§1. Соединенные Штаты и нападение нацистской Германии на СССР: реакция, оценки, выводы

Тем не менее, официальная реакция Соединенных Штатов на очередной акт немецкой агрессии была обнародована уже на следующий день. Выступая на пресс-конференции, ее обозначил исполняющий обязанности государственного секретаря С. Уэллес. Он осудил “вероломное нападение Гитлера на Советскую Россию”, заявив лишь, что “любая оборона от гитлеризма... послужит нашей собственной обороне и безопасности”, но одновременно подчеркнул диаметральную противоположность принципов нацизма и коммунизма, с одной

-814

стороны, и американизма - с другой .

23 июня военный министр Г. Стимсон направил президенту США служебный меморандум, в котором привел оценку перспектив войны между Германией и Советским Союзом. В нем подчеркивалось, что советско-германская война является “почти даром Провидения” для Англии и Соединенных Штатов, поскольку она хотя бы на время полностью отвлечет немецкие силы на Восток, и высказывалось твердое убеждение, что Германия разобьет Советский Союз

“минимум за один, максимум за три месяца” . Среди высокопоставленных

американских военных лишь начальник штаба сухопутных войск Дж. Маршалл допускал робкую возможность того, что СССР удастся выстоять в начавшейся

войне

Отметим также, что в тот же день министр внутренних дел США Г. Икес в частном обращении к Ф. Рузвельту выдвинул достаточно неожиданное предложение созвать в Вашингтоне международный демократический антинацистский конгресс, однако президент ответил, что ввиду стремительно усложнившейся международной обстановки эта инициатива едва ли может быть

реализована .

Вскоре появились и первые отклики изоляционистов на разразившийся конфликт. В специально выпущенном бюллетене комитета “Америка прежде всего” утверждалось: “Вступление в войну Советской России полностью снимает вопрос о присоединении к ней Соединенных Штатов... Нам следует оставаться в стороне от этого европейского конфликта”^{[796] [797] [798] [799] [800]. Члены Конгресса также выступили с рядом заявлений. Сенатор Б. Кларк отметил: “Я не думаю, что мы должны оказывать помощь кому-либо из них. Нам следует сосредоточиться на собственных делах” . В схожем ключе высказался его коллега Б. Уилер: “Пусть}

Сталин и другие диктаторы бьются между собой до конца”^[801]. Широко известна фраза Г. Трумэна: “Если мы увидим, что побеждает Германия, то нам надо помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует оказывать помощь Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно дольше, хотя я не хочу победы Гитлера ни при каких обстоятельствах”^[802].

Согласно озвученным мнениям, лейтмотивом поведения Соединенных Штатов должны были стать отстраненное наблюдение за развитием ситуации и воздержание от содействия Советскому Союзу. Кроме того, в них отсутствовало конкретное осуждение агрессивных действий со стороны нацистской Германии. Следует упомянуть, что приведенные заявления принадлежали демократам - однопартийцам президента США Ф. Рузвельта.

Что касается самого Рузвельта, то в ходе состоявшейся 24 июня прессконференции он полностью поддержал заявление С. Уэллеса, добавив, что его страна намерена оказать России всю помощь, какую только сможет. Он, однако, не уточнил, какую форму приобретет данная помощь и будет ли распространен на СССР закон о ленд-лизе . В тот же день министерство финансов сняло запрет на использование 40 миллионов долларов советских фондов в США, “замороженных” 14 июня 1941 г. наряду с активами ряда других государств^{[803] [804] [805] [806] [807].}

Вскоре после этого появились очередные комментарии со стороны изоляционистов. Теперь они принадлежали членам республиканской партии. Так, Ф. Осмерс произнес: “Еще вчера мы воспринимали все, связанное с коммунистической Россией, в сугубо негативном ключе. Сегодня же нам говорят, что она является нашим союзником” . Дж. Ворис высказался более категорично:

“Никто из нас не хочет, чтобы война между ними [Гитлером и Сталиным] завершилась чьим-либо триумфом... Даже если они оба завтра умрут, их системы останутся... Наш смертельный враг - тоталитарный строй как таковой...” .

Схожую точку зрения обозначил Р. Рич, выступив с призывом никоим образом не вмешиваться в войну и “предоставить коммунизму и гитлеризму возможность сражаться между собой до самого конца” .

25 июня 1941 г. ведущее деловое издание США “Уолл Стрит Джорнал”, анализируя начало войны между Германией и СССР, в саркастической манере

отмечало: “Американский народ знает, что принципиальная разница между мистером Гитлером и мистером Сталиным определяется только величиной их усов. Союз с любым из них будет оплачен престижем страны” . В тот же день в

крупнейшей изоляционистской газете “Чикаго Трибьюн” можно было прочитать:

“Величайшая надежда Америки состоит в том, что Гитлер и Сталин уничтожат

друг друга” .

Подход изоляционистски ориентированных политиков и средств массовой информации к противостоянию Берлина и Москвы явственно отражал их цели, заключавшиеся в отстаивании традиционных постулатов, сохранении и упрочении сложившихся внешнеполитических принципов. Приверженность резко устаревавшим представлениям насчет обособленности Соединенных Штатов от международных процессов сочеталась в данных суждениях с явным непониманием человеконенавистнического характера нацистских устремлений, с неверной трактовкой сущности событий, разворачивавшихся в Старом свете.

