Ницшеанское отрицание теодицеи и смысла дихотомии «добра» и «зла» в религиозно-философской традиции

Секуляризация морали, которая была осуществлена в философии марксизма на основании введения в теорию философии социально-экономических реалий, материалистического понимания и интерпретации действительности, не была единственным путем развития «философии отрицания» христианских традиций в ХIХ столетии.

«Так говорил Заратустра» — символическая поэма, написанная отставным профессором Базельского университета и напечатанная в Лейпциге в 1883 году, разошлась сначала тиражом лишь в 60 экземпляров, а со временем сделала имя своего автора одним из известнейших имен в философии ХХ столетия.

Философия Ф.Ницше — философия чрезвычайно противоречивая с точки зрения «внутреннего контекста», ее использования и понимания современниками, оценки и интерпретации в истории философии.

В свое время Ф.Ницше был кумиром многих выдающихся прогрессивных деятелей культуры, таких как Г.Ибсен, А.Швейцер, С.Цвейг, Т.Манн и др. Вместе с тем его идеи благодаря интерпретациям А.Боймлера, А.Розенберга и других «теоретиков» нацизма стали своеобразным фундаментом фашистской идеологии в Германии. Гитлер, например, фотографировался рядом с бюстом Ницше в его архиве в Веймаре, а его произведения нацистские идеологи едва ли не считали главным достоянием официальной философии национал-социалистов.

Впрочем, возлагать на Ф.Ницше всю ответственность за национал-социализм едва ли правильно, хотя влияние его идей, как это отмечал в своей работе «Ницше и христианство» известный немецкий философ-гуманист Карл Ясперс, до сих пор считается фатальным. Хотя Ницше и служит оправданием для хозяев Дахау, нельзя сразу выносить обвинительный приговор всей его философии, и все же следует учитывать, что некий аспект его мыслей или логики мог иметь такие страшные последствия.

Интересно, что причину или даже саму возможность этого отрицательного влияния, обычно усматривают в отрицании ницшеанством синкретической морали христианства, отказе учитывать его историческую роль и комплексное влияние на общественное сознание и психологию; многим и сегодня философия Ф.Ницше кажется опасной из-за того, что он осуществил наиболее безжалостную, наиболее страстную и жестокую атаку на христианство в истории философии.

Исследователям философии Ф.Ницше хорошо известно, как чрезвычайно резко возражал он христианству. Например: «Кто выскажет сегодня хоть малейшее колебание в своем отношении к христианству, — тому я не протяну и мизинца. Здесь возможна лишь одна позиция: безусловное «Нет» [73]. «Это вечное обвинение против христианства я хочу написать на всех стенах, где только они есть, — у меня есть буквы, чтобы и слепых сделать зрячими... Я называю христианство единым великим проклятием, единой великой внутренней порчей, единым великим инстинктом мести, для которого никакое средство не будет достаточно ядовито, коварно, низко, достаточно мало, — я называю его единым бессмертным, позорным пятном человечества…» [74] — провозглашал он в своей работе «Антихрист. Проклятие христианству».

«Ницше не устает разоблачать христианство, — отмечал в этой связи К.Ясперс, — переходя от негодования к презрению, от спокойного исследования к язвительному памфлету. С удивительной изобретательностью он меняет точки зрения, рассматривая христианские реалии со всех сторон и раздевая их донага. Он усвоил мотивы всех своих предшественников в этой борьбе и положил начало новой войне против христианства — войне небывало радикальной и до конца осознанной» [75].

