирательном праве для мужчин”, который, впрочем, несмотря на название, все же сохранил ряд ограничений. Именно в эти годы на политическую арену выходит поколение относительно молодых политиков, связанных уже не с прежними самурайско-аристократическими кланами, но сделавшими свою карьеру сначала в политических партиях и парламенте, а затем и в правительстве. Примечательно, что все большее число генералов и адмиралов стало выходить в отставку, чтобы заняться активной политической деятельностью, и именно они, как правило, занимали в период 1925—1945 гг. пост премьер-министра. Но если в 1925—1932 гг. на этом посту еще можно было видеть профессиональных политиков Вакацуки, Хамагути и Инукаи, то в следующее десятилетие единственными невоенными во главе правительства были кадровый дипломат Хирота Коки (назначение которого было реакцией на кровавый офицерский путч 26 февраля 1936 г.) да представитель одной из древнейших аристократических фамилий принц Коноэ Фумимаро. Пример последнего исключительно интересен во многих отношениях. До назначения на пост премьер-министра он не занимал никаких постов в исполнительных структурах влас- ти, а напротив, сделал карьеру в парламенте — как многолетний член и некоторое время председатель палаты пэров.
Первые годы эры Сева как раз и характеризовались взаимодействием двух тенденций: усилением политических партий, в том числе и при формировании правительства, и одновременным повышением удельного политического веса военной бюрократии. Последняя все более активно включалась в собственно политическую борьбу,- стремясь усилить свое влияние не только в структурах законодательной, но и исполнительной власти. Противостояние парламента и правительства отошло в прошлое — теперь боролись не две ветви власти, но две (или более) относительно равных силы в обеих ветвях власти поровну. Правящей партии (силе) было уже недостаточно господства только в правительстве или только в парламенте, как это было в эпоху Мэйдзи, — она должна была иметь относительно одинаковое большинство и там, и там. В общих чертах эта система существует и в современной Японии, хотя нынешняя развитая демократия с элементами традиционных ценностей, конечно, очень далека от довоенного авторитаризма, эволюционировавшего от следования Традиции в сторону безудержного милитаризма и национализма.
Мировой экономический кризис 1929—1932 гг., отсутствие обширных и богатых колоний и усиливавшиеся межимпериалистические противоречия побуждали Японию к внешней экспансии. В противовес “старым концернам”, ориентировавшимся на производство товаров внутри страны и экспорт их за границу, стали расти “новые концерны”, подгонявшие милитаристов во внешней экспансии и рассчитывавшие на колониальное закабаление новых территорий, главным образом в Китае, вновь погруженном в хаос гражданской войны. Сухопутные войска однозначно приняли сторону “новых концернов”, а наиболее радикальная их часть — так называемые “молодые офицеры” — повели открытую и вполне революционную борьбу за политическую власть. Они требовали уничтожения “ненужного” парламента, отстранения от власти “продажных” политиков и “угнетателей’’-капиталистов (разумея под этим “старые” концерны и банки) и поговаривали о “реставрации Сёва” — о “возвращении” императору власти, отнятой у него политиками. Их целью было полное и одномоментное уничтожение всей системы разделения властей. Политические амбиции “молодых офицеров” потерпели полный крах после путчей 1932 и 1936 гг., но это не означало ослабления армии как политической силы. Еще в середине 30-х годов посетивший Японию писатель Борис Пильняк проницательно заметил: “Армия — поистине партия, сильнейшая в Японии”[341]. К концу 30-х годов соперничество политических партий, “либералов” и “милитаристов”, практически сходит на нет. Его сменяет соперничество армии и флота, или “атлантистов” и “евразийцев”, по терминологии современной геополитики. На рубеже 30-х и 40-х годов разделение властей в Японии полностью перестало существовать, что формально было закреплено в 1940 г. созданием так называемой “новой структуры”.
“Новая структура” была последним по времени, самым масштабным и в то же время самым утопическим по своему характеру экспериментом японских авторитаристов. Это была попытка перевести принцип кокутай из плоскости духовной, теоретической в плоскость сугубо конкретного государственного строительства. Идеологи и архитекторы “новой структуры” во главе с принцем Коноэ предполагали, что в ее состав органически вольется вся японская нация и что в этом случае станут ненужными политические партии, профсоюзы, общественные организации, экономические и торговые объединения различных типов. Практическим механизмом “новой структуры” должны были стать “ассоциации помощи трону”, призванные осуществлять “служение трону” “через производство”, “через торговлю”, “через медицину”, “через охрану порядка” и даже “через литературу”. Однако на практике процесс создания “новой структуры” оказался под жестким контролем военных и репрессивного полицейского аппарата, которые стремились лишь к своему полному господству в структурах исполнительной власти с практическим сведением на нет власти законодательной и судебной. Судебная система, особенно в условиях войны, практически потеряла даже видимость самостоятельности и объективности, политические партии, большинство профсоюзов и общественных организаций в “добровольно-принудительном” порядке объявило о “самороспуске”, и только парламент продолжал свою работу. Поражение Японии во Второй мировой войне свелось поэтому не только к разгрому японской армии. Рухнула вся система государства мэйдзийского образца с учетом последующих новаций и “достроек”. Первое в обозримой истории Японии военно-политическое поражение стало не меньшим рубежом, чем “реставрация Мэйдзи”. Необходимость кардинальных реформ во всех сферах общественной и политической жизни была очевидна. Только теперь эти реформы проводились не японской правящей элитой, а страной-победителыш- цей, чьи принципы и ценности были несовместимы с традиционно японскими.
