II
Он противоречит себе потому уже, что самое понятие чистого явления (т.е. такого, в котором ничто и ничему не является), очевидно, есть contradictio in adjecto. С другой стороны, мы не поможем делу и в том случае, если совсем отбросим термин «явление» ввиду сопровождающих его неудобных ассоциаций и будем говорить только о чистых психических событиях или фактах как об единственных слагаемых нашей психики: не говоря уже о том, что понятие о чистом событии или чистом факте, которые ни с кем и ни с чем не происходят и ни в чем не совершаются, едва ли более состоятельно в логическом отношении, нежели понятие чистого явления, — оно разделяет с этим последним и многие другие логические неудобства. Оно не может выражать действительных единиц, из которых слагается психическая жизнь, прежде всего потому, что если бы эта жизнь в самом деле состояла из чистых, абсолютных событий (или явлений) безо всякой субстанциальной подкладки, то в ней нельзя было бы наблюдать ни связи, ни внутренней цельности. Всякое событие безусловно ограничено пределами своего течения: пока событие не началось или когда оно кончилось, его, как данного события, очевидно, нет. Поэтому если мы предполагаем, что какие-нибудь события связаны между собою, мы всегда думаем при этом, что вещи или существа, с которыми эти события происходят, во все их продолжение остаются или сохраняются: движущееся тело, вышедши из точки а (одно событие) потому только достигает точки Ъ (другое событие, обусловленное первым), что оно во все время своего движения сохраняло свою реальность.
Но абсолютное, или чистое, событие есть такое, которое не совершается ни с каким отличным от него существом или вещью и бывает дано само по себе (именно так определяют психические события сторонники рассматриваемой теории). Итак, с окончанием такого события от него ничего не остается, — с ним абсолютно исчезает все его содержание. Это значит, что все, состоящее из таких чистых событий, должно представлять чреду моментов, абсолютно возникающих и тотчас же абсолютно исчезающих и ничем друг к другу не примкну- тых. Также и психическая жизнь должна, с этой точки зрения, представлять хаос неуловимо мгновенных фактов, всецело замкнутых в себе и совершенно разрозненных между собою. Мгновенность этих слагаемых душевной жизни должна отличаться вполне абсолютным характером: всякое длящееся событие состоит из бесконечного ряда моментов течения, каждый из которых уже кончился, когда наступил следующий. Если так, чистое событие теряет всю свою реальность в тот самый момент, когда оно наступило: каждый следующий момент, с этой точки зрения, будет наполнен уже некоторым новым чистым событием.Наша душевная жизнь состоит ли из таких абсолютно мгновенных единиц, ничем не связанных между собою? В этом отношении едва ли возможен какой-нибудь спор, — наш внутренний опыт категорически устраняет такое предположение. Органическая целостность и всеохватывающая взаимная зависимость суть основные черты душевных процессов, с которыми вынуждены считаться психологи всех направлений. В психической жизни нет независимых слагаемых, входящих в случайные для них агрегаты, подобно камням, которые случайно попадают в разные кучи; в ней отдельные моменты развития оказываются во всем своем содержании и составе вполне обусловленными внутренним единством и содержанием целого. В этом азбучная истина психологии: каждое душевное явление развивается на фоне других и в связи с ними, и, если его вырвать из этой связи и поставить одиноко, от него ничего бы не осталось; из этого правила нет исключений. Итак, психическая жизнь не слагается из элементов разрозненных и замкнутых в себе.
