Карл Гуцков
Однако Гуцков был прежде всего романистом и драматургом. Его первым значительным прозаическим произведением был роман «Баллы, сомневающаяся»(Wally, die Zweiflerin, 1835), посвященный не только женской эмансипации, но и эмансипации плоти. Героиня произведения, которую сопоставляли с Лелией Ж. Санд и Люциндой Ф. Шлегеля, стремится разрешить возникшие перед ней религиозные и философские проблемы. Она умна, прекрасна и не желает жить по навязанным ей законам морали. Протест заводит ее в тупик, она кончает самоубийством.
Роман Гуцкова важен как заявление о несогласии с современным укладом общества. Все его следующие произведения в той или иной мере будут ставить на обсуждение неразрешенные общественные проблемы, а тенденциозность всегда будет присуща его творчеству.
С большей силой, чем в романистике, его талант проявился в драматургии. В историю литературы К. Гуцков вошел как автор драмы «Уриель Акоста»(Uriel Acosta, 1847), которой предшествовала новелла «Амстердамский саддукей» (Der Sadduzaer von Amsterdam, 1834). Оба произведения основаны на истории реального человека Габриэля д’Акосты, философа-иудея, жившего в Португалии в XVII в. В результате гонений он вынужден был перейти в христианство, а затем бежать с семьей в Амстердам. Там он снова вернулся к вере отцов. Это был человек свободного и смелого ума, поэтому религиозная догматика, особенно иудаистская, вызывала его самое резкое неприятие. В 1618 г. он опубликовал трактат «Тезисы против традиции», в 1624 г.
появилось его «Исследование традиций фарисеев». Иудеи дважды подвергали его жестоким преследованиям и отлучали от церкви, заставляя принести покаяние. В 1639 г. философ после унизительного публичного покаяния покончил жизнь самоубийством.Гуцков, стремясь достигнуть наибольшего сценического воздействия произведения, делает своего героя много моложе. Страстная нравственная борьба соединяется с не менее сильными любовными коллизиями. Следуя традиции Ф. Шиллера, Гуцков в центр конфликта ставит нравственную проблему, его главный герой Уриель Акоста становится носителем авторской концепции свободы личности, права на самостоятельное осмысление мира. Ближе всего к этому произведению Гуцкова «Дон Карлос» Шиллера, но у последнего любовная линия отдана дону Карлосу, а социально-нравственный конфликт основывается на убеждениях и борьбе маркиза Позы. Гуцков объединяет обе линии в судьбе Уриеля Акосты.
Сложность сюжета определяется тем, что любви Уриеля Акосты и Юдифи препятствует помолвка героини с богатым купцом и отказ Акосты подчиниться старейшинам иудейской общины, которая подвергает гонениям не только его самого, но и членов его семьи. Однако основной смысл произведения воплощен в его философском и нравственном конфликтах. Сама композиция как бы «разводит» сюжет и основной конфликт, ибо история любви Уриеля Акосты и Юдифи начинается в первом действии, а завершается трагически в пятом — их двойным самоубийством. Конфликт идей возникает во втором действии, когда де Сильва получает на отзыв книгу Уриеля Акосты, и фактически завершается в четвертом, когда выяснены несовместимость воззрений главного героя и еврейской общины. Гуцков был талантливым драматургом и понимал, что одни только дискуссии не могут привлечь внимания публики: ей необходима любовная интрига.
Конфликт драмы — это противостояние смелого разума и мертвой традиции, которую принимают на веру. Убеждения Акосты сложились под влиянием двух религий: иудаизма, который был верой его отцов, и христианства — с -ним он познакомился после того, как его семья была вынуждена принять крещение.
Но принудительное крещение не вызвало его неприязни к новой вере, напротив, расширило кругозор, убедило в том, что христианину открыто больше красоты и радостей мира, чем иудею. В первом действии он говорит своему другу де Сильве:Ich habe unser altes Lehrgebaude, Я разума лучами озарил
Das halb auf Schrift und halb auf Вероученья дряхлую постройку,
Tradition, Воздвигнутую на преданьях устных
Auf heil’gen und profanen Buchem И текстах книг священных и
wurzelt, мирских.
BeleuchtetmitderFackelderVemunft. Я понимал, что догмы вековые,
Мне не помогут истину открыть...
Акоста ищет истину, чужие мысли он не может принять только потому, что они освящены традицией. Смелый разум человека — вот основа его существования. Противником Уриеля Акосты выступает вся иудейская община во главе с раввинами, признаю-щими только то, что запечатлено в Торе и Талмуде — священных книгах иудеев. Самостоятельность поиска и мышления — это грех и преступление.
Видя в Акосте одного из новых вероотступников, опасных для традиции, против него выступает старейшина Бен-Акиба. Автор не случайно отмечает, что ему 90 лет: смелой и. мыслящей молодости противостоит отжившая свой век старость. В словах этого старца сконцентрирована власть догмы: Und was auch einer noch so Kluges
fand,
Es war nur Bliite eines friihem Keims. Das Neue nur ist droben! Hier war
alles
Schon einmal da — schon alles
dagewesen — Und fleiBig Talmud lesen —junger
Acher!
Schon dagewesen — alles dagewesen.
А нынешняя мудрость — это просто
Побеги на давно растущих ветках. На небе, да, там новое бывает.
А здесь все было, все уже бывало.
Талмуд, Талмуд читайте, юный
Ахер.