§ 3. Послевоенные реформы и принятие новой конституции
Япония впервые переживала оккупацию. Японская правящая элита впервые утратила контроль над происходящим в стране. Японский народ (в самом широком смысле этого слова) впервые приобщился к западным, “общечеловеческим ценностям” из первых рук, а не из рук собственной элиты. Политическая элита старой Японии была уничтожена — физически и морально — практически в полном составе. Только несколько старых “западников”, вроде первых послевоенных премьеров Сидэхара и Ёсида, оказались на виду у оккупационной администрации. Бесспорно, их роль в политическом развитии страны была велика, но не следует забывать, что Япония все же была оккупирована, а генерал Дуглас Макартур оказался исключительно способным администратором. И как бы ни оценивать послевоенные демократические реформы, прежде всего те, которые относились к властным структурам и системе разделения властей, это были реформы, принятые в условиях оккупаций и по воле и указанию оккупационного режима.
В отечественной литературе последних лет все чаще встречаются утверждения о том, что, с одной стороны, Япония к 1945 г. имела богатую демократическую традицию, насчитывавшую едва ли не много столетий, и поэтому сама была готова к органичному принятию реформ, а с другой — что ей “бесспорно, повезло с оккупантами”[342]. Как ни относиться к политическим и правовым последствиям американской оккупации, но все же она была резким сторонним вмешательством в процесс естественного политического развития страны и не учитывала национальных традиций и специфики. Присущие социальной и политической жизни США принципы и ценности находятся в противоречии с тотальной Традицией, а для Японии были несвойственны такие начала, как индивидуализм, мораль “торгового строя”, приоритет интересов личности над интересами коллектива, замена “человеческих отношений” (нингэн канкэй — одно из важнейших понятий японской социальной психологии) на отношения контрактные. Разумеется, правовые и политические реформы были необходимы и неизбежны даже в том случае, если бы страны-победительницы
приняли японские условия капитуляции и сохранилась бы преем ственность политической власти при наличии в стране некоторого количества оккупационных войск. Иными словами, проблема была не в сути реформ, а в формах и методах их проведения.
Реформы начались уже буквально в первые дни оккупации, но начались они с сугубо административных мер, зачастую популистского характера. По условиям капитуляции были ликвидированы военное и морское министерство, началась демобилизация армии и флота, прошла первая волна арестов военных преступников и чисток административного аппарата. Были разрешены все ранее запрещенные политические партии и организации (прежде всего Коммунистическая партия), профсоюзы, освобождены из тюрьмы оппозиционные деятели, сняты цензурные запреты на выход оппозиционных изданий и официально разрешена (впервые за всю историю Японии) открытая критика (в том числе в печати и по радио) святая святых — императорского дома и всей императорской системы. Был распущен избранный еще перед войной, но продолжавший “заседать” парламент и объявлены новые выборы. Наконец, было объявлено о создании комиссии по пересмотру конституции, которую на первых порах возглавил все тот же принц Коноэ. Однако даже его репутация “либерала” и проамериканские настроения в последние месяцы жизни никого не обманули — сначала его отстранили от этой работы, а потом Макартур отдал приказ о его аресте и привлечении к суду (накануне ареста он покончил с собой). Стало ясно, что пересмотром дело не ограничится — и в штабе оккупационной армии началась работа над подготовкой совершенно нового Основного закона.
Принятая в 1946 г. и вступившая в действие в 1947 г. Конституция Японии (действующая и по сей день) — центр политнко- прапопых реформ послевоенных лет и морально-юридическая основа всего бытования японского государства на протяжении почти уже полувека. По существу только благодаря ей впервые в истории страны была не только записана “на бумаге”, но и гарантирована и обеспечена на практике действенная и дееспособная система разделения трех ветвей власти. Конечно, в ее основу лег и весь политический и правовой опыт Японии после “реставрации Мэйдзи” — это этапы одного и того же исторического процесса, хотя в то же время и результат не эволюционного, а достаточно революционного ускорения. Поэтому на рассмотрении ее теоретических положений и их практического применения и будет основан наш дальнейший анализ.
Японские “крайне правые” до сих пор называют конституцию 1947 г. “писаниной двух евреев из штаба оккупационной армии”, а просто “правые” ведут многолетнюю борьбу за пересмотр отдельных ее статей, прежде всего, конечно, сакраментальной девятой статьи, содержание которой .будет не лишним напомнить: “...Японский народ на вечные времена отказывается от войны как суверенного права нации... Никогда впредь не будут создаваться сухопутные, морские и военно-воздушные силы, равно как и другие средства войны. Право на ведение государством войны не признается”[343]. Статья составляет особую главу “Отказ от войны”, следующую непосредственно за первой главой “Император” (кстати, это единственная глава, состоящая всего из одной статьи, что, без сомнения, подчеркивает ее особую важность). Статья об отказе от войны, не имеющая себе аналогов в мировой конституционной практике, получила поистине всемирную известность, и зачеркнуть ее не могли никакие пропагандистские усилия. Но стоит вспомнить и слова бывшего премьер- министра Японии Киси (министр в правительстве Тодзио в 1941 — 1944 гг., военный преступник и заключенный тюрьмы Су- гамо в 1945—1952 гг., премьер-министр в 1957—1960 гг.), сказанные им уже в 1971 г.: “В своей политической карьере я сделал ставку на пересмотр Конституции Японии”[344]. Этой же точки зрения придерживаются и такие видные политики современности, как Я. Накасонэ и И. Одзава.
