ММ£РАЙЧЕВСКИЙ ЧЕРНИГОВСКИЙ КНЯЖЕСКИЙ ДОМ И АВТОР ’’СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ”

Пересматривается распространенное мнение о черниговском происхождении Автора ’’Слова о пол­ку Игореве” и его непосредственных связях с черниговским княжеским домом. На основе крити­ческого анализа ’’Слова” и летописных статей, отражающих события этого периода, доказывается отрицательная репутация черниговской княжеской династии Ольговичей, отрицается сам факт участия Автора в походе 1185 г.

В литературе, посвященной ’’Слову о полку Игореве”, до сих пор распространено оши­бочное мнение о черниговском происхождении Автора и его непосредственных связях с черниговским княжеским домом. Возникновение этой версии восходит к. рубежу XVIII — XIX в., когда образованные круги Российской империи впервые познакомились с гениальнейшим произведением древнерусской литературы.

Впечатление от этого знакомства оказалось довольно своеобразным. Само произве­дение не было оценено надлежащим образом. Художественная неординарность поэмы, необычность ее построения, ’’рапсодичность”, столь далекая от канонов классицизма, свобода авторской мысли — все это раздражало читателя, настраивая его на критический лад. Энтузиазм вызвало другое: подтвердившийся факт наличия в Киевской Руси художественной поэзии (неудачным образцом которой и было объявлено ’’Слово”). ’’Оказывается,и при дворах наших князей были свои барды и менестрели” — вот лейт­мотив тогдашнего восприятия. _о

Наибольшую сенсацию вызвало имя Бояна, которого слишком эмоциональные сов­ременники АЛ4усина-Пушкина поспешили возвести в ранг величайшего певца отече­ственной древности, ее своеобразного лидера. Боян стал ’’властителем дум”; его име­нем заклинали едва ли не все тогдашние версификаторы;, оно прочно затмило собою Автора Игоревой песни.

©ЛМО.Брайчевский, 1990

10 ISBN 5-12-002523-4 Проблемы археологии Южной Руси. Киев, 1990

Невероятно, но факт: НЛЇКарамзин, надумавший издавать ’’Пантеон российских авторов”, включил в него Бояна (из произведений которого он ке знал ш строчки), тогда как Автор ’’Слова о полку Игореве” такой чести не удостоился.

Одним из важнейших обстоятельств, породивших столь удивительную реакцию, было то, что среди читательской аудитории, даже ее наиболее подготовленной части, не оказалось лиц, достаточно хорошо владеющих древнерусским языком, ни глубоких знатоков отечественной истории, способных адекватно усвоить текст новооткрытого произведения. Его просто не поняли. Множество ’’темных мест”, не прочтенных над­лежащим образом издателями и первыми комментаторами, послужило причиной совер­шенно превратных толкований.

Первые исследователи ’’Слова” твердо усвоили одно: произведение Посвящено по­ходу северского князя Игоря Святославовича на половцев, состоявшемуся весной 1185 г. Следовательно, задачей поэта было воспевание воинских доблестей организа­торов похода и его сподвижников. А дальше ...

А дальше начинались чудеса. Странной выглядела уже сама по себе идея: избрать для прославления героя совершенно не подходящий сюжет — поражение на поле боя, позорный плен, еще более позорное бегство. А главное — патетическое оплакивание несчастий Руси, причиненных нелепым, плохо организованным и еще хуже осущест­вленным походом, совершенно ненужным с точки зрения государственных ин­тересов Руси.

Что же это за ’’прославление”? Явную нелепость пытались списать за счет литератур­ной беспомощности Автора. Дескать, взялся воспевать, да ке справился с собственным замыслом (потому и в ’’Пантеон” не угодил).

В наше время ’’Слово” прочитано, как следует, от первой буквы до последней. Все ’’темные места” расшифрованы и разъяснены — за исключением двух или трех выражении, безнадежно испорченных переписчиками. И внешнее, и внутреннее содержа­ние поэмы понято и четко истолковано. Стало ясно, что произведение не принадлежит к числу панегирических. Автор отнюдь не восхищается своими героями и отнюдь не спешит их героизировать и возвеличить. Напротив, он судит и осуждает и самих ини­циаторов похода, и затеянную ими авантюру.

Тем не менее, остались рецидивы старой болезни. Остался псевдопатриотическии пиетет по адресу мнимых ’’защитников” (а на дерте - губителей) родной страны.

Вместе с остатками ’’прорыцарского” пиетета сохранилась и мысль о чернигово- северской ориентации Автора, хотя его резко критическое отношение к Ольговичам делает такое мнение в высшей степени малоправдоподобным. Поэтому проблема под­линного отношения поэта к черниговскому дому приобретает принципиальное значение.

Условия феодальной раздробленности Руси обусловили возникновение локальных (удельных) династий внутри необъятного княжеско" ■■■ рода. Этот процесс развивался не одинаково в разных уделах. В одних местные ветви укрепились основательно, как, скажем, Изяславичи — в Полоцке, старшая линия Мокомаховичей (потомки Изяслава Мстиславича) — на Волыни, средняя линия (Ростиславичи) — в Смоленске, а младшая (наследники Юрия Долгорукого) — в Суздале.

В других (например, в Галиче) в междоусобной борьбе за власть участвовали представители разных ветвей (волыкской, черниговской), а также иностранных да- настий (венгерской и польской). В Новгороде княжеская власть была превращена в магистрат. Киев, как общерусский центр, вообще не имел своей отдельной династии, а великокняжеский престол занимали члены удельных фамилий, главным образом, Волынской, смоленской и черниговской. Соответственно и отношение к киевскому

и

поестолу было разным. Например, Юрий Долгорукий, укрепившийся в Суздале, резко поднявший могущество и авторитет своего удела, главной своей целью, однако, до кон­ца жизни считал захват великокняжеского стола.

Это необходимо иметь в виду при интерпретации ’’Золотого слова” Святослава — точной политической нюансировке, которую Автор обнаруживает в характеристике многочисленных адресатов программной речи.

В Чернигове надежно укрепились потомки среднего сына Ярослава Мудрого Свя­тослава, получившие родовое имя Ольговичей.

Каждая из удельных династий имела на Руси свою довольно устойчивую репутацию, порожденную традиционной направленностью и особенностями политической практики. Среда них едва ли не наиболее скандальной была репутация именно черниговского дома, активных репрезентантов междоусобной борьбы. Эта репутация в значительной степени подогревалась характером отношений с половцами, сплошь и рядом выступав­шими в роли союзников черниговских князей.

