§ 1. Альбин

  Двух своих корифеев — Платона и Аристотеля — последующие античные мыслители не только никогда не переставали почитать, но и старались излагать и комментировать. Были периоды античной философии, когда это комментаторство особенно процветало.

очерке мы хотим обратить внимание читателя на работы двух таких комментаторов Платона, которые не комментируют его текст строка за строкой, а создают общую и притом критически продуманную картину платоновской философии вообще. Это сочинения Альбина и Анонима.

1. Общие сведения. По разного рода косвенным данным можно установить только то, что Альбин жил во II в. н. э., что он слушал платоника Гая в Афинах, что в самой середине II в. он читал лекции по философии в Смирне, где его учеником был известный в последующем врач и философ Гален. Обзор всех этих скудных данных об Альбине вместе с кратким изложением его философии и ряд других вопросов второстепенной важности читатель может найти у Пьера Луи, который издал впервые критически проверенный греческий текст Альбина, сделал его французский перевод и составил указатель терминов [8]. Этой весьма ценной работой мы и будем пользоваться в нашем кратком очерке об Альбине.

Имеется ряд вопросов второстепенного для нас значения, которые мы здесь рассматривать не будем, а только на них укажем. Предлагались разного рода названия трактата. Спорили также о составе дошедшего до нас текста, в котором отнюдь не все приписывалось Альбину. Ставился не раз вопрос об источниках, которыми пользовался Альбин. Вместо этих и других подобных вопросов мы коснемся только основного содержания трактата и укажем на ряд его специфических особенностей, равно как и на степень соответствия трактата текстам самого Платона.

Среди вступительных замечаний, вероятно, будет нелишней общая характеристика трактата Альбина, которая должна помочь нам в дальнейшем при изучении деталей. Если сказать кратко, то общая направленность трактата, несомненно, преследует цель преподать философию Платона в школьном варианте, детально сформулировать и обобщить слишком разбросанные и часто совсем не координированные тексты Платона и, наконец, охарактеризовать философию Платона как логически продуманную систему. Всякий, кто знакомится с диалогами Платона, всегда бывает поражен пестротой и малой согласованностью отдельных проблем, доходящей здесь иной раз до беллетристической или полубеллетристической подачи глубоких философских проблем. Свести их все воедино, указать, что в них главное, а что второстепенное, и представить все это в виде логически продуманной системы, — это еще и теперь является труднейшей задачей для историка философии, требующей огромных усилий. Тем более приходится быть благодарным тому мыслителю, который еще во II в. н. э. задался целью описать платоновскую философию как логически продуманную систему, так что и теперь этот труд скрупулезнейшего комментатора является полезным и нужным для понимания Платона.

2. Композиция трактата. Трактат Альбина но своему содержанию чрезвычайно разнообразен и даже излишним образом насыщен дефинициями и дистинкциями. Но автор принимает все меры к тому, чтобы его изложение было ясным и раздельным, и о переходе от одной проблемы к другой он иной раз даже сам специально оповещает (как, например, в конце гл.

Первая часть, или введение (гл. I —III). Здесь устанавливается предмет философии. Он заключается в умении различать материальную и плохо расчленимую чувственность, с одной стороны, и вечное, устойчивое бытие, которое созерцается только умом и поэтому называется умопостигаемым. В связи с этим сам автор делит платоновскую философию на три момента: «теорию», или созерцание умопостигаемого, «практику», или учение об осуществлении «теории», и «диалектику», которая является наукой о логосе, т. е. о такой идеально умопостигаемой сущности, которая конкретно и реально осуществляется в слове (III 1). Исходя из этого в гл. III устанавливается композиция дальнейшего изложения. Выделяются следующие три части трактата: о диалектике трактуют гл. IV—VI, о теории — гл. VII — XXVI и о практике — гл. XXVII —XXXV. В последней главе (XXXVI) дается общее заключение и указывается основная тема трактата. Более простого и ясного разделения философии Платона, мы бы сказали, нельзя себе и представить.

