§3. Характер американо-германских взаимоотношений в преддверии Второй мировой войны (май-август 1939 г.)
В апреле 1939 г. в Соединенных Штатах шло активное обсуждение возможности трансформации внешнеполитических концепций и изменения подхода к агрессивным государствам. Слушания, посвященные данным темам, открылись в Сенате и Палате представителей.
На них выступали не только конгрессмены, но и представители пацифистских, ветеранских, патриотических обществ, профсоюзов; присутствовали также военные и экономические аналитики.Спектр мнений, заявленных ораторами, оказался весьма обширным. Тем не менее, в нём преобладали полярные суждения - о необходимости пересмотра или отмены законодательства о нейтралитете и выстраивании строгой антинацистской линии во внешней политике, с одной стороны, и о поддержании, упрочении существующего положения, с другой.
При рассмотрении доводов интернационалистов представляется правомерным выделить ряд нижеследующих суждений. Так, Ч. Фенвик, профессор колледжа Брин-Мор, выступая за необходимость коррекции закона о нейтралитете, указывал, что эта мера прямым образом отвечает государственным интересам США: “Нам нужно пытаться защитить наше право жить в мире на Земле, но делать это следует так, чтобы быть уверенными, что демократии смогут дать адекватный отпор агрессору в случае необходимости” .
Приглашенный в качестве эксперта военный журналист У. Кариг, служивший ранее офицером военно-морского флота США, зачитал 24 апреля свою аналитическую статью, озаглавленную “Будет ли Америка следующей целью Гитлера? Да, это очевидно” и акцентировавшую внимание на необходимости выработки действенных мер, парирующих немецкую угрозу. Приведя факты, свидетельствовавшие о проникновении гитлеризма в Южную Америку, он заявил, что США жизненно необходимо активизировать отстаивание своих интересов в этом регионе, тем самым противостоя экономической и [350]
идеологической экспансии Германии: “Дядя Сэм устал быть Дядей
Самаритянином”.
США будут уверены в невозможности нападения извне, только если им удастся совладать с тревожными тенденциями в Латинской Америке: “В противном случае Гитлер подчинит ее себе, и нам придет конец”. Подводя итог, Кариг подчеркнул, что американцам следует всемерно поддерживать инициативы Рузвельта по укреплению военной мощи страны и отходить отнесовершенных внешнеполитических доктрин .
28 апреля в комитете по международным делам Палаты представителей выступил председатель Американской лиги за мир и демократию Г. Уард. Он заявил, что нацизм, без всякого сомнения, несет в себе угрозу США и их национальной безопасности. От имени своей организации он выразил поддержку изменению закона о нейтралитете, сделав упор на то, что этот шаг необходимо предпринять, чтобы защитить страну от грядущей немецкой агрессии .
Таким образом, интернационалисты настаивали на коренном пересмотре характера американо-германских отношений, настаивая на том, что внешнеполитические устремления рейха таят в себе опасность как для экономических интересов США, так и для их политико-идеологического влияния в столь важном для обороны страны регионе, как Южная Америка. Трансформация существовавшего закона о нейтралитете в пользу европейских демократий при этом рассматривалась как составная часть общего изменения курса Соединенных Штатов в отношении Германии. В связи с этим имеет смысл добавить, что, согласно данным статистических опросов за апрель 1939 г., в пользу данного решения высказывались 57 % американцев .
Естественно, что у сторонников сохранения традиционных внешнеполитических подходов было иное восприятие сложившейся ситуации. Так, один из наиболее активных изоляционистов Г. Фиш 5 апреля произнес пламенную речь “Нет вовлечению Америки в войну!”, транслировавшуюся сетью NBC. Ее основный смысл сводился к тому, что американское вмешательство в [351] [352] [353] европейские противоречия является недопустимым: “Если Гитлер и его правительство желают вновь получить Данциг, отторгнутый от Германии Версальским договором и в котором 90 процентов населения - немцы, то к чему угрозы и обвинения, и, тем более, вовлечение из-за этого в войну? Жизнь одного американского солдата несопоставима даже с шестью такими Данцигами... В следующей речи Г. Фиш развил высказанные идеи и обрушился с нещадной критикой в адрес администрации: “Я обвиняю ее в нагнетании военной пропаганды и истерии, чтобы этим покрыть провал “нового курса” с 12 миллионами безработных... в отходе от нашей традиционной внешней политики в пользу интернационализма и военных обязательств без всякого на то одобрение со стороны Конгресса и общества... в проведении кампании, строящейся на ненависти и оскорблениях, воспламеняющей стремление к войне как за рубежом, так и у нас в стране... Что нам сейчас нужно? Остановить “крестовый поход”, прежде чем мы окажемся вторгнутыми в войну по милости сидящих в Вашингтоне интервенционистов, которые, судя по всему, более заинтересованы в решении чужих проблем, нежели собственных”[355] [356]. Сенатор-республиканец Р. Тафт солидаризовался со своим политическим соратником, назвав президентскую позицию “легкомысленной и недальновидной”, а также выразил собственное суждение относительно внешней политики США: “Многие говорят, что мы должны заявить о поддержке западных демократий в их противостоянии Германии, мотивируя это тем, что таким образом опасность начала войны будет существенно снижена. Я не принимаю этот довод. Мы ничего не добьемся, кроме вовлечения в кровавую бойню. Вряд ли те, кто ратует за