Умирающее время
Если священное можно понимать как попытку человека что-то противопоставить ходу времени, то прекрасное и любовь неразрывно свя-заны с быстротечностью времени. Ни в любви, ни в прекрасном нет длящегося пребывания.
Но что такое время? «Если никто меня об этом не спрашивает, я это знаю; если я это хочу объяснить спрашивающему, то я этого не знаю». Кто сегодня не мог бы сказать то же самое, что и Августин, — при условии, что он нашел бы время для этого, —когда он размышляет о своем недоумении в отношении времени. Вопрос с течением столетий настолько обострился, что его настоятельность уже невозможно привести в правильное отношение с опытом времени. Правда, литературные документы на тему времени вот уже лет сто как наполнены заявлениями о его исчезновении, о застое времени в музейном настоящем, о его «холостом ходе»; ввиду таких выводов, кото-рые никто не желает воспринимать всерьез, время стало центральной темой46. Всякая экономия, как предвидел Маркс, становится в конце концов «экономией времени». Чем больше времени требуют экономические расчеты, тем меньше времени остается. Парадоксальность и скандальность становятся очевидны только тогда, когда переваливают точку поворота. Во фразе, что только тот действительно обладает временем, кто может его тратить, сегодня уже нет ничего безобидно-тавталогичного.Повсеместно добилось признания воззрение, что время человека, природы, космоса ограничено. Экологический кризис и намечающееся оскудение ресурсов приводит к распространению среди людей «апокалиптического» чувства жизни, при котором кажется, что конец времен все ближе. К этому добавляется то, что науки уже давно сталкиваются с историчностью природы и Вселенной. Универсум, природа и человеческая культура имеют начало и потому должны иметь конец, может быть даже много начал и много концов. Развития, ошибочно принимаемые за неисторические — также неповторимы: в этом Ньютон заблуждался.
Нет никакого возврата, время необратимо. Необратимость распространяется не только на человека, который смертен; «стареют» также природа и космос. В теме времени растущее знание сопровождается растущим не-знанием; к этому приходят естественные, социальные науки, литературоведение, историки и философы именно в тот момент, когда они могут предъявить обширные знания о времени, о его структурах в культуре, природе и космосе.Изменившиеся в современности представления о времени ставят
Глава 5. Историческая антропология
105
задачу заново описать историю космоса, природы, искусства человека. Традиционная периодизация кажется произвольной и уже не соответствует комплексности сегодняшнего сознания времени. При этом нужно будет больше принимать во внимание одновременность неодновременных и неодновременность одновременных событий. Из такой перспективы, всерьез принимающей плюралистичность времен, образуется новая комплексность гуманитарных проблем, требующая трансдисциплинарного подхода.
Осмысление «старения» и «умирания» времени было плодотворным в двух аспектах. Во-первых, были собраны все наличные знания научных дисциплин и раскрыты для обоюдно адекватного понимания. Во-вторых, удалось немного больше понять о скрытых закономерностях, приводящих к тому, что время «молодо» или «старо», во всей полноте в распоряжении или истекает в тотальной нехватке. Как бы много ни было понято о пространстве, поле, местности, даже о горизонте, время по-прежнему остается загадкой. Его изначальная непредметность, его бесконечное прекращение — еще совсем не осознаны. Чтобы изменить эту ситуацию хоть отчасти, нужно порвать с традицией мышления, которая не состыковывает время с ритмами жизни и превращает его в огромную машинерию и, наконец, знает его только или как постисторию, или как апокалипсис. , .,.,.,.,
Молчание :л: ;- "'' ; ; '
В отличие от стран Востока у нас очень слабо развита культура молчания. Там, где она развита, осознают, что связывает не только разговор, но и совместное молчание.
Но и молчанию нужно учиться. Слишком сильно принуждение к речи, чтобы еще была возможность совместного молчания. Молчание часто считается выражением некомпетентности и неспособности к артикуляции. В отличие от речи молчание считается знаком пассивности и слабости. Культурная обусловленность такой оценочной упрощенности очевидна. К культуре молчания относятся и места, в которых принято молчать: храм и церковь, концертный зал, театр, библиотека. Сюда же относятся ритуалы, требующие молчания и обучающие ему: богослужение, правовые действия, например, заключение брака, похороны и подобные тому мероприятия. Здесь же находят свое место табу, зоны молчания и сферы молчания, которые различаются в зависимости от культуры и субкультуры47.О чем можно сказать и что ускользает от языка, какую роль иг-
106
Парадигмы антропологии
рает молчание в речи? Говорить можно только тогда, когда то, о чем речь, не находится в распоряжении. Мы говорим в надежде завладеть вещами, о которых мы говорим. Но мы разочаровываемся. Мы говорим вопреки этому опыту разочарования, сопровождающему речь. Мы не можем выдержать недоступность окружающего мира и предпринимаем попытки с помощью языка и речи заставить замолчать ужасающую тишину, застилающую весь горизонт (Бюхнер). Снова и снова речь становится бессильным лепетом перед лицом превосходящего молчания мира, который напрасно пытается справиться с ужасом, порожденным вездесущностью молчания.