Впрочем, эта война против христианства, равно как и любая другая тема в философии Ф.Ницше, для обычного читателя отчасти выглядит чрезвычайно противоречивой и неоднозначной. В его высказываниях можно найти и резкое отрицание христианства, и панегирики в его честь. Ф.Ницше то утверждает, что христианство с самого начала было полнейшим искажением того, что было истиной для Иисуса [76], то пишет о том, что «неизменное благоговение перед Библией, сохраняющееся в Европе, в общем, и по сей день, — это, пожалуй, лучший образчик культуры и утончения нравов, каким Европа обязана христианству...» [77]. Ф.Ницше то называет священников «коварными карликами», паразитическим типом человека», «миропомазанными лжецами», «ядовитыми пауками на стволе жизни», то пишет о том, что христианство отчеканило, наверное, самые утонченные лица в человеческом обществе, лица, несущие свидетельство высокой католической духовности, что именно в христианстве владычествует благородное отрицание и отрешение от всего земного и т.п.

Эта противоречивость философии Ф.Ницше провоцирует довольно непростую для решения проблему понимания и интерпретации его идей. Целый ряд важных аспектов этой проблемы выделил в свое время уже цитированный нами выше К.Ясперс. Любая заметка, случайная фраза, высказанная автором «Заратустры», по мнению К.Ясперса, целиком относится к тому, что мы называем философией Ф.Ницше. «Самые существенные, самые принципиальные его мысли сохранились как раз в таких беглых, мимоходом сделанных заметках. Если Ницше уже сам доводит до абсурда лучшие свои мысли, если он впадает то в фанатизм, то в чрезмерную игривость, если он насаждает на переднем плане непролазные заросли громких заявлений, если мгновенная страсть заставляет его провозглашать заведомую несправедливость, то лучше всего это видно при чтении кратких заметок, которые он не подвергал критической проверке» [78], — утверждает К.Ясперс в своем исследовании. В творчестве Ф.Ницше, по мнению К.Ясперса, невозможно разграничить идеи, высказанные в заметках, от идей, которые содержатся в его солидных опубликованных произведениях. На творчестве Ф.Ницше, отмечает этот исследователь, лежит тень его болезни [79]. И тому, кто имеет желание разобраться в хитросплетениях его мышления, нужно «абстрагироваться от всех проявлений ничем не сдерживаемого аффекта и других обусловленных болезнью ситуаций».

И читателя, и исследователя, отмечает К.Ясперс, ждет здесь и другая проблема, «проблема внутреннего характера». Ведь истину в ницшеанском понимании, по его мнению, невозможно найти в каком-нибудь конкретном, определенном виде, в качестве четко сформулированного тезиса. «Все, сказанное у Ницше, есть лишь функция некой видимости, которая не может стать выражением истины, но только как Целое, существующее везде и нигде» [80].

Делая ударение на многозначности мыслей Ф.Ницше, К.Ясперс все же предлагает нам «рассмотреть в сугробе обломков этих мыслей» некоторое «диалектическое движение», считая, что некоторая «фактическая, хотя и не развитая диалектика определяет смысл всех, даже впечатляющих тезисов» его философии.

Интересна и методология историко-философского анализа, которую К.Ясперс предлагает для применения в подобного рода исследованиях. Во-первых, отмечает он, нужно выделить то, что в принципе поддается эмпирической и рациональной проверке; во-вторых, сравнить ницшеанские высказывания с нашим собственным «внутренним ощущением»; в-третьих, попробовать понять каждое отдельное высказывание Ф.Ницше в свете единого целого смысла его философии.

Понимая стремления К.Ясперса наиболее корректно и деликатно подойти к анализу творчества Ф.Ницше, мы все же должны указать, что в данном случае трудно ждать положительного (доподлинного) результата историко-философского исследования на основании «предоставления возможности услышать наше внутреннее ощущение» и сравнения смысла отдельных высказываний со смыслом Единого целого, учитывая, что это всегда будет оставаться только игрой воображения, которое едва ли сможет изменить общий смысл философии Ф.Ницше.

Мы считаем, что лучше знать философию Ф.Ницше такой, какой она есть на самом деле. Не стоит додумывать и добавлять что-то от себя, свои ощущения и свои представления. Хотя с помощью экзистенциальной парадигмы в исследовании К.Ясперса можно попытаться понять некоторые интенции и ход мыслей немецкого философа, в частности — отрицание христианской теодицеи и интерпретацию феноменов зла и насилия.