Практически единственным выступлением интернационалистской направленности, произнесенным “по горячим следам” нападения Германии на Советский Союз, стала речь конгрессмена-демократа Э. Кефовера. Подчеркнув, что произошедшее событие подтверждает стремление Гитлера к мировому господству, политик заявил, что приветствует помощь любому государству, которое стремится к оказанию сопротивления нацизму. Упомянув, впрочем, что коммунизм сам по себе тоже неприемлем, он подытожил: “Сейчас нет времени, чтобы погружать Америку в споры об идеологиях. Нельзя допустить, чтобы Гитлер, захватив зерно и нефть, набросился на нас, пока мы дискутируем на академические темы”^{[808] [809] [810]}.

Соотношение приведенных мнений и оценок указывало на то, что инициативы администрации были восприняты весьма настороженно и не смогли поколебать общий настрой преимущественно изоляционистского Конгресса, а также средств массовой информации, выражавших схожие суждения. Традиционалистские воззрения по-прежнему оставались доминирующими.

25 июня 1941 г. стало известно, что Ф. Рузвельт не намеревается применять в отношении Советского Союза ограничения, предписанные действием закона о нейтралитете . Практический смысл решения состоял в том, что СССР получал право закупать в США военные материалы, а американские торговые суда сохраняли возможность заходить во Владивосток . Этот шаг, вкупе с “разморозкой” советских счетов, свидетельствовал о готовности Вашингтона к изменению прежних принципов взаимодействия с Москвой.

Однако, комментируя заявление президента, влиятельная газета “Вашингтон Пост” отмечала: “Любая подобная помощь непременно вызовет смятение в умах американцев. Будет нелегко убедить их, что помощь Советскому Союзу соответствует нашим собственным интересам ровно в той же степени, как и помощь Великобритании” .

посла К.А. Уманского с исполняющим обязанности государственного секретаря С. Уэллесом, подтвердившая заявленную ранее позицию руководства Соединенных Штатов относительно начавшейся войны^{[811] [812] [813] [814]}.

Изоляционисты Конгресса внимательно следили за действиями администрации. Оценивая ее подход к германо-советскому противостоянию, конгрессмен-республиканец К. Хоффман полагал, что “политика Рузвельта поставила нас наравне с врагами прогресса, процветания и свободы”^[815]. Сенатор- республиканец Р. Тафт отметил, что победа “привлекательного для масс” коммунизма будет для США опаснее, чем триумф фашизма . Конгрессмен Г. Фиш разделил точку зрения своего идейного соратника и выразил веру в то, что Америка останется в стороне от “омерзительной европейской склоки” ^{[816] [817] [818]} . Подобные высказывания были напрямую связаны с постулатом о невмешательстве в “зарубежные противоречия”, безоговорочно разделявшегося изоляционистами и воспринимавшегося в качестве условия, гарантировавшего национальную безопасность Соединенных Штатов.

В этом отношении важно подчеркнуть, что немецкие документы показывают, что в самой Германии также очень серьезно рассчитывали на невмешательство США. В частности, 28 июня 1941 г. немецкий министр иностранных дел И. фон Риббентроп в письме к послу в Японии О. Отту отмечал, что “[Наша] война с Россией может оказаться лучшим аргументом для удержания США вне войны” . В то же время, следует отметить, что рейх продолжал реагировать и на антигерманские действия Соединенных Штатов, прямо не связанные с нападением на СССР: 27 июня министр экономики Германии В. Функ уполномочил органы валютного контроля ограничить платежный оборот с Соединенными Штатами и урезать права американских граждан, владевших в Германии каким-либо имуществом. Этот шаг представлял собой ответную меру на “заморозку” немецких активов в США, произошедшую в середине июня 1941 г.^{[819] [820]}

Тем временем в США произошла определенная активизация интернационалистов. Комментируя ситуацию, они поддерживали стремления администрации, указывая, однако, на ряд сложностей, которые могли возникнуть при их выполнении: сенатор-демократ Г. Бирд отметил ограниченный уровень производства военной продукции в США, а его коллега К. Гласс подчеркнул неизбежную обременительность для бюджета реализации соответствующей

программы .

При этом в выступлениях интернационалистов неизменно присутствовали упоминания о глобальной угрозе, которую заключала в себе немецкая агрессия. Демократ А. Сэбет обратил внимание на то, что конечным устремлением нацистов является завоевание не только Советского Союза, но и Соединенных Штатов: “Предоставление помощи русским... целиком соответствует нашей выгоде и обороне. Любим мы коммунистическую форму правления или нет, мы не можем оставаться слепы к тому, что Россия... борется против гитлеризма, нацеленного на уничтожение демократии во всем мире” - резюмировал политик ^{[821] [822]} . Сенатор-демократ К. Пеппер, воспринимавшийся немецкой пропагандой в качестве выразителя интересов Белого дома , раскритиковал изоляционистский подход к германо-советскому противостоянию и подчеркнул, что победа рейха над Россией в начавшейся войне представляет непосредственную опасность для Соединенных Штатов: “Какая другая мощная страна поднимется, чтобы сдержать Гитлера, тем самым остановив его продвижение на пути к нам?..”^{[823] [824]}

Правомерно утверждать, что приверженцы интернационализма, одобрявшие инициативы администрации, в достаточно полной мере осознавали качественно новый уровень угрозы, которую представляли собой действия нацистской Германии на международной арене. Поддержка СССР при этом рассматривалась ими в качестве действенного фактора, который сможет повлиять на развитие событий и обусловить советскую победу, устранив тем самым гипотетическую возможность собственного столкновения с силами вермахта.