Из всех политических реформ, закрепленных в Конституции 1947 г., наибольшие, если не собственно политические, то моральные и духовные последствия имели положения главы I — “Император”. Уничтожить императорскую власть вообще, заменив монархию республикой, или низложить императора, заменив его одним из братьев или малолетним наследным принцем, а также предать императора суду как военного преступника не удалось. С такими мерами не согласился бы никто из японских политиков, даже наиболее проамерикански или радикально-демократически настроенных (кроме коммунистов). Но Конституция официально полностью лишила императора какой бы то ни было реальной власти, отведя ему лишь чисто декоративную роль “символа государства и единства народа” (ст. 1). Эта же статья закрепила суверенную власть за японским народом. За императором был оставлен ряд достаточно важных политических функций, но в их осуществлении он был полностью лишен какой бы то ни было самостоятельности. Так, он назначает премьер-министра — но по представлению парламента, назначает Главного судью Верховного суда — но по представлению кабинета (ст. 6), созывает парламент, распускает палату представителей и т.д. — но делает все это “по совету и с одобрения кабинета” (ст. 7). Ст. 3 уточняет: “Все действия Императора, относящиеся к делам государства, могут быть предприняты не иначе как с совета и одобрения Кабинета, и Кабинет несет за них ответственность”. Император Сева давно уже не обладал реальной политической властью, однако его вмешательство в политику в некоторые драматические моменты японской истории подтверждает, что он не был безгласной и беспомощной марионеткой в руках военно-бюрократических кругов и структур исполнительной власти (к таким примерам надо отнести прежде всего инициативу в назначении адмирала Ёнаи премьер-министром в январе 1940 г. во многом вопреки воле милитаристов, а также волевое решение о немедленной и безоговорочной капитуляции Японии в августе 1945 г.). Теперь императору — при сохранении большей части внешних почестей — отводилась сугубо условная роль.
Император формально остался первосвященником синто, но религия сначала была законодательно отделена от государства (ст. 20), а затем оккупационные власти начали настоящий поход против синто, открыто называя его “реакционной”, “милитаристской” религией. Пропагандистская деятельность оккупационных войск вообще была ориентирована на дискредитацию и постепенное изживание традиционных японских ценностей, в чем их поддерживали, как ни странно, не столько представители новой правящей элиты (в основном имевшие довоенное политическое прошлое), сколько левые радикалы из числа научной и творческой интеллигенции. Именно они требовали отрешения императора от престола, а затем и замены “устаревшей” монархии республикой, а писатель-коммунист Нома Хироси даже предлохшл заменить “реакционный” японский язык английским. Однако правящая элита и прежде всего премьер-министр Ёсида, находившийся на этом посту в 1946—1954 гг. (с небольшим перерывом), понимали необходимость хотя бы частичной опоры на традиционные ценности для усиления своей власти. Он считал, что американцы пришли и уйдут, а он и его окружение должны остаться у власти и сохраниться в памяти народа как благодетели, а не как коллаборационисты.
Главными положениями новой Конституции, помимо решения вопроса о судьбе императора и отказа от войны, стали гарантии обеспечения основных демократических прав и свобод и .создание всеобъемлющего и дееспособного — впервые в истории
Японии — механизма разделения властей. “Права и обязанности народа” (гл. 3) мало чем отличаются от аналогичных положений в конституциях большинства европейских стран или США и не являются чем-то оригинальным, но для Японии многие из этих положений были принципиально новыми и потому важными. Так, несмотря на сохранение монархии, было записано, что “пэрство и прочие аристократические институты не признаются” (ст. 14). Некоторые статьи, кажущиеся сегодня достаточно “экзотическими”, отражали реалии предвоенной Японии, с которыми предстояло покончить навсегда: отныне японцам были гарантированы право подачи мирных петиций по политическим вопросам (ст. 16), свобода научной деятельности (ст. 23), равенство прав мужа и жены (ст. 24); одновременно были запрещены “рабство в какой- либо форме” (ст. 18) и “применение публичными должностными лицами пыток и жестоких наказаний” (ст. 36). Исключительно важными были статьи о гарантиях прав граждан во время ареста, следствия и судебного разбирательства.
В основу новой системы разделения властей был в целом положен американский принцип “сдержек и противовесов”. Необходимо было покончить с диктатом исполнительной власти и с полной зависимостью от нее власти судебной. Поэтому еще до принятия конституции по стране прошли массовые чистки государственного аппарата, коснувшиеся прежде всего органов управления, полиции, суда и прокуратуры. Нужно было постепенно формировать новый государственный аппарат, который претворил бы конституцию в жизнь. Отмечу, что в первые послевоенные годы в структуры власти вошло немало левых радикалов, что, в свою очередь, вызвало пресловутые “чистки красных” несколько лет спустя, особенно в годы войны в Корее.
Символично, что в Конституции глава “Парламент” предшествовала главе “Кабинет” — в соответствии с общепринятым порядком перечисления ветвей власти. Парламент был провозглашен “высшим органом государственной власти иединствен- н ы м (разрядка авт. — В.М.) законодательным органом государства” (ст. 41). Автор монографии “Политическая власть в Японии” А.А. Макаров справедливо отмечал, что в конституциях большинства развитых капиталистических стран “как правило, отсутствует прямое признание этого представительного учреждения в качестве верховного органа государственной власти”[345]. Парламент и кабинет министров получили равные права в отношении законодательной инициативы, кроме вопроса о бюджете, разработка проекта которого является исключительной прерогативой кабинета.