Раздумывая над причинами чрезвычайно резкой критики и отрицания Фридрихом Ницше христианства, К. Ясперс приходит к выводу, что «его вражда к христианству, как к действительности, неотделима от его связи с христианством как требованием». «И эту фактическую связь, — отмечает К.Ясперс, — сам он рассматривает не как прах, который следует отрясти со своих ног, а как нечто весьма позитивное. Он отлично сознает, что именно моральный импульс христианства впервые вызвал к жизни безграничную волю к истине» и приводит при этом цитату Ф.Ницше, в которой последний утверждает, что «даже мы, сегодня ищущие познания, мы — безбожники и антиметафизики — зажигаем наши факелы от того старого пожара, который разожжен тысячелетнею верой» [82].

Главный опыт жизни Ф.Ницше, и состоял в противостоянии христианству из христианских же побуждений. Мы попробуем продолжить эту мысль К.Ясперса и отметим, что в рамках ницшеанских интенций находились довольно своеобразные экзистенциальные импульсы, экзистенциальная платформа, которая в конце концов и определяла общий узор его мыслей [83].

Если экзистенциальное понимать как специфический исторический комплекс психо-эмоционального состояния человека, состояния его души и духа, то, по нашему мнению, можно вполне уверенно утверждать, что Ф.Ницше, развенчивая христианство, и отвергая при этом моральные установления добра и зла в христианстве, исходил прежде всего из желания преодолеть своеобразную психо-эмоциональную ситуацию, в которую попал современный ему человек, ситуацию, в которой «от этой современности мы уже больные — от позорных мирных соглашений, пугливых компромиссов и всей добродетельной грязи современных «да» и «нет». «Эта терпимость и largeur* сердца, которая все «извиняет», — писал в этой связи Ф.Ницше, — потому что все «понимает», действует на нас, как сирокко. Лучше жить среди льдов, чем под теплыми веяниями..! [84].

## * Широта. — фр.

Достижение состояния эмоциональной победы над современной ему жизнью Ф.Ницше связывал прежде всего с преодолением моральных установок, которые, по его мнению, удручали и сводили на нет положительное качество психо-эмоционального существования личности. Добро интерпретировалось в парадигме ницшеанских соображений как то, что умножает в человеке ощущение силы. Зло понималось как слабость. Счастье — все, что приумножает ощущение возрастания силы. Утверждение такого эмоционального состояния индивида Ф.Ницше и видел в необходимости формирования нового типа человека, «сверхчеловека», типа индивида, который, соответственно его представлениям, кардинально не совпадал с типом «настоящего христианина». «Моя проблема не в том, как завершает собою человечество последовательный ряд сменяющихся существ (человек — это конец), но какой тип человека следует взрастить, какой тип желателен, как более ценный, более достойный жизни, будущности» [85].

Христианство же в этом контексте отнюдь не отвечало его идеалу: «Не следует украшать и выряжать христианство: оно объявило смертельную войну этому высшему типу человека, оно отреклось от всех основных инстинктов этого типа; из этих инстинктов оно выцедило понятие зла, злого человека: сильный человек сделался негодным человеком, «отверженцем». Христианство взяло сторону всех слабых, униженных, неудачников, оно создало идеал из противоречия инстинктов поддержания сильной жизни; оно внесло порчу в самый разум духовно сильных натур, так как оно научило их чувствовать высшие духовные ценности, как греховные, ведущие к заблуждению, как искушения» [86].

