§1. Соединенные Штаты и развязывание нацистской Германией европейской войны
Президент США Ф. Рузвельт узнал о начале войны в Европе от американского посла в Париже У. Буллита, позвонившего непосредственно в Белый дом. Он сообщил, что получил информацию, согласно которой немецкие дивизии вторглись в Польшу и продвигаются по её территории.
В ответ Рузвельт произнес: “Наконец это произошло. Боже, помоги нам всем” .Спустя несколько часов после нападения Германии на Польшу поверенный в делах США в Берлине А. Кирк сообщил в государственный департамент о только что обнародованной прокламации А. Гитлера для армии. В ней утверждалось, что “Польское государство отказалось от мирного решения пограничных проблем; после неоднократных случаев нарушения Польшей границы Германия заявляет, что сила должна быть отражена силой; борьба будет вестись в защиту немецкой территории и чести”[411] [412] [413]. Вскоре в Белый дом стали поступать сведения о том, что люфтваффе осуществляют бомбардировку мирных жителей в польских городах. Не сдержав возмущения и поддавшись эмоциям, в тот же день Ф. Рузвельт незамедлительно выступил со специальным обращением, адресованным правительствам Германии, Италии, Польши, Франции и Великобритании. В нём, в частности, отмечалось: “Беспощадные бомбардировки... глубоко потрясли совесть человечества. Я обращаюсь к каждому правительству, которое может принять участие в боевых действиях, публично подтвердить, что его вооруженные силы никогда и ни при каких обстоятельствах не подвергнут бомбардировке с воздуха мирное население” . Несмотря на то, что формально обращение было направлено пяти государствам (причем три из них на момент обращения не принимали участие в боевых действиях), не вызывает сомнений тот факт, что его основным адресатом была нацистская Германия. На этот раз ответ Гитлера на обращение американского президента не заставил себя долго ждать - он был озвучен в тот же день. 2 сентября поверенный в делах Германии в Вашингтоне Г. Томсен сообщил в Берлин о том, что американское общественное мнение целиком и полностью возлагает вину за начало войны на руководство рейха . На следующий день, 3 сентября, Ф. Рузвельт произнес речь, посвященную началу европейской войны. Выразив сожаление по этому поводу, глава Белого дома, тем не менее, указал на усилия его администрации по предотвращению кризисов, предшествовавших данному событию. Также президент подчеркнул, что разгоревшееся в Европе противостояние затрагивает будущее самой Америки. Рузвельт подтвердил государственный нейтралитет США, но добавил: “Я не могу просить американцев оставаться нейтральными и в своих мыслях. Даже нейтральный человек имеет право оценивать факты, и даже от нейтрального человека нельзя требовать, чтобы он заставил молчать свои разум и совесть”[416]. Несмотря на то, что во время предварительного обсуждения текста президентской речи государственный секретарь К. Хэлл советовал воздержаться от произнесения данного пассажа, Рузвельт настоял на его сохранении[417]. Правомерно отметить, что Рузвельт, вставив упомянутое высказывание в текст выступления, не скрывал, что его собственные симпатии, равно как и большинства американцев, находятся на стороне противостоящих Германии государств. 5 сентября 1939 г. Белый дом выпустил специальную прокламацию, согласно которой активировался закон о нейтралитете 1937 года, одним из основных положений которого являлось эмбарго на поставки американского оружия в воюющие страны[418], а через три дня Ф. Касаясь американской реакции на начало войны в Европе, 7 сентября 1939 г. бывший посол Германии в США Г. Дикгоф составил меморандум, в котором выразил уверенность, что Рузвельт в ближайшее время будет стремиться отменить эмбарго на продажу вооружения, совершив этот шаг в интересах Великобритании и Франции. При этом дипломат добавил, что большая часть американцев действительно испытывает антигерманские настроения, чему способствует пропаганда, осуществляемая посредством радио, прессы и публичных лекций . Предположение Г. Дикгофа вскоре подтвердилось: через несколько дней Рузвельт сообщил премьер-министру Великобритании Н. Чемберлену о своей “надежде и вере в то, что эмбарго будет отменено в следующем месяце . 8 сентября поверенный в делах Германии в США Г. Томсен в очередном донесении в Берлин подчеркнул, что, несмотря на задекларированный нейтралитет, американская администрация предприняла ряд мер, непосредственно направленных против Германии. К их числу он отнес тот факт, что Комиссия по ценным бумагам и биржам приступила к составлению реестра всех немецких активов, размещенных в американских банках, с целью их конфискации в случае непосредственного начала войны между Германией и США. Кроме того, Томсен указал, что министерство юстиции начало формировать перечень всех аккредитованных в США немецких фирм и организаций, их американских представителей и адвокатов, дабы незамедлительно поставить под надзор их корреспонденцию и телефонные переговоры . Вскоре Томсен сообщил в Берлин о том, что для рассмотрения вопроса об отмене эмбарго на поставку вооружений ожидается досрочный созыв Конгресса. При этом он подчеркнул: “Несмотря на обещание группы ведущих изоляционистов во главе с У. Борой противодействовать этому, весьма вероятно, что эмбарго будет отменено” [422] [423] [424] [425] . внеочередную сессию . Таким образом, следствием начала европейской войны стало стремление администрации США продолжить модификацию внешнеполитического курса страны с целью оказания содействия европейским демократическим державам, противостоявшим нацизму. В то же время, в самом Берлине существовала разница в подходах к рассмотрению сущности американо-германских отношений в свете начавшейся в Европе войны. Так, 12 сентября статс-секретарь немецкого министерства иностранных дел Э. фон Вайцзеккер составил меморандум, в котором отмечал, что “мы должны сделать все для того, чтобы сохранить Соединенные Штаты в когорте нейтральных держав, в которой... они являются одним из наиболее мощных и важных элементов”. Исходя из этого, он выдвинул смелую идею о необходимости скорейшего возвращения Г. Дикгофа в США в качестве германского посла. Согласно мнению Вайцзеккера, этот ход мог бы продемонстрировать, что рейх не собирается устраняться от процессов, происходивших в Новом свете и, в то же время, усилить позиции американских политиков, противившихся конфронтации с Германией . Однако, инициатива статс-секретаря не