Молчание — нулевая точка языка в двойном смысле: из него исходит речь и в нем же заканчивается48. Она оказывается точкой прерыва и границей и как таковая не может быть темой дискурса. Но все же требование — нужно молчать о том, о чем нельзя сказать — это не конец речи. Скорее, то обстоятельство, что мы не в состоянии говорить, снова и снова провоцирует речь. В простом парадоксе, что мы должны говорить о молчании и одновременно не можем говорить о нем, как о других вещах, и манифестирует себя вышеназванный характер удвоения.
Язык отвоеван у молчания, но в конце снова погружается в молчание. Любая небрежность, например, при слишком поспешном наведении мостов, ведет к болтовне. А ответственная речь находится в контакте с двойным характером молчания.Молчание указывает на речь; оно —момент и граница речи. Без пауз речь не образуется. Любое говорение, конституирующее себя во времени, указывает на свое начало и конец — на время до и время после. Время молчания остается за границами языка и человека. И одновременно молчание — исходный пункт речи, действия и творчества. В музыке, изобразительном искусстве и поэзии умолкает смысл повседневной речи, тесно связанный с речью и действием. При встрече с ними молчание — необходимое действие, умелая активность, которая только и позволяет миметическое понимание. В таком понимании происходит уподобление воспринимающего человека музыкальному, художественному или поэтическому произведению без умаления их многозначности. С помощью миметического процесса становится возможным приближение к Другому, транслированному тишиной и обнаруживающемуся в эстетическом опыте: говорение против забывания, воспоминание как противодействие молчанию погруженного и анамнез как попытка избежать принуждающего повторения. Снятие молчания проявляется как конституирование личности, через маску которой проступает речь.
Глава 5. Историческая антропология
107
Молчание — в том числе и нехватка воспоминания. Выражение забывания и несчастья, потерявшего дар речи. Правда, безмолвное страдание может быть вытеснено, но не может быть стерто из памяти. Скорее последняя настаивает на своем, снова и снова через фантазмы заводя речь о травме. Тогда молчание — это основа, из которой непрерывно исходит требование к повторению. Молчат, прежде всего, массы: из них, вспоминая и говоря, развиваются индивиды. К этим молчащим массам исторически относились также женщины, бессловесность которых — выражение онемения и подавления; их молчание — это лишение права голоса. Сегодня женщины поднимают свой голос, преодолевают свою немоту, начинают распоряжаться.
Чтобы прервать их молчание, нужно воспоминание о страдании, которое в прошлом заставило их онеметь. Оно есть выражение исключения, породившее «женственность» как Другое мужчин, Другое «человека».Молчание указывает на забывание, а забывание — на тайну. Речь говорит, покуда есть напряжение между ней и молчанием. Там, где молчание — результат забвения, оно красноречиво и нуждается в герменевтике для своей дешифровки. Она позволяет узнать, что тишина—это форма существования, в которой разнородные вещи приближаются друг к другу, в которой сохраняется напряжение между ними и их двусмысленностью. В молчании мир, речь и дискурс реорганизуются; в нем трансформируется смысл, возникает загадочная комплексность, над которой понапрасну надрывается язык; зазор между ней и миром непреодолим. Молчание открывается только языку и миметическим движениям повторения и уподобления.
И, наконец, молчание указывает на связь жизни и смерти. Когда нет жизни, то нет и речи, нет шума и движения, только пустота. Там, где нет сознания и языка, простирается молчание, в котором тонут аутичные дети и другие жертвы. Можно получить опыт о границах языка, воображения, человека и его мира. Но этот опыт уже не помогает. В смерти молчит также и смысл, конец всякой герменевтики. Есть раз и навсегда установленные граница и остановка, пустота молчания, до которой не долетает никакая речь. Даже метод деконструкции, спасающий перед лицом недостаточности двойной негаци-ей —языковым отрицанием языка, которое еще раз отрицает себя,— оказывается здесь в лучшем случае прозрачным для ничто.
108
Парадигмы антропологии