переход к интернационализму, захотят сами очутиться в ее центре...” . Генерал К. Джонсон, поддерживавший изоляционистов, высказал точку зрения, заключавшуюся в том, что успешное ведение современной войны потребует отказа от демократии и Соединенным Штатам придется перегитлеровать Гитлера в диктаторском режиме во внутренней политике . Исходя из высказываний изоляционистов, представляется правомерным говорить о том, что они по-прежнему не осознавали сущности нацистской угрозы, призывая придерживаться традиционных постулатов во внешней политике, упорно ссылаясь на то, что их изменение принесет самим США только проблемы - солдаты отправятся погибать на поля Европы, а внутри страны произойдут антидемократические преобразования милитаристской направленности. Таким образом, апрель 1939 г. был месяцем, в течение которого в высших политических кругах Соединенных Штатов велись предметные дискуссии относительно возможности изменения подходов к нацистской Германии, выражались мнения как в поддержку подобных мер, так и направленные против какой-либо трансформации традиционных внешнеполитических концепций. Начало следующего месяца было ознаменовано истечением срока действия принципа “кэш-энд-кэрри”, равнявшегося двум годам и истекавшего 1 мая 1939 г. Таким образом, данное положение утратило свою силу [357] [358]. Это означало, что государства, вовлеченные в войну, лишались возможности за наличные деньги приобретать у США и вывозить на собственных судах материалы военного назначения и сырье. Подобный расклад был явно невыгоден для европейских демократий в случае начала их военного противоборства с нацистской Германией. Вскоре в личном кабинете Ф. Рузвельта состоялось совещание по проблеме нейтралитета страны, на котором присутствовали государственный секретарь К. Хэлл, председатель комитета по международным делам Палаты представителей С. Блум, спикер нижней палаты Конгресса У. Бэнкхед, а также лидер демократического большинства в Палате представителей С. Рейберн. Президент заявил, что “следует использовать любую возможность для отмены эмбарго на поставку вооружений”, призвал к исключению соответствующей статьи из текста закона о нейтралитете, добавив: “Подобный шаг действительно сможет помешать началу войны; или же, если она все-таки разразится, то... сделает менее вероятной победу держав, недружественно относящихся к Соединенным Штатам” [359] [360] [361] . Он подчеркнул, что в случае неизменности существующего закона шансы победы Германии в европейской войне будут равны 50 на 50. “Если она одержит верх, то Япония, любящая играть в одной команде с “большими парнями”, вступит с Гитлером в еще более тесный союз. попытаться провести молниеносную войну против нас” . Рузвельт отметил, что не требует отмены всего законодательства, но настаивает на возобновлении действия принципа “кэш-энд-кэрри” в расширенном формате. Президент не скрывал, что хотел добиться одобрения предложенных изменений Палатой представителей до 12 июня 1939 г. - дня, на который было запланировано прибытие в США английской королевской четы, чье приглашение должно было свидетельствовать о теплом характере англо-американских отношений. Ликвидация эмбарго, безусловно, усилила бы эффект и значимость такой демонстрации. У. Бэнкхед и С. Рейберн с сомнением отнеслись к реальности намеченной Рузвельтом программы. ФДР в ответ выразил надежду на сознательность конгрессменов . На этом встреча завершилась, став весьма показательной сразу в нескольких отношениях. Рузвельт прямо высказался за трансформацию закона о нейтралитете в пользу европейских демократий, что в полной мере отвечало интересам безопасности самих США перед лицом потенциальной нацистской угрозы. Однако, при этом президент четко заявил, что необходимости полного демонтажа закона не существует. Очевидно, глава Белого дома осознавал, что при изоляционистски настроенном Конгрессе подобная категоричная мера будет заранее обречена на неудачу, поэтому он избрал путь, связанный с необходимостью существенной коррекции законодательства, но не его отмены. 10 мая У. Буллит в письме К. Хэллу отметил, что Франция и Великобритания “очень рассчитывают” на модификацию закона о нейтралитете в ближайшем будущем[362]. Как и ожидалось, далее на политической арене Соединенных Штатов развернулась принципиальная борьба между изоляционистами и сторонниками администрации. К. Хэлл в течение месяца провел ряд конфиденциальных встреч с небольшими группами конгрессменов; проходили они в кабинете главы госдепартамента и были посвящены тому, чтобы склонить их к пересмотру законодательства о нейтралитете. В течение июня 1939 г. в Палате представителей Конгресса США шло рассмотрение билля об изменении существующего закона о нейтралитете, авторство которого принадлежало главе комитета по международным делам С. Блуму, заложившему в него предложения, рекомендованные администрацией и отвечавшие стремлениям Ф. Рузвельта - восстановление в расширенном формате действия принципа “кэш-энд-кэрри”, а также лицензирование экспорта всех видов оружия . Пункт об эмбарго на поставку вооружения вообще был изъят из текста билля. Будучи одобренным большинством членов профильного комитета, данный законопроект поступил на общее рассмотрение Палаты представителей. С 27 по 29 июня происходила собственно фаза дебатов относительно билля Блума. На ее конечном этапе изоляционистам удалось, воспользовавшись отсутствием единого интернационалистского блока, провести “поправку Вориса” (159 голосов “за” и 157 “против”), заключавшуюся во