Десакрализация понимания феномена насилия в XIX столетии. Понятие «насилие» и «террор» в философии К.Маркса и Ф.Энгельса

Кардинальное переосмысление многих категорий и понятий философского мышления, связанных с утверждением материалистического мировоззрения, методов объективистского анализа социальной реальности и принципиального отрицания религиозного миропонимания находим во многих концепциях ХVІІІ — XIX столетий.

Это также касается и категорий «насилие» и «террор». В философии К.Маркса они действительно получили статус категорий социальной философии, отражали понятия соответствующей действительности, реальные отношения и объективный мир вещей, субъективную волю индивидов и разных социальных слоев.

Отношение к интерпретации этих понятий в религиозной философии и теологии определялось К.Марксом и Ф.Энгельсом в соответствии с их общим отношением к христианскому мировоззрению и религии, церковному устройству, теологии и т.п. Это отношение хорошо известно. «Мы тоже нападаем на лицемерие современного христианского миропорядка, — отмечал, обуславливая свою позицию по отношению к христианству Ф.Энгельс в работе «Положение Англии. Томас Карлейль. Прошлое и настоящее», — борьба с ним, наше освобождение от этого лицемерия и освобождение мира от него, в конце концов, являются нашим единственным насущным делом; но так как мы пришли к познанию этого лицемерия благодаря развитию философии и так как мы ведем борьбу на научной основе, то сущность этого лицемерия не является для нас столь загадочной и непонятной, какой она, несомненно, еще представляется Карлейлю. Это лицемерие мы также относим за счет религии, первое слово которой есть ложь, — разве религия не начинает с того, что, показав нам нечто человеческое, выдает его за нечто сверхчеловеческое, божественное? Но так как мы знаем, что вся эта ложь и безнравственность проистекает из религии, что религиозное лицемерие, теология, является прототипом всякой другой лжи и лицемерия, то мы вправе распространить название теологии на всю неправду и лицемерие нашего времени, как это впервые сделали Фейербах и Б.Бауер» [32].

Дихотомия добра и зла, с помощью которой в христианской теологии решалась проблема насилия, как вообще и основы христианской морали, были подвергнуты в аутентичном марксизме сокрушительной критике и отрицанию. Социальные принципы христианства, которые освящались в его моральной парадигме, по мнению К.Маркса, как это он отмечал в своей работе «Коммунизм газеты «Rheinischer Beobachter», в свое время оправдывали античное рабство, превозносили средневековое крепостничество и не умеют защищать, в случае нужды, хотя и с жалкими ужимками, угнетение пролетариата. «Социальные принципы христианства проповедуют необходимость существования классов, — утверждал он, — господствующего и угнетенного, и для последнего у них находится лишь благочинное пожелание, дабы первый ему благодетельствовал».

Социальные принципы христианства переносят на небо обещанную консисторским советником компенсацию за все испытания мерзопакости, оправдывая тем самым дальнейшее существование этих мерзостей на земле.

Социальные принципы христианства объявляют все гнусности, чинимые угнетателями по отношению к угнетенным, либо справедливым наказанием за первородный и другие грехи, либо испытанием, которое Господь в своей бесконечной мудрости ниспосылает людям во искупление их грехов.

Социальные принципы христианства превозносят трусливость, презрение к самому себе, самоунижение, смирение, покорность, словом — все качества черни...» [33].

Именно поэтому К.Маркс и Ф.Энгельс попытались освободить понятия и категории философского мышления из-под власти этой лживой и ошибочной, по их мнению, системы мировоззрения и «вложить» в эти категории «реальное» содержание.

Кроме отрицания христианской модели понимания многих категорий философского мышления К.Маркс и Ф.Энгельс решительно отвергли и другие традиции интерпретации философских понятий, например, традицию абстрактного, вненаучного анализа, который, по их мнению, исходит из идеализма в подходе к изучению социальной реальности.