Система “сдержек и противовесов” ясно видна в характере взаимоотношений правительства и парламента как высших органов двух ветвей власти — кстати, правительство “высшим органом” исполнительной власти в тексте Конституции прямо не называется, сказано лишь: “Исполнительная власть осуществляется Кабинетом” (ст. 65). С одной стороны, “премьер-министр выдвигается резолюцией Парламента из числа членов Парламента”, т.е. главой исполнительной власти автоматически становится лидер большинства (партии или коалиции) в высшем законодательном органе (ст. 67). В Конституции также сказано, что “Кабинет при осуществлении исполнительной власти несет коллективную ответственность перед Парламентом” (ст. 66) — важнейшая новация по сравнению с законодательством эпохи Мэйдзи, когда вся вертикаль исполнительной власти подчинялась и несла ответственность перед императором.
В то же время исполнительная и даже судебная власть получили по Конституции достаточно действенное средство контроля над парламентом. Кабинет наделен правом решать вопрос о роспуске и созыве палаты представителей, играющей главную роль в работе парламента (ст. 54); “Кабинет может принимать решения о созыве чрезвычайных сессий Парламента” (ст. 53); в случае вынесения вотума недоверия правительству кабинет (т.е. фактически премьер-министр) может распустить палату представителей и назначить новые выборы, если примет решение не уходить в отставку (ст. 69). Поэтому история политической власти в послевоенной Японии — это история борьбы партий за доминирование как в законодательной, так и в исполнительной власти, потому что только в этом случае возможно реальное использование властью всех предоставляемых ей полномочий. Находившаяся бессменно у власти в течение 38 лет Либерально-демократическая партия (ЛДП) не имела в парламенте большинства в 2/3 от общего числа членов обеих палат, необходимого для принятия поправок к Конституции (ст. 96), а поэтому не могла, например, отменить ст. 9, но практически всегда она имела то большинство, которое было необходимо для монопольного и всеобъемлющего управления страной. Таким образом, Конституция 1947 г. создала все необходимые условия для того, чтобы парламент и правительство, а вслед за ними и все прочие органы законодательной и исполнительной власти на соответствующих уровнях превратились по сути в единую устойчивую, динамическую и работоспособную систему, исключающую верховенство или преобладание одной из ветвей власти. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и личный фактор — т.е. нахождение во главе законодательной и исполнительной ветвей власти “сильных личностей”, которые нередко не ладили друг с другом (достаточно вспомнить премьер-министров Киси и Танака), но в целом на протяжении вот уже почти полувека действия Конституции 1947 г. закрепленная в ней система разделения властей успешно действует, соответствуя политическим реалиям.
Однако не следует думать, что практика разделения властей в Японии слепо копирует США или Западную Европу. Скроенные на американский манер законы пришлось выполнять все-таки японцам, политикам и государственным служащим, имевшим довоенный опыт работы или, по крайней мере, полностью духовно и профессионально сложившимся в довоенной Японии. Несмотря на все реформы, многие механизмы власти, прежде всего неофициальные, сохранились и до наших дней. Прежде всего это относится к коллегиальности и своего рода “келейности” принятия решений, столь распространенных, например, среди руководителей фракции ЛДП[346] (многие из которых по существу, скорее, были самостоятельными политическими партиями и только формально поддерживали внутрипартийное единство). Решения по важнейшим вопросам, например о том, кто будет новым премьер-министром, принимались, как правило, в узком кругу высшей политической элиты, так сказать, без протокола, в уютном кабинете ресторана в традиционно японском стиле и на обсуждение сначала парламентской фракции ЛДП, а затем и всего парламента выносилась уже готовая единственная кандидатура, к поддержке котр- рой обязывали как партийная дисциплина, так и традиционная японская система межличностных отношений по принципу “старший—младший” (“оябун-кобун”). После Второй мировой войны были упразднены такие органы, как Тайный совет или конференция “старших советников” (дзюсин) из числа бывших премьер-министров и высшей аристократии, но их функции перешли к высшему слою парламентской и партийной политической элиты. Можно предположить, что именно традиционное стремление разрешать все драматические вопросы “среди своих”, “не вынося сор из избы”, и удерхсивали ЛДП от раскола на протяжении последнего десятилетия, когда расхождения фракций внутри партии стали особенно серьезными. Но наступил момент, когда это стало более невозможным.
С вопросом о взаимоотношениях парламента и правительства и шире — законодательной и исполнительной власти — в рамках системы разделения властей связан и вопрос о бюрократии, традиционно игравшей важнейшую роль в структурах власти. На вершине бюрократической пирамиды стоит кабинет, хотя его члены далеко не всегда являются бюрократами в строгом смысле слова. В довоенной Японии чиновник, продвигаясь по служебной лестнице, теоретически вполне мог дослужиться до высшего поста — поста министра и занимать этот пост в нескольких разных кабинетах. В основном это относилось к министерствам финансов, внутренних дел, иностранных дел, торговли и промышленности. В довоенных кабинетах наряду с военными (занимавшими, как уже говорилось, и сугубо гражданские должности) преобладали бюрократы. В послевоенной Японии пределом служебного продвижения чиновника стал фактически пост заместителя министра, который один и тот же человек может занимать при разных министрах и соответственно в разных кабинетах. Иными словами, действует связка “министр/политик—заместитель министра/профессионал-бюрократ”. Большинство послевоенных премьеров (“политиков”) до назначения на этот пост прошли школу многих министерских постов, зачастую “профессионально” не связанных друг с другом. Э. Сато был министром финансов, К. Танака — генеральным секретарем кабинета и министров финансов, М. Охира — министром иностранных дел и министром финансов, Я. Накасонэ — начальником Управления национальной обороны, министром торговли и промышленности, министром транспорта, Н. Такэсита — министром труда, генеральным секретарем кабинета и министром финансов, К. Миядзава — министром иностранных дел и министром финансов. “Политическая”, а не “профессиональная” ориентация большинства представителей правящей элиты подчеркивается еще и тем, что, например, некоторые из премьер-министров до назначения на эту должность занимали также пост генерального секретаря ЛДП (в отличие от председателя партии, совмещающего этот пост с постом премьера, должность генерального секретаря сугубо аппаратная) — в частности такие “сильные” политики, как Н. Киси и Я. Накасонэ.