Затрагивая в своем дневнике проблему восприятия Соединенными Штатами начавшейся германо-советской войны, министр народного просвещения и пропаганды Германии Й. Геббельс 30 июня 1941 г. отметил: “Изоляционистский лагерь начинает брать верх... В США нарастает раскол общественного мнения. Изоляционисты и церковные круги яро выступают против вовлечения в войну” .

В тот же день представитель министерства иностранных дел Германии при

верховном командовании сухопутных сил Х. фон Этцдорф констатировал, что в Соединенных Штатах “ощутимо усилилась антивоенная партия. На данный

момент кажется, что возможность американского вмешательства исключена .

Тем не менее, в дипломатических кругах Третьего рейха существовали и иные точки зрения на поведение заокеанской державы в свете разворачивавшихся событий. Бывший посол в Вашингтоне Г. Дикгоф не исключал возможности вмешательства в ситуацию Соединенных Штатов уже в ближайшем будущем. Так, в начале июля 1941 г. он полагал, что Рузвельт уже готов к этому ^{[825] [826]}. Очевидно, Дикгоф несколько переоценивал степень “интервенционистского” настроя администрации США, но в то же время осознавал, что Вашингтон склонен к тому, чтобы поддержать Москву, причем не только на декларативном уровне.

Тем временем был запущен процесс определения конкретных путей американо-советского сотрудничества. 30 июня состоялась очередная встреча К.А. Уманского и С. Уэллеса, в ходе которой советский посол передал исполняющему обязанности государственного секретаря подготовленный в Советском Союзе официальный запрос на необходимые военные поставки. Уэллес заверил, что в ближайшее время ознакомит президента Рузвельта с содержанием заявки и что американская администрация безотлагательно приступит к ее рассмотрению ^[827] . Таким образом, Белый дом подтверждал формальную готовность к началу выстраивания конструктивного партнерства с СССР в деле совместного противодействия гитлеровской агрессии.

Реагируя на данный эпизод, изоляционисты вновь выступили категорически против вовлечения в войну, в какой бы форме оно ни происходило. Конгрессмен- республиканец Г. Фиш подверг действия руководства страны ожесточенной критике, упомянул про стремление администрации трансформировать “ленд-лиз в Ленин-лиз” и выразил однозначную, на его взгляд, позицию граждан США в означенном вопросе: “В день нападения одного диктатора на другого американцы сделали выбор - они решили остаться в стороне от этой страшной смуты, предоставив нацистам и коммунистам возможность сойтись в ожесточенной схватке друг с другом . С ним полностью солидаризовался однопартиец Л. Тилл: “Для американцев наилучшим вариантом будет, чтобы Гитлер и Сталин, два беспощадных диктатора, сражались между собой, а мы бы занялись наведением внутреннего порядка и выстраиванием собственной обороны” ^{[828] [829]}. Республиканец Ф. Брэдли отметил, что линия поведения Соединенных Штатов в сложившейся ситуации должна определяться принципом “держать порох сухим и помалкивать”^{[830] [831]}. Характерно, что в подобной риторике друг к другу практически напрямую приравнивались нацизм, являвшийся агрессором, и коммунизм, ставший жертвой агрессии.

Еще более прямолинейно 1 июля высказался один из лидеров комитета “Америка прежде всего” Ч. Линдберг; он заявил, что предпочел бы видеть Америку скорее даже в союзе с гитлеровской Германией, нежели с “жестокой, безбожной и варварской Россией” . На следующий день газета “Уолл Стрит Джорнал” писала: “Победа России будет представлять для США большую угрозу, нежели победа Германии”^[832].

Исходя из приведенных позиций и точек зрения, представляется необходимым упомянуть про вывод министра народного просвещения и пропаганды Германии Й. Геббельса, сделанный 5 июля относительно американской реакции на германо-советское противостояние: “В США

углубляется раскол общественного мнения. Заигрывание с большевизмом увеличивает число врагов Рузвельта”^[833].

В контексте мнения, зафиксированного Геббельсом, весьма интересной также выглядит оценка У. Буллита, несколько ранее обозначившего в письме к Ф. Рузвельту достаточно схожие воззрения: “Общественное мнение сбито с толку.

Начало распространяться ощущение, что... коммунисты стали друзьями

демократии” .

В то же время, интернационалисты подвергали доводы изоляционистов ожесточенной критике. Демократ Дж. Дингелл охарактеризовал прозвучавшие призывы к пассивному выжиданию как “убийственную ложь” . К. Пеппер

поддержал эту точку зрения: “Они [изоляционисты] хотят, чтобы американцы оказали содействие Гитлеру, отказавшись от предоставления помощи его врагам...” . Обосновывая недальновидность этого подхода, сенатор отметил, что

“Россия - не на пути к Атлантике, а практически здесь - ее пограничные укрепления можно увидеть с Аляски. И когда Гитлер доберется до них, его жадные глаза каждый день будут пристально смотреть на восходящее солнце, которое озаряет богатство и славу нашей страны”^{[834] [835] [836] [837] [838] [839]. Как представляется, настрой интернационалистов был весьма корректно определен Р. Джервисом - “они полагали, что победа Германии подвергнет опасности национальную безопасность Соединенных Штатов и считали, что Гитлер может быть разбит за счет американской помощи” .}

Кроме того, министр внутренних дел Г. Икес вновь выступил с упреками в адрес категоричной, если не сказать пронацистской, позиции Ч. Линдберга. В частности, он заявил, что “все пламенные речи Линдберга поощряют действия Гитлера и остужают решимость американцев противостоять фюреру и нацизму” .