нашла у министра иностранных дел И. фон Риббентропа никакой поддержки - через некоторое время меморандум был возвращен автору с ремаркой, в которой констатировалась неактуальность возвращения Г. Дикгофа в Вашингтон, а также указывалось на необходимость учитывать дальнейший ход развития ситуации в Соединенных Штатах[426]. Как представляется, инициатива Вайцзеккера была достаточно сильно оторвана от реальности, к тому же она была выдвинута в явно неподходящее время. Вероятность того, что Вашингтон в свете начавшейся в Европе войны пошел бы на сближение с нацистским государством, повысив к тому же уровень дипломатических отношений, была крайне незначительной. В свою очередь, ведущие американские изоляционисты живо откликнулись на происходившие события. Так, 14 сентября сенатор-республиканец У. Бора подчеркнул, что “если решение о продаже оружия будет принято, то мы будем вынуждены принять определенную сторону в разразившейся войне; это станет первым шагом на пути к активному вовлечению в нее”. При этом он намекнул на антигерманский настрой администрации, указав, что “мудрость и справедливость государственной политики должна опираться на любовь к своей стране, а не на ненависть к чужой” [427] . На следующий день Ч. Линдберг призвал соотечественников не допустить, чтобы американцы “начали отдавать свои жизни для разрешения внутриевропейского противоборства” и заявил, что “если мы начнем сражаться за демократию за рубежом, то можем утратить ее у себя дома”. Подчеркнув, что Соединенным Штатам ничего не грозит, поскольку океаны, омывающие страну с обеих сторон, являются непреодолимыми препятствиями даже для современных самолетов, Линдберг резюмировал: “Оставаясь вне войны, мы быстрее сможем содействовать установлению мира в Европе”[428]. Риторика, подобная заявлениям Линдберга, могла отражать настроения приверженцев “правого крыла” изоляционистов, не рассматривавших всерьез процессы, происходившие в Старом свете. Характерно, что известный теоретик международных отношений Р. Джервис, анализируя проблематику заблуждений в восприятии внешних угроз, выделял Линдберга, “не считавшего, что амбиции Германии несут угрозу американской безопасности”[429]. В целом, агрессия Третьего рейха, сопровождавшаяся массовой гибелью мирного польского населения, не рассматривалась изоляционистами в качестве явления, которому необходимо оказать отпор, пусть даже за счет предоставления помощи европейским государствам, противостоявшим гитлеровскому натиску. В условиях начавшейся войны изоляционизм приобретал все более отчетливый регрессивный характер - призывая к пассивному выжиданию, его сторонники фактически предлагали смириться с реализацией нацистами своей ревизионистской программы. Следует отметить, что на Вильгельмштрассе[430] внимательно следили за происходившими в Вашингтоне процессами. Так, в меморандуме начальника политического отдела министерства иностранных дел Германии Э. Верманна, составленном 17 сентября и направленном заместителю статс-секретаря немецкого внешнеполитического ведомства Ф. Гаусу, был описан вариант возможного дипломатического демарша в отношении США со стороны Третьего рейха. В нем, в частности, предлагалось официально оповестить американского поверенного в делах в Берлине А. Кирка, что Германия “не имеет военных целей, которые могут нести угрозу Соединенным Штатам, Американскому континенту и каким бы то ни было американским интересам”, подчеркнув при этом, что немецкая сторона не видит причин не только к ухудшению германо-американских отношений, но и к их пребыванию в текущем неудовлетворительном состоянии. Согласно точке зрения Верманна, сложившаяся ситуация могла быть исправлена путем “открытого и дружелюбного обсуждения всех различий во мнениях, возникновение которых возможно в ходе начавшейся в Европе войны”. Предполагалось, что немецкое правительство будет готово принять участие в такой дискуссии при условии, что американская администрация также будет ориентирована на проведение курса, “не имеющего своей целью обострение политических отношений между Соединенными Штатами и Германией”[431]. От Гауса, однако, не последовало никакого ответа на достаточно радикальную инициативу Верманна. Вероятно, это было связано как с тем, что в середине сентября он вместе с И. фон Риббентропом находился на польском фронте и был погружен в решение насущных европейских задач, так и с тем, что реальных предпосылок к воплощению намеченной Верманном программы, по сути, не существовало. Что касается немецкого поверенного в делах в США Г. Томсена, то он 18 сентября призвал Берлин отказаться от осуществления любых провокаций и актов саботажа на территории Соединенных Штатов, мотивировав это тем, что Германии следует всеми силами избегать ослабления позиций изоляционистов, заявлявших об отсутствии американских интересов в Европе и противившихся вовлечению своей страны в войну в любой форме. Если же составление планов по дестабилизации внутренней обстановки в США не будет прекращено, подчеркивал Томсен, это незамедлительно будет использовано Рузвельтом и “интервенционистскими кругами” в своих целях. Такая перспектива будет крайне невыгодна для Германии в свете грядущего обсуждения вопроса об отмене эмбарго на продажу оружия[432]. Обращаясь к руководству немецкого министерства иностранных дел с подобной просьбой, Томсен стремился повлиять на ситуацию, сведя к минимуму возможность появления новых поводов обвинить Третий рейх в вынашивании антиамериканских планов и деструктивном потенциале некоторых категорий немецких граждан, пребывавших в Соединенных Штатах. Подкрепляя свою точку зрения, дипломат упомянул про вердикт Федерального окружного суда Нью- Йорка, согласно которому в декабре 1938 г. четверо граждан Германии были признаны виновными в военном шпионаже и приговорены к различным срокам заключения [433]. Инициатива Томсена, впрочем, вряд ли могла кардинальным образом повлиять на ситуацию. Процесс пересмотра закона о нейтралитете был запущен уже через несколько дней. 21 сентября 1939 г. Ф. Рузвельт выступил перед собравшимся на внеочередную сессию Конгрессом. Глава Белого дома отметил, что в существующей форме закон о нейтралитете противоречит национальным интересам, а также вредит отношениям с другими странами. Эмбарго на поставку вооружения в страны, ставшие жертвами агрессии, подчеркнул он, самым серьезным образом угрожает национальной безопасности. Далее Рузвельт выступил с предложением распространить