до сих пор насилие, война, грабеж, разбой и т.д. объявлялись «движущей силой истории» [34], отмечали К.Маркс и Ф.Энгельс в «Немецкой идеологии». В истории действительно существуют впечатляющие примеры такого положения вещей. Например, разрушение старой цивилизации варварскими народами и создание на ее месте новой структуры общества (Рим и варвары, феодализм и Галлия, Восточно-римская империя и турки). Тем не менее в каждом конкретном случае у этой движущей силы должны быть свои причины, интенции и закономерности.

Вся история человечества, как известно, связана с насилием, разнообразными его формами, типами и видами. Начиная с античности — Древней Греции и Рима, — где практически каждое общественное образование было основано на рабстве, разрешение общественных антагонизмов и разногласий между государствами, достигались с помощью насилия, путем поглощения одного, более слабого образования другим, значительно более сильным (Греция была порабощена Македонией, а со временем Римом. Последний нашел свой конец также через насильственное порабощение народами, которые вместо существующего способа производства утвердили новый). История мира — это история войн. И отсюда возникают идея и практическая возможность понять и объяснить историю человечества с помощью феномена насилия, процессов завоевания, порабощения и присвоения. В этом случае, как у Е.Дюринга, насилие провозглашается причиной социального и политического устройства.

Метод объяснения и интерпретации понятия насилия у К.Маркса и Ф.Энгельса, наоборот, возникает и основывается на методологии материалистического понимания и объяснения истории. «В дюринговской достойной осуждения истории господствует насилие. В действительном же, в поступательном историческом движении господствуют материальные достижения, которые сохраняются» [35].

Как на причину насилия Ф.Энгельс указывал на необходимость присвоения продуктов чужого труда и чужой рабочей силы. Насилием можно было изменить потребление продуктов, но не самый способ производства.

Во всей теории насилия правильным является лишь то, что до сих пор все формы общества требовали для своей сохранности насилия и частично были установлены с его помощью, утверждал Ф.Энгельс. «Это насилие в его организованной форме называется государством», — продолжал он в «Анти-Дюринге» [36].

Но если государство и насилие едины на протяжении всего своего существования, и если существование восточных деспотий, античных республик, македонских монархий, Римской империи, феодализма средневековья объяснять насилием, выйдет общий нонсенс. «Следовательно, различные социальные и политические формы должны быть объясняемы не насилием, которое ведь всегда остается одним и тем же, а тем, к чему насилие применяется, тем, что является объектом грабежа, — продуктами и производительными силами каждой данной эпохи и вытекающим из них самих их распределением» [37].

К.Маркс и Ф.Энгельс попытались выделить специфическую роль насилия и войн в истории развития цивилизации. У варварских народов война, по их мнению, выступала «регулярной формой отношений», способом, благодаря которому только и был возможным процесс развития, а, точнее, было возможно совершенствование примитивных способов производства, и которое в случае завоеваний увеличивалось за счет присвоения. По мнению К.Маркса и Ф.Энгельса, после завоевания Римской империи варварами, «имевшиеся налицо отношения и обусловленный ими способ осуществления завоевания развили, под влиянием военного строя германцев, феодальную собственность» [38].

Определенный антагонизм, или же система разногласий, которые со временем привели к соответствующим социальным конфликтам и насилию, по Марксу, развивались именно в той или другой системе общественных отношений, в соответствующих социальных структурах, основанных на определенных отношениях собственности.

Насилие, по Ф.Энгельсу, всегда выступало как способ поддержки отношений господства и порабощения. В своей работе «Успехи движения за социальное преобразование на континенте», анализируя и сравнивая процессы социального развития во Франции и Англии, Ф.Энгельс доказывал, что в отличие от Англии, во Франции насильственные изменения, которые на протяжении длительного времени следовали одни за другими, утверждая разные виды конституций — от радикальной демократии до неприкрытого деспотизма — однако, привели к закреплению в системе законодательства системы господства богатого над бедным, подтвержденной насилием [40].

Именно с этим он связывал возникновение интенций анархизма Прудона, который, по его мнению, только и мог возникнуть при условии, «будь то демократия, аристократия, или монархия, так как все они правят при помощи насилия...» [41].