Интернационалистские воззрения также были отображены на страницах газеты “Нью-Йорк Геральд Трибьюн”: “Если США останутся в стороне от германо-советской войны, то это будет выгодно только Гитлеру, ибо, провозглашая, что он руководствуется только антикоммунизмом, фашистский

диктатор стремится вызвать “паралич воли” в США” . Таким образом,

поддержка СССР по-прежнему воспринималась интернационалистами в качестве меры, выполнение которой непосредственно отвечало интересам Соединенных Штатов.

Однако, Соединенные Штаты летом 1941 г. также совершали антигерманские внешнеполитические действия, не находившиеся в прямой зависимости от нападения Третьего рейха на СССР. Так, 7 июля

президент Ф. Рузвельт объявил о том, что американские войска оккупируют Исландию ^{[840] [841]}. Данная мера только по времени совпала с началом реализации нацистского плана “Барбаросса”. Переговоры с британскими^{[842] [843] [844]} и исландскими властями о возможности осуществления подобного шага начались задолго до июля. Оккупация была отчасти предвосхищена 27 мая 1941 г. заявлением Рузвельта о введении в стране неограниченного чрезвычайного положения, в

котором, среди прочего, отмечалась необходимость защиты Западного

полушария .

По итогам предшествовавших переговоров и консультаций правительство островного государства согласилось принять защиту от США, и 1 июля целевая группа американских военно-морских пехотинцев в составе около 4000 человек отправились в Исландию. Вечером 7 июля корабли стали на якорь на внешнем рейде Рейкьявика, а 8 июля части морской пехоты, встреченные шотландским гарнизоном, который они должны были сменить, начали высадку .

Вскоре командующий Атлантическим флотом США адмирал Э. Кинг отметил, что Исландия в стратегическом отношении начинает рассматриваться как территория, относящаяся к Западному полушарию. Помимо этого, он объявил официальную причину американских действий, заключавшуюся в необходимости осуществления превентивных мер: “Оккупация Исландии державой, не имеющей суверенных прав на территории Западного полушария, будет представлять серьезную угрозу Гренландии и северной части Американского континента, а также всему судоходству в северной части Атлантики и потоку вооружения, направляемому в Англию” ^[845] . Проведенные в скором времени опросы общественного мнения показали, что 61 % американцев поддерживал оккупацию Исландии^[846].

Добавим, что 19 июля Э. Кинг издал приказ, согласно которому американские военные корабли приступали к конвоированию судов, плавающих под флагами США и Исландии в северной части Атлантического океана. При этом им было разрешено брать на себя конвоирование судов других национальностей, если “этого требовала обстановка”^{[847] [848].}

Таким образом, Вашингтон осуществил меры, ставшие весьма показательными как в стратегическом, так и в идеологическом плане. Американские военные утвердились на территории европейского государства, а Берлин получил достаточно отчетливый сигнал, свидетельствовавший о решимости США свести к минимуму потенциальную угрозу Западному полушарию, отстаивая тем самым свои интересы, в том числе и на просторах Атлантики.

Однако, необходимо отметить, что новость об оккупации Исландии не вызвала на Капитолии особого энтузиазма, встретив среди членов Конгресса преимущественно негативные отклики. Так, 9 июля республиканец Ф. Осмерс заявил, что она представляет собой “объявление войны в обход Конгресса”, добавив, что “будет очень удивлен, если она не приведет к вооруженному столкновению между Соединенными Штатами и Германией в течение следующих нескольких недель” . В тот же день его однопартиец К. Хоффман подчеркнул,

что, отправив в Исландию контингент морских пехотинцев, президент США нарушил собственное предвыборное обещание не посылать американских солдат участвовать в иностранных войнах^{[849] [850] [851] [852]}. 10 июля сенатор-изоляционист Р. Тафт отметил, что действия Рузвельта не только незаконны, но и вполне могут быть приравнены к агрессивному военному акту. Кроме того, он прямо обозначил, что оккупация Исландии не может являться оборонительной мерой, поскольку “Германия не совершает в отношении Соединенных Штатов враждебных

действий и находится с нами в состоянии мира .

В свою очередь, поверенный в делах Германии в Вашингтоне Г. Томсен, комментируя факт оккупации Исландии Соединенными Штатами, выразил суждение, что Рузвельт умело пользуется “узурпированной” им властью для осуществления внешнеполитических решений и стремится настраивать общественное мнение в поддержку осуществляемых мер по “обороне” страны . В словах дипломата сквозило заметное расстройство, вызванное тем, что Вашингтон сумел достаточно оперативно реализовать не самое простое действие, влекущее за собой усиление позиций США в североатлантическом регионе.

14 июля начальник отдела по связям со средствами массовой информации министерства иностранных дел Германии К. Мегерле представил И. фон Риббентропу меморандум, в котором утверждалось, что оккупация

Соединенными Штатами Исландии, а также “дальнейшие притязания на Ирландию, испанские и португальские острова в Атлантике” позволяют Германии развить концепцию “европейской доктрины Монро”. Для ее реализации предлагалось постепенно вовлекать в орбиту своего влияния Скандинавию (ставя акцент на возможности столкновения скандинавских государств с оккупированной американцами Исландией), а также Португалию и Испанию (пропагандируя опасность утраты ими заморских владений) . Данная

инициатива, впрочем, не обрела никакой поддержки: видимо, на это повлияли как изрядная гипотетичность доводов Мегерле, так и затруднительность

осуществления мер по преодолению нейтралитета, официально зафиксированного Швецией, Португалией и Испанией.

