Уолт Уитмен

Большое влияние на формирование взглядов Уитмена оказали революционные выступления в Европе в 1848 г. Тема свободы лич-ности постоянна в его поэзии. Как журналист и поэт он выступал против расизма, защищал ремесленников и фермеров. Его интересовали идеи Фурье, но он часто довольно резко критиковал европейских последователей этого социалиста-утописта. Из американских мыслителей ему был близок Эмерсон с его идеей внутреннего духовного развития личности, что в середине века стало особенно популярно, ибо американская мечта о всеобщем социальном равенстве явно не выдерживала критики. Однако отношение Уитмена к идеям Эмерсона было неоднозначным, как и к их автору.

Трансцендентализм Эмерсона предполагал, что у человека есть «сверхдуша», которая более значительна, чем божественное начало и даже вся Вселенная. Человек должен открыть в себе эту «сверхдушу», она связана с нравственным началом и выше всех религий. Уитмен, которому приходилось слышать лекции Эмерсона, в своих стихах постоянно обращался к своей душе (soul) и духу (spirit), видя в них советчиков. Бунт против догматизма кальвинистов и унитаристов также был близок поэту, выросшему вне всяких школьных нормативов. Однако уравнивание в «правах» духа и плоти, прославление физиологических наслаждений шокировали Эмерсона, но вполне вписывались в миросозерцание Уитмена.

В статье «Книги Эмерсона (их теневые стороны)» Уитмен так определял задачи, стоявшие перед его родиной: «Штатам нужны превосходные деловые и социальные связи, отличные фермеры, моряки, мастеровые, клерки, превосходные отцы и матери.

Поэт видел, чем является современный человек. В «Демократических далях» он писал: «...при беспримерном материальном прогрессе общество в Штатах искалечено, развращено, полно грубых суеверий и гнило. Таковы политики, таковы и частные лица. Во всех наших начинаниях совершенно отсутствует или недоразвит и серьезно ослаблен важнейший коренной элемент всякой личности и всякого государства — совесть. Никогда еще сердца не были так опустошены, как теперь, здесь у нас, в Соединенных Штатах» . Развитие личности, воззвание к ее совести, по мнению Уитмена, — долг поэта. Идея «сверхдуши», открытие ее в каждом человеке — его непременная задача.

В поэзию Уитмен вошел сразу как зрелый мастер, опубликовав в 1850 г. стихотворение-реквием, посвященное революционерам Европы, погибшим в 1848 г. Он выпустил всего один сборник стихов, который назвал «Листья травы» (Leaves of grass). В каждом издании сборник пополнялся новыми разделами и новыми произведениями внутри старых частей. Появлению сборника предшествовали отдельные фрагменты стихов, которые остались в рукописи. Они связаны с содержанием и формой «Листьев травы».

Учителями Уитмена в Америке можно считать У.

Вместе с тем Уитмен неповторим как в своей проблематике, так и в поэтике. А. М. Зверев писал о его методе: «Уитмен коренным образом перестраивает поэтическую систему романтизма, вводя свободный стих, ритмы, передающие движение самой жизни, “каталоги”, бесконечно расширяющие поле общения автор-ского “я” и действительности путем освоения множества ее феноменов, традиционно считавшихся далекими от мира поэзии. Он стремился выработать такую поэтику, которая позволила бы дать поистине панорамный образ времени и страны, вместе с тем органично донося владеющее автором чувство кровной связи со всеми проявлениями жизни» . К. И. Чуковский называл «каталоги» Уитмена (т. е. перечисления реалий без комментария) «вдохновенными», и это совершенно верно, ибо иначе они не вызывали бы столь сильного отклика в душе читателя. Иначе говоря, поэзия Уитмена связана как с романтической, так и с реалистической системой отражения мира, что в целом характерно для литературы середины XIX в. Вместе с тем следует отметить, что в Уитмене увидели своего предтечу поэты XX в., среди них были Э.Верхарн и К. Сэндберг. Именно они сумели оценить этого опередившего свое время мечтателя.

Биографы, как отмечал в указанной работе А. М. Зверев, писали о том, что в 1848 г. в Новом Орлеане, работая в местной газете, У. Уитмен пережил какое-то сильнейшее духовное потрясение, которое отложило отпечаток на все им написанное. И после этого он стал творить. Необъясним был переворот, произошедший в его жизни: из среднего по способностям журналиста и создателя посредственной прозы он превратился в оригинального поэта.