Насилие, по мнению К.Маркса, является неотъемлемым элементом существования и гражданского общества, и политического государства. Политическое самоосвобождение, упразднение частной собственности, установление определенного максимума на цены, возможно, по Марксу, лишь «тем путем, каким оно приходит к уничтожению жизней, к гильотине» [42].

К.Маркс и Ф.Энгельс не только вложили в понятия насилия и войны исторически реальное содержание, очертили его социально-экономические причины, вписали его в контекст соответствующей действительности общественных взаимоотношений.

Следует отметить и то, что и К.Маркс и Ф.Энгельс были глубоко убеждены в том, что все ранее существующие общества основывались на антагонизме между классами господ и порабощенных. Они были абсолютно уверены и в том, что современный им господствующий класс — буржуазия, в отличие от других господствующих классов минувшего, не способна обеспечить необходимый уровень условий существования для угнетенных. Отсюда у них возникла идея о том, что с развитием тяжелой промышленности из-под ног у буржуазии должна выпасть сама основа, на которой она вырабатывает и присваивает определенные продукты общественного производства. Поэтому и провозглашался тезис о том, что «коммунисты повсюду поддерживают всякое революционное движение, направленное против существующего общественного и политического строя», и «открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя» [44]. «Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией...», — читаем в «Манифесте...»

Практически их теория стала философским апофеозом насильственного низвержения существующего общественного строя, гимном революционному насилию. И этот уже другой аспект аутентичного марксизма по отношению к проблеме насилия. Он существенно отличает позитивы этой философии как наиболее наукообразной теории общественного развития от ее негативных компонентов, которые со временем в ХХ столетии привели к созданию государственных идеологий массового террора и уничтожения миллионов людей в разных странах мира.

Именно Ф.Энгельс и обосновал учение о необходимости применения насилия в общественной жизни во многих своих работах, написанных вместе с К.Марксом, или же под его идейным влиянием. Попробуем проследить направление его мыслей.

Историческое развитие любого общества, по мнению Энгельса, состоит в постепенном возвышении одного класса над другим. Со временем один из подобных классов соотносит возвышение всей нации со своим собственным возвышением, развитие интересов всех других существующих классов — с развитием своих собственных интересов. И с этого момента возникают антагонизм и столкновение интересов разных общественных групп, прослоек и слоев, антагонизм, который требует насильственного сохранения определенного status quo. «Уничтожение статус-кво мирным или насильственным путем является необходимым следствием этого», — отмечал Энгельс в своей работе «Конституционный вопрос в Германии» [45].

Марксизмом были отвергнуты не только христианское понимание насилия, но и разные гуманистические традиции в интерпретации этого феномена, заложенные в период Просвещения и Нового времени, в том числе — идеалистические толкования современников. Об этом красноречиво свидетельствуют работы Ф.Энгельса, специально посвященные проблемам применения насилия в обществе. «Анти-Дюринг» — одна из таких работ, которая содержала в себе даже специальный раздел под названием «Теория насилия».

Какие же идеи отстаивает в этой работе ее автор?

Прежде всего, Ф. Энгельс прибегает к критике самого метода, с помощью которого его теоретические оппоненты прибегали к анализу исследуемого феномена. По мнению Ф.Энгельса, способ исследования Е.Дюрингом реальности является только «формой старого излюбленного идеологического метода», согласно которому сначала из предмета делают себе понятие предмета, затем переворачивают все вверх ногами и превращают отражение предмета, его понятие в мерку для самого предмета. «...Философия действительности оказывается и здесь чистой идеологией, выведением действительности не из нее самой, а из представления» [46]. Именно это происходит с Е.Дюрингом, утверждает Ф.Энгельс, если он конструирует процесс возникновения права и морали не из соответствующей действительности общественного отношения, а из представлений собственного сознания об этой действительности.