применение принципа “кэш-энд- кэрри на вооружение и военные материалы . По оценке начальника европейского отдела государственного департамента Дж. Моффата, некоторые из упомянутых президентом аргументов звучали не совсем убедительно, однако, в то же время, эти изъяны были целиком компенсированы яркой манерой выступления Рузвельта[434] [435]. Следует отметить, что статистические данные в целом подтверждали логичность действий администрации, нацеленные на досрочный созыв Конгресса и форсирование законотворческой деятельности. Так, сразу после нападения Германии на Польшу процент сторонников изменения законодательства о нейтралитете в пользу отмены эмбарго на продажу оружия и его замену на принцип “кэш-энд-кэрри” стал ощутимо возрастать. По данным опросов за 13 - 18 сентября, 57 % американцев одобрительно относились к осуществлению данной меры, а к 26 сентября их число составило уже 62 %[436]. Немецкий поверенный в делах в США Г. Томсен в эти же дни признавал, что в целом американский народ не являлся нейтральным к начавшейся войне, желая победы Великобритании и Франции и поражения Германии: “В сложившихся обстоятельствах вероятность того, что изоляционисты преуспеют в сохранении эмбарго, является весьма незначительной”[437]. Таким образом, утверждение о распространении в американском обществе антигерманского настроя следует признать справедливым и обоснованным. При этом, однако, необходимо подчеркнуть, что речь принципиально не шла о возможности непосредственного участия США в войне - 95 % американцев противились данной перспективе . Пока в Соединенных Штатах велась подготовка к пересмотру закона о нейтралитете, по инициативе Вашингтона была предпринята общая акция государств Западного полушария, ориентированная против Третьего рейха. В период с 23 сентября по 3 октября 1939 г. в Панаме состоялась конференция министров иностранных дел государств Американского континента. На ней присутствовали представители 21 страны (делегацию США возглавлял заместитель государственного секретаря С. Уэллес), а основные задачи мероприятия заключались в формировании консолидированной позиции относительно начавшейся в Европе войны, а также в обеспечении безопасности Западного полушария. Перед отбытием из Нью-Йорка С. Уэллес выступил с речью, в которой подчеркнул, что Панамская конференция необходима для обсуждения реалий европейской войны, “которая несла потенциальную угрозу Новому свету”[438] [439]. Данный международный форум вызвал существенный интерес нацистской Германии. Так, начальник отдела США и американских государств министерства иностранных дел Г.В. Фрейтаг за несколько дней до его начала составил меморандум, в котором сообщал о мерах, предпринятых немецкой дипломатией в связи с его проведением. В частности, он отмечал, что на время работы крнференции МИД направляет в Панаму немецкого посланника в центральноамериканских государствах О. Райнбека и его помощника Г. Лайзевица; кроме того, Фрейтаг упомянул, что все немецкие миссии в Южной Америке проинструктированы о необходимости оповещения местных властей насчет желания Германии продолжать с ними торговлю в “максимально возможном масштабе” . В связи с этим справедливой представляется точка зрения немецкого исследователя Г.-Ю. Шредера, считавшего, что после начала войны в Европе правительство рейха было вынуждено при помощи дипломатических и пропагандистских средств сохранять интерес латиноамериканских государств к немецкому рынку сбыта и поддержанию товарооборота[440] [441]. Указанные факты говорили как о пристальном внимании Берлина к предстоящему событию, так и о его стремлении обладать стабильными экономическими связи с южноамериканским континентом, невзирая на негативное отношение Соединенных Штатов к этому явлению. Не лишним будет указать, что к началу Второй мировой войны в Южной Америке было сосредоточено 16 % немецких зарубежных инвестиций[442]. При этом общий объем немецкого экспорта в Южную Америку в 1939 г. составлял 500 миллионов рейхсмарок, а объем импорта равнялся 645 миллионам рейхсмарок[443]. Работа конференции в основном проходила при закрытых дверях. Ее ход был не совсем гладким. В этом отношении следует отметить позицию Аргентины, Чили и Уругвая, стремившихся к тому, чтобы соблюсти свои интересы, заключавшиеся в продолжении торговли с вовлеченными в войну европейскими государствами, в том числе и с нацистской Германией. Так, объем немецкого импорта из упомянутых государств в 1939 г. составлял 138, 75 и 33 миллиона рейхсмарок, соответственно [444] . Цели же США, напротив, заключались в перекрытии доступа Третьего рейха к сырьевым и продовольственным ресурсам латиноамериканских государств. В итоге обсуждения данного вопроса было принято компромиссное решение о том, что в воюющие государства могут экспортироваться лишь продукты питания, поставляемые для гражданских лиц. Однако, более важной и актуальной задачей конференции было обеспечение безопасности Американского континента. 25 сентября С. Уэллес, выступая на пленарном заседании, вновь указал на угрозу, которую представляет для Западного полушария начавшаяся в Европе война и призвал страны-участницы к формированию целостной позиции в ее отношении . Основным итогом Панамской конференции стало принятие Декларации о нейтралитете государств Западного полушария, а также о создании “зоны безопасности” вокруг Американского континента. В данном документе подчеркивалось, что “американские государства обладают неоспоримым правом оградить воды, представляющие для государств континента жизненный интерес как основные пути сообщения, от военных действий, - как планируемых, так и уже осуществляемых с суши, моря и воздуха, - со стороны любой неамериканской страны” и сообщалось об установлении нейтральной зоны протяженностью 300 миль по обеим сторонам Северной и Южной Америки (за исключением Канады и владений европейских государств внутри этих границ) . Наряду с данной мерой, Панамская декларация запрещала военные действия в нейтральной зоне и предусматривала возможность ее “индивидуального или коллективного” патрулирования[445] [446] [447]. Как отмечает И.