Уитмен хорошо знал свою страну и ее жителей, к каким бы национальностям они ни принадлежали, потому что по роду своих занятий ему приходилось менять места жительства и странствовать. Он был склонен к созерцательности: биографы отмечали, что он мог часами лежать, устремив взгляд в небо. Даже в море ему нравилось не плавать, а лежать на волнах и тоже смотреть на небо. Космизм его лирики рождался еще и потому, что его становление как личности совпало с бурным развитием астрономии, которой он увлекался: в 1840—1850-х гг. в Америке были открыты обсерватории в Цинциннати и Филадельфии.

Необычны не только проблематика и поэтика сборника Уитмена «Листья травы», но и само название: говорим ли мы о листьях травы? Трава существует для нас как нечто неразделимо целое, и вдруг — ее листья. Разгадка, очевидно, в том, что поэт умел видеть не только объединения людей, но и каждого отдельного человека. Именно об этом его первое стихотворение «Одного я пою»(One’s- Self I sing), которым он открывал каждое новое название сборника:

One’s-Self I sing — a simple, separate Person;

Yet utter the word Democratic, the word en masse.

(Курсив автора. — Г.Х. и Ю. С.)

Одного я пою, всякую простую отдельную личность,

И все же Демократическое слово твержу, слово «еп masse» .

(Перевод К. Чуковского)

Уже в двух первых строках отражено жизненное кредо автора. Он слагает свои стихи о каждом отдельном (simple — простой, скромный, простодушный, незнатный, рядовой) человеке, ибо каждый неповторим, каждый, как лист травы. И вместе с тем он поет о Демократии и потому слово en masse (все вместе, в массе) дает на французском языке и выделяет курсивом. Уитмен не мыслит существование отдельного человека вне общества, но общества демократического. Здесь обыгрывается второй образ заголовка — трава как нераздельно целое и вместе с тем равное: попробуйте найти различие между кустиками травы или между ее листьями, если использовать образ Уитмена.

В этом же стихотворении есть и присущее Уитмену убеждение в том, что не только душа человека, но и его тело в равной степени достойно стать предметом поэзии:

Of Physiology from top to toe I sing;

Not physiognomy alone, nor brain alone, is worthy for the muse

- I say the Form complete is worthier far;

The Female equally with the male I sing.

Физиологию с головы и до пят я пою,

Не только лицо человеческое и не только рассудок достойны

Музы, но все Тело еще более достойно ее,

Женское наравне с мужским я пою.

Последняя строфа передает космизм мировосприятия поэта, когда все чувства и мысли гиперболизируются, когда возникает постоянно присутствующий в его стихах образ Человека Новых Времен. При этом поэт ощущает в самом себе биение пульса всех изображаемых им жизней:

Of Life immense in passion, pulse, and power,

Cheerful — for freest action form’d, under the laws divine,

The Modem Man I sing.

Жизнь, безмерную в страсти, в биении, в силе,

Радостную, созданную чудесным законом для самых свободных деяний, Человека Новых Времен я пою.

Это стихотворение, как и поэма «Песня о себе»(Walt Whitman — так назвал ее сам поэт), входят в раздел «Посвящение» (Inscriptions) и имеют концептуально важное значение. Поэма бессюжетная и представляет собой размышление о себе и о мире. Первая часть выражает мысли о единстве поэта со всем миром:

I celebrate myself;

And what I assume you shall assume;

For every atom belonging to me, as good belongs to you.

Я славлю себя и воспеваю себя,

И что я принимаю, то примите вы,

Ибо каждый атом, принадлежащий мне, принадлежит вам.

Первая строка перевода несколько усиливает славословие самому себе, ибо Уитмен дал только один глагол celebrate, имеющий значения «воспевать», «прославлять» или устаревшее — «провозглашать».

I loafe and invite my Soul;

I lean and loafe at my ease, observing a spear of summer grass.

Я, праздный бродяга, зову мою душу,

Я слоняюсь без всякого дела и, лениво нагнувшись, разглядываю летнюю

травинку.