Что же так не нравится Ф.Энгельсу в аксиомах Е.Дюринга? Прежде всего, идеи последнего относительно возможности полного равноправия суверенных воль индивидов, идей относительно общечеловеческой суверенности и суверенности каждого отдельного человеческого существа.

Не только морального, но и умственного неравенства достаточно для того, утверждал Ф.Энгельс в своих пассажах, чтобы ликвидировать «полное равенство» обоих воль и утвердить такую мораль, в соответствии с которой можно оправдать все ужасные действия цивилизованных государств по отношению к отсталым народам. Мы видим, что избранные судьбой люди, «философы действительности», решают, что собою представляют отрицательные проявления, и как нужно путем насилия бороться с ними и искоренять их. «Равенство, таким образом, превратилось в lt;...gt; выравнивание путем насилия, и первая воля признает равноправие второй путем ее подчинения» [47].

Таким образом, пишет Ф.Энгельс, детский пример, придуманный господином Е.Дюрингом специально для обоснования «исторически фундаментального» характера насилия, доказывает, что насилие является только средством, целью же выступает, напротив, экономическая выгода.

Ф.Энгельс выступает против мистификации понятия, придания ему несвойственных для него содержания, особенностей, функций, стараясь исправить «историческую неправильность» утверждений Е.Дюринга относительно феномена насилия. (Последний, как известно, утверждал, что прибыль на капитал выступает результатом насилия, причем этот тезис целиком соотносился с соответствующей статьею дюринговской социальной конституции, которая содержала тезис про «способность» насилия к распределению социальных достижений). Это, естественно, красиво сказано, иронизировал по этому поводу Ф.Энгельс, однако, что же, собственно, распределяет насилие? Ведь должен быть какой-то объект распределения, так как мощнейшее насилие само по себе ничего не сможет распределить. Прибыль, которую присваивают предприниматели, является феноменом, солидным и ощутимым. Насилие может взять его, но не может создать. «Из ничего ничто не возникает, тем более — прибыль. Если собственность на капитал не имеет никакого практического смысла и не может быть реализована, пока в ней не заключено вместе с тем косвенное насилие над человеческим материалом, то снова возникает вопрос: во-первых, каким образом богатство, образующее капитал, получило в свое распоряжение это насилие, — вопрос, отнюдь не разрешаемый приведенными выше двумя-тремя историческими утверждениями; во-вторых, каким образом это насилие превращается в увеличение стоимости капитала, в прибыль, и, в-третьих, откуда оно берет эту прибыль» [48].

Вместо ответов на эти вопросы, у господина Е.Дюринга, утверждал Ф.Энгельс, можно найти лишь негодования относительно насилия. Его ссылка на роль насилия является лишь жалкой подтасовкой, попыткой перенести вопрос из экономической сферы в сферу политическую, где невозможно объяснить ни одного экономического факта; во-вторых, эта дюринговская теория не способна объяснить природу самого возникновения феномена насилия.

Значение марксистской философии в истории мышления состоит прежде всего в том, что она впервые предложила вполне научный способ анализа действительности, при котором каждое понятие рассматривается в реалиях соответствующих общественно-экономических отношений. После К.Маркса стало понятно, что наиболее приближенной к реальности, наиболее научной есть такая методология, которая обеспечивает познание взаимозависимости категорий, причем не только в логическом, но и в сущностном плане. Это касается и понятия насилия.

Именно его Ф.Энгельс вводит в систему исторического развития социально-экономических отношений. Именно здесь это понятие превращается в категорию действительно социальной философии. Нельзя ссылаться на насилие или же на присвоенную насилием собственность для объяснения «принуждения индивида к подневольной службе даже в наиболее современной ее форме, в форме наемного труда», отмечает Ф.Энгельс в своем исследовании. По его мнению, возникновение частной собственности в истории совсем не является результатом ограбления и насилия. Восточный деспотизм и господство завоевателей из кочевых племен на протяжении тысячелетий не смогли ничего сделать с прадавними сообществами, даже создания первоначальной аристократии на основе собственного владения землей — как это было у кельтов, германцев, или же индийском Пенджабе — опирается сначала совсем не на насилие, а на благотворное цивилизованное покорение и привычку.