Упадок человечества, по мнению Ф.Ницше, происходит в том случае, если экзистенциальное (ощущение индивида) подавляется моральным. Моральным, которое бы должно служить восхвалению человеческого существа, как независимому, свободному, автономному в своих ощущениях и переживаниях. «Я называю животное — род, индивидуум — испорченным, когда оно теряет свои инстинкты, когда оно выбирает, когда оно предпочитает то, что ему вредно… Сама жизнь ценится мною, как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, власти: где недостает воли к власти, там упадок, — утверждает Ф.Ницше и обрушивается с гневным сарказмом на христианское сострадание, — нет ничего более нездорового среди нашей нездоровой современности, как христианское сострадание», — и тут же подчеркивает, что в христианстве, подмениваются понятия «истинный» и «ложный»: «что более всего вредит жизни, то здесь называется «истинным»; что ее возвышает, поднимает, утверждает, оправдывает и доставляет ей торжество, то называется ложным» [87].

Смысл критики христианства Ф.Ницше был близок отрицанию христианской моральной парадигмы мыслителями-гуманистами средневековой Европы. Если вспомнить написанную в 1417 году инвективу Леонардо Бруни «Против лицемеров», диалог Лоренцо Валла «Относительно обета монахов», известные диалоги Поджо Браччолини, то станет вполне понятным отрицание моральных ценностей христианства с позиций оправдания и понимания человеческой природы, гуманизма, человеческого достоинства — ключевой проблемы историко-философской традиции. Лицедеями, которые с чрезвычайным спокойствием живут за счет труда других людей, называет средневековых монахов Бруни в своем диалоге «Об алчности»; противопоставляет искреннее благочестие лицемерному поведению священников в инвективе «О лицемерах». Обращаясь к анекдотическим ситуациям быта монахов — героев «Декамерона», язвительно разоблачает религиозный фанатизм, разврат и убожество священнослужителей и Браччолини. Высмеивает моральную основу христианского аскетизма и Лоренцо Валла в своем диспуте «Относительно неправедного устава монаха и его мысленных преимуществах».

Покушаясь на моральную основу христианства, Ф.Ницше предстает перед нами, как безусловно экзистенциальный мыслитель: «Чистый дух» есть чистая глупость: если мы сбросим со счета нервную систему и чувства, «смертную оболочку», то мы обсчитаемся — вот и все» [88]. Правда, он очень странно интерпретировал и понимал феномен экзистенциальности. Его основное стремление в интерпретации движения истории человечества — это стремление очистить экзистенциальность, психо-эмоциональный комплекс индивида от «выдуманной психологии», от «полного непонимания» индивидом своей природы, неправильного толкования приятности или неприятности ощущений, которое и происходит, по его мнению, с помощью «знакового языка религиозно-моральной идиосинкразии»: «раскаяние», «укоров совести», уклонение от «дьявольских соблазнов» и т.п.

Действительность исторического развития внутреннего естества человеческого существа, исторический путь объединения его экзистенциальности с миром культуры, нравственностью, определяется Фридрихом Ницше как «выдуманный мир», в котором мысленные причины («бог», «душа», «я», «дух»), и выдуманные поступки (под которыми он понимает «грех», «спасение», «наказание», «прощение грехов») обесценивают и отрицают настоящий мир человеческого бытия. Тот, кто имеет в себе хотя бы каплю «теологической крови», утверждает Ф.Ницше, тот относится ко всему предубежденно, лукаво и нечестно.

Этим и объясняется резко отрицательное отношение Ф.Ницше к христианской морали. «Добродетель», «долг», «добро само по себе», доброе с характером безличности и всеобщности — все это химеры кенигсбергского китайца [89], — пишет он, — в котором выражается упадок, крайнее обессиливание жизни…» [90].

Наиболее важные законы жизни и развития, по мнению Ф.Ницше, требуют как раз совсем иного. Чтобы каждый индивид имел свою добродетель, свой личный долг, свой категорический императив, которые бы не путались с понятиями добродетели, долга вообще. Если человек, подчиняясь общим моральным нормам, как автомат долга, работает, мыслит и ощущает все окружающее без утехи, без какой-либо внутренней потребности и глубокого личного выбора, утверждает Ф.Ницше, он кратчайшим путем направляется к «декадансу», или даже к «идиотизму».