Вопрос о японской бюрократии стоит на периферии нашего анализа, однако полностью обойти его нельзя. Дееспособность политической власти, прежде всего исполнительной, базируется именно на относительном постоянстве бюрократических кадров, потому что для японских правительств характерны частые кадровые перестановки, равно как и формирование новых кабинетов, даже при неизменности премьер-министра (первый и второй кабинеты Киси, первый, второй и третий кабинет Э. Сато и т.д.).
Как писала еще тридцать пять лет назад одна из влиятельнейших японских газет “Ёмиури”: “Не успевают еще министры ознакомиться со своими обязанностями и делами министерств, как им приходится покидать свой пост и уступать место другим, единственное право которых на этот пост состоит в их фракционной принадлежности. Уже сама частота этих перемен в составе кабинета исключает возможность появления какого-либо доверия общественности и самих чиновников к тем, кто несет ответственность за государственные дела”[347]. Неудивительно, что в этом случае политики и бюрократы как бы занимают разные “ниши” внутри одной и той же системы, а их деятельность определяется одними и теми хlt;е законами.
Разумеется, в Японии чрезвычайно сильна и “бюрократия” в привычном нам негативном смысле этого слова. Японские политики и ученые не раз высказывали недовольство (как правило, вполне оправданное) громоздкостью и излишней перегруженностью государственного аппарата, безответственностью многих чиновников, медленностью прохождения решения “по инстанциям” и, конечно, коррупцией, которой, впрочем, в равной мере подвержены и “профессионалы”, и “политики”, и партийные функционеры вроде “серого кардинала” ЛДП С. Канэмару, не занимавшего никаких государственных постов, но бывшего в качестве заместителя председателя ЛДП одним из влиятельнейших лидеров партии. Громоздкость государственного аппарата — во многих отношениях пережиток прошлого, когда исполнительная власть правила страной фактически единолично. После войны ситуация переменилась и исполнительная власть лишилась многих своих полномочий.
Говоря о традиционных принципах механизма действия государственной власти в Японии, которые сохраняются до сих пор, необходимо сказать о “семейственности”, проявляющейся в политической жизни этой страны гораздо значительнее, чем, скажем, в Европе. Передача “по наследству” — от отца к сыну — места в парламенте и избирательного округа стала обыкновением для влиятельных политических деятелей, уходящих на покой. Н. Киси и Э. Сато, занимавшие в разное время пост главы правительства, были родными братьями, а влиятельный деятель ЛДП, министр иностранных дел в нескольких кабинетах С. Абэ был зятем Киси. Небольшую консервативную партию Новый либеральный клуб, отколовшуюся от ЛДП, возглавлял сын лидера одной из крупнейших фракций ЛДП И. Коно — Коно Ёхэй. Столь же тесные семейные узы связывают многих “политиков” и “бюрократов” и с миром “большого бизнеса”. Подобная практика была характерной для Японии, начиная с “реставрации Мэйдзи”, и благополучно сохраняется до сих пор, хотя иногда проявляется в довольно своеобразной форме. Так, премьер-министр М. Хосо- кава, пришедший к власти в 1993 г. после раскола ЛДП и поражения “основной” ЛДП на выборах, приходится внуком уже неоднократно упоминавшемуся принцу Коноэ, но, в отличие от своего деда-традиционалиста, Хосокава попытался выступить в роли “крутого” реформатора и бросить вызов коррупции и келейности принятия решений. Неудивительно, что его коалиционный кабинет оказался столь недолговечным.
Вопрос о том, кто же является реальной политической властью в Японии — чиновники или политики в правительстве и парламенте, неоднократно поднимался в последние десятилетия как в прессе, так и в исследовательской литературе. Государственные служащие, которым предписывается воздерживаться от участия в политической борьбе, разумеется, не могут полностью отказаться от нее. Более малочисленные “политики” опираются на армию “профессионалов”, в том числе и из аппарата своих министерств и ведомств, — например, в ходе избирательных кампаний или сессий парламента. Не министры и не депутаты готовят большинство законопроектов, а именно “профессионалы” из их аппарата, который количественно разрастается, в том числе и за счет этого. И в этом плане механизм функционирования законодательной и исполнительной власти практически ничем не отличается друг от друга. Более того, в меру своих сил и средств к использованию той же самой системы прибегали и оппозиционные партии.
Говоря о разделении властей в послевоенной Японии, необходимо особо остановиться на правах и обязанностях судебной власти. Если раньше ее формальным главой являлся все тот же император, а фактически она была придатком исполнительной власти, которая контролировала ее через министерство юстиции, то по Конституции 1947 г. судебная власть стала действительно независимой и равноправной с законодательной и исполнительной, хотя, может быть, и не равнозначной. Вся полнота судебной власти принадлежит Верховному суду (ст. 76), члены которого назначаются кабинетом (ст. 79). Однако “назначение судей Верховного суда подлежит пересмотру народом при проведении первых после данного назначения всеобщих выборов в Палату представителей и повторному пересмотру при проведении первых выборов в Палату представителей по прошествии десяти лет” (ст. 79). Если большинство избирателей высказывается за смещение того или иного судьи, он лишается этого поста.