3. Характер введения (II 2—4). Здесь мы подчеркнули бы проповедь личной жизни подлинного философа. Эта жизнь трактуется как полная и совершенная, отдача себя истине, откуда и предварительное указание на соответствующие добродетели.
4. Диалектика. В логическом порядке, который дается в гл. III, диалектика помещена на третьем месте, поскольку она совмещает в себе теорию и практику. Фактически, однако, сначала рассматривается диалектика, а уже потом — теория и практика.

Что касается части, посвященной диалектике, то сначала здесь дается определение тех категорий, которые необходимы для диалектического построения. Этому посвящена вся гл. IV, где рассматриваются: категории «судящий», «судимое» и «суждение» (IV 1); разум, охватывающий и все неразумное, наряду с разумом, реально доступным человеку (2); человеческий разум, точный, научный, созерцающий истину, и разум вероятный, созерцающий только становящуюся действительность (3) ; в отличие от чистого разума, мыслящего умопостигаемое, разум в душе есть чувственный отпечаток внешнего воздействия, который и сохраняется в памяти (4); мнение как соединение памяти с ощущением, могущее быть как истинным, так и ложным (5); чистое мышление, т.

Этот обзор основных категорий мышления необходим автору для того, чтобы формулировать сущность диалектики. Сущность диалектики рассматривается в гл. V и VI. Если отказаться от всех деталей и сосредоточиться на самом главном, формулируя его в максимально доступном для современного читателя виде, то можно сказать следующее.

Диалектика есть принцип науки, а чтобы следовать такому принципу, надо знать смысл каждой вещи и уметь развивать этот смысл до простой и очевидной системы. Значит, сначала нужно отличить одну вещь от другой; потом дать ее определение по ее роду и виду; затем нужно это определение проанализировать с точки зрения наличия в нем его первичного принципа, и, наконец, надо уметь вообще восходить от одного частного к другому частному и от частного к общему, т. е. надо пользоваться индукцией. О различении трактуется в V 1—2, об определении — в 3, об анализе — в 4 — 6 и об индукции — в 7.

Но различение для Альбина только первая и пока еще достаточно абстрактная ступень. Подлинная диалектика возникает в тот момент, когда мы начинаем оперировать цельными предложениями, что и вытекает из определения диалектики как науки о словесно-смысловых операциях. Для нашего вступительного очерка нет нужды исследовать все тезисы Альбина в этой VI гл. Однако на два обстоятельства мы обратили бы внимание читателя.

Первое заключается в той весьма продуманной последовательности изложения, которая характерна для всего трактата, и это все время следует иметь в виду. Так, могло показаться странным, что Альбин, произведя разделение философии на теорию, практику и диалектику, начинает вдруг как бы с конца, с диалектики.

Второе обстоятельство, на которое мы обратили бы внимание читателя, сводится к тому, что для характеристики соотношения суждений Альбин привлекает Аристотеля. Именно, Альбин понимает все заключенные в логике Аристотеля суждения об общем, частном и единичном как суждения чисто диалектические. По этому поводу надо сказать, что наша традиционная наука слишком уж преувеличивает формализм аристотелевской силлогистики. Если Аристотель занят формальной логикой, то это вовсе не для отмены диалектики, а только для выявления в ней самой структуры логических операций. В этом смысле Альбин, безусловно, прав.

5. Теория. Согласно указанному выше (III 1) тройному делению философии и после исследования диалектики Альбин переходит к теории. Теории посвящены у него гл. VII—XXVI. Эта часть разделяется (тоже весьма четко) на математику (VII), теологию (VIII —XI) и физику (XII-XXVI).

То, что Альбин начинает свое общее учение о теории с математики, вполне понятно, поскольку математические дисциплины — арифметика, геометрия, стереометрия и астрономия (куда в дальнейшем присоединяется еще и музыка как гармония небесных сфер) — являются учениями о смысловых структурах вещей при абстрагировании от их слепо-чувственного понимания и использования. Заметим, что и здесь у Альбина железная последовательность мысли, поскольку математика и музыка есть дальнейшее развитие и усложнение тех основоположений, о которых трактует диалектика в узком смысле слова.