И. Янчук, создание “зоны безопасности” было средством предотвращения возникновения немецких баз в Западном полушарии[448] [449]. Кроме того, в Панаме была принята резолюция о борьбе с подрывной деятельностью держав “оси” в латиноамериканских государствах, рекомендовавшая “предпринять необходимые меры для искоренения в Америке доктрин, которые подвергают опасности панамериканский демократический идеал” . Допустимо вести речь о том, что постановления Панамской конференции соответствовали стремлению Соединенных Штатов усилить собственные военностратегические позиции в Западном полушарии. Кроме того, они отразили антинацистскую линию, принятую американской администрацией. В этом смысле правильным будет признать, что политика нейтралитета, утвержденная на Панамской конференции, не являлась строго нейтральной по отношению ко всем воюющим государствам. Ее основные решения были направлены против Третьего рейха. В целом, конференция способствовала формированию континентального блока американских стран, ориентированного на противодействие державам “оси”. В свою очередь, германские пропагандистские агентства наводняли Латинскую Америку сообщениями о том, что под маской конференции по нейтралитету США намерены установить протекторат над Южной Америкой[450]. Немецкие дипломаты и журналисты, присутствовавшие в Панаме, убеждали делегатов латиноамериканских государств сохранять строгий нейтралитет в войне и продолжать торговлю со всеми странами [451] . Нацистские пропагандисты призывали их к выступлению против “тайных махинаций США” и заявляли, что латиноамериканцы “всегда могут полагаться на Германию в защите своей цивилизации” [452] [453] . В самой Германии действия США, направленные на минимизацию немецкого влияния в Латинской Америке, расценивались в качестве составного элемента политики, направленной на подрыв “обретенных рейхом моральных, культурных и экономических позиций” . Однако, перечисленные виды активности не привели ни к каким результатам. Берлин оказался не способен оказать какое-либо воздействие на ход конференции в своих интересах. Как представляется, немецкое восприятие итогов Панамской конференции было емко выражено бывшим послом Германии в Вашингтоне Г. Дикгофом - касаясь этого события, он впоследствии отмечал, что “под лозунгами поддержания нейтралитета американских государств США значительно усилили свое положение в Западном полушарии”466. Вопрос об отмене эмбарго на экспорт вооружений стал предметом затяжной политической борьбы в Конгрессе США. Его рассмотрение сопровождалось напряженными дискуссиями и прениями. Интернационалисты подвергали критике агрессивные действия Германии и указывали на то, что нацизм заключает в себе угрозу для Соединенных Штатов и всего Западного полушария, которая существенно возрастет, если Гитлер подчинит себе Европу. В свою очередь, изоляционисты, стремясь добиться сохранения эмбарго, доказывали необходимость оставаться в стороне от начавшейся в Европе войны и отдавать приоритет решению внутриполитических задач. Следует отметить, что в своей риторике изоляционисты порой намеренно “передергивали” факты и представляли суть событий не такой, какой она являлась в действительности. В частности, 23 сентября конгрессмен-республиканец Г. Фиш заявил, что “стартовавшая в США кампания по нагнетанию истерии... имеет своей целью отправку американской молодежи на войну в Европу”467. Его однопартийцы выразились в схожем духе - К. Кертис подчеркнул, что не хочет, “чтобы жизнь хотя бы одного американца оборвалась на европейских полях сражений”468, а Я. Торкельсон предложил исключать из Конгресса “любого члена, допускающего мысль о возможности участия США в войне”469. 29 сентября сенатор-демократ К. Херринг, обосновывая необходимость воздержаться от вовлечения в войну в любой форме, в том числе из-за предоставления помощи Великобритании и Франции, отмечал: “Два наших лучших союзника - Атлантический и Тихий океаны”470. Сенатор-республиканец Р. Тафт заявил, что “вовлечение в войну будет в большей степени похоже на стремление уничтожить американскую демократию, нежели германскую диктатуру” . Как следует из приведенных высказываний, изоляционисты делали упор на вполне вероятное, с их точки зрения, присоединение США к военным действиям. В качестве предпосылки к воплощению подобного сценария они выдвигали идею об “интервенционистской” сущности рузвельтовской администрации. Что касается выступлений интернационалистов, то основное внимание них было сосредоточено на деструктивном потенциале нацистской Германии, ее возможной угрозе в отношении Америки и необходимости противостояния Третьему рейху путем оказания помощи европейским демократиям. Так, в конце сентября конгрессмен-демократ С. Дикштейн указал: “Сегодняшняя Германия не является цивилизованной страной. Это тирания, жестко управляемая безумцем”, подчеркнув при этом, что “Соединенные Штаты уже на протяжении 6 лет испытывают постоянное давление нацистской пропаганды” . В начале октября сенатор-республиканец Ч. Тоби отметил лживость слов фюрера про запрет бомбардировок гражданских целей: “Немцы сами делают фотографии разоренных, обезлюдевших деревень... Поражение Англии и Франции, несомненно, подорвет нашу собственную безопасность и приблизит гитлеризм. к нашим дверям. Оказание помощи европейским демократиям является сейчас важнейшей мерой защиты от вовлечения в войну” . По сути, интернационалистский подход заключался в том, что наилучшим путем соблюдения национальных интересов Соединенных Штатов должно было стать содействие Лондону и Парижу. В конце сентября билль о ревизии закона о нейтралитете был предварительно рассмотрен в сенатском комитете по иностранным делам. По итогам обсуждения большинством в 16 голосов против 7 комитет вынес решение пересмотреть его и отменить эмбарго на вывоз вооружений . [454] [455] [456] [457] 2 октября 1939 г. обсуждение вопроса об отмене запрета на продажу оружия воюющим государствам началось на общесенатском уровне . Ход событий говорил о том, что вероятность ревизии закона о нейтралитете являлась достаточно высокой. Несмотря на непримиримость некоторых изоляционистов в данном вопросе, администрация могла рассчитывать на благоприятный для себя исход. Тем не менее, на Капитолии продолжались бурные дискуссии. В частности, 11 октября сенатор-демократ Э. Бурк прямо заявил: “Эмбарго на поставку оружия благоприятствует гитлеризму” [458] [459] [460] [461] . Противоположное суждение выразил изоляционистски настроенный сенатор-демократ У. Бюлов: “Я не боюсь, что Гитлер атакует нас, если только мы сами не нападем на него... Война в Европе скоро закончится, если мы откажемся поставлять оружие какой-либо стороне и подтвердим наш абсолютный нейтралитет. Если Англия и Франция признают такую позицию, то скоро установится мир и удастся избежать расширения географии вовлечения государств в войну” . 