введении в содержание законопроекта пункта о модифицированном эмбарго. Представитель штата Огайо, республиканец Дж. Ворис, заострил внимание конгрессменов на отсутствии в предлагавшемся билле какого бы то ни было упоминания об эмбарго, что, в случае принятия инициативы Блума, означало демонтаж данного положения, бывшего ключевым в действующем законе о нейтралитете . Суть поправки заключалась в том, что эмбарго на поставку вооружения воюющим странам должно продолжить существовать; при этом, однако, следует допустить экспорт материалов военного назначения и военсредств, к числу коих конгрессмен, среди прочего, относил и самолеты (без конкретизации типов), очевидно памятуя о событиях января 1939 года и сообщениях о слабости авиации Англии и Франции. Подобное развитие событий автоматически повлекло за собой блокировку лоббируемого администрацией восстановления действия обновленного принципа “кэш-энд-кэрри” Билль Блума прошел 201 голосом “за” при 187 “против”[365] [366] [367]. Таким образом, в силу принятой поправки эмбарго на поставку вооружения государствам, находящимся в состоянии войны, было сохранено. Подобный исход являлся чувствительным ударом по Рузвельту и администрации; их инициативы, фактически, потерпели поражение в Палате представителей. Президент расценил позицию изоляционистов Конгресса как вдохновлявшую Германию и ее союзников на дальнейшую агрессию. Так, в сердцах он сказал министру финансов Г. Моргентау, что теперь следует принять билль о сооружении в Белом доме памятников со свастикой всем ведущим изоляционистам ; в письме члену палаты представителей К. О’Дей Рузвельт отметил, что “голосование является стимулом для Гитлера к войне, и, если бы его результаты были иными, они служили бы делу мира” . К. Хэлл на пресс конференции выразил “разочарование произошедшим с точки зрения общей безопасности и интересов страны”[368]. Далее законопроект перешел на рассмотрение в Сенат. Президент и государственный секретарь вновь вернулись к переговорам с К. Питтмэном и остальными членами комитета по международным делам. Рузвельт, делая акцент на необходимости отмены эмбарго и введения положения о “кэш-энд-кэрри” в предлагавшемся широком формате, призвал их к изменению решения, вынесенного Палатой представителей. 5 июля глава Белого дома публично заявил, что “решение Палаты представителей повысило опасность возникновения новой войны, создав в диктаторских государствах впечатление, что американский народ не поддерживает усилия руководства страны, направленные в пользу европейских демократий” Ощутив, что преимущество во внутриполитической борьбе перешло к сторонникам его подхода, ведущий сенатор-изоляционист У. Бора резюмировал: “США не должны решать вечные склоки и противоречия в Европе, нам надлежит придерживаться принципов, проверенных столетиями и полностью оправдавших себя” . В свою очередь, Г. Фиш охарактеризовал Рузвельта как интервенциониста, намеревающегося отправить американскую молодежь на кровавую бойню в Европу, и подчеркнул, что основной задачей Соединенных Штатов должно являться невовлечение в войну. При этом он отметил, что США вообще не должно быть дела до того, какая форма правления существует в иных государствах, будь это германский нацизм или что-либо иное. Наряду с этим, Фиш категорично заявил, что лично он и остальные сенаторы сделают все от них зависящее, чтобы не допустить трансформации законодательства по сценарию Рузвельта . В итоге возобладал изоляционистский подход - 11 июля сенатский комитет по международным делам проголосовал за то, чтобы отложить все слушания по закону о нейтралитете до следующей сессии Конгресса, намеченной на январь 1940 года. При этом перевес в пользу подобного решения составил лишь 1 голос . Взбешенный Рузвельт стал готовить Сенату послание, в котором содержалась жесткая критика изоляционистов и занятой ими позиции, однако К. Хэллу удалось убедить президента не делать этого, поскольку подобный скоропалительный шаг мог привести к дальнейшим поражениям администрации. 14 июля глава Белого дома, по рекомендации Хэлла, направил в верхнюю палату сдержанное послание, основной призыв которого сводился к тому, что на Капитолии необходимо продолжать работу над пересмотром законодательства о нейтралитете. Тем не менее, никакой реакции от адресатов не последовало. Последней попыткой Белого дома повлиять на сенаторов была созванная по инициативе Рузвельта встреча вечером 18 июля, состоявшаяся непосредственно в Овальном кабинете. Среди приглашенных были К. Хэлл, вице-президент У. Гарнер, лидер демократического большинства А. Баркли, лидер республиканского меньшинства Ч. МакНери, его заместитель У. Остин, глава комитета по международным делам К. Питтмэн, а также У. Бора. Встреча проходила в неформальной обстановке и заняла по времени более трех часов. Рузвельт и Хэлл еще раз призвали собравшихся к отмене эмбарго, которая, согласно их мнению, была необходима для снижения риска начала войны в Европе. При этом государственный секретарь заострил внимание собравшихся на тревожных отчетах, приходящих из государств Старого света от американских дипломатов. Когда он завершил, слово взял У. Бора, заявивший о несогласии с аргументацией относительно надвигающейся угрозы войны в Европе и необходимости поддержать Великобританию и Францию и предостеречь Германию. Сенатор выразил недоверие дипломатическим сообщениям, которые поступали в госдепартамент, и, ссылаясь на собственные каналы информации, довел до сведения присутствующих, что в ближайшем будущем никакой войны