Она не состоит и из таких элементов, которые обладали бы действительной мгновенностью: ничто мгновенное в абсолютном смысле не может быть предметом сознавания, всякое психическое состояние должно иметь длительность — без этого его нельзя было бы ни сознать, ни почувствовать, — каждый душевный факт представляет из себя целый процесс, который, как бы короток он ни был, усвояется нашим сознанием только чрез постепенное прохождение его моментов, — это опять самая элементарная истина психологии, в последнее время нашедшая себе всестороннее подтверждение экспериментальным путем.Между тем из этих весьма простых соображений получается очень важный вывод: феноменистическая формула должна быть отвергнута; наша душа не есть только явление, и наша психическая жизнь не состоит из одних явлений. Кроме явлений, в ней присутствует еще что-то другое. Как во всяком процессе действительности, если только мы ясно представляем его, мы неизбежно различаем субстрат процесса от происходящих с этим субстратом перемен, так и в душевном процессе рядом с неудержимо проносящи- мися в нас психическими состояниями всегда бывает дано нечто такое, что в них сохраняется, при смене их остается и их в себе объединяет. Это нечто — мы сами, его мы называем собою. Как в мире физическом чисто временному бытию отдельных движений (прошлых движений в нем уже нет, в нем есть только движения, которые совершаются в настоящем) соответствует сверхвременное бытие вещества (вещество и в прошлом, и в настоящем, и в будущем одно и то же), без которого не было бы и никаких движений, потому что двигаться было бы нечему, — так и в нашем духовном мире изменчивости наших отдельных ощущений, чувств и мыслей отвечает пребывающее единство нашего сознания, без которого ничто не может войти в наш внутренний опыт. Разгадка всей душевной жизни — в непрерывно совершаемом психическом синтезе. Каждое психическое состояние испытывается нами только через то, что его непрерывно исчезающие и поэтому всегда по существу разрозненные моменты (когда дан один какой- нибудь из них, уже нет или еще нет других) сливаются в нашем сознании в одно предстоящее ему неразрывное целое (одно ощущение, одну мысль, одно хотение).
Без этого мы и сознать ничего не могли бы. Но всмотримся в природу того, что здесь совершается: как возможно такое объединение или слияние? Ведь если этот психический синтез, образующий из переживаемых нами состояний внутренне единые целостные факты, сам есть не более как чистое явление, он не только ничего не мог бы объединить, — он сам нуждался бы в объединении (т.е. психическом синтезе), чтобы явиться действительным актом нашего сознания: как и всякое другое явление, он в таком случае состоял бы из ряда моментов, каждый из которых наступал бы лишь тогда, когда абсолютно исчезли все предшествующие моменты. Итак, мы имеем здесь нечто другое. Как всякое внешнее явление (например, движение) оказывается возможным только потому, что испытывающее его тело сохраняется в смене стадий его развития, через это связывает их между собою и сливает их в звенья одного непрерывного процесса (напр., одного движения данного тела в одном определенном направлении), так и всякое внутреннее явление представляется мыслимым лишь под тем условием, что наше я, или сознающая в нас сила, не исчезает вместе с протекающими моментами развития этого явления, а сохраняется и через это внутренне совмещает все его мо- менты в своем пребывающем единстве. Как для движущегося тела, достигшего известной точки своего пути, его нахождение в точках предшествующих исчезло абсолютно, но не исчез тот запас силы, который оно приобрело в этих точках и который заставляет его теперь двигаться с определенною скоростью, — так и для нашего я протекшие моменты его восприятий хотя и перестают быть непосредственно переживаемыми, но от этого не теряются бесследно, и оно переходит к новым моментам своего существования со всею совокупностью приобретенных им раньше изменений и отношений, и поэтому всякое получаемое им новое содержание оно сливает и связывает с старым. Ввиду этого можно сказать, что психический синтез есть просто восприятие нашим я своего собственного внутреннего единства и тожества в разнообразии испытываемых им сменяющихся состояний. Прямой предмет этого синтеза вовсе не явления, взятые отвлеченно от существа, которое их переживает, — в качестве чистых явлений они никак не могут быть синтезированы, — что в них исчезло, то действительно исчезло, — а само это существо, поскольку оно возвышается над временем и поскольку в нем внутренне сохраняется всякое приобретенное им новое определение бытия. Только так понятен психический синтез и только таким он и является нашему самочувствию и самопознанию: ведь прошлых состояний мы никогда не воспринимаем, мы не чувствуем прежней боли, раз она прошла, мы не видим протекших событий, раз они кончились; но мы непосредственно знаем себя как чувствовавших боль и наблюдавших данные события. Мы никогда не воспринимаем явлений как таковых; содержанием нашего непосредственного восприятия всегда оказывается наше собственное субстанциальное единство как сознающих, — вот положение, которое, по моему глубокому убеждению, должно составить со временем одну из важнейших истин психологической науки. Эта истина, быть может, покажется отвлеченною по своей форме, но в сущности своей она проста и ясна, если хорошенько над ней подумать. Только в ее свете делается неизбежным тот явно скандальный с точки зрения феноменизма факт, что настоящий момент абсолютно неуловим для нашего сознания и что поэтому оно всегда обращено к прошлому и всецело наполнено им как своим единственным содержанием. С другой стороны, эта истина вполне объясняет то с первого взгляда загадочное обстоятельст- во, что время вообще обладает для нашего сознания и самочувствия несомненной реальностью, что мы с абсолютной уверенностью знаем о том, что пережитые нами события действительно с нами произошли, и ждем чего-нибудь в будущем, — хотя время непрерывно протекает, хотя всякое наше прошлое уже прошло, а будущее еще не началось, и хотя все, что является, имеет реальность только в настоящем.Предшествующие соображения так неизбежны и просты, что они напрашиваются сами собою, как скоро мы поставим психологическую проблему в настоящей широте ее содержания.