14 октября сенатор-республиканец Л. Фрэзер выразил надежду на возможность выработки соглашения, которое завершит войну, заметив при этом: “Гитлер, в сущности, ищет мира. Польская кампания завершена, и, похоже, на Западном фронте война переходит в сугубо инертную фазу” . 16 октября сенатор-демократ Д. Кларк отметил: “Поражение Германии приведет к тому, что 80 миллионов образованных, технически развитых, организованных людей абсолютно определенно попадут в руки к Сталину и коммунистам. Сокрушение Германии будет способствовать образованию коммунистической империи, которая станет угрозой всеобщему миру и безопасности”[462]. Таким образом, изоляционисты продолжали придерживаться своих традиционных постулатов, усиливая риторику упоминанием о необходимости отказа от всякой помощи европейским государствам, а также нагнетая тревогу ссылками на предвидимый ими агрессивный потенциал нейтрального Советского Союза. В свою очередь, интернационалисты, стремившиеся к отмене эмбарго и введению принципа “кэш-энд-кэрри”, указывали на необходимость оказания помощи странам, противостоявшим Германии. 21 октября конгрессмен-демократ Дж. Ки отмечал: “Наше эмбарго никогда не заглушит залпы немецкого оружия... Провал летней попытки пересмотреть закон о нейтралитете стал для Гитлера недвусмысленным знаком, указавшим на то, что государства, против которых он планировал предпринять агрессию, не могли надеяться на укрепление какими бы то ни было средствами защиты из США”[463] [464]. Солидарную позицию занимали сенаторы-демократы Ч. Эндрюс, заявивший, что “сохранение эмбарго станет неприкрытым предательством всех миролюбивых наций, в том числе и нашей, не говоря об интересах человечества в целом” и Дж. Бирнс, считавший, что “эмбарго несправедливо по отношению к слабым и миролюбивым государствам”[465]. Немецкая дипломатия со вниманием наблюдала за ходом развития ситуации. 24 октября 1939 г. статс-секретарь министерства иностранных дел Э. фон Вайцзеккер запросил Г. Томсена относительно того, какие аргументы могут быть использованы Германией для формирования официальной позиции относительно билля об изменении закона о нейтралитете[466]. На следующий день Томсен ответил, что Германии следует непременно выступить с критическим заявлением по этому поводу, поскольку принятие билля Сенатом и Палатой представителей и последующее подписание Рузвельтом вполне реально. При этом он рекомендовал сделать упор на то, что Соединенные Штаты сами поставят себя в абсурдную позицию с точки зрения международного права - “с одной стороны, будут участвовать в войне, активно поддерживая наших противников материалами военного назначения, с другой же - будут требовать, чтобы мы уважали их права нейтрального государства . Впрочем, реальных действий со стороны Берлина за данным обменом посланиями не последовало. Скорее всего, это было связано с тем, чтобы не предоставить интернационалистам в преддверии голосования лишний повод для осуждения рейха. 27 октября 1939 г. Сенат значительным большинством голосов принял решение об отмене эмбарго на вывоз оружия из США: 63 сенатора высказались за отмену эмбарго, 30 - против[467] [468]. Исходя из решения Сената и предвидя схожий итог голосования в Палате представителей, министр народного просвещения и пропаганды Германии Й. Геббельс 29 октября записал в своем дневнике: “Америка отменила эмбарго... Англия от этого очень выиграла, чему и радуется”[469]. После согласования разночтений, возникших вследствие внесения в законопроект ряда дополнений, 3 ноября 1939 г. на Капитолии состоялось окончательное голосование. В Сенате за трансформацию закона о нейтралитете на этот раз проголосовали 55 человек, 22 были против; в Палате представителей эту меру поддержали 243 конгрессмена, 172 выступили против[470]. Изоляционисты, противившиеся подобному исходу, были весьма расстроены результатами голосования. Наиболее категоричный комментарий по этому поводу был озвучен конгрессменом-республиканцем Я. Торкельсоном: “Отмена эмбарго стала первым шагом на пути к уничтожению цивилизации”[471]. На следующий день Ф. Рузвельт подписал билль об отмене эмбарго на продажу оружия и введении принципа “кэш-энд-кэрри”, а также опубликовал декларацию, определявшую зоны военных действий. Согласно данной декларации, американским судам запрещалось входить в Балтийское и Северное моря, в пролив Ла-Манш, во все воды, окружающие Британские острова, Ирландию, а также в Бискайский залив. При этом американские суда имели право заходить в нейтральные порты Средиземного и Черного морей, а также в порты воюющих стран в Индийском, Тихом и Южной части Атлантического океанов, но без оружия на борту[472]. Однако большее значение имела ориентация на предоставление помощи Франции и Великобритании. Если ранее закон о нейтралитете “играл на руку” Германии как более подготовленному к военному противостоянию государству, то после 4 ноября 1939 г. он стал непосредственно отвечать интересам Парижа и Лондона, получившим возможность приобретения американского оружия. Комментируя неблагоприятный для Третьего рейха исход голосования, германский поверенный в делах в США Г. Томсен заключил, что он связан как с давлением администрации на Конгресс, так и с развитием событий в Европе[473]. Учитывая желание американского народа не участвовать непосредственно в войне, немцы использовали отмену эмбарго как доказательство того, что администрация Рузвельта предает интересы соотечественников. Германская печать резко выступила против США, когда отмена эмбарго стала фактом, обвиняя руководство страны в оказании “незаконной” помощи Англии и Франции и предрекая, что “это может втянуть США в войну”[474]. Касаясь данного вопроса, немецкий журналист П. Шеффер отмечал, что “Соединенные Штаты косвенно присоединились к войне, не определившись, во имя доллара или во имя демократии они это сделали” [475] . Аналогичную позицию занимал известный нацистский публицист Т. Зайберт, полагавший, что новая редакция закона о нейтралитете дала американским спекулянтам повод к тому, чтобы “отпраздновать возвращение старых добрых времён”, намекая тем самым на стремительное обогащение ряда американских военных поставщиков во время Первой мировой войны[476]. В то же время, германская сторона предметно анализировала значение и возможные последствия произошедшего. 