Такая репутация не была справедливой. Ольговичи в смысле исповедуемых по­литических принципов не отличались от представителей других фамилий, тех же Мо- номаховичей. В том числе и во взаимоотношениях с номадами. Как подчеркивает ЛЛ.Гумилев, первым пригласил половцев в качестве союзников в междоусобной борьбе не Олег Святославич (’Тореславич” ’’Слова о полку Игореве”), а Владимир Мономах в 1077 г. Ольговичи в период между 1128 'и 1161 гг. приводили половцев на Русь 15 раз, тогда как один только Мономах (на протяжении своей политической деятельности) — 19 раз.

Немалое значение, однако, имело то обстоятельство, что родоначальник чернигов­ской династии Святослав Ярославич впервые после завещания своего отца захватил киевский престол силой в 1072 г., прогнав своего старшего брата Изяслава Ярослави­на. Второй эксперимент того рода также был предпринят членом дома Ольговичей — Всеволодом Ольговичем в 1139 г., и это тоже вызвало соответствующий политический и идеологический резонанс в стране.

Запятнанная репутация черниговского княжеского дома нашла яркое отражение в ’’Слове о полку Игореве”.

Необходимо подчеркнуть важный момент — проблему жанрового определения великой поэмы. Как известно, данный вопрос породил немало споров и недоразумений. На первый взгляд, ’’Слово” в жанровом отношении выглядит одиноко среди других произведений древнерусской литературы. Это дало основания Д.С.Лихачеву поста­вить риторический вопрос: ”А быть может ”Слово”само по себе жанр?”

Полагаю, что все недоумения на сей счет основаны на недоразумении: жанровое окружение поэмы искали не там, где надо. Причиной было трудноопределимое стрем­ление видеть в ’’Слове” произведение эпическое, даже героическое — сродни ’Песни о Роланде” или ’’Нибелунгам”.

В действительности оно принадлежит к широко распространенному на Руси XII в. жанру повествовательной литературы с ярко выраженной критической направленно­стью, который Д.СЛихачев удачно назвал ’’Повестями о княжеских преступлениях”. Общей чертой этих произведений (довольно разных по характеру) является осуждение древнерусских князей за осуществляемую ими междоусобную политику. Обладатели политической (и военной) власти обрисованы самыми темными красками как носители наиболее отвратительных черт — себялюбия, жестокости, лживости, коварства и тщ. Лица, на которых возложена функция обеспечить политическую стабильность в госу­дарстве, действуют в диаметрально противоположном направлении. Некоторые из этих П

повестей имеют черниговское происхождение (’Повесть об убийстве Игоря Ольговича”, дошедшая до нас в отрывках)

’’Слово о полку Игореве” по сути является одной из повестей о княжеских преступ­лениях.

Замысел поэмы заключается не в восхвалении рыцарских доблестей организаторов похода, а в их дезавуации, развенчании и осуждении. Этим определяется отношение Автора к персонажам его произведения. В том числе, разумеется, и к Ольго- вичам.

Распространенное в старой литературе и далеко еще не преодоленное мнение, соглас­но которому Автор ’’Слова” принадлежал к черниговскому боярству, сам был черни­говцем или северцем и стоял близко к Игорю Святославичу, несостоятельно. Порож­денное ошибочной мыслью об эпической природе произведения, оно не только не под­тверждается текстом поэмы, но и решительно противоречит ему. Автор не был уро­женцем Черниговщины и, по-видимому, даже не бывал ни в Чернигове, ни в Новгороде- Северском. Он не только не был участником похода 1185 г., но имел о нем весьма смутное представление.

Он не сообщает ни одной сколько-нибудь колоритной подробности похода и, в частности, самого сражения, от которой вряд ли отмахнулся бы хорошо информиро­ванный современник (не говорю уже ’’учасник”) события. Даже монах-летописец насыщает свой непрофессиональный рассказ деталями, весьма важными с позиции за­мысла ’’Слова”. Он, например, сообщает о лазутчиках, посланных за ’’языком”, о сомнениях руководителей похода, начинать ли сражение, о диспозиции русского войска. Он четко разграничивает две фазы сражения, подчеркивает, что обратившихся в бег­ство половцев преследовали молодые князья, тогда как старшие ехали шагом, по­вествует о ночном совещаний после первого дне, отмечает благородство Игоря, не пожелавшего спасать себя ценой гибели пешего войска.

Ничего подобного нет в ’’Слове о полку Игореве” — художественном произведе­нии, где, казалось бы, подобные детали и подробности особенно уместны. В описании битвы Автор не упоминает даже о ранении Игоря в руку, а дальнейшее упоминание (в ’’Золотом слове” Святослава) ”ран Игоревых” неточно, так как рана была одна — к чему же здесь множественное число? Только на основании косвенных данных можно усмотреть в ’’Слове” намек на бегство ковуев — обстоятельство, решившее исход битвы. За Пределами повествования осталось и такое исключительно важное обстоя­тельство, как жажда, томившая русских воинов и особенно — их коней, и т.д.

Конечно, можно возразить, что ’’Слово” — произведение художественное, то есть неуправляемое, а следовательно — нельзя предъявлять его автору требования по части отбора сюжетных мотивов: поэт сам решает, о чем ему писать, а о чем нет. И все же трудно представить себе, чтобы человек, видевший все это собственными глазами, мог так последовательно исключать весь индивидуальный фактаж из своего произве­дения — зачем бы?

Что же он сообщает о битве реально, какие детали? ’’Летят стрелы калены.”, ’’гре­мят сабли о шлемы”, ’’трещат копья харалужные”, ’’черная земля под копытами кость­ми посеяна, а кровью полита”. Яр-тур Всеволод ’’прыщет на воинов стрелами, гремит о шлемы мечами харалужными” и тд. Все это легко может быть отнесено к любому сражению тех в ремен.

То же самое — описание похода. И здесь видам сплошь общие, а то и фантастические пассажи, которые демонстрируют отличное знание Автором природы южнорусских степей, но начисто лишены индивидуальных подробностей: ’’Тогда вступил Игорь в золотое стремя и поехал по «истому полю. Солнце ему тьмою путь заграждало, ночь стонами грозы птиц пробудила, свист зверин встал близ, Див кличет на вершине дерева, велит послушать земле незнаемой... А Игорь к Дону войско ведет. Уже беду его под­стерегают птицы по дубравам, волки грозу накликают по оврагам, орлы клектом зверей на кости зовут, лисицы брешут на червонные щиты...”

Все это великолепно как поэтическое обобщение, но отнюдь не отражает непо­средственных впечатлений очевидца или хотя бы челозека, лично контактировавшего с очевидцем и получившего информацию из первых рук.