Оттого в современных психологических исследованиях, несмотря на неограниченное господство феноменистической гипотезы, все чаще и резче начинает сказываться колебание и сомнение в оценке ее основных положений. Это сомнение невольно выражалось и раньше во всех тех случаях, когда вопрос о внутреннем единстве сознания ставился и понимался во всей его серьезности, — достаточно назвать самого гениального и последовательного представителя философии феноменизма в текущем столетии — Джона Ст.Милля. Но в наши дни дело уже не ограничивается лишь эпизодическими признаниями бессилия феноменистических объяснений для этого кардинального пункта нашего психического существования: все более растет и укрепляется убеждение в совершенной несостоятельности того психологического атомизма, по которому психические процессы так же слагаются из отдельных явлений, как материальные вещи образуются из сочетания обособленных и независимых друг от друга атомов. Истина о неразложимости психических фактов, о их неразрывной и органической взаимной связности, об их безусловной зависимости от того целого душевной жизни, элементы которого они составляют, постепенно превращается в самую основу современного психологического миросозерцания. Не отдельные явления порождают единство психического бытия — они сами рождаются и выделяются из него и вырастают на его почве, — вот вывод, к которому приходят, в силу неизбежной логики фактов, люди самых противоположных точек зрения. Настоящая действительность в нашем психическом бытии принадлежит лишь единому процессу нашего сознавания, — тому потоку психических образований, который содержит и обнимает в себе их все. Только насильственным актом отвлечения мы вырываем отдельные явления из внутреннею единства их развития и начинаем их рассматривать как самостоятельные и обособленные данные. Их самостоятельность и обособленность такая же фикция, как и те предполагаемые абсолютно однородные элементы, на которые, по мнению некоторых психологов, будто бы должно разлагаться качественное разнообразие наших душевных состояний. Между новейшими психологами никто сильнее В.Джэмса не раскрыл совершенной тщетности и внутреннего ничтожества подобных фиктивных объяснений в психологии.Но странное дело: ни Джэмс, ни другие сторонники этою органического воззрения на душевную жизнь обыкновенно совсем не замечают, что чистый феноменизм уже несовместим с их взглядами и, останавливаясь на половине пути, думают доставить только новое обоснование для феноменистической гипотезы. Они не хотят видеть, что попадают между двух стульев и оказываются гораздо менее последовательными, чем их противники. В самом деле, что такое этот единый процесс психического бывания, обнимающий и связывающий в себе все моменты своего совершения, так что отдельные факты и моменты в нем, в своей предполагаемой независимости, представляют лишь ложную отвлеченность? Этот процесс есть ли только явление, или он больше, чем явление? Ведь с этим-то едва ли можно спорить: явления действительно непрерывно протекают во времени, — о каких бы явлениях речь ни шла. С этой точки зрения в явлении как таковом всегда бывает дан лишь неделимый момент настоящего во всей его неуловимости и бесконечной мгновенности; раз известный момент того или другого явления наступил, тем самым неизбежно перестали быть все его предшествующие моменты, исчезнув в прошлом. Ввиду этого, как мы это видели отчасти выше и как уже было мною показано в моих других статьях понятие чистого явления и понятие реального процесса несовместимы между собою. Процесс возможен только там, где существует связь состояний, а связь немыслима, если все, что содержалось в предшествующих состояниях, исчезло вместе с ними. Иначе сказать, процесс мыслим только тогда, когда мы в нем предполагаем некоторого
1 «Явление и сущность в жизни сознания», Вопр. фил., кн. XXX; «Понятие о душе поданным внутреннего опыта», Вопр. фил., кн. XXXII; «Спиритуализм как психологическая гипотеза», Вопр. фил., кн. XXXVIII.