15 ноября 1939 г. контр-адмирал К. Фрике, занимавший пост начальника Оперативного отдела Штаба руководства морской войной , представил в министерство иностранных дел меморандум, в котором отмечал, что Германия “может использовать запретную зону, установленную Америкой, так как будет гарантирована от встреч с американскими судами в ее пределах . Помимо этого, во исполнение предписаний А. Гитлера об интенсификации подводной войны был разработан ряд соответствующих инициатив. Предлагалось, в частности, без предупреждения торпедировать в районе американской запретной зоны все танкеры, кроме танкеров ряда нейтральных стран. Эта мера обосновывалась ссылкой на то, что американские танкеры в связи с новым законом о нейтралитете не вступят в запретную зону . Следует также указать, что конец 1939 г. в американо-германских отношениях был ознаменован тюремным заключением лидера крупнейшей пронацистской организации Соединенных Штатов “Германо-американского союза” Ф. Куна, осужденного по обвинению в экономических преступлениях. Комментируя 8 декабря в своем донесении в Берлин эту ситуацию, генеральный консул Германии в Нью-Йорке Г. Борхерс расценил это событие в качестве “политического конца” Ф. Куна. Несмотря на то, что далее Борхерс в целом весьма одобрительно отозвался о деятельности “Германо-американского союза”, он подчеркнул, что ввиду произошедшего предпочтительной выглядит минимизация отношений с этой организацией со стороны немецких официальных лиц [477] [478] [479] [480] . Отметим, что после заключения Куна, обладавшего незаурядными координаторскими способностями и лидерской харизмой, функционирование “Германо-американского союза” утратило былую активность, в течение двух последующих лет сойдя на нет. Внимание руководителей Третьего рейха к нему также заметно ослабло[481]. Рассматривая американо-германские отношения осени 1939 г., необходимо также упомянуть про относительно малоизвестный сюжет - подготовку и проведение берлинской миссии крупного американского промышленника- нефтяника У.Р. Дэвиса[482]. Ее краткая предыстория такова: осуществляя посредническую деятельность, У.Р. Дэвис в 1938 г. договорился с президентом Мексики Л. Карденасом и с представителем министерства экономики Германии в этой стране Й. Герцлетом о продаже значительного количества мексиканской нефти Третьему рейху[483]. Было подписано соглашение, по условиям которого мексиканцы должны были поставлять нефть в Германию, а немцы рассчитываться за нее промышленными товарами. С сентября 1938 г. по август 1939 г. в Германию было отправлено около 430 тысяч тонн мексиканской нефти. Ее поставки резко сократились в связи с германским вторжением в Польшу и началом европейской войны. Й. Герцлет, проведший июль и август 1939 г. в Мексике и США, срочно вернулся в Европу, поручив Дэвису выправить ситуацию с реализацией мексикано-германского соглашения. Дэвис пытался продолжать поставки, отправляя танкеры в итальянские и шведские порты для дальнейшей транспортировки нефти в Германию. Однако британцы перехватили три танкера, направлявшиеся в Скандинавию с 33 тысячами тонн нефти, формально ссылаясь на то, что объемы шедшей из Мексики нефти вкупе с наличествующими запасами значительно превосходили обычные потребности скандинавских стран. Таким образом, план Дэвиса терпел неудачу. Стремясь обеспечить выполнение соглашения, Дэвис решил выдвинуть амбициозный план восстановления мира в Европе с привлечением президента США Ф. Рузвельта в качестве посредника в разрешении конфликта[484] [485] [486]. 15 сентября в Белом доме стараниями главы Конгресса производственных профсоюзов США Дж. Льюиса состоялась встреча, на которой присутствовали Ф. Рузвельт, У. Р. Дэвис, а также государственный секретарь К. Хэлл и его помощник А. Берли. По ее итогам было решено, что Дэвис может отправиться в Берлин, чтобы выяснить, существует ли возможность для определения условий возможного американского посредничества в прекращении войны . Следует отметить, что сразу после того, как Дэвис покинул Белый дом, Рузвельт велел А. Берли передать главе ФБР Дж. Э. Гуверу[487], чтобы за каждым шагом направлявшегося в Европу нефтяника, уже на протяжении нескольких лет подозревавшегося в пронацистских симпатиях, была установлена тщательная слежка [488]. Таким образом, несмотря на отсутствие возражений относительно миссии Дэвиса, администрация стремилась к тому, чтобы обеспечить себя всей полнотой информации о характере его действий в Старом свете. 1 октября 1939 г. прибывший в Берлин У.Р. Дэвис был принят рейхсмаршалом Г. Герингом. С германской стороны на встрече также присутствовали Й. Герцлет и советник Геринга по экономическим вопросам Г. Вольтат[489]. В ходе аудиенции Дэвис заявил: “Я считаю, что немедленное решение вопроса может вернуть Германии Данциг, “данцигский коридор”, присоединенные к Польше в результате Версальского договора немецкие земли... может быть найден компромисс относительно колоний, которыми Германия владела до 1914 года. Если господин Гитлер пожелает установить разумный базис для урегулирования, для чего понадобится посредничество Рузвельта, то президент США внимательно рассмотрит подобную ситуацию” . Геринг ответил: “Эти слова довольно удивительны, поскольку у Германии складывается впечатление, что чувства господина Рузвельта настроены против нас и что он симпатизирует Великобритании и Франции... Выраженные Вами взгляды в значительной степени совпадают со взглядами Гитлера и его правительства. Германия будет приветствовать помощь господина Рузвельта в организации соответствующей конференции. Ее фундаментальной целью должно стать установление нового мирового порядка, ориентированного на установление долговечного мира . 3 октября, на следующей встрече с Дэвисом, Геринг отметил: “Вы можете заверить господина Рузвельта в том, что если он возложит на себя роль посредника, Германия согласится. Что касается меня и немецкого правительства, то я был бы рад, в случае проведения конференции, присутствовать на ней и представлять Германию. Я согласен, что конференцию следует провести в Вашингтоне”. В конце встречи Геринг проинформировал обрадованного Дэвиса, что 6 октября Гитлер выступит перед Рейхстагом с “важной речью” . Слова Геринга вскоре подтвердились - 6 октября 1939 г., после подавления последних очагов польского сопротивления, немецкий лидер А. Гитлер выступил в Рейхстаге с полутарочасовой речью, в ходе которой крайне неожиданно предложил созвать конференцию для выработки условий прекращения войны и установления мира; помимо этого, он подчеркнул, что Германия сама стремится к миру с другими государствами, не имеет никаких претензий к Франции, а от Великобритании ожидает лишь возвращения ранее отторгнутых германских колоний . Правомерно утверждать, что данные заявления рейхсканцлера, как и ряд его предыдущих выступлений международной направленности, были откровенно [490] [491] [492] [493] лживыми и не имели ничего общего с реальным положением дел. Как отмечают отечественные исследователи Д. Е. Мельников и Л.