То, что центральная часть всей теории именуется теологией, нисколько не должно нас удивлять, ведь вся теория у альбиновского Платона есть учение о принципах сущего. Но каждый бог в платонизме есть не что иное, как именно тот или другой принцип той или иной области космоса. В главах VIII —XI, носвя- щенных теологии, сразу же обращает на себя внимание то, что речь здесь идет не только о богах как таковых, но и вообще о первопринципах. Таким первопринципом является прежде всего материя, для которой Альбин дает определение точно по платоновскому Тимею (VIII). Второй первопринцип — парадигма, или идея, поскольку вечно становящаяся материя требует для себя устойчивого смыслового оформления. При этом дается точное платоновское определение идеи. Это есть не что иное, как вечный образец осмысления того, что существует по природе (IX 2). Тут же весьма четко дается доказательство существования идей (3—4). И наконец, третьим первопринципом выставлен «бог». Здесь особенно нужно прислушаться к тому, что говорит Альбин. Красноречивая характеристика этого первоначала, даваемая в гл. X, сводится к одному: бог есть все, взятое в целом, и потому он выше всех единичностей, из которых состоит это все; но это все только потому и есть все, что оно существует решительно во всем, т. е. во всем единичном и частном, хотя везде и по-разному. Другими словами, это есть, попросту говоря, платоновское первоеди- ное. К этому примыкает и общее рассуждение о перво- принципах как о бестелесном, причем бестелесной оказывается даже и материя, если ее брать как принцип становления, а не как результат этого становления, который, конечно, есть уже в том или ином смысле тело (XI).

Третью область теории как учения о принципах, после математики и теологии, составляет физика. Тут тоже нужно отдавать себе отчет в специфике античной терминологии. Так же как и теологию нельзя понимать как учение только о богах, античную физику тоже нельзя понимать в нашем смысле слова. Это, скорее, некоего рода натурфилософия. Сначала Альбин говорит о космосе в целом или, точнее, о переходе хаоса к космосу (XII). Тут нужно отбросить библейское понимание творения. У альбиновского Платона бог «творит» космос, но бог вовсе не творит материю в ее субстанции. Эта материя так же вечна, как и сам бог. Что же касается творчества бога, то оно относится только к упорядочению хаотической массы материи, и по времени это творчество бога вовсе не позже хаотической материи. В гл. XII содержится суждение, совершенно исключающее всякую возможность толковать платоновскую теорию творения мира на манер библейского учения.

Далее речь идет об элементах, составляющих космос, т. е. о земле, воде, воздухе и огне (XIII), а потом о душе космоса как о принципе гармонии элементов (XIV) и о проявлениях души в виде демонов (XV —XVI). Особенно подробно говорится о человеке — о происхождении его тела (XVII), о его телесных ощущениях (XVIII — XX), о дыхании (XXI), о причинах болезней (XXII), излагается и учение о телесном разделении души согласно общему различию разума и чувственности (XXIII —

XXIV). Естественно, что учение о человеческой душе завершается доказательством ее бессмертия (XXV) и соединения в ней свободы и необходимости (XXVI).