пребывающего носителя. Это относится ко всяким процессам вообще, потому что это с необходимостью подразумевалось в самом понятии, или в самой логической категории процесса. Следовательно, так должно быть и в нашей внутренней психической сфере: если она действительно осуществляет в себе единый целостный процесс, она не может слагаться из чистых, бессубстратных событий. И субстрат душевной жизни не есть только скрытая и закулисная причина психических явлений, отдельная от них самих и в них не переходящая: он в них присутствует и их переживает, составляя вполне реальное содержание каждого из них. Как в физической природе нет таких движений, в которых не присутствовали бы и не двигались частицы вещества, так и в мире душевном нет таких ощущений, мыслей, желаний, которые не являли бы в себе самочувствия и самодеятельности нашего единого, пребывающего духа. Одно так же невозможно, как и другое. Поэтому, если мы хотим оставаться при феноменизме, мы должны отказаться от всякой мысли об едином процессе созна- вания; или, наоборот, мы признаем единство сознания за факт, — тогда с феноменизмом надо проститься.
Что можно возразить на это? Скажут ли, что если даже наше сознающее я не есть только явление, из этого все же не вытекает, что оно непременно есть какая-то субстанция? Но какое же третье понятие придумают в замену этих двух: ведь между явлением и субстанцией, если иметь в виду простой логический смысл этих понятий, а не какие-нибудь предвзятые метафизические определения их, — нєї' ничего среднего. Или укажут на отвлеченно диалектический характер приведенных выше соображений? Но верно ли, что они так отвлеченны? И можно ли оправдать открытое противоречие с логикой при логическом объяснении, даже и в частной области явлений, какова наша душевная жизнь, — между тем, кажется, нельзя спорить, что всякая наука стремится к логическим объяснениям? Во всяком случае, наш вывод далеко нельзя считать только результатом диалектического анализа абстрактных понятий: он получен через сопоставление самоочевидного смысла основных понятий нашего разума с бесспорными фактами на шего внутреннего опыта. Ведь психический синтез не вы думка, а мы могли уже убедиться, что признавать его за чистое явление, во всех последствиях этого определения, несомненно есть contradictio in adjecto.
Изложенные до сих пор основания приводят нас к общему принципу, который я в моих прежних статьях обозначил как принцип соотносительности: явление и субстанция различаются между собою только условно, т.е. лишь для отвлекающей деятельности нашего рассудка, но в своей действительности они совершенно неразделимы; нет явлений вне субстанций, реализующихся в них и переживающих их, и обратно, нет таких субстанций, которые находились бы где-то вне своих собственных свойств, действий и состояний и никак в них не выражались бы. Свойства всякой субстанциальной основы непосредственно осуществляются в свойствах и законах ее явлений, и наоборот, нельзя считать за свойства данной субстанции то, что никак и никогда в ней не проявляется. Явление, в котором ничто и ничему не является, — действие, которого ничто не совершает, — состояние, которого ничто не испытывает, свойство, которое ничему не принадлежит, — все это такие же противоречивые фикции рассудка, как и существа или вещи, совсем не имеющие никаких свойств, совсем никак не действующие и никогда ничего не испытывающие. Это в одинаковой мере истины отвлеченной логики, как и факты опыта. Надо понять раз навсегда, что мы действительно не умеем ни мыслить, ни вообразить, ни воспринять ничего подобного. В нашем представлении всякое действие и состояние есть чье-нибудь и всякий предмет какой-нибудь.
На это едва ли будет состоятельным то возражение, что в некоторых случаях мы полагаем очень резкое различие между вещью и ее явлением. Как я уже неоднократно указы- іші, термин явление в подобных случаях мы употребляем в особенном смысле: мы тогда разумеем под явлениями уже не собственные действия и состояния вещи, а те действия и состояния, которые она вызывает в среде от нее отличной, следовательно, имеем в виду не прямые, а только косвенные ее проявления. Так бывает, например, ковда мы творим, что нашему восприятию доступны лишь явления материального мира, но что мы не знаем его внутренней сущности. В действительности мы не воспринимаем ни сущности, ни явлений вещественного мира в их настоящих свойствах, — непосредственным предметом нашего воспринимающего сознания всегда оказываются наши субъективные ощущения и представления, т.е. различные изменения нашей психической сферы, хотя и вызванные воздействием материальных предметов. Напротив, если бы все материальные вещи были открыты нашему восприятию в своих внутренних свойствах и действиях и в подлинном механизме всех происходящих с ними процессов, у нас не осталось бы никаких оснований утверждать непостижимость их сущности.