не случится. Стремясь разрядить заметно накалившуюся обстановку, вице-президент У. Гарнер обратился к А. Баркли с вопросом о том, существует ли реальная возможность собрать достаточное количество голосов для пересмотра законодательства о нейтралитете по сценарию администрации. Баркли ответил, что подобный расклад вряд ли возможен, поскольку республиканцы в полном составе против этого, а также их поддерживает треть демократов. Остальные сенаторы разделили его суждение. Слово перешло к Рузвельту, который заявил, что если пересмотра не произойдет, то его непосредственной обязанностью будет проинформировать общественность о том, что именно Сенат отказался совершить столь нужный шаг, и, соответственно, несет ответственность за это. Беседа подошла к концу, и У. Гарнер заключил, обращаясь к президенту: “Ну, Капитан, посмотрим фактам в лицо. Голосов не хватает. Тут и делу конец”. Рузвельт сохранил выдержку и не стал давать никаких комментариев. На этом встреча завершилась . На следующий день, 19 июля, в прессе появились два заявления, посвященные итогам состоявшегося накануне собрания. В первом А. Баркли от лица демократов и Ч. МакНери от лица республиканцев провозглашали, что верхняя палата до окончания текущей сессии Конгресса не будет предпринимать каких бы то ни было действий относительно закона о нейтралитете; во втором же приводилась позиция президента и государственного секретаря, в которой выражалась глубокая убежденность, что “отказ Сената пересмотреть в настоящее время закон о нейтралитете ослабит влияние США в деле сохранения мира среди других государств в случае нового кризиса в Европе . [369] [370] 5 августа текущая сессия закрылась, и конгрессмены были распущены на каникулы. Таким образом, рассмотрение вопроса о нейтралитете страны было перенесено на январь 1940 г. В связи с этим допустимо говорить о том, что на данном этапе Ф. Рузвельт потерпел ощутимое внутриполитическое поражение, так и не сумев добиться достижения своей цели - пересмотра законодательства о нейтралитете. Соответственно, не произошло и отхода США от традиционных внешнеполитических концепций. Интернационалистские инициативы администрации, отвечавшие насущным интересам Соединенных Штатов, не привели к ожидавшимся результатам, столкнувшись с активным противодействием со стороны республиканского меньшинства Капитолия и примкнувших к нему демократов-изоляционистов. Стремление президента к деятельному участию страны в международных делах и выстраиванию антинацистской линии во внешней политике осталось нереализованным. В то же время, американские дипломаты продолжали в Европе активную деятельность, оперативно снабжая государственный департамент сведениями о событиях, настроениях и ожиданиях Старого света. Так, посол США во Франции У. Буллит пунктуально предоставлял Вашингтону информацию о позициях высших французских государственных руководителей, а также чиновников министерства иностранных дел этой страны. Лейтмотивом их высказываний являлась практически всеобщая убежденность в том, что вероятность начала войны в Европе в течение 1939 г. оставалась крайне высокой и что Гитлер, несмотря на “миролюбивые” заявления, вовсе не намеревался отказываться от реализации своих агрессивных планов. Несколько другая ситуация сложилась в отношениях госдепартамента и посла в Великобритании Дж. Кеннеди. Уже в 1938 г., практически сразу после его назначения на этот важный пост, стало очевидно, что посол был склонен вести собственную дипломатическую игру и порой выражать взгляды, которые не соотносились с официальной точкой зрения руководства США. Его речь в октябре 1938 г. на приеме в Военно-морской лиге, во время которой он говорил, что “с Гитлером вполне можно иметь дело”, подтвердила эти опасения. Тем не менее, Кеннеди продолжал исполнять свои обязанности; вполне вероятно, это было связано с доверительно-дружеским характером его личных отношений с Н. Чемберленом, что давало Вашингтону возможность получать полную и достоверную информацию о намерениях британских властей. Общий характер сообщений Кеннеди совпадал с тем, который содержался в оценках посла США во Франции У. Буллита, с той лишь разницей, что в отчетах первого по-прежнему продолжала прослеживаться тенденция к недооценке сущности проводимой Гитлером политики. Характеризуя международные европейские условия летних месяцев 1939 г., необходимо также упомянуть про длившиеся с апреля по август англо-франкосоветские переговоры, имевшие своей целью заключение трехстороннего договора о взаимопомощи и военной конвенции на основе принципов равенства и взаимности. Вашингтон занял в их отношении достаточно пассивную позицию. В частности, уже 18 апреля посол США в Брюсселе Дж. Дэвис предложил направить его в Москву с неофициальной миссией для содействия скорейшему заключению соглашения СССР с Англией и Францией . Госдепартамент отклонил его инициативу, сославшись на необходимость избегать “ненужного риска”[371] [372] [373]. Как отмечает В.Я. Сиполс, американская дипломатия при желании могла оказать на британское и французское правительства благотворное воздействие, однако послы США в Лондоне и Париже фактически поддерживали англофранцузскую политику саботирования московских переговоров. 