Отметим также, что в двусторонних отношениях шел процесс эвакуации дипломатических работников, обусловленный соответствующими июньскими постановлениями Вашингтона и Берлина: 12 июля государственный департамент США разрешил германскому генеральному консулу в Нью-Йорке Г. Борхерсу и генеральному консулу в Сан-Франциско Ф. Видеманну покинуть страну и направиться в Японию, а остальным консульским представителям Германии - в Португалию. Германия, в свою очередь, разрешила консульским представителям США выехать на родину через Турцию^{[853] [854].}

Тем временем на самом высоком уровне продолжались американосоветские встречи относительно реализации программы военных поставок. 10 июля 1941 г. президент США Ф. Рузвельт принял К. А. Уманского. Отвечая на вопрос о ходе выполнении советской заявки, глава Белого дома лишь дал понять, что вопрос находится в стадии рассмотрения . На следующий день состоялась беседа советского посла с Г. Гопкинсом, личным политическим советником Рузвельта. С американской стороны, однако, вновь не последовало конкретных заявлений о поставках.

Начало оказания помощи явно откладывалось, что в значительной степени было обусловлено нелогично затянутой бюрократической проработкой полученного запроса: “Список попадал из одного ведомства в другое; каждое подвергало его скрупулезному изучению с точки зрения собственных возможностей и почти неизменно отклоняло”^[855]. Естественно, формалистические проволочки не служили делу скорейшего налаживания военного сотрудничества двух государств, заметно усложняя и без того непростую ситуацию.

21 июля в специальном обращении к Конгрессу президент Ф. Рузвельт заявил, что “опасность сейчас определенно больше, чем год назад. Каждое германское завоевание все ближе приближает нацистское доминирование к

Западному полушарию”^[856]. Кроме того, Рузвельт ввиду действовавшего в стране “чрезвычайного положения” призвал конгрессменов увеличить срок службы призывников с 12 до 30 месяцев, что и было сделано в тот же день.

На выступление Рузвельта, судя по всему, встретившее негативное восприятие Берлина, оперативно откликнулся начальник отдела по связям со средствами массовой информации министерства иностранных дел Германии К. Мегерле, разместивший 22 июля 1941 г. в газете “Берлинер Берзен Цайтунг” статью под названием “Пылающая правда”. В ней он писал: “То, что большевистская рука, которую сердечно пожимает Рузвельт, запачкана кровью миллионов, не беспокоит его в своей больной ненависти против германского народа. Советский Союз олицетворяет в себе именно то, что Рузвельт, Хэлл и прочие обозначили как нечто такое, с чем никогда не будет иметься ни компромисса, ни дружбы. Это также не беспокоит его”^{[857] [858].}

Интересно, что 25 июля в Нью-Йорке было объявлено о создании общественной организации “Лояльные американцы германского происхождения”. В программных документах заявлялось, что смысл ее создания заключался в том, чтобы подчеркнуть, что у подавляющего большинства граждан США немецкого происхождения нет ничего общего с гитлеризмом. В ее состав преимущественно вошли работники научной сферы, а также представители среднего бизнеса. Один из руководителей организации писал Ф. Рузвельту, что ее члены будут трудиться на благо “государства и свободы” .

Конец июля стал периодом интенсификации советско-американских дипломатических контактов. 27 июля в Вашингтон прибыла военная миссия во главе с генералом Ф.И. Голиковым, цель которой заключалась в содействии началу реализации обещанной программы помощи. Однако, она так и не была достигнута в силу пассивности позиции, занятой представителями

государственного департамента и военного министерства США, уклонявшимися от конкретных заявлений относительно сроков предоставления помощи и ее

объемов^{[859] [860] [861] [862]. В значительной степени это было обусловлено желанием высшего руководства Соединенных Штатов твердо убедиться в целесообразности осуществления поставок Советскому Союзу, дождавшись исхода переговоров Г. Гопкинса с И.В. Сталиным, проходивших в Кремле 30 - 31 июля 1941 г. Основными задачами американского представителя являлись получение точного представления о силе сопротивления СССР и выяснение сведений о его военнопромышленном потенциале. До этого он находился в Великобритании, где вел переговоры с различными официальными лицами, а также имел беседу с советским послом И.М. Майским, предварительно обрисовавшим ситуацию на Восточном фронте. Перед вылетом из Лондона Гопкинс произнес по радио речь, в которой сказал о решимости президента США разбить Гитлера и оказать “всякую возможную помощь России, и притом немедленно” .}

Изоляционисты незамедлительно откликнулись на информацию о пребывании президентского советника в Москве. Конгрессмен-республиканец С. Дэй выразил крайнее недоумение: “По какому праву Гопкинс... уверяет Сталина в стремлении администрации начать реализацию ленд-лиза?.. Может ли кто-нибудь честно признать, что это действительно необходимо для обеспечения защиты Соединенных Штатов?” . Его однопартиец Р. Вудруф также был

обеспокоен вероятностью поддержки “кровавого русского деспотизма деньгами американских налогоплательщиков и продукцией, выпускаемой американскими рабочими” . Подобные замечания вполне отчетливо свидетельствовали об

отсутствии изменений в подходе к восприятию длившейся уже более месяца германо-советской войны.

