Мерцание прекрасного
Не только сакральное одновременно восхищает и ужасает, но и прекрасное. До эпохи искусства многие образы относятся к священному и разделяют с ним красоту и ужас. Следующий признак является общим для прекрасного и священного.
Все снова и снова пытаются «поймать» прекрасное и использовать его как средство — для благого и прекрас-1
100
Парадигмы антропологии
Глава 5. Историческая антропология
101
ного у Платона, для величия Бога в Средневековье, для совершенствования человека в модерне. Только Ницше переворачивает перспективу. Для него прекрасное процессуально. Вся действительность с неизбежностью— кажимость, явление, порожденное силой воображения как образ, и ее можно понять только как эстетический феномен. И потому полнота жизни, самоосуществление человеком сверхчеловеческого, возвышение до надындивидуального возможны только эстетически.
Поскольку красота ускользает от схватывания, она пробуждает желание приблизиться к ней миметически. Миметические процессы дают возможность уподобления, но не прекрасного человеку, а человека — прекрасному. Прекрасное экзистирует не как предмет и, пожалуй, даже не как представленный образ, а исключительно как форма невозможности образного представления. Красота захватывает, она вызывает восторг и напоминает о мимолетности ее проявления, о перманентной временности человеческой жизни. Красота указывает на нетождественное, грубо говоря, в аспекте идентичности ее можно постигнуть как не-идентичное. Она придает вещам облик неразрешимой загадки, беспокоящей воображение, приводящей в движение и вызывающей миметические процессы преобразования.
Уже в Античности прекрасное указывает на свое Другое: ужас, безумие, смерть. В ходе истории может так происходить, что прекрасное замещается своей оборотной стороной. Безобразное, ужасное, безумное прорывается в искусстве и скрывает прекрасное.
Остается пустое место, на котором оседают воспоминания и мерцают следы прекрасного. До сегодняшнего дня мы сохранили только отблеск прекрасного. Его порядок и симметрия, порожденные прежними столетиями, дожили только в виде следов; наша же действительность совсем иная. Она характеризуется потрясениями, несогласованностью и различиями. Современность определяется не симметрией, а асимметрией и различием. Наш мир лежит по ту сторону прекрасного и совершает осцилляции между былой красотой и будущим ужасом.В противоположность распространяющейся эстетизации мира и симуляции, захватывающей и опутывающей сегодня всю действительность; в «мерцании прекрасного» темой становится видимость как мерцание. Тем самым появляется возможность рефлексии видимости как описанного диалектикой Просвещения эффекта блеска красоты, лишенной власти. Возникающая отсюда связь меланхолии и эстетики ни в коей мере не означает конец культуры, а скорее новый ключ к пониманию времени.
Каково воздействие искусства? Каково его отношение к реально-
сти, языку, воображению? Годится ли еще понятие «прекрасного» для описания нашего эстетического опыта? С самого начала в греческой Античности прекрасное беспокоило людей и давало им повод для противоречивых толкований и определений; его атаковали, с ним боролись, оно отступало и ускользало в метаморфозах. История возвышенного и возникновение эстетической перспективы в социальных науках дают нам два примера этого процесса.
Красота обещает нам не только примирение различий; она вызывает также непредвиденные потрясения, показывающие границы человеческого и демонстрирующие человеку его бренность. Обращение красоты в ужас демонстрирует нам Медуза; концом этого ужаса является смерть, на которую всегда указывает красота, с трудом вырывающаяся из хаоса. Красота предвещает совершенствование, обещает свободу и покоряет своей силой тех, кто «взглянул на нее глазами». Она сбивает с толку и таит в себе противоречия, указывает на разногласия, разрывы и различия.
Она разрушает действовавшие до сих пор порядки. Но она также открывает новую эстетику, сейсмическая сила которой ведет к потрясению фундамента восприятия, и порождает новые фигуры и образы.Эти фигуры проявляются с изнаночной стороны прекрасного, в его Другом. Они отсылают к тому, что раньше не считалось предметом прекрасного: нерегулярное, ужасное, пустое, Венеция и эстетика руин — уже давно стали примерами болезненной красоты и очарования, исходящего от заката человеческой культуры как потусторонности прекрасной видимости. Баланс между природой и историей сегодня столь нарушен, что красота скрывается в воспоминаниях, все снова и снова искусственным образом порождаемых, где ее и можно выявить и реконструировать.
Прекрасное обнаруживается в перемещениях, сдвигах, вытеснениях, искажениях. Искомая видимость требует парадоксального обращения. Об этом же говорит предложение считать покрывало знаком исконной истины. Ибо конец привычной стратегии демаскировки и насильственной идентификации объектов — это еще не конец восприятия и мышления. В эротике укрывания и облачения, в игре обнаженности и сокрывания возникают другие движения, создающие воображаемые образы и переходы из небытия в человеческие формы. В мерцании прекрасного отражается метонимия желания, знаки самооколдования, вещественные указания на ничто. Они втягивают в сострадание, показывают временность желания и его артикуляции в беспорядочном43.
102
Парадигмы антропологии