Принцип соотносительности иначе может быть назван принципом имманентности. С этой точки зрения он получит такую формулу: субстанция никогда не бывает трансцендентна своим явлениям и своей жизни, она неизбежно имманентна им. Субстанция и совокупность ее явлений не образуют двух отдельных областей действительности, каждая из которых обладает своими особыми качествами, законами и процессами, — они составляют совсем одну действительность в самом строгом смысле слова. Феноменальное и субстанциальное, временное и сверхвременное представляют неразрывные стороны единого процесса жизни, а не его какие-то разрозненные, замкнутые в себе и друг с другом не соприкасающиеся элементы. Явление — это сама субстанция в данный момент ее развития и в ее определенном отношении к другим существам, ее ограничивающим. И такое отношение дано в ней самой и ею самой, а не где- нибудь вне ее, раз она переживает известное внутреннее состояние. Говоря языком Гербарта, состояние субстанции есть ее самоудержание в ответ на внешние воздействия. То, что состояния субстанции протекают во времени, оказывается естественным результатом ограниченности ее природы: в каждый данный момент она лишь настолько раскрывает свои внутренние силы, насколько это дозволяет ее положение среди остального мира. Она сверхвременна по бытию, но она подлежит законам времени по своим подвижным отношениям к окружающей действительности Тем не менее бытие предмета и его отношения нельзя отрывать друг от друга. Если мы об явлениях, взятых в их искусственной отвлеченности от всего субстанциального, справедливо утверждаем, что они должны отличаться абсолютною мгновенностью, то ведь нужно помнить, что таких явлений нигде нет — ни в нас, ни вне нас. В действительности все явления длятся, потому что они никогда не бывают только явлениями, но в них всегда оказывается данным их субстанциальный носитель, который пребывает в эволюции своих сменяющихся форм. Ни в физичес-
1 См. мои «Положительные задачи философии», ч. II, стр. 307-309.
ком, ни в нашем внутреннем мире нет разрозненных между собою, абсолютно мгновенных моментов развития — в них всегда реализуются живые процессы в их неделимой длительности.
Если все это верно, то воспринять явление и воспринять субстанцию обозначает совсем одно и то же. В явлениях нечего й воспринимать больше, кроме осуществляемой в них положительной силы. Но некоторые явления мы несомненно воспринимаем, — сюда относятся все акты и состояния нашего собственного сознания; мы действительно мыслим наши суждения, чувствуем наши ощущения, испытываем наши желания. Следовательно, и то реальное существо, которое в нас думает, чувствует и хочет, должно быть также непосредственным предметом нашего сознания или внутреннего самовосприятия.
Против этого нередко высказывают довольно странное, хотя весьма распространенное возражение: говорят, что мы и наших психических состояний не воспринимаем такими, каковы они есть в действительности, и что между ними и нашим пониманием стоит та же искажающая и преломляющая призма нашего сознания, которая закрывает от нас внутреннюю сущность материальной природы. Трудно сказать, что вообще разумеют в этом случае под психическими фактами, существующими как-то вне сознания и независимо от него: по-видимому, всего чаще под ними понимают просто те физико-химические процессы, которые происходят в центрах нашего мозга. Нет спора, этих процессов, в их физических и химических качествах, мы действительно не воспринимаем в себе вовсе; но не менее бесспорно и то, что называть эти процессы психическими есть грубое злоупотребление термином. Под психикой мы разумеем совокупность фактов нашего внутреннего опыта, а физические и химические явления суть несомненное достояние опыта внешнего.