Верховный суд является судом высшей инстанции, “полномочным решать вопрос о конституционности любого закона, приказа, предписания или другого официального акта” (ст. 81). Это дает судебной власти определенную возможность контролировать и парламент, и правительство, однако на практике три ветви власти выступают заодно и проводят по существу единую политику. Уже отмечалось, что Верховный суд практически бездействует при возбуждении дел по неугодным правящей элите вопросам — например, о конституционности существования “сил самообороны” или размещения на территории Японии военных баз США. Следует отметить и наличие в современной Японии так называемого “правонарушающего законодательства”, т.е. принятия законодательных актов, нарушающих положения Конституции, хотя в ее ст. 98 записано: “Настоящая Конституция является Верховным законом страны, и никакие законы, указы, рескрипты или другие государственные акты, противоречащие в целом или в части ее положениям, не имеют законной силы”. Эта практика только подтверждает сказанное выше о равномерном доминировании правящей элиты во всех трех ветвях власти. Во всех трех она правит и защищает свои интересы в равной мере — но в соответствии со спецификой. Одним из “секретов” японского законодательства является процветающий на практике “неформальный” подход к нему, что связано и с традиционным преобладанием “неписаных” норм этики и правовой и политической морали над “писаными”. Существующая уже много веков морально-этическая система “гири-ниндзё” (“долг” и “человеколюбие”, хотя русский перевод не передает всей глубины и многозначности смысла японских терминов) регулирует, особенно в части “гири”, отношения между вышестоящими и нижестоящими должностными лицами (предусматривая обоюдное чувство долга), между равными по социальному статусу, между политическими группировками.
Заданная Конституцией 1947 г. и окончательно сложившаяся к середине 50-х годов система политической власти в Японии успешно функционировала в течение четырех десятилетий, имея одним из своих важнейших центров ЛДП. Создание этой партии в 1955 г. стало закономерным итогом процесса постепенной консолидации основных консервативных сил — Либеральной партии и Демократической партии, сменявших друг друга у власти в течение послевоенного десятилетия с незначительным перерывом в 1947—1948 гг., когда страной правили коалиционные кабинеты Катаяма (лидер Социалистической партии) и Асида, в которых были представлены и левые силы. Создание ЛДП происходило с одобрения и фактически по воле “большого бизнеса”, представители которого считали, что для успешного руководства страной необходимо сконцентрировать силы в рамках одной партии, которая не оставила бы оппозиционным силам никаких надежд даже на участие в правительстве. Поэтому ЛДП с самого начала разделилась на несколько фракций, главные из которых можно было рассматривать фактически как самостоятельные партии — в том числе по количеству депутатов в парламенте и масштабам влияния. Некоторые аналитики называли такую систему “полуторапартийной”, поскольку сменявшие друг друга премьер-министры от ЛДП возглавляли зачастую враждовавшие фракции, но в то же время поддерживали организационное единство партии и выступали единым фронтом против других оппозиционных сил.
Однако во второй половине 80-х годов в партии стали явственно нарастать кризисные явления, которые в известной мере не могли не отразиться и на стабильности институтов власти. Крупные скандалы, связанные с получением лидерами ЛДП незаконных “политических пожертвований”, переросших в тривиальные взятки, вынудили уйти в отставку премьеров Такэсита и У но, а затем и уже упоминавшегося “серого кардинала” ЛДП Канэмару. Более молодое поколение партийных лидеров (И. Одзава, К. Обути и др.) восстали против “стариков” — Накасонэ, Такэсита, Мияд- зава, — требуя “омоложения” и “очищения” партийного руководства. В конечном итоге произошел раскол партии и образование нескольких новых, достаточно шатких и временных объединений. Выборы 1993 г. привели к поражению “старой” (или “основной”) ЛДП, впервые за всю историю своего существования оказавшейся в оппозиции.
Коалиционные правительства М. Хосокава и его преемника И. Хата оказались недолговечными и неустойчивыми из-за отсутствия в парламенте уверенного большинства, которым неизменно располагала ЛДП. Но для последней уход в оппозицию во многом оказался спасительным. Партия, вне всякого сомнения, исчерпала в своем прежнем качестве “запас прочности”, переживала тяжелый кризис и нуждалась в реформах, в перегруппировке сил. Многие из членов новых кабинетов не имели никакого опыта административной работы и поэтому стали объектом постоянной жестокой критики со стороны ЛДП, прежде всего в парламенте. Неустойчивое равновесие сил в парламенте и кабинете, вызывающее постоянные трудности и даже кризисы, — серьезное испытание для политической власти, однако это не приводит к аналогичным нежелательным явлениям ни в государственном аппарате, по-прежнему в основном контролируемом “профессионалами”, ни тем более в экономике. В общем, нет реальных оснований “беспокоиться” за судьбу политической власти и системы разделения властей в Японии, гармоничность и динамичность которой позволяет ей успешно преодолевать все трудности.
Преодолев в 1993 г. потерю власти (притом, что она по-прежнему находилась в руках тех же либерал-демократов, недавно покинувших ее ряды), ЛДП вновь единолично овладела ею в 1996 г. Но это не было возвратом к прежнему положению вещей. Теперь, не располагая устойчивым большинством в палате представителей парламента, ЛДП вынуждена действовать с оглядкой на разнородную оппозицию.