Но особенно важны здесь прямые ошибки и неточности, которые не мог допус­тить хорошо информированный автор, а тем более — непосредственный участник экспе­диции.

О фактических ошибках в ’’Слове о полку Игореве” как-то не принято говорить. Считается, что гениальный поэт не мог ошибаться, а потому все имеющиеся в тексте его произведения противоречия с другими источниками должны решаться в его пользу. Более того, почему-то признается, что наличие фактических неточностей может поста­вить под сомнение подлинность поэмы и изобличает подлог, - хотя совершенно ясно, что любой фальсификатор должен бы проявить особое внимание к точности изложения и по возможности избегать противоречий с используемыми текстами (естественно, доступными и для других читателей).

Автор ’’Слова о полку Игореве” был человеком, хоть и гениальным, но всего- навсего человеком, и мог ошибаться, как и любой другой. Особенно, в частностях, которые не имели для содержания поэмы принципиального значения. Таких ошибок в тексте немало. Переяславль у Автора стоит на Суле, тогда как на самом деле — на Трубеже. Святополк Изяслазич везет тело отца, убитого на Нежатиной Ниве, в Киев, хотя Святополк в той битве не участвовал, а перевозил погибшего его брат Ярополк. Согласно Автору, Изяслав похоронен в Софии Киевской, а в действительности — в Деся­тинной церкви и тд.

Так вот: и в описании похода 1185 г. встречаются подобные погрешности. Они не имеют значения с точки зрения авторского замысла, но изобличают в Авторе человека, плохо осведомленного о подлинном ходе событий. Поэт не знает даже состава участни­ков авантюры. Во главе похода стояли: Игорь Святославич, его брат Всеволод, сын Владимир и племянник Святослав Олыович. В ’’Слове” же вместо Владимира назван другой сын Игоря — Олег. Имя Владимира вообще отсутствует (кроме лишь не вполне ясного намека на ’’сокольца” в диалоге двух ханов; кто скрывается под этим проз­вищем — то ли Владимир, то ли Олег — неизвестно).

Автор не имеет четкого представления о географии похода: согласно его версии, войско северских князей дошло до Дона и даже до моря; в действительности же место сражения удалено от первого (по прямой) на 400 км, а от второго — на 250 км. Пу­тается он в хронологии событий и в их последовательности. Солнечное затмение, слу­чившееся 1 мая в разгар движения Игорева войска, отнесено к самому началу похода, по сути, еще до выступления Игоря из Новгорсда-Северского. Чтобы как-то исправить положение, в литературе предложена гипотеза о перестановке текста, которую при­нимают многие исследователи. Однако и это предложение не спасает дело: теперь полу­чается, что затмение произошло уже после соединения Игоря с Всеволодом, тогда как в действительности оба войска сошлись позже.

Нельзя не учитывать и невнимательность Автора к Чернигову и Новгороду, хотя сам сюжет, казалось, должен бы особенно подчеркнуть этот интерес. Чернигов в ’’Сло­ве” упомянут только два раза, причем в необязательных контекстах, непосредственно с описываемыми событиями не связанных. Первый раз — в воспоминаниях о времени Владимира Мономаха и Олега Святославича, второй — в эпизоде оплакивания бедствий Руси, спровоцированных несчастным походом. В обоих случаях имеем дело с чистой риторикой. Новгород-Северский упомянут лишь один раз в зачине, пародирующем авторскую манеру Бояка.

Трудно представить себе, чтобы человек, хорошо знавший и Чернигов и Новгород (не говоря об уроженце), обратившись к черниговско-северским событиям, удержал­ся от хоть сколько-нибудь конкретных замечаний, сведений или справок — подобных тем, что находим в ’’Слове” относительно Киева, Галича или Плиснеска. Все это застав­ляет решительно отвергнуть черниговско-северскую версию и совсем другими глаза­ми посмотреть на отношение поэта к черниговскому дому.

В своем произведении Автор, как сказано, обнаруживает резко отрицательную позицию относительно и самого похода, и его вождей, и всей династии Ольговичей. Безусловному осуждению подвергается Олег Святославич (’Тореславич”) , а косвенно и его отец (’Тореслав”); князь Ярослав Всеволодович, занимавший черниговский престол н

в 1185 г. Сама экспедиция рассматривается поэтом как позорная страница в истории Руси, как злодеяние, стоящее на грани преступления. Инициаторы авантюры — Игорь и Всеволод — обвиняются Автором в недостатке разума, в стремлении к пустопорож­ней славе, в результате чего Русь расплачивается неизмеримыми жертвами и не­счастьями.

При этом, однако, Автор обнаруживает глубокий пиетет в отношении Святослава Всеволодовича — двоюродного брата героев ’’Слова’", принадлежавшего к тому же черниговскому дому, но в момент неудачного похода занимавшего киевский престол. На первый взгляд, здесь кроется определенного рода противоречие, не разъясненное Автором, которое, однако, при ближайшем рассмотрении оказывается иллюзорным.

’’Великий” и ’’грозный” Святослав выступает единственным вполне положитель­ным персонажем ’’Слова”. Он получает в произведении гипертрофированную харак­теристику, отнюдь не корректную реальному положению дел. В действительности Святослав не был ни великим, ни грозным. Это типичный и достаточно слабый власти­тель второй половины XII ст., фактически отстраненный от власти Киевской сеньерией (представительным органом киевской боярско-патрицианской олигархии) и высе­ленный за пределы города — на Новый двор, расположенный в районе Копырева конца.

Не трудно убедиться, что характеристика Святослава в ’’Слове” начисто лишена индивидуальных, человеческих черт. Этот единственный положительный герой явля­ется в то же время единственным персонажем, чей образ формируется не психологи­ческими реалиями (мы не знаем, умен Святослав или глуп, смел или труслив, милос­тив или жесток, добр или зол и т.д.), а социально-политическими абстракциями.Он велик — потому что его величие есть отражение величия Руси. Он грозен — потому что за ним стоит грозное могущество Киевской держгвы. Он всегда прав — потому что воплощает праведную идею. Образ Святослава — это символ, олицетворение централь­ной государственной власти, убежденным сторонником которой был Автор ’’Слова о полку Игореве”.

Положительная оценка Святослава Всеволодовича определяется не особенностя­ми его характера, а тем местом, которое он занимал в иерархии политической струк-, туры Руси периода феодальной раздробленности. Вопрос о его происхождении, в том числе и о принадлежности к черниговской ветви княжеского рода, в данном случае не имел значения. Святослав утверждается Автором как великий князь киевский, ответственный за судьбы страны в целом, а не в роли близкого родственника осуждае­мых северских князей. Недаром и называет их он ’’сынозцами” (племянниками), тогда как в действительности они были его двоюродными братьями: более низкий генеалогический ранг призван подчеркнуть и более низкий ранг политический.