«Понятия добра и зла имеют двойную предысторию, — отмечает Ф.Ницше в своей работе «Человеческое, слишком человеческое», — а именно, во-первых, в душах господствующих родов и каст. Кто в состоянии отплачивать добром за добро и злом за зло и кто действительно чинит возмездие, тот бывает благородным и мстительным, тот называется хорошим, кто бессилен и не может совершать возмездия, признается дурным» [91].

Христианство же в его нравственности, по мнению этого философа, оборачивается даже против своих первоначальных интенций. В заметках к плану написания работы «Европейский нигилизм» он утверждает, что «гибель христианства — от его морали (она неотделима); эта мораль обращается против христианского Бога (чувство правдивости, высоко развитое христианством, начинает испытывать отвращение к фальши и изолганности всех христианских толкований мира и истории)» [92].

«Какие преимущества представляла христианская моральная гипотеза?» — читаем в его заметках, которые в русском переводе вышли под общим названием «Европейский нигилизм».

«1. Она придавала человеку абсолютную ценность, в противоположность его малости и случайности в потоке становления и исчезновения.

2. Она служила адвокатом Бога, оставляя за миром, несмотря на страдание и зло, характер совершенства, включая сюда и «свободу» — зло являлось полным смыслом.

3. Она полагала в человеке знание абсолютных ценностей и тем давала ему именно для важнейшего адекватное познание.

4. Она охраняла человека от презрения к себе, как к человеку, от восстания с его стороны на жизнь, от отчаяния в познании. Она была средством сохранения.

In summs*: мораль была великим средством для противодействия практическому и теоретическому нигилизму» [93].

## * В сумме, в итоге. — лат.

Отвлекаясь от главной темы, следует подчеркнуть, что понятия эгоизма и моральной необходимости, как мы это видим в случае с Ф.Ницше, в ХIХ столетии не только использовались для доказательства положений христианства (относительно проблем добра и зла, благочестия и насилия), но и для их отрицания. И основой такого отрицания, если речь идет о ницшеанстве, была, прежде всего, дегуманизация тогдашней жизни, общественных отношений, сознания, мышления и культуры.

Государственный эгоизм, или же «эгоизм государства», утверждал Ф.Ницше, содействовал в то время высвобождению духовных сил людей и общества, которое рассматривалось как необходимое условие дальнейшего развития и духовного взлета человечества. Такую ситуацию он связывал с историческими метаморфозами христианства и необходимостью глобальных изменений в религиозно-философском сознании. «Стоит вспомнить лишь о том, что стало постепенно из христианства под влиянием государственного эгоизма! — писал он в своей работе «Несвоевременные размышления». — Христианство есть, несомненно, одно из чистейших проявлений описанного влечения к культуре и притом именно к непрерывному созиданию святого; но так как оно в тысяче отношений было использовано для того, чтобы вертеть мельницы государственной власти, оно постепенно стало больным до мозга костей, лицемерным и лживым и выродилось до противоречия со своей первоначальной целью» [94].

Даже последняя, по его мнению, грандиозная попытка возродить истинность христианства — немецкая реформация, — была бы одной внезапной и мимолетной вспышкой, если бы незаконно не заимствовала новых сил и нового пламени из возгорающегося пожара государственной борьбы.

«Немецкая реформация удалила нас от древности: нужно ли было ей делать это? она снова открыла старое противоречие «язычество—христианство»: она была вместе с тем протестом против декоративной культуры Возрождения; это была победа над той же культурой, которая была побеждена при начале христианства, — читаем в тезисах Ф.Ницше, которые вышли под заглавием «Мы филологи...» — Христианство в отношении к «мирским вещам» консервировало как раз более грубые взгляды древних. Все более благородное в браке, рабстве, государстве — является нехристианским. Ему нужны были искаженные черты «мирского», чтобы оправдать себя» [95].