Снова возникает мотив листа травы (spear of... grass), что очень важно для поэтики и мировоззрения Уитмена. Именно внимание к каждому острому листику травы дает ему возможность почувствовать свою связь с природой, увидеть себя рожденным этой почвой и дышащим этим воздухом. Он может услышать и почувствовать весь мир как самого себя. В части шестой опять возникает мотив травы, но уже в ином философском ракурсе:

A child said, What is the grass? fetching it to me with full hands;

How could I answer the child? I do not know what it is, any more than he.

I guess it must be the flag of my disposition, out of hopeful green stuff woven. Or I guess it is the handkerchief of the Lord (...)

Or I guess the grass is itself a child, the produced babe of the vegetation.

Or I guess it is a uniform hieroglyphic;

And it means, Sprouting alike in broad zones and nacrow zones,

Growing among black folks as among white;

Kanuck, Tuckahoe, Congressman, Cuff, I give them the same I receive them the same.

Ребенок сказал: «Что такое трава?» (курсив автора. — Г.X. и Ю. С.) —

и принес мне полные горсти травы, Что я мог ответить ребенку? Я знаю не больше его, что такое трава. Может быть, это флаг моих чувств, сотканный из зеленой материи —

цвета надежды.

Или, может быть, это платочек от Бога. <...>

Или, может быть, трава и сама есть ребенок, взращенный младенец зелени. А может быть, это иероглиф, вечно один и тот же,

И, может быть, он означает: «Произрастая везде, где придется,

Среди чернокожих и белых людей,

И канука, и токахо, и конгрессмена и негра я принимаю одинаково,

всем им даю одно».

Здесь уже трава ассоциируется со всей природой, таинственной, непостижимой, потому сам поэт не знает ответа на вопрос ребенка: она — иероглиф. И вместе с тем трава — это природа, одна для всех, все сущее — лишь часть ее. Пантеизм романтиков явно просвечивает в этом толковании травы, которая равно всем дает жизнь, и она сама может восприниматься как ребенок, ее дитя.

Поэт рассуждает о том, что такое человек, он видит во всех людях себя, и вместе с тем он сам — это Вселенная (часть 20). Однако и Вселенной мало человеку, который вечно в дороге, т.е. в поиске, в стремлении познать и прочувствовать:

This day before dawn I ascended a hill, and look’d at the crowded heaven, And I said to my Spirit, When we become the enfolders of those orbs, and the pleasure and knowledge of everything in them, shall we be fill’d and satisfied

then ?

And my spirit said, No, we but level that lift, to pass and continue beyond.

Сегодня перед рассветом я взошел на вершину горы и увидел усыпанное

звездами небо,

И сказал моей душе: «Когда мы овладеем всеми этими мирами вселенной и всеми их усладами, и всеми их знаниями, будет ли с нас довольно?»

И моя душа сказала: «Нет, этого мало для нас, мы пойдем мимо — и

дальше».

(Курсив автора. — Г.Х. и Ю. С.)

К. И.Чуковский перевел spirit как «душа», но, возможно, в данном случае и «дух», ибо это английское слово имеет оба значения, а сам поэт обращается к тому* что вне его. Душа и тело у него часто неразрывно связаны.

Вечное движение к постижению — закон Уитмена, но этот процесс у него не связан с материальными ценностями: это только услады духа, разума, тела. Остановка невозможна, даже смерть (и о ней размышляет поэт) — это только переход в иное состояние. И здесь снова возникает мотив травы:

I bequeath myself to the dirt, to grow from the grass I love. (...)

Я завещаю себя грязной земле, пусть я вырасту моей любимой травой. <...>

В переводе dirt — это «грязная земля». Словарь дает несколько иные значения: 1) грязь, 2) земля, грунт. Переводчик стремился объединить два значения английского слова. У американского поэта dirt обретает не конкретный, но отвлеченно-обобщенный, философский смысл: Уитмен завещает себя той самой земле, которая рождает все на нашей планете, ибо он сам — ее частица. Библейская аллюзия обретает под его пером новый конкретный образ и иную поэтическую цель. Библия говорит о человеке как части земли. Уитмен, отдав себя земле, хочет стать ее травой, т.е. остаться вечно живым и живущим под солнцем.

Вторая часть «Листьев травы» носит название «Дети Адама» (Children of Adam). Пуританская Америка и Эмерсон как ее представитель резко выступили против этого раздела книги, хотя Эмерсон приветствовал появление первого издания сборника. Они уви-дели во второй части прославление физиологизма или даже порнографию. Но ее основная тема — любовь. Однако и эта тема развивается Уитменом весьма оригинально: отличаясь от романтизма физиологичностью, она соприкасается с ним романтизацией всех видов отношений мужчин и женщин.