Частная собственность создается везде вследствие изменений в отношениях производства и обмена, — соответственно, по экономической причине. Насилие не играет здесь никакой роли. Ведь институт частной собственности уже должен существовать, прежде чем грабитель может присвоить чужое добро, ведь и насилие, хотя и может помочь изменить собственника имущества, все же не может создать частную собственность как таковую.

Современное Ф.Энгельсу экономическое положение, по его мнению, также целиком подтверждает этот тезис. Закон присвоения, или же закон частной собственности, который основывается на товарном производстве и товарном обращении, превращается путем внутренней диалектики в свою противоположность: обмен эквивалентов товара, или же продуктов производства постепенно превращается в обычную видимость. Часть капитала, затраченная на рабочую силу, во-первых, сама только частица чужой работы, во-вторых, она должна быть воспроизведена, причем с новой прибылью. Получается, что собственность для капиталиста есть право присваивать себе чужую неоплаченную работу, а для работника — невозможность присвоить себе свой собственный продукт труда. Обособление собственности от работы и становится необходимым следствием закона, исходным пунктом которого была их возможная тождественность. Другими словами, утверждает Ф.Энгельс, даже если предположить, что всякая частная собственность была основана с самого начала на личностной работе собственника, и что в дальнейшем при обмене имела место мена равнозначных стоимостей, — и в таком случае мы приходим к возникновению современного способа производства, к монополизации средств производства и жизненных благ в руках одного малочисленного класса. Этот процесс объясняется сугубо экономическими причинами и здесь не нужно ссылаться на грабеж, насилие, или форму какого-либо другого государственного вмешательства.

Борьба буржуазии против феодального дворянства, утверждал Ф.Энгельс, была борьбой города против села, промышленности против землевладения, денежного хозяйства против натурального, и той силой, которая решила все в этой борьбе, была сила экономическая, средства которой беспрерывно возрастали в связи с развитием промышленности, сначала ремесленничества, а со временем мануфактуры. На протяжении всего периода такой борьбы насилие было на стороне дворянства, за исключением периода, когда королевская власть в своей борьбе против дворянства использовала буржуазию. И даже переворот, который буржуазия осуществила в своем положении в обществе, состоялся без насилия, сугубо экономическим путем. Именно поэтому, по мнению Ф.Энгельса, абсолютно некорректно в процессах исторического развития ставить на первый план фактор насилия и считать, что с помощью этого «первичного фактора», «непосредственного политического насилия» можно изменить «факторы другого порядка», то есть хозяйственное положение и его неумолимое развитие.

Таким образом, утверждал Ф.Энгельс, становится вполне понятным, какую роль играет насилие по отношению к экономическому развитию. Во-первых, любая политическая власть основывается на определенной экономической, общественной функции и превращается в самостоятельную силу по мере того, как увеличивается разрыв между частными производителями и носителями такой власти. Во-вторых, превратившись в самостоятельную силу, политическая власть начинает действовать в двух направлениях: или она оказывает содействие экономическому развитию, или нет. И в этом, последнем случае, возникает антагонизм, который и решается в истории, как правило, с помощью насилия, свержения такой политической власти путем революции.

Концепция же Е.Дюринга была квалифицирована Ф.Энгельсом как «тусклое, дряблое, бессильное поповское мышление», «нытье по поводу того, что этот акт насилия заразил первородным грехом всю историю вплоть до настоящего времени, что все законы природы и законы социальные позорно извращены этим оружием дьявола — насилием» [49].

Таким образом, можно сказать, что в концепции насилия К.Маркса и Ф.Энгельса существует несколько принципов, которые выступают своеобразным каркасом общей конструкции:

во-первых, это представление о том, что насилие имеет в своем основании соответствующие экономические условия [50];

во-вторых, идея о том, что применение насилия само по себе требует материального обеспечения [51];

в-третьих, причиною насилия выступает присвоение продуктов чужого труда и чужой рабочей силы;

в-четвертых, убеждение в том, что насилие не может само по себе ничего создать. Так, оно ни в коем случае не создает эксплуатацию, а только охраняет ее [52];

в-пятых, убеждение в том, что любое политическое насилие укоренено в экономических предпосылках;

в-шестых, вывод о том, что производственные отношения определяют политические отношения насилия [53].