Поэтому Ф.Ницше и провозглашает войну христианству, христианской теологии, христианской морали, христианскому идеалу с целью утвердить собственную новую «теологию», собственную новую мораль, собственный новый идеал. «Я объявил войну худосочному христианскому идеалу (вместе с тем, всему, что состоит с ним в близком родстве), — читаем в одной из его основополагающих работ, — не с намерением уничтожить его, а только, чтобы положить конец его тирании и очистить место для новых идеалов... Дальнейшее существование христианского идеала принадлежит к числу самых желательных вещей, какие только существуют; хотя бы ради тех идеалов, которые стремятся добиться своего значения рядом с ним, а, может быть, стать выше его... Таким образом, нам, имморалистам, нужна власть морали: наше стремление к самосохранению хочет, чтобы наши противники не утратили своей силы — оно стремится только стать господином над ними» [96].

Анализируя отношения Ф.Ницше к христианству, наверное, следует выделить и еще один довольно важный аспект. Известно, что логика теологии, логика христианского вероучения всегда состояла и основывалась на абсолютном безоговорочном восприятии на веру ее исходных постулатов и принципов. «Верую, потому, что абсурдно». Этот тезис, который приписывают Тертуллиану, действительно придавал средневековой теологии известную стройность и логичность. Ф.Ницше, наоборот, подходил к оценке христианства не с позиции веры, а с позиций стоимости, ценностности, что существенно отличает, и соответствующим образом обуславливает и его исходную позицию, и окончательные результаты такой оценки. Для него «христианин, христианский священник в особенности, есть критерий стоимости» [97]. Его экзистенциальная позиция в отношении к вере была обозначена следующим разъяснением: «Что значит быть честным в духовных вещах? Быть строгим к своему сердцу, презирать «прекрасные чувства», из всякого «Да» и «Нет» делать вопросы совести!.. Вера делает блаженным: следовательно, она лжет» [98].

Ф.Ницше «вырывает», «выбивает» самое главное основание теологического мышления и религиозного сознания, утверждая, что «вера и была во все времена, как у Лютера, только мантией, предлогом, завесой, за которой инстинкты разыгрывали свою игру» [99], что, учитывая приоритет веры, христианство является «психологическим недоразумением», а в случае устранения религиозных представлений и обращения к реальности христианство просто «скатывается в пропасть».

Отсюда и происходит неприятие им основных постулатов и логики христианской теодицеи [100], отчаянное отрицание правдивости и подлинности Евангелия [101], обвинение Церкви в извращениях и фальсификации истории человечества [102] и т.п.

Своеобразие экзистенциальной основы философии Ф.Ницше, которую в традиционных историко-философских исследованиях определяли как феномен улавливания немецким философом «утомленности веры», имела чрезвычайное значение для процесса формирования специфики его мировоззрения и миропонимания.

Ф.Ницше прекрасно осознавал последствия отрицания теологической теодицеи и в особенности всей парадигмы христианских моральных постулатов, которая синтезировала человеческое сознание и делала возможным процессы духовной деятельности и духовного самоосуществления индивида. То есть в терминологии современной теоретической философии — исполняла процессы целесообразности.

Дело в том, что вера является формой, или же способом духовной деятельности индивида, способом проектирования и самоосуществления его «Я». Такое самоосуществление и самопроектирование не может происходить в условиях, когда утрачивается способность верить, надеяться, мечтать. В свою очередь, процесс духовного самоосуществления собственного «Я» индивида является неотделимым от осознания им системы ценностей, соотнесения ценности собственного существования с системой ценностей общественного и исторического характера. Ф.Ницше, подтверждая эту связь между общим и личностным, отмечает: «В сущности, человек теряет веру в свою ценность, если через него не действует бесконечное ценное целое: иначе говоря, он создал такое целое, чтобы иметь возможность веровать в свою собственную ценность» [103].

Делая ударение на следствиях отрицания действенности, или же существования морального постулата, как общего целого, как определенного единства, он спрашивает: «Что же в сущности произошло? Сознание отсутствия всякой ценности было достигнуто, когда стало ясным, что ни понятием «цели», ни понятием «единства», ни понятием «истины» не может быть истолкован общий характер бытия... Коротко говоря: категории «цели», «единства», «бытия», посредством которых мы сообщили миру ценность, снова изъемлются нами — и мир кажется обесценненым...» [101].