ВЛ.КОВАЛЕНКО

К ИСТОРИЧЕСКОЙ ТОПОГРАФИИ ЧЕРНИГОВСКОГО ДЕТИНЦА

Анализируются топография и история изучения городища, мощность и сохранность его культурного слоя, история заселения территории. Открытие ряда новых памятников древнерусской монумен­тальной архитектуры дает возможность уточнить размеры и структуру дворов крупнейших светских и церковных феодалов на черниговском детинце, по-новому осветить историю развития че. лигово- северекой архитектуры домонгольского периода.

Детинец древнего Чернигова расположен на выступающем в пойму мысу при слиянии рек Десна и Стрижень, являвшемся своеобразным природным фокусом ближайшей пространственной структуры. Находясь на пересечении главных природных направле­ний, он занимает господствующее положение в окружающем ландшафте. Его главной природной осью является линия склонов высокой правобережной террасы, служащая естественной и наиболее четкой границей двух основных типов ландшафтов Чернигов­ского Полесья:.Днепровеко-Деснянского, которое охватывает долины Днепра и Десны и прилегающие к ним пониженные территории, и Горо днянско-Черниговского, которое занимает возвышенные территории. Две другие природно-пространственные оси про­ходят вдоль русел Десны и Стрижня, пересекаясь под углом почти 45° с главной при- ©ВЛ Коваленко, 1990

ISBN 5-і2-002523А Проблемы археологии Южной Руси. Киев, 1990 15

Рис. 1. Плай раскопов на Черниговском детинце.

а - раскопы 1946 - 1956 it.; б - раскопы 1984 - 1987 it.; в - укрепле­ния детинца (по планам XVU1 в.).

1 - Спасский, 2 — Борисоглебский соборы.

родной осью. При этом долина Стрижня, в свою очередь, является границей двух физи­ко-географических районовРепкинско-Черниговской лессовой и Любечско-Черни- говской моренно-заадровой равнин, а чуть выше по Десне к городу подходит Днелров- ско-Замглайская заболоченная равнина¹.

Именно такое расположение детинца обеспечивало наиболее благоприятные воз­можности для контроля над этой территорией и визуальных связей с нею, так как лю­бой другой участок склонов к северу и югу от этого мыса не только более удален от Десны, но и перекрывается им, что значительно уменьшало обзор территории.

Археологаческое изучение Черниговского детинца началось более ста лет назад: в 187.8 г. после обвала берега Стрижня сначала ТЗЛСибальчич, а затем Д.Я.Самоквасов провели осмотр обнажившихся фундаментов Благовещенской церкви. В 1909 г. они вскрывались еще раз членами Черниговской ученой архивной комиссии П.С.Карма- леем и М А.Сахновским². В 1923 г. НБ.Макаренко в ходе исследований Спасского со­бора XI в. открыл фундаменты его северо-восточной и юго-восточной пристроек, остат­ки древних шиферных резных мозаичных полов, обнаружил несколько разновремен­ных погребений, в том числе в шиферных гробницах³. Однако широкий размах иссле­дования приобрели лишь в конце 1940-1950-х гг. (Б.А.Рыбаков, В.А.Богусевич, НВХолостенко)⁴ и в 1984— 1987 гг. (А А.Карнабед, В.ПКоваленко, А.В.Шекун)⁵. За все время работ здесь удалось вскрыть около 10 тыс. м², что составляет 6 — 6,5 % общей площади детинца. Раскопками открыты остатки четырех храмов, терема, двух парадных ворот, изучены десятки жилых, производственных и хозяйственных построек, исследованы остатки оборонительных сооружений, найдено семь ювелирных кладов, собрана огромная коллекция находок. Анализ полученных материалов позволяет на­метить в общих чертах примерную схему развития памятника.

Занятый черниговским детинцем мыс имеет форму прямоугольного треугольника (рис. 1), длинная (восточная) сторона которого лежит вдоль берега р.Стрижень (около 500 м). Как отмечалось исследователями, Стрижень на протяжении веков разрушал северо-восточный угол детинца, уничтожив .постепенно 150 — 200 м берега⁶. С юга, 16

юго-востока и юго-запада он имел крутон склок к пойме; с запада ограничивался овра- гоы. сохранившимся до наших дней. В древности этот овраг, вероятно, был специально эскарпирован и углублен, переходя в ров, следы засыпки которого в XVIII - XIX be . выявлены ВА.Богусевйчем в і947 г. к северо-востоку от Екатерининской церкви'. Общая длина юго-западной стороны треугольника составляла 400 — 450 м. С севера границы детинца определяются возвышенностью, на краю которой стоит здание Кол­легиума (длина этой его стороны около 450 м). Таким образом, с учетом поворотов и рухнувших в Стрижень частей, общая, длина оборонительных сооружений аетянца з XIII в. составляла, по мнению Б А Рыбакова, около 1600 м⁸ , а площадь — 15 5-16 га. Городапценская площадка имеет зка^гельный (4-6 м) уклон поверхности с запада на восток — к Стрижню, который в древности был еще сильнее.

Оборонительные сооружения детинца практически не сохранились. На южной око­нечности мыса находится небольшое (около 6000 м², высота со стороны площадки 5—6 м) возвышение, так называемый Верхний Замок, или Цитадель, сооруженное е XVII — XVIII вв. С севера оно отделено от основной территории кремля широким (18 м при глубине до 6 м) замытым рвом XVII в? Возможно, под этой насыпью сох­ранились на небольшом участке древние зады, однако выявить их пока не удалось. В северо-западной части мыса небольшой отрезок валов сохранился благодаря распо­ложению на них здания Коллегиума, ио они не- исследовались. За валом еше и сейчас заметны следы широкого сильно замытого рва. опоясывавшего детинец с напольной стороны. На остальных участках следы укреплений визуально не прослеживаются. Исследования 1946 г. в северо-восточной части площадки показали, что древние валы в этой часта памятника, вероятно, уничтожены Стрижнем. Удалось, по мнению Б АРы- бакова, зафиксировать лишь подошву позднего вала¹⁰. Работы 1984— 1935 гг.в районе кинотеатра ’’Десна” (восточный склон мыса) показали, что и здесь оборонительные сооружения разрушены рекой: отмечены лишь отдельные конструкции, которые пред­положительно можно связывать с остатками валов. На юго-западной стороне детинца какие-либо следы укреплений также не зафиксированы, однако полное отсутствие здесь культурного слоя позволяет полагать, что это подошва вала, срытого в овраг в начале XIX в. при уничтожении городских укреплений.