Б. Черная, “речь Гитлера была чистой демагогией. Фюрер ни словом не упомянул в ней о причине возникновения войны, об оккупации Австрии и Чехословакии, о расправе над Польшей. Зато он очень красочно изображал ужасы предстоящих сражений, если не будет заключен мир, “умолял” руководителей западных стран “одуматься” и не жертвовать жизнью сотен тысяч молодых людей - “цвета нации” во имя “бессмысленной войны”[494]. На самом деле возвышенная риторика Гитлера была ориентирована на то, чтобы скрыть - по крайней мере, на декларативном уровне - подготовку к будущему наступлению сил вермахта на Западе. В этом смысле весьма показателен факт, что данное заявление Гитлер сделал всего лишь за три дня до издания директивы, включавшей в себя план проведения наступательных действий на Западе[495]. Кроме того, принципиально важно, что США никоим образом не были упомянуты в речи Гитлера; выдвинутая фюрером идея о проведении “конференции” не предполагала того, что нейтральная заокеанская держава примет в ней участие. 9 октября У.Р. Дэвис прибыл в Нью-Йорк и направился в Вашингтон, чтобы встретиться с президентом. Однако личный секретарь Рузвельта М. Ле Хэнд сообщила Дэвису, что президент не может принять его в силу “чрезвычайной занятости”. Возможно, это была лишь отговорка - но факт остается фактом - Дэвису было отказано во встрече. Тем не менее, через несколько дней он был принят в государственном департаменте помощником Хэлла А. Берли и главой европейского отдела Дж. Моффатом. Промышленник поведал им о многообещающих, на его взгляд, итогах пребывания в Берлине. Чиновники госдепартамента выслушали его и поблагодарили за “предоставленную информацию”. На этом встреча завершилась[496]. С нашей точки зрения, правомерно утверждать, что “миссия Дэвиса” ярко продемонстрировала поверхностное отношение Третьего рейха к инициативам, выдвигавшимся Дэвисом. Геринг явно блефовал, говоря о “конференции в Вашингтоне” и желании в ней участвовать. Германия была занята решением текущих и планированием будущих континентальных задач; у Берлина не было ни причин, ни поводов серьезно относиться к риторике о восстановлении мира. Кроме того, сама фигура У.Р. Дэвиса, пусть и знакомого нацистам на протяжении нескольких лет, не располагала к восприятию его в качестве надежного и абсолютно компетентного выразителя воли американской стороны. Руководители рейха, скорее всего, осознавали, что Дэвис находился под надзором спецслужб и вряд ли мог быть избран антинацистом Рузвельтом для помощи в реализации важнейших внешнеполитических задач. Рассматривая вопрос об отношении Германии к возможности “восстановления мира в Европе”, следует упомянуть про еще один весьма показательный в этом отношении сюжет. В начале октября 1939 г. статс-секретарь немецкого министерства народного просвещения и пропаганды О. Дитрих встретился с руководителем берлинского бюро американского информационного агентства “Ассошиэйтед Пресс” Л. Лохнером и сообщил ему о желательности американского посредничества для прекращения конфликта между Германией, с одной стороны, и Великобританией и Францией, с другой стороны, пока он не перерос в активную военную фазу. Дитрих заявил, что Германия заинтересована в неофициальном характере данного посредничества и в том, чтобы медиатором был бизнесмен со знанием международной обстановки[497]. Взяв время на размышление, Лохнер связался с юристом Г. Рихтером, представлявшим в Германии интересы как “Ассошиэйтед Пресс”, так и ряда американских концернов, в том числе “Дженерал Моторс”. Рихтер счел, что наиболее подходящей кандидатурой являлся находившийся в Германии крупный американский бизнесмен Дж. Муни, который являлся главой европейского отделения корпорации “Дженерал Моторс”. 14 октября 1939 г. Рихтер связался с Муни и пригласил его незамедлительно прибыть в Берлин[498]. На следующий день Муни уже был в немецкой столице. Рихтер и Лохнер объяснили ему суть поступившего предложения. Обсудив с ними эту инициативу, Муни связался с хорошо знакомым ему советником Г. Геринга по экономическим вопросам Г. Вольтатом и предложил свое посредничество в проведении переговоров о мире. Вольтат выразил одобрение намерениям Муни и занялся организацией его встречи с рейхсмаршалом. 18 октября, в преддверие назначенной на следующий день встречи с Герингом, Муни провел беседу с Вольтатом. Во время разговора Вольтат, как показалось американскому бизнесмену, выразил ряд завуалированных намеков: “У меня создалось отчетливое впечатление, что в случае необходимости немцы готовы изменить состав своего высшего руководящего аппарата и сделать так, чтобы Гитлер был перемещен на некую почетную, но не определяющую должность”[499] [500]. 19 октября 1939 г. состоялась встреча Дж. Муни и Г. Геринга, в роли переводчика на которой выступил Вольтат. Геринг предложил Муни стать неформальным посредником, которому следует отправиться в Лондон и определить, существует ли почва для возможных англо-германских переговоров об окончании войны . При этом рейхсмаршал подчеркнул, что “если мы сможем договориться с британцами, то прекратим иметь дело с японцами и русскими уже на следующий день”. Муни согласился выяснить условия, на которых британцы готовы прекратить войну и предложить им секретную встречу представителей правительств двух стран на нейтральной территории для проведения “конфиденциальных переговоров, предваряющих мирное соглашение”. При этом Геринг выразил готовность лично представлять Германию, если британцы согласятся на такие переговоры. Муни счел, что данная фраза рейхсмаршала подтверждает выраженную Вольтатом накануне мысль, что Гитлер может лишиться главенствующего положения в рейхе в случае прекращения войны. Поверенный в делах США в Германии А. Кирк, в общих чертах знакомый с содержанием миссии Муни, отнесся к ней положительно и оповестил посла Соединенных Штатов в Париже У. Буллита о грядущем прибытии Муни в столицу Франции, откуда он должен был переместиться в Лондон . На