Во всяком случае я, высказывая сейчас изложенный тезис, имею в виду не психические явления в их таинственной объективности и независимости от сознания, — я разумею именно состояния самого сознания. Я говорю не о том, что за призмой, а о том, что лежит по эту ее сторону. Я говорю о мыслях, которые мы мыслим, об ощущениях, которые мы ощущаем, о чувствах, которые мы чувствуем. Ведь всякое содержание, преломленное в предполагаемой призме нашего восприятия, можно рассматри- вать с двух точек зрения: то, что дано в призме, может быть очень неверным и даже уродливым изображением предметов, на которые мы сквозь нее смотрим, но это в ней данное все же остается вполне реальным явлением в ней самой. Если бы, например, возразили, что мы и относительно явлений нашего собственного сознания часто имеем представление неправильное, потому что в огромном большинстве случаев судим о них по памяти, которая может нас обманывать, то на это сам собою дается ответ в том несомненном факте, что я, обманываемый своими воспоминаниями, все же сознаю себя и сознаю обманывающие меня представления такими, каковы они во мне теперь, иначе они не могли бы меня обмануть.
Не могу в заключение не отметить, что в полученных нами выводах дается относительное оправдание наиболее трудного и в то же время коренного пункта в философии познания Канта, — его учения о трансцендентальной апперцепции. Из них ясно вытекает, что единство нашего сознающего я не есть продукт нашего внутреннего опыта, а наоборот, представляет изначальное условие самой возможности какого бы то ни было опыта. Только благодаря реализующим это единство актам синтеза мы сознаем время и все происходящее с нами испытываем длящимся во времени. Только через эту же синтезирующую деятельность сознания мы можем связать восприятия наших отдельных чувств в единый образ окружающего нас пространственного мира. Наконец, только через непрерывную деятельность нашего пребывающего я его отдельные состояния оказываются примкнутыми друг к другу в качестве звеньев единой цепи внутренней причинной зависимости. Единое деятельное сознание должно быть дано в нас с самого начала, чтобы все это могло в нас развиться.
Однако с той точки зрения, которую защищаю я, нет основания впадать в преувеличения, так затемнившие философское построение Канта. Единство сознания есть основа всякого опыта вообще, но основа только психологическая. В деятельном единстве нашего сознающего субъекта коренятся внутренние связи наших духовных состояний; с другой стороны, в нем и чрез него мы воспринимаем и всякую причинную зависимость вне нас, — ведь без него у нас вообще не было бы никакого понимания и вое- приятия, — но все же из этого никак не следует, что наше я есть единственный законодатель внешней нам природы. Из единства сознающего я вытекают основные факты и законы психической жизнино ни самому Канту, ни его ученикам не удалось построить всю совокупность законов физики, исходя о понятия о трансцендентальной апперцепции. В существенной неразрешимости этой последней задачи заключается главный источник натянутости и неясности теории познания Канта. Он почти игнорировал огромную психологическую цену выдвинутого им принципа и, напротив, ожидал от него всего в такой области, где им одним никак нельзя было ограничиться: конкретное содержание бесконечно разнообразных законов объективного мира, конечно, нет никакой надежды обосновать из одних свойств нашего познающего интеллекта.
Односторонняя оценка, сделанная Кантом, имела самые печальные последствия и для психологии, и для философии позднейшего времени. Между прочим, предубеждение Канта против фактов внутреннего опыта, как чисто субъективных, и его склонность приписывать объективное научное значение только законам опыта внешнего резко выразились в его признании за трансцендентальной апперцепцией лишь условно логического и чисто формального значения в нашем познании. Для Канта единство сознания есть своего рода символ, под углом которого мы только и можем что-нибудь понять и узнать, но который ничего не открывает нам о природе сознающей в нас силы. Нет никакого сомнения, единство нашей познающей мысли может иметь только формальное и логическое значение в познании вещей, нам внешних. Но сама наша мысль, самое наше сознание с совершающимися в нем процессами есть также реальность, и притом самая основная и первая для нас, потому что мы все другое измеряем ею. А эта реальность, как мы могли в том убедиться, обладает действительным внутренним (а не откуда-то извне нанесенным) единством, и без него у нас не было бы ничего похожего на душевную жизнь.
Изложенные до сих пор выводы не представляют чего- нибудь нового: я их высказывал уже неоднократно в моих прежних статьях с гораздо более подробным обоснованием каждого отдельного положения. Однако после этого мои взгляды вызвали некоторые важные критические замечания, которые, как мне кажется, в значительной мере обусловлены недоразумениями относительно действительных оснований моих заключений. Вот почему прежде чем отвечать на них, я решился еще раз в сжатом виде передать тот ход мысли, который заставил меня в вопросе о природе сознания отклониться от воззрений, господствующих среди современных психологов. Теперь я перейду к рассмотрению высказанных мне возражений.