Прошедшие века отложили на черниговском детинце зна’штельный культурный слой. Однако его мощность, насыщенность я сохранность в различных частях кремля неодинаковы. Как уже отмечалось, на юго-западном склоне городища он отсутствует, постепенно увеличиваясь к востоку, и на берегу Стрижня достигает 4-6 м.В южной час­ти мыса слои древнее конца XVII в. практически отсутствуют, что связано с сооруже­нием Цитадели, насыпанной пз городащекского культурного слоя. Сильно (местами до материка) поврезаден слой и на всей северо-восточной полов»не*памятника: в поэд- несредаевековый период именно здесь наиболее бурно протекала городская жизнь. Здесь проходила центральная Замковая улица, располагались Инженерный двор, Ма­гистрат, дома губернатора и архкрея и др.. при строительстве которых уничтожены значительные участки слоя. Существенно поврежден он и вокруг храмов (главным образом, многочисленными разновременными погребениями), как сохранившихся, так и разрушенных еще в средневековье. Несколько лучше он сохранился на участке перед Спасским и Борисоглебским соборами, где с XI — ХИ вв. существовала обшир­ная площадь, гораздо менее застроенная. Именно здесь исследователи вправе надеять­ся на открытие в будущем значительных неповрежденных древнейших участков куль­турного слоя. '

Мыс в устье Стрижня был впервые заселен, судя по находкам в различных его час­тях фрагментов чернолощеной зарубинецкой керамики, уже в первых веках н.э., что подтверждается и находкаьж римских монет этого времени (императоров Траяна, Адриана, Антонина Пия,'Марка Аврелия и др)^п . К сожалению, неоднократные пере­планировки настолько переотложили его древнейшие слои, что определить характер и тем более структуру находившихся здесь ранних поселений в ряд ли когда-либо будет возможно. К тому же, все крупные по объему исследования проводилиеь, главным образом, в северо-восточной и восточной частях детинца, практически не затронув его западной и южной сторон. Отдельные фрагменты ранней лепной керамик», получен­ные в 1970-х гг. при шурфовке у здания Коллегиума, стоящего на остатках древних валов, недостаточно хорошо документированы, что не позволяет использовать их в качестве полноценного источника.

Зо второй четверта І тыс. на. территория мыса на определенное время была заб­рошена. вероятно, в силу изменения как политической, так и хозяйственной ситуации з Подесенье, и материалы этого времени здесь не выявлены. Во всяком случае, на де­тинце отсутствуют характерные для киевской культуры уплошенные глиняные бико- нические пряслица с подлощенной поверхностью, являющиеся одним из ее существен­ных этнографических признаков. В ближайших же окрестностях (в том числе и на Черниговском подоле, начинающемся у самого подножия мыса) их находки известны.

Зозобновление жизни на площадке городища относится к VII - VIII вв. Еще в 1946 г. в северо-восточной часта его, под подошвой вала XVII в., исследованы остатки жилиша этого времени с фрагментами грубых лепных сосудов, глиняными пряслицами я костяными проколками¹². Остатки подобных жилой и хозяйственных построек, давших значительную коллекцию фрагментов керамики, орудий труда, предметов быта и украшений, выявлены неподалеку и в 1984 — 1985 гг.¹³ Известны и отдельные находки обломков керамики и даже небольшие комплексы волынцевской, пастёрской и. роменской культур, пока, впрочем, немногочисленные, как и в других частях города. Картографирование находок показывает, что располагавшийся здесь поселок имел достаточно крупные размеры (не менее 300 — 350 X 150 м), причем южная часть его, вероятно, была укреплена: в придонном слое заполнения рва, обнаруженного в 1984 г. в юго-восточной часта детинца, обнаружена лепная керамика тех же типов. Остальную часть мыса; видимо, занимали сельскохозяйственные угодья: следы распашки ралом с узколопастным наральником зафиксированы в предматериковых слоях различных раскопов 1985 — 1986 гг. Существовала ли генетическая преемственность между мате­риалами различных культур, обнаруженных на городище, или их взаимоотношения развивались по более сложной схеме — еще предстоит выяснить. Во всяком случае Б.А.Рыбаков еше в 1946 г. на основе изучения стратиграфии культурных напластований на берегу Стрижня отмечал перерастание слоев VII - VIII вв. в более поздние при от­сутствии каких-либо прослоек, которые могли бы свидетельствовать о новом запусте­нии рассматриваемой территории¹⁴. Не вызывает сомнения и тот факт, что именно это городище благодаря выгодности топографических условий в дальнейшем стало цент­ральным в группе черниговских поселений и переняло все ведущие функции, транс­формировавшись со временем в детинец древнего Чернигова.

Эпоха становления Древнерусского государства (конец IX - Хвв.) представлена на детинце находками общерусских типов (полуземляночные жилища с глинобит­ными печами и керамикой раннегончарных типов, предметами вооружения, снаряже­ния и убора круга дружинных древностей и т.д.). По свидетельству письменных источ­ников, Чернигов уже в начале X в. являлся вторым по значению центром Южной Руси после Киева. В 80 — 90-х годах X в. черниговский детинец, как и большинство древне­русских центров Среднего Подкепровья, переживает, вероятно, значительную рекон­струкцию, занимая, по-прежнему, лишь юго-восточную часть мыса (около 6 га). За линией оборонительных сооружений древнейшего ядра детанца продолжалась город­ская застройка, причем любопытно отметить существование в Чернигове уже в это время элементов усадебной планировки (раскопки 1986 г.).

К северо-западу от городища располагалось языческое святилище: при сооружении Коллегиума здесь, как отмечает сложившаяся историографическая традиция, в начале XVIII в. найден серебряный идол¹⁵ или даже два¹⁶. По распоряжению гетмана Мазепы находку расплавили, а из слитка в Данциге изготовили царские врата для иконостаса Борисоглебского собора. В 1987 г. с целью проверки легенды с тыльной стороны в раз­личных частях царских врат взяты 10 микропроб металла. Химсостав металла опре­делялся количественным спектрографическим анализом в отделе спектральных мето­дов исследований Института геохимии и физики минералов АН УСССР (спектрограм­ма № 27 от 13.04.1987 г.). Полученные данные Статистически обработаны Р.С.Орловым в ИА АН УССР методом сопоставления с сериями анализов се ре Ьряных изделий X — XII вв. и с технологическими схемами сплавов¹⁷. Установлено, что химический состав девяти образцов практически идентичен: это сплав серебра и меди в соотношении около 70 и 30 %. Количество микропримесей в каждом образце не превышает 15 %. Отметим, что полное совпадение состава разных частей врат говорит об их производстве действи­тельно из одного слитка. Характер сплава, из которого изготовлены основные части врат, в целом соответствует северянской ювелирной традиции (так называемые зв­ів

технические сплавы), проявившейся в массовых украшениях сельского населения.