6 июня 1939 г. советское полпредство в Вашингтоне сообщало в Москву о том, что Ф. Рузвельт не стремится использовать имеющиеся у него моральные и материальные рычаги воздействия на англичан и французов, дабы повлиять на их внешнеполитическую линию [374] . Следует также упомянуть про меморандум, составленный 22 июля 1939 г. помощником начальника европейского отдела государственного департамента Л. Гендерсоном [375]. В нем утверждалось, что Москва, якобы, не заинтересована в проведении политики коллективной безопасности и пойдет на соглашение с Лондоном только на условиях, которые будут обеспечивать ее господство в Восточной Европе[376] [377]. Скорее всего, избранная Вашингтоном в эти месяцы отстраненная тактика объяснялась как сосредоточенностью администрации и госдепартамента на внутренних процессах, связанных с возможностью пересмотра закона о нейтралитете, так и отсутствием собственного посла в Москве . В то же время, она носила явно негативный характер, поскольку США фактически содействовали затягиванию переговорного процесса и дальнейшему усложнению международной обстановки. Тем не менее, летом 1939 г. Белый дом предпринимал некоторые попытки выяснения точек зрения европейских держав относительно перспектив развития ситуации в Старом свете. Шагом, который в подобных условиях мог в определенной мере кристаллизовать позицию Великобритании, являлось президентское приглашение английской королевской четы совершить визит в США. Однако пребывание Георга VI в Соединенных Штатах (9-15 июня 1939 г.) не оправдало надежд Рузвельта. Несмотря на то, что их встреча прошла в теплой атмосфере, стороны так и не пришли к каким бы то ни было определенным решениям относительно методов и средств возможного оказания совместного противодействия агрессивным устремлениям Германии, ограничившись признанием опасности, которую несет нацистская угроза обеим странам. 1 июля, спустя двое суток после голосования по биллю Блума в Палате представителей, У. Буллит телеграфировал из Парижа в госдепартамент, что Франция восприняла его итоги как сигнал к повышению вероятности нападения Гитлера на Польшу и начала континентальной войны[378] [379] [380]. Сразу после этого К. Хэлл разослал миссиям в Берлине, Риме и других столицах запросы относительно реакции европейских государственных деятелей на результаты данного голосования и их возможного влияния на общую обстановку в Старом свете. Ответы вскоре были получены. Среди них выделялось сообщение от А. Кирка, американского поверенного в делах в Берлине (он сменил скончавшегося П. Джильберта). Дипломат сообщал, что как официальные лица, так и пресса в Германии выражают глубокое удовлетворение решением Палаты представителей; при этом президент Рузвельт, настаивавший на интернационализации действий США и не удовлетворенный позицией конгрессменов, удостоился в газетах эпитета “поджигателя войны, помешанного на политике интервенции и окружения . Что касается непосредственной реакции А. Гитлера на события в Конгрессе США, то он предметно высказался на их счет во время одного из совещаний руководителей вермахта: “Америка, при сложившемся в ней ныне раскладе, не представляет для нас никакой опасности” . В целом, в июле 1939 г. в отношениях США и Германии наступило относительное затишье. Лидеры стран не выступали с речами, затрагивавшими аспекты двусторонних связей, средства массовой информации основное внимание также сосредоточили на иных проблемах. Однако, с наступлением августа в политической жизни Европы начали происходить события, нарушившие зыбкое равновесие и временное спокойствие. Государственный департамент США с пристальным вниманием следил за деятельностью Г. Фиша в столицах европейских государств, куда он отправился в качестве главы американской делегации на ежегодный съезд Межпарламентского союза, который должен был состояться 15-19 августа 1939 г. в Осло . Прибыв в Европу за две недели до начала форума, он посвятил немало времени переговорам с министрами иностранных дел Великобритании и Франции Э. Галифаксом и Ж. Бонне, а также другими политиками. Основной темой обсуждения являлись перспективы мира в Европе. В ряду этих встреч особое место занимала длившаяся полтора часа беседа Фиша с германским министром иностранных дел И. фон Риббентропом, которая состоялась 14 августа в официальной резиденции нацистов близ Зальцбурга. Главным предметом разговора стала возможная мирная передача Германии Данцига. Очевидно, что между ними проявилось определенное совпадение позиций, и участники переговоров остались удовлетворены состоявшимся диалогом; в Осло конгрессмен был доставлен на личном самолете Риббентропа. Во время работы съезда Фиш выдвинул собственный вариант разрешения данцигского вопроса, сведя суть инициативы к тому, что сохранение мира является вполне достижимым при условии “урегулирования” проблемы путем переговоров и принятия “компромиссного решения”. Тем не менее, поддержки среди участников съезда он не обрел. При этом сам Фиш очень высоко расценивал это предложение: “Возможно, оно отложило бы войну и открыло путь к мирному урегулированию споров между Англией, Францией, Германией и Италией и спасло бы Польшу от разрушения в случае вторжения и войны”[381] [382]. По сути, Г. Фиш выступал с идеей об организации подобия Мюнхенской конференции, причем состав участников и цель (“урегулирование территориальных вопросов”) полностью совпадали. Логично предположить, что действия Г.