Стихотворение «О теле электрическом я пою»(I sing the body electric) одно из наиболее характерных в цикле:

I sing the Body electric;

The armies of those I love engirth me, and I engirth them;

They will not let me off till I go with them, respond to them,

And discorrupt them, and charge them full with the charge of the Soul.

О теле электрическом я пою;

Легионы любимых меня обнимают, и я обнимаю их.

Они не отпустят меня, пока я не уйду с ними, им не отвечу,

Пока не очищу их, не заполню их полнотою души.

Любовь — это очищение, связь не только физическая, но и духовная. Страстная натура автора проявляет себя в образе «электрического тела». В оригинале существительное «Тело» (Body) дается с прописной буквы не случайно.

В следующей строфе автор задается вопросом, ответ на который содержится в нем же самом:

And if the body does not do as much as the Soul?

And if the body were not the Soul, what is the Soul?

Иль тело значит меньше души?

И если душа не тело, то что же душа?

•

По типу мироощущения близка к этому стихотворению «Песня о радости»(Poem of Joys), входящая в цикл стихотворений, вызванных гибелью президента А. Линкольна. Первые ее строфы раскрывают мечту Уитмена, который и поэзию не хочет воспринимать изолированно от всей Вселенной:

О to make the most jubilant poem!

Even to set off these, and merge with these, the carols of Death.

О full of music! Full of manhood, womanhood, infancy!

Full of common employments! Full of grain and trees.

О for the voices of animals! О for the swiftness and balance of fishes!

О for the dropping of rain-drops in a poem!

О for the sunshine, and motion of waves in a poem.

О, создать бы самую праздничную песню!

Полную музыки — полную женщин, мужчин и детей!

Полную всех человеческих дел, полную деревьев и зерен!

О, если бы ей голоса всех животных, быстроту и равновесие рыб!

О, если бы в ней капали капли дождя!

О, если бы сияло в ней солнце и мчались бы волны морей!

Его песня должна не только отражать образы мира, но и содержать их в себе со всеми их свойствами: волнами моря, каплями дождя, голосами животных. Стихи надо ощущать как реальность. При этом автор не использует метафор или сравнений, а только подчеркивает первичную образность, даже отказываясь от определений, ограничивая свой словарь в основном лишь существительными и глаголами. Однако за обилием реалий возникает образ мира, который он видит, слышит, ощущает и хочет донести до читателя.

Уитмен славит все живое (даже вместо моря он использует лишь образ волн, ибо они передают движение, хотя безмерность морей особенно близка поэту), но вместе с тем он поет гимн и смерти — (the carols of Death), ибо и смерть для него — одна из стадий в цепи жизненных превращений. Но, конечно, главное в его «Песне» — это радость машиниста, ведущего локомотив, пожарного, смело тушащего пожар, смотрящей на своего ребенка матери, любви женщин и мужчин.

Следует обратить внимание еще на два стихотворения этого цикла, которые обращены к Линкольну. Первое названо по начальной строке «Когда во дворе перед домом цвела этой весной сирень»(When lilacs last in the door-yard bloom’d). В нем рассказано о гибели всеми любимого президента. Трагизм ситуации подчеркивается контрастом, созданным первыми строками (весной цвела сирень) и следующим за ними сообщением о жестокости убийства человека, так много сделавшего для Америки. Его образ передается целым рядом ярких метафор, эпитетов и метонимий, раскрывающих значение погибшего для поэта и его страны, страдание народа. Повторы, усиливающие впечатление, напоминают построение народных плачей об усопшем:

О powerful, western, fallen star!

О shades of night! О moody, tearful night!

О great star disappear’d! О the black murk that hides the star!

О, могучая упала звезда!

О, тени ночные! О, слезная горькая ночь!

О, сгинула большая звезда! О, закрыл ее черный туман!

В этот же цикл входит и ставшее широко известным аллегорическое стихотворение «О, Капитан! мой Капитан!» (О Captain! My Captain!), одно из немногих у Уитмена, имеющих рифмовку. Оно вошло в школьные учебники Америки, но сам Уитмен писал о нем: «К черту “Моего капитана” и всех “Моих капитанов”, какие есть в моей книге. Иногда я жалею, что написал эту вещь. Конечно, она имеет право на существование: она певуча, у нее есть определенная мелодия, определенный мотив, но считать ее лучшей, самой лучшей — упаси меня Бог! — какова же в таком случае моя худшая вещь»1.