Древний некрополь с погребениями по обряду групосо жжения на стороне, следы которого зафиксированы в 1947 г. В.А.Богусевичем в 100 м к югу от Спасского собо- ра^1а, в это время, по-видимому, уже прекратил функционировать (погребения X в. широко известны в различных курганных группах на территории Чернигова), а его территория оказалась внутри городских кварталов.

С 1024 г., после превращения Чернигова в стольный град, начинается новый этап в развитии детинца. К северо-западу от первоначального городища Мстиславом Владими­ровичем, не желавшим, вероятно, вторгаться в слцхйявшуюся планировку детинца с его дворами старой знати, были заложены княжий двор и Спасский собор, ставший глав­ным храмом и княжеской усыпальницей Чернигово-Северской земли. Старый ров, проходивший к югу от Спасского собора, был засыпан; новая линия укреплений прош­ла к востоку от храма, по краю невысокой материковой ступеньки, разделяющей детинец на две террасы различной высоты (остатки рва выявлены В.А.Богусевичем в 1947 г.)¹⁹. За счет этого площадь детинпа увеличилась до 10 — 10,5 га.

Комплекс княжеского двора .времени Мстислава Владимировича (1024— 1036 гг.) и Святослава Ярославича (1054 — 1073 гг.). традиционно локализуемый у Спасского собора, в противоречие с нередко встречающейся в литературе точкой зрения, сформи­ровался не сразу. Остатки гражданских монументальных построек этого времени выявить здесь пока не удалось, равно как и другие сооружения, которые могли бы относиться к подворью черниговских князей. Здание, раскопанное Н.В.Холостекко под Борисоглебским собором и принятое им за двухкамерный терем второй четверти XI в.²⁰, по мнению ВА-Богуссвича, П. А .Раппопорта и др., является, вероятно, остатка­ми небольшого храма²¹. По строительной технике (кладка со скрытым рядом, переме­жающаяся рядами камней) и размерам плинфы (2,5 — 3,5 X 26 — 28 X 33 — 36 см) постройка может датироваться 70 — SO-и годами XI в. В 10—20-х годах XII в. здесь сооружены Борисоглебский собор и небольшой (7,5 X 7,5 м) однокамерный терем — парадная часть княжеского дворца, — датируемый исследователями второй полови­ной XI в.²² Но, судя по размерам кирпича (2 3 — З X 27 — 28 X 35 — 39 см) и строитель­ной технике, терем относится, скорее всего, к началу XII в., что косвенно подтверждают и стратиграфические наблюдения. Н.ВХолостенко отмечал, что он возведен позже двухкамерной постройки²'’. Возможно, терем являлся частью дворцового ансамбля Давида Святославича, упомянутого в ’’Слове о князьях”²⁴. Где-то вблизи Борисоглеб­ского собора находится каменная постройка конца XII — начала XIII в., найти которую пока не удалось²⁵. Наконец, в 1953 г. в 4 м южнее терема и в 12 м к западу от башни Спасского собора вскрыть?, остатки парадных ворот начала XIII в., которые соединя­лись каменной стеной со Спасским собором. Судя по находкам- свинцовых листов кровли, смальты от мозаичных полов, обломков фресок и т.д., постройка венчалась небольшой надвратной церковью или колокольней²⁶. Таким образом, древнейший княжеский двор в Чернигове еще предстоит найти.

Не менее сложна ситуация и с изучением подворья черниговских епископов. Епис­копы играли в общественно-политической жизни древнерусских земель-княжений достаточно значительную роль, в отдельных случаях. могли даже исполнять функции князя при его отсутствии в городе²⁷. Епископские дворы располагались, как правило, на территории детинца и по пышности и размерам нередко конкурировали с к: тжески- ми. Существует предположение, что в XII в, епископский двор размещался вокруг Борисоглебского собора²⁸. Но по свидетельству летописцев, кафедральным собором в XII в. являлся не Борисоглебский, а Спасский. Так, под 1198 г. Ипатьевская летопись отмечает, что усопшего черниговского князя Ярослава Всеволодовича ’’...положиша во церкви святого Спаса во епископьи”²⁹. Наконец, есть косвенные свидетельства, что даже в 1289 г, кафедральным храмом Чернигово-Северской земли оставался Спасский собор³⁰. Борисоглебский же стал кафедральным уже в конце XVII в., когда усилиями Лазаря Барановича в Чернигове была восстановлена архиепископская кафедра. В из­вестной степени эти наблюдения подтверждают и результаты архитектурно-археологи­ческих исследований: открытые в 1953 г. ворота соединялись каменной стеной именно со Спасским собором, а княжеский двор в это время находился в северо-восточной части детинца. Подобной каменной стеной с надвратной церковью были ограждены и епископский двор в Переяславле³¹, и митрополичий даор в Киеве³², а кафедральными 19

Рис. 2. План церкви-усыпальницы XI в. (рекон­струкция).

соборами также являлись крупней­шие храмы города — Михайловский собор в Переяславле и Софийский в Киеве. Вероятно, Спасо-Преображен- ский собор был кафедральным с са­мого начала своего существования³³. Здесь же, возможно, находился и епископский дворец, парадной частью которого был терем, упомянутый в летописях под 1150 г.³⁴

Северо-восточная часть мыса, дол­гое время остававшаяся за пределами детинца, вошла в его состав во второй половине XII в., когда на берег Стриж­ня был перенесен княжеский двор, В X — XII вв. здесь существовала обычная городская усадебная заст­ройка. Исследованы -тут и остатки ремесленных производств: ювелирно­го (1949, 1985 - 1987 гг.), железо­делательного (1951, 1956, 1986 гг.), кожевенного (1949 г.) и др. Однако уже в 70-х годах XI в. значительный участок этой территории подвергался перепланировке, и место усадеб занял каменный храм (рис. 2). Он пред­ставлял собой небольшую (наружные размеры 14,9 X 11$ м, толщина стен 1,2—1,4 м) трехапсидную четырехстолпную церковь, сложенную из плинфы (3—3$ X 27 X

X 33—345 см) в технике кладки со скрытым рядом на цемяночном растворе, причем через каждые 30—60 см в стенах проходят полосы довольно крупных камней. В север­ной и южной стенах на внутренней их стороне расположены аркосольные ниши для пог­ребений (найдены многочисленные обломки шиферных плит от разграбленных сарко­фагов) , а в южной части храма — два кирпичных саркофага. Столбы соединялись между собой и с западной стекой арками. Пол церкви на 1,4-1$ м ниже уровня древней днев­ной поверхности, что наряду с другими особенностями памятника дает возможность усматривать в исследованной постройке не самостоятельное здание, а лишь подклет- усыпальницу. Формат плинфы и система ее клеймения, другие особенности кладки, а также анализ политической ситуации, сложившейся в Чернигове во второй половине

XI в., позволяют считать заказчиком церкви-усыпальницы, заложенной константино­польскими мастерами в 70-х годах XI в., Владимира Мономаха³⁵.