Фиша, являвшегося одним из наиболее непримиримых изоляционистов Капитолия, полностью отражали его внешнеполитическую “картину мира”. Стремясь к тому, чтобы исключить даже малейшую возможность вовлечения Соединенных Штатов в назревавший европейский конфликт, Фиш счел закономерным посвятить свою деятельность в Европе поиску путей, которые могли позволить избежать его. Нависшая над Польшей нацистская угроза не воспринималась им должным образом, поскольку ход его мыслей был нацелен лишь на выработку условий, которые будут удовлетворять амбиции Германии, позволив тем самым “разрешить существовавшие противоречия”. Выглядит вполне естественным, что активность Г. Фиша была крайне негативно воспринята в Вашингтоне. Государственный секретарь К. Хэлл получал от поверенного в делах США в Германии А. Кирка подробную информацию о всех действиях Фиша (после Осло он посетил Хельсинки, Данциг и Берлин, пробыв в Европе несколько недель). Помощник госсекретаря А. Берли, разочарованный в тактике мирных конференций и уступок агрессору, полагал, что конгрессмен мог заверить Риббентропа в существовании в США мощнейшей оппозиции политике администрации, что, безусловно, также играло в пользу гитлеровцев 396 . Интересно, что Ф. Рузвельт, ознакомленный с характером деятельности Фиша в Старом свете, впоследствии в несвойственной для себя едкой манере выразил мнение о том, что “лучше бы этот великий деятель играл в футбол”397. В госдепартамент также поступала непосредственная информация об углублении политического кризиса между Германией и Польшей. 8 августа заместитель государственного секретаря С. Уэллес провел беседу с польским послом в США Е. Потоцким, только что возвратившимся из Варшавы. Посол сообщил, что Германия предметно занята подготовкой войны против Польши; немецкие дивизии концентрируются в приграничных районах 398 . 15 августа поверенный в делах США в Берлине А. Кирк отметил, что “худшее может случиться в любой момент” . [383] [384] [385] [386] [387] На следующий день в госдепартаменте под руководством С. Уэллеса состоялось совещание, на котором присутствовали Дж. Мессерсмит, Дж. Моффат и А. Берли. Его основными темами стали ситуация в Европе и возможные варианты развития событий. Признав вероятность начала войны вполне реальной, участники встречи составили и отправили находившемуся на отдыхе Рузвельту пространную телеграмму, в которой выражалась обеспокоенность положением дел в Старом свете. Кроме того, было решено провести конференцию с представителями министерств финансов и юстиции с целью разработки конкретных мероприятий на случай “чрезвычайных обстоятельств”[388] [389] [390]. Она прошла 17 августа под председательством Уэллеса. Помимо представителей означенных ведомств, на ней присутствовали и чиновники военного министерства. Среди прочих обсуждался вопрос о возможном изменении закона о нейтралитете в случае начала войны в Европе, однако никакой определенной программы действий на этот счет выработано не было. Тем временем, обстановка в Европе продолжала обостряться. Американские дипломаты передавали мрачные прогнозы европейских политиков относительно перспектив мира на континенте. 22 августа У. Буллит сообщил К. Хэллу о том, что Э. Даладье выразил надежду на то, что “президент Рузвельт заявит о неотвратимо надвигающейся войне и пригласит представителей всех стран мира немедленно направить своих делегатов в Вашингтон, чтобы постараться выработать решение, направленное на достижение мира . Под воздействием поступавшей информации С. Уэллес 23 августа выступил с обращением, в котором предостерегал граждан Соединенных Штатов от совершения поездок в Европу в случае, если у них не имеется на то вынужденных причин . В этот же день в Лондоне состоялись беседы посла США Дж. Кеннеди с Э. Галифаксом и Н. Чемберленом, на которых обсуждались германо-польские противоречия. Вечером Кеннеди отправил в госдепартамент телеграмму, в которой заявил, что “не видит другой возможности избежать войны в Европе, кроме как усадить поляков за стол переговоров с Гитлером для разрешения противоречий”[391]. При этом посол намекнул, что администрации США следует вмешаться в ситуацию и оказать давление на руководство Польши через министра иностранных дел этой страны Ю. Бека, дабы переговоры все-таки начались и споры были решены мирным путем. Фактически, Кеннеди призывал к принуждению Польши пойти на “добровольные” уступки Германии. Предложение Кеннеди, выражавшее позицию британских умиротворителей и отвечавшее их интересам, было расценено К. Хэллом как подготовка “второго Мюнхена”. Дж. Моффат при этом резюмировал: “Нет никакого сомнения, что Великобритания пытается “надавить” на Польшу, но делать это сама не осмеливается. Она хочет, чтобы инициатива исходила от нас, чтобы на этот раз вся грязная работа была проделана нашими руками”[392]. Идеи посла не обрели в государственном департаменте никакой поддержки. Как отмечает В.Т. Юнгблюд, подобная линия поведения американского посла в Лондоне, ранее бывшего успешным бостонским финансистом, была обусловлена тем, что в основе его системы политических воззрений лежало отношение к двум фундаментальным понятиям - миру и капитализму. Главным условием сохранения капитализма он считал способность цивилизованных держав поддерживать мир. Война воспринималась послом как явление иррациональное и деструктивное: “Она разрушает капитализм. Что может быть хуже этого?” - любил повторять Кеннеди [393] . Исходя из этого, правомерно утверждать, что позиция Кеннеди в значительной мере, если не полностью, определялась соображениями эгоистического характера, не допускавшими действий, направленных на возможность организации противодействия гитлеровским притязаниям. Следует также отметить, что 23 августа 1939 г. произошло подписание советско-германского пакта о ненападении, ставшее последним крупным международным событием предвоенного десятилетия. Германия, заключив данное