Как всегда, первая строфа содержит в себе основную мысль произведения, развиваемую далее:

О Captain! my Captain! Our fearful trip is done;

The ship has weather’d every rack, the prize we sought is won;

The port is near, the bell I hear, the people all exulting,

While follow eyes the steady keel, the vessel grin and darling:

But О heart! heart! heart!

О the bleeding drops of fed,

Where on the deck my Captain lies,

Fallen cold and dead.

О, Капитан! мой Капитан! сквозь бурю мы прошли,

Изведан каждый ураган, и клад мы обрели,

И гавань ждет, бурлит народ, колокола звонят И все глядят на твой фрегат, отчаянный и грозный!

Но сердце! сердце! сердце!

Кровавою струей

Забрызгана та палуба,

Где пал ты неживой.

Именно Авраам Линкольн был знаменем американских рес-публиканцев, обретенный клад — это создание нового единого государства Соединенные Штаты Америки и освобождение негров. Противникам реформ был ненавистен президент-демократ, но для миллионов американцев он остался Капитаном, который сумел провести их через все ураганы Гражданской войны.

Циклу, посвященному Линкольну, предшествует «Барабанный бой»(Drum-Taps), созданный во время Войны за независимость. Тематика стихотворений очень разнообразна: они рассказывают о героях, о помощи раненым и о страданиях матери, потерявшей единственного сына. Сам поэт во время Гражданской войны по-могал раненым в госпиталях. Биографы писали, что только одно его появление — богатыря с седыми волосами и бесконечно добрыми глазами — облегчало страдания раненых и больных. Сам он в это время не думал об удобствах и ютился в какой-то лачуге: писал стихи о страданиях людей на войне.

Наиболее характерное произведение Уитмена — «Бей! бей! ба-рабан! — труби! труба! труби!» (Beat! beat! drums!). Его основной смысл — призыв к борьбе — выражен уже в первой строфе:

Beat! beat! drums! — Blow! bugles! blow!

Through the windows — through doors — burst like a ruthless force,

Into the solemn church, and scatter the congregation;

Into the school where the scholar is studying;

Leave not the bridgegroom quiet — no happiness must he have now with his

bride;

Nor the peaceful farmer any peace, plowing his field or gathering his grain; So fierce you whirr and pound, you drums — so shrill you bugles blow.

Бей! бей! барабан! — труби! труба! труби!

В двери, в окна ворвитесь, как лихая ватага бойцов.

В церковь — гоните молящихся!

В школу — долой школяров, нечего им корпеть над учебниками,

Прочь от жены, новобрачный, не время тебе тешиться с женой,

И пусть пахарь забудет о мирном труде, не время пахать и собирать

урожай,

Так бешено бьет барабан, так громко кричит труба!

Борьба за объединение страны и освобождение негров — это всеобщая святая обязанность всех людей, и ради этого они должны оставить свои обычные дела. Перечисление рода их занятий — тоже своеобразный «каталог», он передает общую напряженность ситуации и энтузиазм, охвативший всех честных граждан.

Однако тема войны как святой необходимости возникает только в этом цикле. В целом же поэт за объединение всех народов и государств. В стихотворении «Направимся в Индию»(Passage to India) он пишет о том, что Европа, Азия, Африка и Новый Свет должны идти «рука в руке» (hand in hand), как в Суэцком канале объединились воды разных морей.

«Песня о топоре»(Song of the broad-axe) относится к числу самых известных произведений Уитмена и входит в раздел «Аир благовонный» (Calamus). Его тема — весь мир со всеми его проблемами, но это мир создан руками человека, и потому топор назван первым инструментом построения «искусственного» (в отличие от естественного), «очеловеченного» мира:

The axe leaps!

The solid forest gives fluid utterances;

They tumble forth, they rise and form,

Hut, tent, landing, survey,

Flail, plough, pick, crowbar, spade,

Shingle, rail, prop, wainscot, jamb, lath, panel, gable,

Citadel, ceiling, saloon, academy, organ, exhibition-house, library (...)