За три года сменилось четыре коалиционных правительства. Первые два, уже упоминавшиеся М. Хосокава и Ц. Хата, находившиеся под фактическим контролем И. Одзава (все трое в прошлом влиятельные политики и функционеры ЛДП), оказались неустойчивыми без участия либерал-демократов, В итоге появилась ранее казавшаяся немыслимой коалиция ЛДП и СДПЯ, которая, как известно, была главной оппозиционной партией. Ради участия в правительстве социалисты пожертвовали всеми своими принципами, что в итоге привело их партию к сокрушительному поражению на последующих выборах в парламент.
Новые коалиционные правительства во главе с ЛДП в отличие от предшественников продемонстрировали пример открытой, готовой к компромиссам политике и сумели достигнуть определенной стабильности. Но слишком разные базовые позиции участников требовали реформирования правительства, и ЛДП начала активно готовиться к всеобщим выборам по новой избирательной системе.
Введение этой системы — одно из звеньев в цепи политических реформ, главная задача которых — утверждение норм так называемой чистой политики, свободной от коррупции, зависимости партий и политики от крупного бизнеса. Согласно новой системе, наряду с 300 одномандатными округами существует пропорциональное представительство по партийным спискам в 11 региональных блоках (200 мандатов, в 2000 г. сокращено до 180). Целью этой реформы было повышение значимости политических партий, перенесение центра тяжести в избирательных кампаниях с отдельных кандидатов на партии в целом, привлечение внимания электората к партийным программам. В целом эта система благоприятствует только крупным партиям, не оставляя практически места малым.
Перегруппировка сил на политической арене привела к созданию в 1994 г. второй по величине после ЛДП общенациональной консервативной оппозиционной Партии новых рубежей. Впервые после появления в 1955 г. ЛДП новая партия образовалась в результате объединения, а не размежевания. В нее вошли четыре партии и девять парламентских групп. Объединение оказалось нежизнеспособным и в 1998 г. самораспустилось. В результате появилась масса мелких организаций, самой крупной из которых стала Либеральная партия И. Одзава.
Этой ситуацией воспользовалась созданная накануне всеобщих выборов 1996 г. Демократическая партия Японии/Сенсацией это не стадо, так как нечто подобное ожидалось. Инициаторы создания новой партии поставили целью оформить широкий альянс “неоконсервативных и либеральных сил”. Костяк новой партии составили диссиденты из ЛДП и выходцы из СДПЯ. Она рассматривает себя как партию городского населения, а опора на горожан — верный путь для политической партии, которая рассчитывает на длительную перспективу и хочет действовать в соответствии с социально-экономической ситуацией, складывающейся в Японии в начале XXI в.
Используя раскол ПНР, демократическая партия предложила создать парламентский блок родственным оппозиционным силам. Несмотря на все противоречия в апреле 1998 г. появилась новая Демократическая партия Японии, ставшая самой большой оппозиционной силой в стране. Самое слабое место у ДПЯ — отсутствие единой, хорошо проработанной программы. Пока ее политика — “сборная солянка” взглядов лидеров вошедших в нее объединений. Двери ее открыты для всех политических сил, придерживающихся среднего пути и выступающих против ЛДП. Но опять же одни считают, что в настоящее время самое важное — коалиция с разнообразными силами и это даже важнее, чем установление своего единовластия. Другие решительно против установки на широкую коалицию и полагают, что необходимо укреплять структуру партии, превращать ее во вторую главную партию в будущей возможной двухпартийной системе.
В настоящее время ДПЯ — главная оппозиционная либерал- демократам сила. Нынешняя популярность этой партии во многом свидетельство не ее широкой народной поддержки, а временного ослабления позиций ЛДП из-за ее политических просчетов. Население в целом довольно достаточно высоким жизненным уровнем, разделяет консервативную идеологию, привержено демократическим принципам и доверяет правящей партии больше, чем другим, связывая только с нею успехи в стране и стабильность в обществе. Отдавая голоса оппозиции, избиратели твердо знают, что она ни в коем случае не только не придет к власти, но пока не составляет серьезную конкуренцию ЛДП. Таким протестным голосованием электорат побуждает либерал- демократов заняться решением внутриполитических и внутрипартийных проблем[348].
Наряду с укреплением позиций ДПЯ усиливается фрагментарность внутри правящей партии. Прежде всего, часть влиятельных политиков ЛДП не против достижения согласия с бывшими диссидентами, т.е. выступают за создание консервативно-консервативного блока, ибо все они либерал-демократы. Другие через межфракционные объединения пришли к созданию своих фракций. Однако анализ межфракционной структуры ЛДП и появление наиболее влиятельных политиков дают возможность говорить о том, что центростремительные силы в партии пока превалируют над центробежными. Межфракционный баланс по-прежнему играет главную роль при выдвижении и избрании председателя партии и соответственно премьер-министра. Однако зависимость личных действий партийных лидеров от фракционной принадлежности заметно уменьшается. В этих условиях возможна многовариантность внутрипартийного регулирования, включая ротацию руководства партии. Но, и это чрезвычайно важно, ЛДП все еще крупнейшая партия в стране, являющаяся ядром всей политической жизни.
Начиная с 1999 г., либерал-демократы не без серьезных трений формируют коалиционные правительства сначала с Либеральной партией И. Одзава, затем с присоединившейся Новой Комэйто и в настоящее время с этой Комэйто и Консервативной партией, которая появилась в апреле 2000 г. в результате раскола Либеральной партии, покинувшей правительственную коалицию. Безусловно, в этих коалициях ведущие позиции сохраняются за ЛДП. Но ей нужна поддержка партнеров (которые получают по одному портфелю в правительстве) для создания законодательной базы в целях проведения системных преобразований. Начиная с 1996 г. взят курс на проведение “шести больших реформ”: административной, бюджетной, экономической структуры, системы социального обеспечения, образования. Программа административной реформы, на проведении которой сосредоточено внимание всех последних премьер-министров, предусматривает разностороннее дерегулирование, определенную децентрализацию, реорганизацию правительственных органов и совершенствование методов их деятельности, продолжение приватизации и упорядочивания государственных предприятий.