Перенес ли Мономах в период его черниговского княжения (1078 — 1094 гг.) свою резиденцию на новое место или ограничился строительством в стороне от старого княжеского двора новой усыпальницы — судить пока трудно: остатки каких-либо построек, которые можно безоговорочно отнести к числу княжеских, близ храма не выявлены. Правда, в 1980 и 1984 гг. к югу от руин Дома дворянских собраний зафиксирован развал еще одной каменной постройки конца XI в., но ни характер, ни даже функциональное назначение ее пока не ясны. После ухода Мономаха из Чернигова церковь-усыпальница становится, по-видимому, приходской, и вокруг нее быстро растет обширное кладбище.

После переноса княжеского двора на северном склоне мыса в последней трети

XII в. формируется новый архитектурный ансамбль. Как отмечает летопись, в 1174 г. здесь была заложена Михайловская церковь, а в 1186 г. — Благовещенская³⁶. Остатки последней известны с конца XIX в., а в 1946 - 1947 гг. они раскопаны Б Л.Рыбаковым³⁷. В 195о г. он же в 100 м к югу исследовал фундаменты небольшой трехапсидной церк­ви. которую отождествил с Михайловским храмом³⁸. Однако по технике и размерам строительных материалов она, по мнению П.АТаппопорта, относится к началу XIII в. Возможно, остатки Михайловской церкви расположены еще южнее, между усадьбами Исторического и Художественного музеев, где в 1981 и 1984 гг. отмечены слои раз- 20

Рис. 3. Северо-восточная часта Черниговского детинца:

1 - Исторический, 2 - Художественный музеи, 3 і- Дом торжественных обря- дов, 4 - Благовещенская церковь 1186 г., 5 - церковь, раскопанная в 1956 г.,

6 - Михайловская церковь 1174 г.?7 - церковь XI в., 8 - ворота княжеского двора, 9 — место находки клада 1985 г., 10 - мукомольня, 11 - медуша, 12 - ocixnoA отрад ХП-ХШ вв.

а - укрепления детинца (по планам XVIII в.), б ~ разрушенные участки ук­реплений.

вала древнерусского каменного сооружения и где, по планам XVIII в., находилась деревянная Михайловская церковь. В 1984 г. именно здесь найден крупный резной белокаменный фриз, орнаментированный сложной плетенкой³*, по материалу и тех­нике исполнения достаточно близкий обломкам резного белого камня из Благове­щенского собора и знаменитым Борисоглебским капителям⁴⁰. Интересно отметить, что до 1956 г. и БЛЛ*ыбаков склонен был размещать церковь архангела Михаила на этом же месте⁴¹.

Указание 6 размещении непосредственно на новом княжеском дворе в ле­тописи содержится лишь по отношению к Михайловской церкви 1174г. Одна­ко еще ВАЪогусевич отмечал, что есть все основания считать княжеской и Бла­говещенскую церковь, построенную 12 годами позже тем же князем и в той же части детинца⁴². В 1985 г. к северо-западу от здания Художественного музея открыты остатки каменных ворот, от стен которых в обе стороны отходили мощные канавки от частоколов, прослеженные на значительное расстояние. Пол­ностью границы княжеского двора оконтурить не удалось, однако, исходя из направления оград, в пределы его вполне могли входить все три упомянутых выше памятника (рис.З).

От самих ворот сохранились остатки двух параллельных кирпичных стенок дли­ной 75 ми толщиной 1,6 - 1,8 м; ширина прохода около 3,5 м. Кладка выполнена из плинфы размерами 35—4,5 X 16,5—18,5 X 26,5—29,5 см, В северном пилоне сохра­нилась впадина, очевидно, отмечающая место внутристенной лестницы, которая ве­ла в надвратную церковь. О том, что над воротами существовала церковь, можно судить по обломкам штукатурки с фресковой росписью, кусочкам смальты от мозаик пола, а также крестам-энколпионам, обломку напрестольного креста, многочисленным свин­цовым листам кровли. Строительная техника и размеры кирпичей-плинф свидетельству­ют. что ворота построены в начале XIII в.⁴³ Кладбище вокруг храма-усыпальницы XI в. при этом было засыпано метровым слоем земли, поверх которого уложили моще­ние из обломков плинфы, образовав площадь перед въездом на территорию княжеско­го двора. К сожалению, значительная часть территории этого двора занята усадьбой бывшей женской гимназии середины XIX в, (ныне Художественный музей), в резуль­тате чего структура его также остается практически неизученной. В ходе работ послед­них лет обнаружены лишь несколько хозяйственных объектов XII - XIII вв. (остатки княжеских погреба-медуши и небольшой мукомольни).

Медуша, остатки которой выявлены перед зданием Художественного музея, на 3/4 уничтожена поздними перекопами. Сохранилась нижняя часть одного из углов постройки с вырытыми в материке рядами неглубоких округлых ямок.Конструктив­но она почти не отличается от остатков аналогичного сооружения, исследованного в 1980 - 1981 гг. на детинце Новгород-Северского⁴⁴, что и облегчило интерпретацию черниговской постройки. Датируется последняя на основе керамического материала конном XII в.