Вместе с тенденцией материалистически-научного подхода к определению понятия насилия как категории социальной философии в концепции К.Маркса и Ф.Энгельса существует и другой не менее важный аспект понимания и интерпретации этого феномена, который мы уже подчеркивали ранее. Аспект, который собственно и отличает их философию от сугубо научной дисциплины. Мы имеем в виду интерпретацию так называемой революционной роли насилия, которое, по словам К.Маркса, сыграет роль «повивальной бабки» во всяком стареющем обществе в то время, когда оно беременно новыми изменениями. Именно этот аспект и связывает тему насилия в марксизме с его ужасной ролью в истории ХХ столетия, кровавыми социальными, политическими преступлениями, трагической гибелью миллионов ни в чем не повинных людей.

Что касается этой части марксистского учения относительно насилия, которое состоит в стремлении Ф.Энгельса и К.Маркса определить в современной истории революционную (прогрессивную, по их мнению) роль насилия в преодолении господства буржуазии, то здесь также можно выделить ряд основных положений.

Остановимся на этом подробнее. Определив государство как средство насилия [54], а государственную власть как концентрированное и организованное общественное насилие [53], К.Маркс и Ф.Энгельс взялись определить роль насилия в революционных процессах перехода от одной общественной системы к другой и значение насилия как способа низвержения существующего порядка в период пролетарской революции. Именно это учение совпадало с созданием новой секуляризированной морали, которая, в отличие от морали христианской, больше не синтезировала интересы всего общества, закрепляла через своеобразное переосмысление сущности понятий гуманизма и равноправия статус господства угнетенного раньше общественного класса, поэтизировала и утверждала применение насилия над гражданским обществом через принцип диктатуры пролетариата.

Обоснование роли насилия в теории диктатуры пролетариата основывалось в марксизме на фиксации того факта, что «насилие является тем орудием, посредством которого общественное движение пролагает себе дорогу и ломает окаменевшие, омертвевшие политические формы...» [56].

В соответствии с этой философией «...насилие играет и революционную роль, и именно во все, имеющие решающее значение «критические» эпохи, как при переходе к социалитету, притом лишь в качестве вынужденной обороны от реакционных внешних врагов» [57].

«Мысля в рамках политики, пролетариат видит причину всех зол в воле и все средства помочь делу — в насилии и в низвержении той или иной определенной государственной формы», — писал К.Маркс в своей работе «Критические заметки к статье “Прусака”» [58].

Подобные выводы делались К.Марксом и Ф.Энгельсом в результате их наблюдений над общественной жизнью. Так, например, анализируя попытку английских рабочих провести всеобщую стачку в нескольких промышленных районах (Ланкашире, Йоркшире и др.) в августе 1842 года, в результате чего произошла вооруженная стычка с войсками и полицией, Ф.Энгельс пишет: «Законная революция» все парализовала. Этим все и закончилось; каждый рабочий снова взялся за работу, как только его сбережения закончились и ему снова начал угрожать голод. «И тем не менее неимущие из этих событий извлекли для себя пользу, это — осознание того, что революция мирным путем невозможна и что только насильственное ниспровержение существующих противоестественных отношений, радикальное свержение дворянской и промышленной аристократии может улучшить материальное положение пролетариев» [59].