Предусматривается, прежде всего, повышение роли закона в административной деятельности (и, соответственно, отказ от практики “административного руководства”) и отделение процесса выработки политики от ее практического осуществления. Прежде всего предполагается к 2010 г. сократить государственный аппарат на 25%. Этот план не вызывает особых разногласий у всех игроков на политической арене, но для его претворения необходимо проявить политическую волю: в противном случае все сведется лишь к очередной реорганизации. Одной из главных целей реформы является расширение функций премьер-министра в части проявления законодательной инициативы, что снизит значимость бюрократии в формировании политики и повысит роль политиков. Еще одна важная черта предполагаемой реформы — использование в государственном аппарате методов и стиля работы частного сектора, а также привлечение предпринимателей в качестве советников по вопросам экономики и финансов[349].
Движение Японии по пути совершенствования демократических институтов государственного управления, осуществление экономических реформ в целом предопределяет стабильность и предсказуемость общего направления развития страны на достаточно долгую перспективу. Однако в самое последнее время внутриполитическая ситуация характеризуется некоторой неустойчивостью, что определяется недовольством части населения вялым экономическим ростом, коррупционными скандалами, альянсом ЛДП с Новой Комэйто, за которой стоит неоднозначно воспринимаемая в обществе буддийская организация “Сока гаккай”, а также выступлением молодых членов правящей партии против засилья стариков. Много нареканий вызывают не всегда продуманные высказывания и действия премьер-министра Ё. Мори. Дело дошло до открытого выступления против него со стороны влиятельных политиков ЛДП и внесения на этом фоне оппозицией вотума недоверия кабинету министров, который преодолен с большим трудом.
На этом фоне правительство предприняло первые серьезные шаги по реорганизации в рамках реформы органов государственной власти (6 января 2001 Г. вместо 22 министерств и управления в стране осталось 11 и 1). Подобными мероприятия власть стремилась подправить чрезвычайно низкий рейтинг премьера и “сцементировать” расшатываемую внутренними противоречиями правящую партию. Однако сохраняются причины, вызвавшие вотум недоверия в ноябре прошлого года, и 5 марта оппозиция вновь повторила его (отклонен большинством голосов правящей коалиции — 271 из 480 мандатов в палате представителей парламента).
Главное, что волнует в настоящее время либерал-демократов — это предстоящие летом текущего года выборы в палату советников парламента. Неоднозначно воспринимаемая в обществе фигура премьер-министра может дать негативные результаты, поэтому, несмотря на преодоление вотума недоверия 5 марта, остался вопрос об отставке самого Ё. Мори. Он объявил 4 апреля о готовности сложить с себя полномочия председателя ЛДП и премьер- министра, отложив исполнение на конец апреля, когда на запланированном на 26 число внеочередном съезде ЛДП будет принято соответствующее решение.
Говоря о перспективах предстоящих летом выборов в палату советников, следует быть осторожным в вопросе о серьезном поражении ЛДП, поскольку оппозиция по-прежнему остается раздробленной, не способной серьезно консолидировать свои ряды. Кроме того, среди избирателей, как уже отмечалось, растет недоверие к политикам вообще.
В целом следует заметить, что в Японии сложился своеобразный внутриполитический механизм, который предполагает частую смену правительства и премьер-министров. (Срок пребывания на посту председателя партии самое большее четыре года (два срока) автоматически открывает путь к премьерскому креслу.) Широко распространена практика досрочного роспуска парламента (когда это выгодно правящей партии или коалиции), что позволяет в определенной степени манипулировать общественным мнением. Вместе с традиционно сильным влиянием государственного аппарата все это предопределяет преемственность курса как во внутри- так и во внешнеполитической деятельности, а потому фактор личности премьер-министра далеко не всегда является определяющим.
Таковы в общих чертах история и современное состояние системы разделения властей в Японии. Целиком привнесенная из-за границы в готовом виде, она долгое время воспринималась как нечто формально необходимое, но фактически ненужное и необязательное, и только после Второй мировой войны стала основой политической власти в стране. Япония реально не внесла ничего нового в теорию разделения властей, но обогатила его практику своей национальной спецификой. История действия (равно как и бездействия) системы разделения властей — это история политической власти Японии последних 125 лет. В настоящем кратком очерке автор постарался отразить основные моменты развития этой системы и реальные результаты ее действия. Некоторые аспекты вынужденно остались нераскрытыми, в частности история судебной системы как таковой (в которой разделение властей проявилось в наименьшей степени), а также деятельность местных органов власти, которые, согласно действующей Конституции, не являются частью общенационального государственного аппарата и должны рассматриваться отдельно.
Политический опыт современной Японии, густо “замешанный” на сочетании национального и интернационального, современного и традиционного, вне всякого сомнения заслуживает пристального изучения и критического осмысления, однако вряд ли пригоден для воспроизведения даже в основных своих чертах в странах с иной политической и духовной историей, с иными традициями и ценностями. Этот фактор необходимо учитывать при всех попытках проникнуть в секрет “японского чуда”, одной из основ которого является и система политической власти, основанная на разделении властей.