Реакция американских изоляционистов на столкновение СССР и Третьего рейха ярко проявила свойственную им специфику воззрений на разраставшийся глобальный кризис. Наиболее типичным ее проявлением были утверждения о недопустимости вовлечения в “схватку двух тоталитарных режимов”. В качестве мотивировки, аргументировавшей ориентацию на предельно осторожную, выжидательную линию поведения, перечислялся целый ряд факторов. Главенствующим выступал тезис о необходимости отстраненного наблюдения за развитием ситуации и отказе от предоставления помощи Советскому Союзу. Заявления исполнительной власти США о возможности содействия СССР повлекли резкое осуждение со стороны представителей изоляционистского лагеря. Подчеркивая неприемлемость выстраивания сотруднических отношений с социалистическим государством, которое на протяжении десятилетий воспринималось исключительно негативно, они рассчитывали утвердить в общественном сознании идею об “аморальности” поддержки Советского Союза. Кроме того, за антисоветскими высказываниями и враждебной позицией изоляционистов крылось опасение, о котором говорилось вновь и вновь, что победа над гитлеровской Германией (тем более в союзе с СССР) приведет к распространению коммунизма в Европе и по всему миру .

Наряду с политико-идеологическими суждениями о невмешательстве, на Капитолии бытовали также сугубо утилитарные воззрения, согласно которым поддержка Советского Союза обречена на неудачу и не может привести к положительному эффекту. Их основной смысл сводился к тому, что сопротивление русских окажется непродолжительным и будет сломлено в обозримом будущем. В результате, поставленные оружие и материалы попадут в руки нацистов и будут затем обращены против Соединенных Штатов. Подобное мнение разделяли и американские военные аналитики: “Считалось, что война в России завершится к 1 августа. Сторонники этой точки зрения полагали очевидным, что любое оружие, которое мы пошлем, достанется Гитлеру”^{[863] [864]}.

Начало войны между Германией и СССР явилось важнейшим фактором, усилившим борьбу изоляционистов против сближения с Москвой и подтвердившим их приверженность традиционалистским внешнеполитическим доктринам. Следование данной линии в условиях ширившейся нацистской агрессии являлось убедительным свидетельством трансформации изоляционизма в реакционное течение, не отвечавшее реалиям сложившегося международного контекста. Его регрессивный, ярко выраженный эгоистический характер отчетливо проявлялся в стремлении к сохранению строгого нейтралитета и полному обособлению от происходивших событий. Непонимание подлинного масштаба катастрофы, с которой Соединенные Штаты были бы вынуждены столкнуться в случае немецкой победы, влекло за собой явную недооценку значимости развернувшегося в Европе противоборства.

Замыкая в стремительно усложнявшихся международных условиях государственный интерес США на необходимости воздержания от поддержки противостоявших гитлеризму держав, а также продвигая идею о географической неприступности и защищенности страны водами двух океанов, изоляционисты, фактически, “играли на руку” Третьему рейху. По словам исследователя Р. Осгуда, оппоненты внешнеполитического курса Рузвельта “проявляли глубочайшую эмоциональную предубежденность относительно втягивания ни от кого не зависящей Америки в сети европейской политики”^[865].

Касаясь вопроса о государственном интересе США, представляется правомерным указать на то, что действия нацистской Германии не могли не влиять на его содержание. Расширение агрессии на Восток вкупе с продолжавшимся военным давлением немцев на Великобританию являлись для Вашингтона факторами, свидетельствовавшими о приоритетности проведения активного внешнеполитического курса. Гипотетическое поражение Советского Союза, равно как и Великобритании, ни в коей мере не соответствовало государственному интересу Соединенных Штатов и крайне осложняло бы их международное положение.

В свою очередь, осознавая степень рисков, с которыми могла столкнуться страна в случае воплощения подобного сценария, американские интернационалисты настаивали на энергичном противодействии Германии.

Рассматривая “план Барбаросса” как прелюдию к последующему решающему удару на Западе и считая поэтому гибельными последствия поражения СССР, они выступали в поддержку заявлении администрации об оказании ему помощи . Несмотря на постоянные обмолвки о неприемлемости коммунистических принципов, основнои акцент переносился на то, что именно агрессивная экспансионистская политика нацизма представляет опасность для США. Призывы к содеиствию Советскому Союзу, сопровождавшие выступления интернационалистов, были продиктованы стремлением избежать прямого столкновения с Третьим рейхом, избавить страну от потенциальной гитлеровской угрозы. Следует отметить, что такой ход аргументации в существенной степени начинал отражать складывавшееся в американском общественном мнении восприятие германо-советского противостояния. Согласно результатам опроса, проведенного 10 июля 1941 г. авторитетным институтом Гэллапа, 71% респондентов хотел бы видеть победителем Россию, и лишь 4% - Германию^{[866] [867]}. В Соединенных Штатах постепенно стала проявляться недвусмысленная заинтересованность в победе СССР. Возникновение этой тенденции отвечало заявленным администрацией намерениям относительно поддержки Советского Союза. Однако, Ф. Рузвельту необходимо было дождаться результатов миссии Г. Гопкинса для окончательного решения о предоставлении помощи.

Обстоятельно ознакомившись в Москве с положением дел и исходя из реальных фактов, представитель президента пришел к убеждению, что прогнозы о скором поражении Советского Союза беспочвенны и что страна располагает необходимыми ресурсами для ведения продолжительной войны. 1 августа 1941 г. он телеграфировал в Вашингтон: “Я ощущаю серьезную уверенность в

отношении данного фронта. Здесь имеется безусловная решимость победить”^[868].