следующий день Муни отправился в Париж, чтобы оповестить Буллита о своей миссии и через него проинформировать американскую администрацию. Их встреча состоялась 23 октября. Сообщая в госдепартамент о ее содержании, Буллит отметил, что принял Муни обходительно, но выразил обеспокоенность тем, что его авантюрное вмешательство может повредить отношениям США с Британией и Францией. Наряду с этим, Буллит привел ряд мыслей, которые были, по словам Муни, выражены Герингом во время их беседы. Так, рейхсмаршал, якобы, не верил, что вермахт сможет сломить сопротивление французской армии, а также не рассчитывал на долговременные отношения с СССР, считая, что лучше быть заодно с Англией и Францией. Исходя из слов Муни, Буллит также упомянул, что Геринг не исключал участия Франции в переговорах о прекращении войны. Муни, в свою очередь, попросил Буллита побудить французское правительство принять предложение Геринга, а также проинформировать посла США в Лондоне Дж. Кеннеди, чтобы он совершил аналогичное действие в отношении британского правительства. Буллит резюмировал, что он не имеет на это права и может лишь уведомить французское правительство о словах Геринга, а Кеннеди - о том, что Муни направляется в Лондон[501] [502]. Полученная от Буллита информация весьма встревожила государственный департамент. Ф. Керр, британский посол в США, сообщил в Форин Оффис, что “государственный департамент призывает нас остерегаться находящегося сейчас в Европе вице-президента “Дженерал Моторе” мистера Джеймса Муни, полностью контролируемого немцами и распространяющего сказку о разрыве Гитлера и Геринга”[503] [504]. Муни направился в Лондон, намереваясь передать британскому правительству предложение Геринга. В британской столице его встретил предупрежденный Буллитом Кеннеди. Посол США, пессимистично смотревший на шансы Британии выстоять в случае немецкой атаки, заинтересовался информацией о том, что Геринг выразил надежду на возможность прекращения войны. 26 октября состоялась встреча Муни с советником министра иностранных дел Великобритании лорда Галифакса Робертом Ванситтартом. В отчете о встрече, направленном Галифаксу, Р. Ванситтарт отметил: “Я не думаю, что Муни является безумцем; более похоже, что его сознание просто подчинено немцам”. Через некоторое время Муни был принят самим Галифаксом; министр иностранных дел заявил, что Британия в настоящее время не может быть вовлечена в какие бы то ни было мирные переговоры с Германией и добавил, что ни у него самого, ни у премьер-министра Н. Чемберлена “после предыдущих разочарований” нет никакого доверия к Гитлеру и Риббентропу и что любые шаги в данном направлении могут быть расценены как “второй Мюнхен” . Тем не менее, Галифакс не видел препятствий к возвращению вицепрезидента “Дженерал Моторс” в Берлин и сказал, что вскоре Р. Ванситтарт предоставит Муни сформулированный ответ британской стороны. Перед отбытием в столицу Германии Муни посетил Форин Оффис, где Р. Ванситтарт обозначил ему позицию Великобритании. Она заключалась в том, что Лондон отказывается вести какие бы то ни было переговоры с Берлином, пока там к власти не придет “правительство, внушающее доверие”. Из этого Муни заключил, что британцы готовы идти на контакт с нацистским режимом, если, - как ему казалось после бесед с Вольтатом и Герингом - Гитлер может быть смещен . 12 ноября Муни возвратился в Берлин, где намеревался встретиться с Г. Вольтатом. Как выяснилось, Вольтат отсутствовал в столице Германии, а от встречи непосредственно с Герингом без предварительной беседы с Вольтатом Муни воздержался. В итоге Муни лишь спустя месяц удалось встретиться с ним в Мадриде, однако Вольтат негативно расценил британский ответ и заявил, что изменения в руководстве нацистского правительства невозможны. Муни не стал встречаться с Герингом и в середине декабря отправился в США . Таким образом, деятельность Муни, несмотря на первоначальные неожиданные заявления высокопоставленных нацистских чиновников, также как и в случае с У.Р. Дэвисом, не привела, да и не могла привести к конкретному результату. Преследуя цели по введению в заблуждение британских и французских политиков и используя для этого услужливость представителей американского крупного бизнеса, Берлин вел свою игру, составными частями которой являлись блеф и обман. Характеризуя американо-германские отношения в сентябре-декабре 1939 г., следует отметить, что они носили достаточно логичный характер. Соединенные Штаты, ориентировавшиеся на поддержку европейских демократий, изменили в их пользу закон о нейтралитете, позволив тем самым на основании принципа “кэш-энд-кэрри” приобретать и вывозить вооружение. Эта мера представляла собой акт, недвусмысленно направленный против Третьего рейха. Она стала подтверждением принципов противостояния агрессивным державам, задекларированных Ф. Рузвельтом в послании Конгрессу 4 января 1939 г. При этом в вопросе об отношении к действиям нацистской Германии в стране продолжали господствовать изоляционистские убеждения: согласно [505] [506] статистическим данным, 96 % граждан США отвергали даже теоретическую возможность войны с Третьим рейхом и отправки американских войск в Европу[507]. Германия, в свою очередь, была сконцентрирована на решении континентальных задач и “фактор США” на данном этапе играл второстепенную роль в ее внешней политике. Риторика нацистских руководителей о возможности установления мира в Европе, тем более при посредничестве неофициальных американских представителей, не имела под собой серьезных фактических оснований. Берлин тщательно следил за процессами, происходившими в Вашингтоне. Внимание уделялось как противостоянию изоляционистов с интернационалистами, так и стремлению Белого дома консолидировать позицию государств Западного полушария в связи с началом европейской войны. Нацистское руководство обладало достаточно полной информацией о целях и намерениях американской администрации. В то же время, администрация США проявляла заинтересованность относительно того, какими будут дальнейшие действия Германии в Старом свете, сколь продолжительной будет “странная война” и что будут представлять собой возможные пути развития ситуации. Этот интерес порождал многочисленные вопросы, поиск ответов на которые имел серьезное значение для определения внешнеполитического курса страны. Его следствием стала официальная европейская миссия заместителя государственного секретаря С. Уэллеса, состоявшаяся в начале 1940 г.