6. Практика. Наконец, согласно общему разделению философии, Альбин после диалектики и теории переходит к практике. Вся эта часть (XXVII —XXXIV) является учением о добродетели на основе концепции высшего блага. Как в теории высшим первопринципом было то благо, в виде которого является первоединое, так и теперь в практике исходный момент — это устроение человеческой жизни по образу этого первоедино- го, а все прочее объявлено второстепенным и условным, относительным (XXVII). Поэтому ясно, что найґ*- высшая добродетель — это подражание первоединому (XXVIII), а все частные добродетели являются только тем или иным приближением к нему (XXIX—XXX). Согласно исконному сократо-платоновскому учению, по доброй воле никто не совершает зла, и если кто и совершит зло, то по незнанию (XXXI). Очевидно, здесь мыслятся благо и ум не в житейском смысле слова, когда остается неизвестным, что такое благо само по себе, но в абсолютном смысле, когда знающий, т. е. тот, кем овладели благо и ум, действительно уже не может совершать зла. В свете этого учения о благе рассматриваются вопросы об удовольствии или неудовольствии (XXXII), о дружбе (XXXIII), о политических добродетелях (XXXIV) и об отличии философа от софиста (XXXV).
7. Заключение. Перед Альбипом стояла очень трудная задача — дать в виде системы платоновскую философию, которая почти нигде не представляет никакую систему и оказывается внедренной в очень живой и художественно преподносимый полубеллетристический материал. Справился ли Альбин с этой задачей? Можно сказать, что трактат Альбина является в этом смысле весьма ценным и поучительным построением. Логическая сторона платоновской философии представлена у Альбина очень подробно и весьма убедительно, литературно выразительной же стороной философии Платона Альбин не занимается. Для общей характеристики трактата мы бы сделали еще только два-три замечания.

Что теория и практика объявлены у Альбина основными частями платоновской философии, это правильно. Но понимание Альбином диалектики требует некоторого разъяснения. В основном, согласно общему триади- чесному разделению, диалектика должна быть синтезом теории и практики. Альбин, однако, определяет диалектику как науку о смысловой словесности, т. е. о логосе. Чтобы не сбиться с толку, тут нужно иметь в виду, что осмысленное слово понимается и у Платона, и почти во всей античной философии как именно синтез внутреннего мышления и его внешнезвукового выражения. Таким образом, место диалектики указано у Альбина правильно.

Самое же главное, что при построении диалектики Альбин все время руководствуется исканием синтеза идеального и материального. И тут особенно необходимо иметь в виду, что в конечном счете диалектическое определение завершается у Альбина возведением его к беспредпосылочному принципу. Мысль здесь очень проста и понятна. Ведь никакую вещь нельзя свести только к ее признакам, так как иначе не будет носителя этих признаков и отпадет самая возможность приписывать что-нибудь чему-нибудь. И раз носитель признаков выше самих признаков, то к нему и нужно восходить — и уже не как к одному из признаков, но как к носителю этих признаков. Это и значит, по Платону и по Альбину, переходить к беспредпосылочному принципу. Таким образом, существенное свойство диалектики — указывать единство противоположностей — у Платона и у Альбина вполне соблюдено.

Еще мы обратили бы внимание на то, что учение о принципах Альбин делит на теологию, физику и математику. Выше мы уже имели случай сказать, что теология у Альбина вовсе не есть просто учение о богах, это также и учение об общих принципах бытия. Точно так же и физика есть не просто наука о явлениях природы, но вторая часть теории — натурфилософия, и математика не есть наука только о практических расчетах и вычислениях, но и учение о принципе смысловой структуры чувственных данных.

Наконец, в целях общей характеристики и общего вывода необходимо указать еще и на то, что платоновские принципы Альбин вовсе не понимает в их изолированной данности. Он совершенно правильно усматривает, что у Платона эти принципы всегда заряжены реальным действием, всегда обязательно являются заданно- стью, предвосхищением своих бесконечных воплощений, чистой возможностью, парадигмой. Понятно, следовательно, почему и Платон и Альбин говорят не только о принципах, но и о причинах. Это отсутствие абсолютной изоляции между идеей и материей выражается еще и в том, что идее тоже свойственна своя собственная материя, благодаря которой возникает умопостигаемый космос, а материи свойственно свое идеальное построение, в результате чего возникает чувственно постигаемый космос. А эти два космоса у Платона и Альбина объединяются в одно целое, которое находит выражение в иерархической картине конструкции бытия вообще [9].

Нам представляется, что Альбин очень хорошо подметил у Платона эту всеобщую диалектику перехода от первоматерии к первоединому. Его трактат является драгоценным документом в длинной истории платоновского комментаторства.