Энгельсовская теория насилия базировалась и на его глубоком убеждении в неизбежности для современного ему общества нового типа революции — социальной. В одной из своих речей он отмечал, что детальный анализ исторической ситуации целиком подтверждает его концепцию: неминуемым следствием существующих социальных отношений, при всех условиях и в каждом конкретном случае, будет социальная революция. Опираясь на известные математические аксиомы можно вывести новую теорему и также уверенно можно сделать вывод, что реальные экономические отношения и принципы политической экономии предвещают будущую социальную революцию. (Социальная же революция по Ф.Энгельсу, «это открытая война бедных против богатых. И такая борьба, в которой явно и открыто выступают наружу все пружины и причины, действовавшие во всех исторических конфликтах неясно и скрыто, такая борьба грозит, во всяком случае, быть более острой и кровавой, чем все ей предшествующие» [60].

Иногда утверждалось, в особенности в западной марксологии 1960-х—1980-х гг., что философия К.Маркса в сфере определения роли и значение феномена насилия в общественной жизни существенно отличается от взглядов Ф.Энгельса. Интересно замечание Ф.Энгельса в одном из писем: «У нас единое мнение в вопросе о том, что пролетариат не может завоевать политическое господство — единственную дверь в новое общество — без насильственной революции» [61].

Показательна в этом отношении и его позиция относительно морали, и, прежде всего, морали общечеловеческой. «Отвлекаясь от вопроса о морали, об этом пункте здесь речи нет, и я его потому оставляю в стороне, — для меня, как революционера, пригодно всякое средство, ведущее к цели, как самое насильственное, так и то, которое кажется самым мирным» [62].

ХХ столетие было свидетелем как грандиозного триумфа философии марксизма, так и ее упадка. Предвидения К.Маркса и Ф.Энгельса относительно тенденций и перспектив социального и исторического развития во многом оказались ошибочными, несмотря на то, что их авторы стремились создать теорию социальной философии, которая бы отличалась от других философских концепций сугубо научным подходом, материалистическим пониманием действительности и реальными прогнозами на будущее. Сегодня, с более беспристрастной точки зрения, можно увидеть многочисленные предубеждения, несоответствия и… даже идеализм, с которым так отчаянно боролись основатели марксизма. В полной мере это касается и многих аспектов учения о насилии в пролетарской революции, представлений, которые так строго критиковалось Ф.Энгельсом в работах Е.Дюринга и других современных ему исследователей, общественных деятелей и ученых.

Усматривая существенную роль психо-эмоциональных компонентов, определенных чувств в насильственных действиях людей, Ф.Энгельс не всегда прибегал к объективному анализу этого феномена. Порой он мыслит, скорее опираясь на принципы кантианского морального императива, в особенности, если это касается его размышлений о будущем отношений разных общественных слоев населения: «По принципу своему, — отмечал он, например, в своей работе «Положение рабочего класса в Англии», — коммунизм стоит выше вражды между буржуазией и пролетариатом; он признает лишь ее историческое значение для настоящего, но отрицает ее необходимость в будущем; он именно ставит себе целью устранить эту вражду. Пока эта вражда существует, коммунизм рассматривает ожесточение пролетариата против своих поработителей как необходимость, как наиболее важный рычаг начинающегося рабочего движения; но коммунизм идет дальше этого ожесточения, ибо он является делом не одних только рабочих, а всего человечества» [63].

«Я полагаю, однако, — продолжал он далее, — что lt;…gt; удастся, по крайней мере, настолько распространить среди пролетариата ясное понимание социального вопроса, что коммунистическая партия при благоприятных обстоятельствах окажется в состоянии с течением времени преодолеть жестокие и грубые элементы революции и отвратить повторение 9 термидора» [64].

К сожалению, история доказала обратное. В большинстве случаев, в особенности, при пролетарской революции в России, благие пожелания обернулись жесточайшими формами террора и подавления любых попыток сопротивления. И в дальнейшем, на протяжении длительного времени происходили постоянные ликвидации «вражеских элементов», всех тех, кто мог проявить хотя бы слабую способность к интеллектуальному, и даже просто эмоциональному сопротивлению, несогласию с курсом правящей партии.