соглашение, добилась серьезного внешнеполитического успеха, так как она, согласно условиям договора, фактически “нейтрализовала Советский Союз на период агрессии против Польши и европейских демократий”[394]. Весть о заключении советско-германского договора была встречена администрацией США без особой реакции, так как она перед этим уже имела информацию от своего посольства в Москве о всех деталях переговоров[395]. В то же время, руководство Соединенных Штатов осознавало, что советский фактор, который мог помешать германскому нацизму одолеть Польшу, был устранен. Комментируя данную ситуацию, начальник европейского отдела государственного департамента Дж. Моффат заключил: “Несомненно, что это крупнейшее дипломатическое достижение Германии... каковы будут его последствия для Польши, покажут уже ближайшие дни”[396]. Что касается реакции американских средств массовой информации на заключение пакта, то она была весьма показательной. Издание “Нейшн” писало, что “обманщик Чемберлен сам был обманут Сталиным”[397], “Ньюсвик” отмечал “ошеломленность Европы” и указывал на “подрыв основ мирового баланса сил”[398], “Тайм” полагал, что “наступил кошмар для демократий”[399]. Как видно из приведенных комментариев, произошедшее событие воспринималось как деструктивный фактор, несущий потенциальную угрозу не только безопасности Европы, но и всего мира. В таких обстоятельствах Ф. Рузвельт лично решил предпринять последнюю отчаянную попытку по предотвращению войны, вновь выступив с инициативой по умиротворению. Еще в ночь на 24 августа им была направлена телеграмма королю Италии Виктору Эммануилу. Президент, выразив убежденность американского народа в способности монарха и его правительства повлиять на ситуацию так, что войны все же удастся избежать, обратился к ним с просьбой. Она заключалась в том, чтобы итальянское правительство сформулировало предложения по мирному урегулированию кризиса путем проведения переговоров между вовлеченными в него сторонами. Завершался же призыв напоминанием о “миллионах людей, которые умоляют о том, чтобы они не были вновь принесены в жертву войне” . Через несколько часов, утром 24 августа, Рузвельт направил послания канцлеру Германии А. Гитлеру и президенту Польши И. Мосьцицкому. Они различались по тексту, но выдержаны были абсолютно в одном и том же духе. Лидерам государств предлагалось разрешить “противоречие” мирными средствами, путем непосредственных переговоров или же при посредничестве третьей, незаинтересованной стороны, в качестве которой могли выступить США, при условии, что стороны согласятся уважать независимость и территориальную целостность друг друга[400] [401]. В телеграмме, адресованной фюреру, Рузвельт также упомянул о том, что “политика завоевания и агрессии” неприемлема, а “достижение целей, при котором миллионы человек могут столкнуться с ужасом войны, вызывает всеобщее осуждение американского народа”[402]. Ответ от И. Мосьцицкого последовал незамедлительно. Польский президент согласился с предложениями Рузвельта и отметил, что его страна всегда считала прямые переговоры наиболее подходящим принципом “разрешения затруднений, которые возникают между государствами”. При этом, однако, он указал на то, что в данном конфликте “не Польша является стороной, заявляющей претензии и требования” [403] . От Гитлера никакой реакции на обращение Рузвельта не последовало. Президент США сразу же направил рейхсканцлеру второе послание. В нем Рузвельт довел до сведения фюрера, что польское правительство согласилось с предложением по урегулированию противоречий между государствами путем прямых переговоров. Далее следовал очередной призыв к тому, чтобы Германия согласилась с “мирным вариантом разрешения вопросов, который уже принят правительством Польши”. “Сегодня весь мир молится о том, чтобы Германия его тоже приняла - заключил Рузвельт . На наш взгляд, мотивы, побудившие президента США обратиться к европейским лидерам с подобными посланиями, находились в моральной области, если вообще допустимо выделять моральный аспект в развитии событий накануне начала мировой войны. Очевидно, Рузвельт отдавал себе отчет в том, что обращения к фюреру вряд ли повлияют на характер его внешней политики и, тем более, заставят сесть за стол переговоров. Об этом свидетельствовал весь ход развития ситуации в Европе, да и отсутствие непосредственных ответов Гитлера на предыдущие схожие предложения говорило само за себя. Ответственность за отказ от мирного урегулирования конфликта, таким образом, целиком ложилась на гитлеровскую Германию; это удовлетворяло Рузвельта в том плане, что оказывался проясненным и снятым тот самый пресловутый моральный вопрос. Данная точка зрения подтверждается свидетельством А. Берли, принимавшего участие в подготовке обращений к Гитлеру. Считая эти меры “бесполезными” и “наивными”, он все же считал, что послания обязательно должны быть отправлены, чтобы никто не смог обвинить США в отказе от последней, “пусть и отчаянной попытки сохранить мир” . Дж. Моффат, оценивая обращения президента к Гитлеру, высказался примерно так же: “Шанс, что эти призывы повлияют на развитие событий - один из тысячи; однако, поступить так все же следует” . Естественно, чиновники госдепартамента оказались правы в том отношении, что воззвания Рузвельта не оказали, да и не могли оказать воздействие на Муссолини и Гитлера. Однако, формальные ответы от адресатов на сей раз все же были получены, пусть и с существенной задержкой. Так, 30 [404] [405] [406] августа в Белый дом была доставлена телеграмма от короля Италии Виктора Эммануила, которая состояла всего из трех предложений. В них в крайне сдержанном тоне выражалась благодарность президенту США за проявленный им интерес к европейским событиям, а также сообщалось о том, что делалось и делается все возможное для поддержания мира и законности . 