Окончательный результат, по мнению философа, и является тем принципом, который применяется для познания и понимания мира: «все ценности, посредством которых мы доныне сперва пытались сообщить миру ценность, а затем в виду их неприменимости к нему — обесценивали его — все эти ценности, рассматриваемые психологически, суть результаты определенных утилитарных перспектив, имеющих в виду поддержание и усиление идеи человеческой власти, и ложно проецированы нами в существо вещей. Это все та же гиперболическая наивность человека: полагать себя смыслом и мерой ценности вещей...» [102].

И здесь снова нужно сделать несколько замечаний.

Во-первых, в данном случае налицо существенное внутреннее концептуальное противоречие философии Ф.Ницше. Считая наивным полагать, что человек — смысл и мера всех вещей, он в то же время отрицает действенность принципа «общего», некоторой общей моральной парадигмы, утверждая субъективность морали в качестве исходного пункта своей системы мышления.

Во-вторых, в данном случае явно выступает противоречие понимания Фридрихом Ницше христианства с христианской традицией: бесспорно, что традиционное христианство всегда выступало против восхваления субъекта, против полагания субъективности в качестве смысла и меры ценностей; христианство, — и это можно легко подтвердить текстуально, — всегда было попыткой выхода за границы любой субъективности.

Ф.Ницше во многом упрощает суть христианства, отождествляя содержание христианской морали и, например, христианских «идеалов» с толкованием понятия идеала, заимствованным из повседневного, секуляризированного понимания. Учитывая такое толкование, любое понятие про «доброго человека» есть, по его мнению, результат чрезвычайно бесполезного способа понимания действительности, реалий жизни. Впрочем, именно на этом упрощении очень часто Ф.Ницше строит собственные сентенции относительно сути добра и зла, насилия и войны в истории и обществе.

Во все времена, в особенности, в период господства христианства, утверждал Ф.Ницше, было израсходовано много сил на сведение человека к односторонней деятельности, к «доброму» (благотворному). И сегодня хватает людей, искалеченных и обессиленных, по мнению Ф.Ницше, религиозным учением про «добро», которые стремятся к «очеловечиванию» цивилизации, «спасению души». В этом случае, отмечал он, от человека требуется никогда не делать плохих поступков, не увеличивать зла. Такая конфигурация мышления, по мнению Ф.Ницше, является порождением определенного типа индивида, который выходит из простой предпосылки: привычки брать доброе и недоброе как реальности. Действительность, по мнению Ф.Ницше, свидетельствует о противоположном. Добро и зло взаимно дополняют друг друга. И «что толку в том, чтобы всеми силами души считать войну злом, не вредить, не хотеть творить… Нет! Война тем не менее ведется! Иначе никак нельзя! Хороший человек, отказавшийся от зла, lt;…gt; вовсе не перестает вести войну, иметь врагов, говорить нет, творить нет» [106].

В данном случае, старался убедить всех Ф.Ницше, человечество всегда повторяло одну и ту же ошибку: средства к жизни оно превращало в масштаб измерения самой жизни. Вместо того, чтобы создать мерило высшего подъема самой жизни, человечество средство к абсолютно определенной жизни использовало с целью исключения всех других форм жизни, — другими словами, для критики и отбора такой жизни. Поэтому, «по крайней мере, известной породе человека (народу, расе), — по определению Ф.Ницше, — наступает конец, как только она проявляет терпимость, как только она начинает признавать за другими равные права и перестает стремиться к превосходству» [107].

Наверное, именно эта мировоззренческая позиция и стала основанием дальнейшего оправдания насилия и зла в концепции ницшеанства, а впоследствии тех жестоких и античеловечных действий по ликвидации евреев, цыган, славян и представителей многих других наций и народностей, к которым прибегли нацисты во время Второй мировой, и особенно, во время Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.