Постройка, интерпретируемая как мукомольня, исследована в 1987 г. в 10 м к юго- западу от ворот. Это небольшая (около 20 м^{[1] [2] [3] [4]), углубленная в материк, постройка квадратной формы, на полу которой обнаружены развалы и обломки шести пар жерно­вов. Сооружение погибло от пожара в середине XIII в.}

Археологические материалы позволяют предполагать и существование здесь юве­лирной мастерской — в 1985 г. к северу от ворот под завалом стены исследованы остат­ки постройки, в которой обнаружен клад серебряной утвари и украшений, причем некоторые предметы носят следы недоделок. Здесь же найдены обломки бронзового котла (сырье для литья?), капли цветных металлов и бронзовый литейный брак, а так­же бронзовые пластинки со следами резки ножницами. В 1987 г. неподалеку найдена и половинка каменной литейной формы для изготовления шариков обнизи колтов (причем, по размеру они колкостью соответствуют шарикам обнизи колтов из клада 1985 г.). Характер и количество предметов, граффити и изображения на чашах из кла­да позволяют считать открытую постройку мастерской ювелира, обслуживавшего потребности княжеского двора.

Исследования последних лет дали новые материалы, подтверждающие гибель города в октябре 1239 г.: все постройки середины XIII в. погибли в огне, ворота и храмы были, разрушены. При исследованиях остатков кровли ворот княжеского двора выяв­лены наконечники монгольских стрел, застрявшие в свинцовых листах. Рядом обнару­жен большой воротный замок с обрывками крупной цепи, видимо, сбитый в ходе штурма.

События 1239 г. не только прервали развитие Чернигова, но и явились, в конечном счете, главной причиной последующих коренных перепланировок его детинца.

ко ВЛ. Раскопки на Черниговском детинце // АО 1985 г.. 1987. - С. 340 - 341: Ковалекко ВЛ. Основные этапы развития доевнегс Чернигова // Чернигов и его округа в IX - XIII вв. - Киев, 1988.-С. 22 -33.

⁶ Рыбаков БА. Указ. соч. - С. 60.

⁷ Богусевич В А. Роботе Чернігівської експедиай'. - С. 120.

⁸ Рыбаков БА. Указ. соч. - С. 12.

⁹ Кузнецов ГА. О работе Второго Черниговского отряда // АО 1985 г. - С. 359.

¹⁰ Рыбаков БА. Указ. соч. - С. 62.

¹¹ Древности Железного века в междуречье Десны и Днепра //.-- САИ. - 1962. - Вып. Д1-12. - С.34.

¹² Рыбаков БА. Указ. соч. - С. 14 - 15.

¹³ Коваленко ВЛ. Основные этапы развития ... - С. 22 - 33.

¹⁴ Рыбаков БА. Раскопки в Черниговском детинце в 1946 г. // Арх. ИА АН УССР. - 1946/26.-С. 19.

¹⁵ Филарет. ИСОЧЕ. - Чернигов, 1873. - Кн. 1. - С.5; Логвин ГЛ. Чернигов, Новгород-Северский, Глухов. Путивль. - М., 1980. - С. 57.

¹⁶ Москвитянин. - 1846. - № 4. - С. 200.

¹⁷ Коваленко ВЛ., Орлов Р.С. Металл языческого идола северян с территории Черниговского Борисоглебского монастыря // Тез. Черниговской обл. науч.-метод. конф_ч посвяш. 20-летию ЧГАИЗ. - Чернигов, 1987. - С. 33 - 36.

¹⁸ Богусевич В А. Робота Чернігівської експедиції'. - С. 121.

¹⁹ Богусевич В А. Археологічні розкопки в Чернігові... - С. 6.

²⁰ Холостенко Н.В. Черниговские каменные... - С. 3 - 17.

²¹ Богусевич В А. Очерки по истории материальной культуры древнерусских городов Среднего Поднєпровья IX - ХШ вв. // Арх. ИА АН УССР. - Ф. рук. - № 384. - Гл. 3. - С. 27; Воробье' ва ЕЛ., Тиц АА. О датировке Успенского и Борисоглебского соборов в Чернигове // СА. -

1974. - № 2. — С. 106; и др.

²² Богусевич В А., Холостенко НЛ. Черниговские каменные дворцы... - С 32 - 42.

²³ Раппопорт ПА. Русская архитектура X - XIII вв. - Л., 1982. - С. 41; Холостенко НЛ. Черни­говские каменные... - С. 12.

²⁴ Слово о князьях // Памятники древней письменности. - Спб, 1894. - Т. 98. - С. 26.

²⁵ Холостенко НЛ. Исследования Борисоглебского собора в Чернигове // СА. - 1967. - № 2.-С.210.

²⁶ Богусевич В А. Раскопки в Чернигове // КСИА. - 1955. - № 4. - С. 9 - 11.

²⁷ Толочко ПЛ. Древняя Русь. - Киев., 1987. - С. 202.

²⁸ Бліфельд ДГ. Чернігів // Археологія Украінсько'і РСР. - К., 1975. - Т. 3. - С. 209.

²⁹ ПСРЛ. - М.;, Л., 1962. - Т2. - Стб. 707.

³⁰ Там же. - Стб. 926.

³¹ Юра РА., Кучера МЛ. Переяславль // Археология Украинской ССР. - Киев, 1986. - Т.З. - С. 283 - 285.

³² Толочко ПЛ., Ивакин ГМ. Киев // Там же. - С. 265.

³³ Филарет. ИСОЧЕ. - Чернигов, 1874. - Кн. 5. - С. 33 - 34.

³⁴ ПСРЛ. - Т.2. - Сгб.408.

³⁵ Большаков ЛМ., Коваленко В.П. Новий пам'ятник давньоруського зодчества XI ст. в Черні­гові // Друга Чернігівська обл.наук.конф. з істор. краєзнавства: Тези доп. - С. 106 - 107.

³⁶ ПСРЛ.-Т.2.-Стб.652.

³⁷ Рыбаков БА. Указ. соч. - С. 60 - 93.

³⁸ Беляев ДА. Из истории Зодчества древнего Чернигова // Проблемы истории СССР. - М., 1974. - Т.4.-С. 3-18.

³⁹ Коваленко ВЛ. Исследования в Чернигове // АО 1984 г, 1986. - С. 245 - 246.

⁴⁰ Рыбаков БА. Указ. соч. - С. 85 - 87; Холостенко НЛ. Неизвестные памятники монументаль­ной скульптуры Древней Руси // Искусство. - 1951. - № 3. - С. 84 - 91; Воробьева ЕЛ. Семан­тика и датировка черниговских капителей // Средневековая Русь. - М., 1976. - С. 175 - 183.

⁴¹ Рыбаков БА. Указ. соч. - С. 61 - 62.

⁴² Богусевич В А. Очерки по истории ...— С. - 71 — 72.

⁴³ Коваленко В.П. Раскопки ... - С. 340 - 341.

⁴⁴ Коваленко ВЛ., Куза А.В., Моця АЛ. Работы Новгород-Северской экспедиции // АО 1981 г., 1982. - С. 269 - 270.