Бывало все, не раз уже бывало. «Ахер» значит иной. Ответ Акосты — это программа всех, кто способен мыслить самостоятельно, кто всегда иной по отношению к устоявшейся норме и тому, что лишено свободной мысли: Ein Acher bin ich selbst, ich bin der
andre,
Der ewig andre; denn im Anderstein
Liegt die Gewahr des ewigen
Entstehens.
Я — Ахер, я иной, всегда иной,
Но лишь в инакомыслии
бессмертном - Всеобщего развития залог.
Гуцков с самого начала своего журналистского пути был в оппозиции давно привычным и мертвым устоям как один из младо- германцев. Его Уриель Акоста полнее всего воплотил авторские убеждения. То, что он иудей и выступает против косности мышления своей общины, не является основным в произведении. Это форма конфликта необходима автору лишь для того, чтобы подчеркнуть различия, подчеркнуть непримиримость сторон.Главный герой Гуцкова привлекает не только неординарностью мышления: он смел, благороден, страстен в любви и в научном поиске, готов жертвовать собой во имя близких ему людей. Именно это последнее качество и заставляет его ради семьи отречься от своих воззрений, но, пережив все необходимые по ритуалу унижения, Акоста произносит фразу, приписываемую Га-
лилею: «Все-таки она вертится». Он не отказывается от своих убеждений, но, не видя выхода, убивает себя.
В драме есть еще два очень важных — каждый по-своему — персонажа. Это Барух Спиноза и де Сильва. Первый из них еще мальчик, он во многом наивен, пока не во всем разбирается, но это будущий философ, реальная личность, введенная в сюжет драматического произведения и участвующая в развитии вымышленного сюжета. Он очень близок Акосте, это его духовный наследник. Появление среди персонажей будущего философа еще раз подтверждает принципиальную непобедимость главного героя — искателя истины, поборника смелой мысли.
Де Сильва когда-то учил мыслить юного Акосту. Читая книгу бывшего ученика, данную ему на отзыв раввинами, он потрясен силой мысли автора, смелостью и верностью его суждений, но отступить от традиции де Сильва не в состоянии, он не борец, его роль ограничивается только пассивным восторгом мыслями своего ученика и сочувствием ему. Но именно де Сильва выносит приговор книге и ее автору, потому что Акоста отступил от традиции, хотя и понимает, что своим решением губит талантливого человека:
Und immerrief’s in mir: Unmoglich! ...нет, нельзя, недопустимо
Nein!
Du darfst den Irrenden an Priester nicht Заблудшего фанатикам предать
An sie den Schuler Platos nicht И погубить ученика Платона.
verraten.
Und geme hatt’ ich manches in die Сквозь горы заблуждений и ошибок
Thora,
In unsem Talmud eingezeichnet, was Глубокие проглядывают мысли,
Bei vielem Falschen, vielem Которым счастлив был бы я найти
Unbewiesenen В Талмуде или Торе
Ich Tiefgedachtes doch zu lesen подтвержденье, —
fand —
Doch da es dort nicht steht und ich Но подтвержденья не было.
И мнеgelobte,
Nach Talmud und der Thora ihn zu На* основании Торы и Талмуда
richten,
So schrieb ich nur dies eine Wort am Пришлось в конце, как вывод,
Ende написать
Des ganzen Buchs: Der Autor ist kein Три кратких слова: он не иудей.
^и<^е* {Перевод Э. Липецкой)
Именно суждение де Сильвы становится главным обвинением против Уриеля Акосты и решает его судьбу. Только после само-убийства ученого и Юдифи де Сильва находит в себе силы сказать, что все они — не только раввины, но и все члены иудейской общины, и сам он — убийцы, все виновны в гибели лучших людей общины. Де Сильве отведена роль человека, провозглашающего в финале необходимость свободы мысли и свободы вероисповедания.
Де Сильва — образ огромной обобщающей силы. Он обаятелен, умен, образован, способен ценить ум и образованность другого, но лишен главного — смелости, способности отстаивать новое. А это то свойство, которое в истории науки и в истории общества ведет к преступлениям. Сильва потрясен двойным самоубийством, но не будь его заключения на книгу Уриеля Акосты, остались бы живы и ученый, и прекрасная Юдифь. В истории общества и науки де сильвы играли не раз страшную роль.
Финал драмы утверждает торжество разума над предрассудками и мертвыми традициями, но он трагичен, ибо главный носи-тель гуманистического начала выбирает смерть в том обществе, где гуманности нет места.
К числу наиболее удачных драматических произведений К. Тучкова принадлежит «Прообраз Тартюфа»(Das Urbild des Tartuffe, 1844), где одним из действующих лиц является Мольер, который вынужден отстаивать свое право писать правду о современности. Комедия воспроизводит ту эпоху, когда появился субъект, с которого был списан Тартюф, сам же этот персонаж осознает свое комическое и одновременно зловещее положение в мире.
Последним значительным произведением Гуцкова был роман «Рыцари духа» (Die Ritter vom Geiste, 1850—1852). Девятитомное произведение писателя стало его духовным завещанием, воплотило в себе ту мечту о торжестве высокой духовности, которая не могла быть реализована в реальности.
Однако в истории литературы К. Гуцков остался прежде всего как автор драмы «Уриель Акоста», где дискуссии о свободе духа были противопоставлены торжеству мертвой догмы.