Вывод Гопкинса окончательно убедил руководство США в целесообразности курса на сотрудничество с СССР. На следующий день американская администрация официально сообщила о “решении оказать все осуществимое экономическое содействие с целью укрепления Советского Союза в его борьбе против вооруженной агрессии”, подчеркнув соответствие данной меры оборонительным интересам Соединенных Штатов ^{[869] [870]} . Таким образом, стремления интернационалистов в известной степени оказались реализованы. Что касается немецкого восприятия визита Г. Гопкинса в Москву и итогов проведенных переговоров, то в Берлине испытывали нескрываемое раздражение и тревогу: ставка на разобщенность противников не подтверждалась, взаимные интересы СССР и США оказывались сильнее их противоречий, на которые так рассчитывал Гитлер .

Вступление Советского Союза в войну с Германией сопровождалось обнародованием четких целей, которые государство будет преследовать в борьбе с гитлеризмом. Они были заявлены в выступлении И. В. Сталина по радио, состоявшемся 3 июля 1941 г. “Целью этой всенародной отечественной войны против фашистских угнетателей, — говорил советский лидер — является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма... Наша война за свободу нашего Отечества сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы. Это будет единый фронт народов, стоящих за свободу против порабощения и угрозы порабощения со стороны фашистских армий Гитлера”^[871].

В свою очередь, Великобритания, находившаяся в состоянии войны с Германией с 3 сентября 1939 г., и США, официально придерживавшиеся нейтралитета, но объявившие себя в конце декабря 1940 г. “арсеналом демократии”, не определяли своих целей в противостоянии с Третьим рейхом вплоть до середины августа 1941 г. Необходимость американо-английского совещания на высшем уровне, в ходе которого могла быть выработана соответствующая программа, обусловила проведение конференции между президентом Соединенных Штатов Ф. Рузвельтом и премьер-министром Великобритании У. Черчиллем. Она прошла с 9 по 12 августа 1941 г. на борту американских и британских кораблей в военно-морской базе Арджентия, расположенной на побережье канадского острова Ньюфаундленд^{[872] [873]} . Помимо совещаний Рузвельта и Черчилля, повестка Атлантической конференции также включала в себя переговоры высокопоставленных дипломатов и представителей военных ведомств. Несмотря на то, что глава Белого дома отправился на встречу с британским премьер-министром, покинув Вашингтон в обстановке строгой секретности, истинный смысл происходившего не стал секретом для германского военного атташе в США Ф. фон Беттихера, который верно предугадал значение отбытия из столицы 7 августа всех руководителей армии и флота. В тот же день он сообщил о своих выводах в управление разведки и контрразведки Верховного

командования вермахта .

14 августа 1941 г., спустя два дня после завершения конференции, США и Великобритания обнародовали итоговую декларацию, которая получила название “Атлантическая хартия”.

Ее основные положения сводились к следующему: У. Черчилль и Ф. Рузвельт заявляли, что они будут стремиться к окончательному уничтожению нацистской тирании, а также что они не претендуют на территориальные или иные приобретения, но не согласятся на территориальные изменения, которые не находятся в соответствии со свободно выраженной волей народов.

Первые лица Великобритании и США декларировали, что их страны будут уважать право народов избирать форму правления по собственному желанию; отмечалась необходимость предоставить всем государствам доступ на равных основаниях к торговле и мировым источникам сырья и о том, что после окончательной ликвидации нацистской тирании люди смогут жить в “условиях свободы от страха и нужды”. Помимо этого, Атлантическая хартия включала в

себя положения, касавшиеся послевоенного времени - обеспечение принципа “свободы морей”, отказ государств от применения силы и избавление народов от бремени вооружений^{[874] [875] [876].}

Следует, однако, отметить, что в тексте декларации не были зафиксированы конкретные сроки и направления реализации обозначенной программы. При этом авторы Атлантической хартии явно игнорировали СССР и его значение на международной арене Тем не менее, отталкиваясь от сложившейся международной обстановки и антинацистской направленности хартии, Советский Союз счел возможным разделить ее основные положения и присоединился к ней 24 сентября 1941 г.

Что касается непосредственной реакции Третьего рейха на обнародование Атлантической хартии, то 14 августа 1941 г. на специальной конференции для представителей печати в министерстве народного просвещения и пропаганды было заявлено, что англо-американская декларация является “целиком и полностью безыскусным агитационным блефом со старой прогнившей фразеологией”. Кроме того, журналистам было рекомендовано вообще не выносить сообщения о встрече Рузвельта и Черчилля на первые полосы газет. Вместо этого им предлагалось “нейтрализовать” новость о подписании Атлантической хартии, затмив ее военными сводками с русского фронта. Также было указано на то, что не следует сосредоточивать внимание на 8 пунктах Атлантической хартии, “дабы не сделать их в мире столь же популярными, какими в свое время стали 14 пунктов Вильсона” . Отметим, что Геббельс назвал хартию “жалкой записочкой”^[877].

Комментируя состоявшуяся конференцию, американские “фольксдойче” отмечали, что ее основной итог заключался в выдвижении “новой вильсонистской программы мира” , а также констатировали, что “еврейская администрация Рузвельта настроена абсолютно проанглийски”^{[878] [879]}.