31 августа 1939 г. Г. Томсен нанес краткий визит главе государственного департамента К. Хэллу и представил ему меморандум, сообщавший о реакции фюрера на обращения Рузвельта от 24 и 25 августа. В нем, в частности, говорилось о “высокой оценке”, которую дал им Гитлер. Далее сообщалось, что рейхсканцлер “вплоть до последнего момента выступал за разрешение спора между Германией и Польшей “дружеским образом”, однако позиция польского правительства оставляла без результата все усилия в данном направлении . На этом меморандум заканчивался. 1 сентября 1939 г. германский нацизм совершил нападение на Польшу. 3 сентября Великобритания и Франция объявили войну Германии. Началась Вторая мировая война. Оценивая характер американо-германских отношений в октябре 1938 г. - августе 1939 г., следует заключить, что он не отличался устойчивостью и стабильностью. Состоявшаяся в конце сентября 1938 г. Мюнхенская конференция, к числу непосредственных участников которой США не относились, лишь усложнила ситуацию в Европе. Отторжение Судетской области явилось началом процесса расчленения Чехословакии, завершенного нацистской Германией весной 1939 г. И, несмотря на первые положительные отклики на это событие, прозвучавшие в Вашингтоне, эйфория по этому поводу прошла довольно быстро. На наш взгляд, сколь точно, столь и образно данное явление отобразил поверенный в делах СССР в США К.А. Уманский в донесении, направленном 11 [407] [408] ноября 1938 г. наркому иностранных дел М.М. Литвинову: “Послемюнхенское похмелье наступило скорее, чем в Европе и имеет более всеобщий характер” . Исходя из постепенного осознания того, что Мюнхен не только не обеспечивает продолжительный мир в Европе, но и идет вразрез с интересами США, президент Ф. Рузвельт инициировал рассмотрение вопроса о преобразовании традиционных американских внешнеполитических доктрин. Основное внимание администрации было сосредоточено на пересмотре законодательства о нейтралитете. Однако Конгресс, несмотря на активность Рузвельта и Хэлла, указывавших на несовершенство законодательства, не разделил их точку зрения. Для оценки американской позиции в приближавшемся мировом конфликте решающее значение имело то, что США отказались от радикального изменения или отмены Закона о нейтралитете[409] [410]. В то же время, характеризуя действия Рузвельта, следует отметить его весьма успешный курс по отношению к латиноамериканским странам, осуществлявшийся в рамках политики “добрососедства”. Эти государства не являлись прямыми целями Гитлера, но в них имели процессы, связанные с распространением экономического и идеологического влияния Третьего рейха, с активизацией немецких агентов. Постановления проведенной в декабре 1938 г. Лимской панамериканской конференции способствовали выстраиванию достаточно консолидированной антигитлеровской линии государств Западного полушария и представляли собой заметное достижение Вашингтона в борьбе с утверждением нацизма в регионе. Тем не менее, правомерно говорить о том, что деятельность главы Белого дома вполне укладывалась в рамки политики умиротворения агрессора, осуществлявшейся западными демократиями. Осуждение нацизма как такового, крайне негативное восприятие причин и последствий “хрустальной ночи”, отзыв посла из немецкой столицы, введение компенсационных пошлин на поставляемые из Германии товары сочетались в действиях Соединенных Штатов с пассивной внешнеполитической позицией и отсутствием решительных актов противостояния планам Берлина. Определенные попытки Рузвельта изменить общую ситуацию имели место, но в целом США продолжали следовать традиционалистскому постулату о необходимости воздержания от вовлечения в зарубежные споры и конфликты. В то же время, необходимо указать, что в целом степень ответственности Вашингтона за проведение ущербной политики “умиротворения” является более низкой, чем у Лондона и Парижа. Это связано с тем, что в силу изоляционистского настроя Конгресса, провалившего инициативы администрации, а также неготовности общества к трансформации внешнеполитического курса страны, Ф. Рузвельт вряд ли мог предпринять более эффективные меры по сравнению с теми, которые он пытался осуществить. Свою роль в этой ситуации играло и то обстоятельство, что реальная степень гитлеровской угрозы в отношении США была минимальной. Характеризуя немецкое восприятие Соединенных Штатов, следует отметить, что в 1938 - 1939 гг. они, безусловно, не входили в орбиту непосредственных притязаний Третьего рейха и занимали второстепенное место в нацистской “картине мира”. Германия занималась методичным осуществлением своей экспансионистской европейской внешнеполитической программы, утверждаясь в качестве континентального гегемона. Тем не менее, неутихающая критика как внешней, так и внутренней политики США не сходила с полос немецкой прессы; американская исполнительная власть рассматривалась в качестве слабой и зависимой силы. Соответствующие оценки звучали как в официальных, так и неофициальных выступлениях нацистских руководителей. Подобный расклад был обусловлен тем, что рейхсканцлер Адольф Гитлер не воспринимал Соединенные Штаты в качестве государства, способного кардинальным образом влиять на состояние международных отношений.