Long stately rows in avenues, hospitals for orphans, or for the poor or sick, Manhattan steamboats and clippers, taking the measure of all seas.

Топор взлетает!

Могучий лес дает тысячи порождений,

Они падают, растут, образуются —

Палатка, хижина, пристань, таможня,

Цеп, плуг, кирка, пешня, лопата,

Дранка, перила, стойка, филенка, косяк, планка, панель, конек, Цитадель, потолок, бар, академия, орган, выставочный павильон, библиотека <...>

Ряды красивых домов на проспектах, сиротские дома, богадельни, Пароходы и парусники Манхеттена, бороздящие все океаны.

{Перевод М. Зенкевича)

Человеческие руки, мозг и воля создали цивилизацию, которая начала свой путь от топора. Это те руки, о которых Уитмен писал в статье об Эмерсоне. Но топор поэт видит и в руках европейского палача. Кровь мучеников из обоих лагерей омыла топор, палач стал более не нужен. Поэт поет о настоящей, полной Демократии, обо всей земле, лик которой изменен человеком ему на благо, — это итог всей поэмы.

В этом фрагменте «каталоги» занимают основное место. Поэтика Уитмена не признает расшифровки образов: стремясь вместить в стихотворную строку наибольшее содержание, он ограничивается перечислением реалий. Здесь мы приводим далеко не полный список «деяний» топора, куда попадают и пароходы, и дома, и органы, и академии, и библиотеки. Соединяя разнородное, поэт устанавливает связи, основанные на том, что все это создано че- ловеком-творцом.

Американский ученый Г. С. Кэнби приводит одно из авторских разъяснений задач «Листьев травы»: «Попытка... наивного, мужественного, нежного, созерцательного, чувственного, властного человека выплеснуть в литературу не только свою стойкость и высокомерие, но и собственную плоть и кровь, не лицемеря, не оглядываясь на образцы прошлого, забыв о скромности и законах, не ведая, как кажется поначалу... ничего, кроме неистово любимой земли своих отцов». «’’Листья травы”... по существу были... попыткой... заговорить о Личности...» . Все приведенные выше стихотворения поэта подтверждают верность этого авторского самоопределения.

Тот же Кэнби делает интересные замечания о стиле Уитмена. Он пишет, что в его стихах можно услышать отголоски ритмов Ветхого Завета и белых стихов Шекспира, которого он хорошо знал и любил. Вместе с тем ученый утверждает, что, не принимая метрики и рифмы, поэт широко пользовался как линейной, так и вертикальной аллитерацией; ассонансы и внутренний ритм были у него глубоко оригинальны, а хорей и дактиль, не присущие в целом английской поэзии, но широко применяемые Уитменом, пришли к нему из американской разговорной речи. Особую роль играла цезура, с помощью которой поэт разбивал свои порой безмерно длинные строки. «Ритмический узор» Кэнби считает основой стиля этого выдающегося американца. Вспомним замеча-ние самого Уитмена по поводу восхвалений его стихотворения «О, Капитан! мой Капитан!», основное достоинство которого он видел не в рифме, а именно в напевности.

В конце своей жизни, подводя итоги, уже больной поэт писал во фрагменте «Мысленно странствуя (после чтения Гегеля)» (Roaming in Thought. After reading Hegel):

Roaming in thought over the Universe, I saw the little that is Good steadily

hastening towards immortality, And the vast all that is call’d Evil I saw hastening to merge itself and become

lost and dead.

Мысленно странствуя по вселенной, я увидел, что то немногое, что

зовется добром, неуклонно стремится к бессмертию, А все то многочисленное, что зовется злом, неуклонно стремится

к гибели и самоуничтожению.

{Перевод Н. Стрижевской)

Это было написано в 1881 г., когда поэту было 62 года, после того как его в 1873 г. разбил паралич. Старился он очень быстро, но бодрости не терял. Приведенные выше строчки говорят о мудрости немолодого человека, о вере в конечное торжество Добра, хотя его и много меньше в мире, чем зла.

Когда Уитмен умер, проститься с ним пришли толпы простых людей, над ним читали не молитвы, а отрывки из Библии, Корана, Зороастра, Платона, стихи о «нежной», «ласковой» смерти (lovely and soothing Death, delicate Death) из «Гимна Смерти» (Death Carol), посвященного им самим памяти Линкольна. Мудрый поэт стал вровень с мудрецами древности.