Понятие революционного насилия в работах К.Маркса и Ф.Энгельса было тесно связано и с понятием террора. По нашему мнению, понятия террора трактовалось ими как постоянно повторяемые акции насилия, которые осуществлялись вопреки: во-первых, интересам, прежде всего, господствующих (или же не до конца побежденных) общественных групп и классов; во-вторых, законам социального и общественного устройства. Типичный пример такого понимания террора можно найти в работе «Святое семейство».

Называя Робеспьера и Сен-Жюста террористами, К.Маркс и Ф.Энгельс делали акцент на причинах применения ими той формы насилия, которая, в конце концов, превратилась в условиях Великой Французской буржуазной революции в настоящий террор — как против целых общественных слоев, так и против отдельных граждан республики. К.Маркс и Ф.Энгельс считали, что деятели французской революции допустили огромную ошибку, признав и санкционировав «в правах человека» современное буржуазное общество (общество промышленности, общей конкуренции, свободно достигающих своих целей частных интересов, самоотчужденной естественной и духовной индивидуальности) и, в то же самое время, стремясь аннулировать жизненные проявления этого общества, строя при этом политическую надстройку общества по античному образцу.

Революция освободила буржуазное общество от феодальных пут и официально признала его, как не стремился терроризм принести это общество в жертву антично-политичному устройству жизни, отмечали при этом К.Маркс и Ф.Энгельс.

Интересно, что и Наполеона К.Маркс и Ф.Энгельс называли террористом. Он, по их определению, «был олицетворением последнего акта борьбы революционного терроризма против провозглашенного той же революцией буржуазного общества и его политики» [65].

Наполеон, по мнению К.Маркса и Ф.Энгельса, совсем не был «террористом-мечтателем». Он понимал истинную сущность современного ему государства, признавал ее, взял под свою защиту. Тем не менее, рассматривая государство как самоцель, а гражданское общество как казначея и подчиненного своей собственной воле, он «завершил терроризм, поставив на место перманентной революции перманентную войну» [66].

«Режим террора, который сделал свое дело во Франции, — отмечал Ф.Энгельс в работе «Положение в Германии», — Наполеон применил в других странах в форме войны, и этот «режим террора в Германии был крайне необходим» [67].

В соответствии со своей концепцией К.Маркс и Ф.Энгельс различали террор как феномен положительного характера (революционный, или же который, как в случае с Наполеоном в Германии, объективно содействовал установлению буржуазных отношений), оценивая его значение, исходя из его целей и следствий, и террор как феномен отрицательного характера (прежде всего, так называемый контрреволюционный).

Если бы не было Марата, Дантона, Сен-Жюста и Бабефа, применивших в свое время жестокий террор, «людей железной энергии, — подчеркивал Энгельс, — которые добились того, что с 31 мая 1793 года по 26 июля 1794 года ни один трус, ни один торгаш, ни один спекулянт, словом, ни один буржуа, не смел поднять голову… человечество должно было бы прийти в отчаяние, и отдать свою судьбу в полное распоряжение Кехлинов, Кобденов и Диргардтов» вместе с Ротшильдами [68].

Про «положительную роль террора» со времен образования Французской республики пишет и К.Маркс в своей работе «Морализирующая критика и критизирующая мораль» [69].

Террор со времен Французской Республики, по мнению Ф.Энгельса, был по сути акцией воинского характера. «Класс или фракция класса, — отмечал он, например, в одном из писем к Карлу Каутскому, — которая одна только могла обеспечить победу революции, путем террора не только удерживала власть... но и обеспечивала себе свободу действий, простор, возможность сосредоточить силы в решающем пункте, на границе» [70].

С того же времени, как Робеспьер побеждает своих бывших соратников, террор, по мнению Ф.Энгельса, «становится для него средством самосохранения и превращается в абсурд», а после того как Жюрдан положил к ногам Республики всю Бельгию, он вообще теряет всякий смысл.

Часто, как и в работе «Борьба в Венгрии» определение террора приобретает в работах К.Маркса и Ф.Энгельса поэтизованый характер, когда, например, отмечается, что «трусливому контрреволюционному неистовству» была противопоставлена «революционная страстность», то есть белый террор был противопоставлен красному и т.п.