В министерстве иностранных дел с санкции И. фон Риббентропа 15 августа 1941 г. была подготовлена официальная памятка, получившая название “Предписания для пропаганды против декларации Рузвельта-Черчилля”. Согласно данной памятке, в своих выступлениях по поводу Атлантической хартии немецким дипломатам и пропагандистам, работавшим на внешнеполитическом направлении, следовало опираться на зафиксированные в ней положения. Так, хартия расценивалась как “скверный плагиат вильсоновских пунктов и предательство Европы”. Наряду с этим, рекомендовалось ставить контрвопросы относительно реальности соблюдения принципа “свободы морей” и прав народов на самоопределение, насчет реальности отказа англосаксов от господства на морях; следовало озвучивать вопросы о том, не распространят ли США доктрину Монро на 5 континентов; о том, готова ли Великобритания вернуть индусам, арабам и египтянам право выбирать форму правления; о том, каким образом в СССР обстоят дела с шестым пунктом хартии, предполагавшим свободу от страха и нужды; о том, не отдадут ли Вашингтон и Лондон Европу “в качестве военного трофея” на откуп большевизму^[880].

Кроме того, сам И. фон Риббентроп 17 августа представил А. Гитлеру меморандум с анализом Атлантической конференции. В нем отмечалось отсутствие каких бы то ни было реально значимых результатов конференции, вследствие чего США и Великобритании оставалось лишь “декларировать громогласные пропагандистские заявления”. Кроме того, в меморандуме подчеркивалось, что действия Рузвельта представляют собой сплошной блеф, а “новые 8 пунктов Вильсона нацелены на то, чтобы обманом восстановить против нас побежденные народы, а также привести в замешательство народы союзных нам стран и обратить их против собственных правительств”^[881].

Из вышеизложенных фактов следует, что негативная реакция Третьего рейха на Атлантическую хартию во многом была проявлением отрицательного отношения к задекларированным в ней принципам, противоречившим общей нацистской доктрине. Стремление лидеров Германии замолчать произошедшее событие или придать ему несущественный характер диктовалось осознанием потенциала перечислявшихся идей, способных объединить противостоявшие гитлеризму силы для совместной борьбы с ним.

Пропаганда, направленная против Атлантической хартии и рассчитанная на рядовых граждан рейха, осуществлялась в достаточно схожей манере. Комментируя появлявшиеся на страницах немецкой печати сообщения об англоамериканской декларации, один из лидеров немецкого национал-консервативного Сопротивления, дипломат в отставке У. фон Хассель^[882] отмечал: “Существовала боязнь воздействия задекларированных 8 пунктов на умы граждан; они замалчивались... а когда не замалчивались, то в грубой форме критиковались и оспаривались”^{[883] [884].}

Кроме того, он полагал, что разоружение агрессивных государств, предусматривавшееся восьмым пунктом Атлантической хартии, могло быть воспринято нацистами в качестве требования одностороннего разоружения в духе Версаля, что, естественно, также обусловливало строго негативный тон оценок, применявшихся для характеристики англо-американской декларации .

Следует обратить внимание, что в докладе, составленном сотрудниками одного из отделений Главного управления имперской безопасности, констатировались факты, в целом совпадавшие с заключениями У. фон Хасселя. В нем отмечалось: “Среди рядовых граждан были достаточно распространены суждения о том, что встреча [Рузвельта и Черчилля] не была столь незначительной, как это преподносится в прессе. Люди интересовались, что же именно представляет из себя план Рузвельта, который комментаторы постоянно

сравнивают с 14 пунктами Вильсона... У многих было чувство, что от них что-то

скрывают и что им навязывается строго определенное мнение .

Таким образом, резюмируя значение Атлантической хартии для американогерманских отношений, подчеркнем, что данная декларация вызвала беспокойство руководителей Третьего рейха, выразившееся в форме критических оценок и суждений. Потенциал англо-американского блока оказывался существенно выше, чем он представлялся Берлину ранее.

Кроме того, англо-американская декларация служила как свидетельством твердости позиций Лондона и Вашингтона в антинацистской борьбе, так и призывом к другим государствам разделить заявленные в ней принципы. Присоединение Советского Союза к Атлантической хартии также стало весьма значимым событием на пути окончательного складывания антигитлеровской коалиции, отвечавшего интересам всех противостоявших Германии держав.

Начало германо-советского противостояния послужило поводом для поляризации общественного мнения в Соединенных Штатах. Война Берлина и Москвы воспринималась изоляционистами как положительное явление, “схватка диктаторов”. В то же время, сторонники интернационализма во всеуслышание говорили о колоссальной деструктивной мощи, которую приобретет Третий рейх, одержав победу на Востоке. Подразумевая, что затем эта мощь неизбежно будет обращена против США, интернационалисты стремились повлиять на ситуацию, активно отстаивая необходимость оказания помощи Советскому Союзу.

Американская администрация также стояла на позициях, ориентированных на противодействие нацистским устремлениям. Этот факт обусловил поддержку СССР и послужил, наряду с проведением Атлантической конференции, одной из предпосылок формирования антигитлеровской коалиции.

В свою очередь, нацистские лидеры, несмотря на принижение степени значимости Атлантической хартии на уровне официальных оценок, осознавали, что действия противников говорят о тенденции к сплочению их рядов. ^[885]

Активность Соединенных Штатов, формально не участвовавших в войне, но огласивших цели, которые они будут в ней преследовать, также добавляла напряженности в германо-американские отношения.

Эта напряженность еще более усилилась в течение осенних месяцев 1941 г., ставших временем “необъявленной войны”, развернувшейся между США и Германией на просторах Атлантического океана.