II  

Возьмем две истины, на которых современное научное мировоззрение все зиждется: сохранение вещества и сохранение энергии. Что вещество не исчезает и не возникает вновь, — это было умозрительно неизбежным предположением и убеждением отдельных философских систем (напр., атомизма) задолго до того, как сделаны были первые попытки его доказать научным образом. Это предположение с аналитическою или умозрительною необходимостью вытекало из другого, — что вещество с его свойствами протяженности, подвижности, непроницаемости есть реальный субстрат всех вещей и явлений природы. Понятое в свете этого второго предположения, оно равняется утверждению: субстанция не уничтожается,; не может само возникать или исчезать то, что есть основа всякого возникновения и уничтожения, т.е.

Означает ли это, однако, что он не имел бы того же самого вида, если б этот принцип в некоторых случаях и до известных пределов постоянно нарушался? Допустим, напр., что материальные атомы исчезают и возникают вновь, приблизительно в одном и том же количестве и на тех же местах и приблизительно с таким же запасом энергий, какой был накоплен в прежних атомах, так что атомы, вновь возникшие, вступают с окружающими их атомами во взаимодействия, аналогичные тем, в каких к ним находились старые исчезнувшие атомы, — могли ли бы мы это заметить? Ведь в наш чувственный опыт попадают только очень суммарные и очень резкие результаты перемен во внутреннем составе окружающего нас мира — порог нашего сознания в этом отношении поставлен очень высоко. Или предположим, примыкая к сторонникам чисто энергетического взгляда на природу, что вещество с его протяжностью, подвижностью, объемом, массой и т.д. есть только частная форма мировой энергии, — точнее говоря, только особое сочетание соответствующих этим общим свойствам всего телесного энергий, рядом с которыми, однако, существуют другие, уже не получающие наглядного облика тел и их движений; проводя этот взгляд до его крайних последствий, можно вполне себе представить, что вещество превращается в иные формы космической энергии, т.е. что в некоторых случаях вещественные частицы с их движениями могут совсем исчезать, уступая свое место другим формам физической работы, которые эквивалентны прежним, но уже не привязаны прямо к каким-нибудь определенным телам или их движениям. И наоборот, тогда можно представить, что при известных условиях эти другие формы энергии превращаются в движущееся вещество, т.е.

Почему же мы принцип сохранения вещества невольно предпочитаем всяким другим гипотезам в этой области? Просто за его наглядность, за его логическую ясность и законченность, за его умозрительную убедительность и внутреннюю цельность.

Что касается умозрительных оснований для убеждения в абсолютном сохранении вещества во всех процессах природы (которые в сущности и ввели это убеждение во всеобщий обиход), то недостаток их заключается в некоторой неопределенности и двусмысленности. Нет никакого сомнения, с точки зрения неизбежно присущих нашему уму логических категорий у физических процессов и явлений непременно должен быть какой-нибудь пребывающий, всегда себе внутренне тожественный субстрат, который не может ни возникать вновь, ни обращаться в абсолютное ничто.

Вполне аналогичные замечания, и даже с еще большим правом, можно сделать о законе сохранения энергии. Также и он, по крайней мере в том общем виде, в каком он является догматом современного научного миропонимания, получил свое начало в философии и около двух столетий царил над умами и вдохновлял постановку и разрешение наиболее головоломных метафизических проблем, прежде чем Ю.Р. Майер, Гельмгольц и Джоуль дали ему его научное выражение и обоснование. Впервые мы находим принцип сохранения энергии у Декарта в его учении о том, что сумма движения, сообщенная миру при самом его создании, всегда остается неизменною. Правда, Декарт еще не различал между кинетической и потенциальной энергией и поэтому дал принципу ее сохранения выражение неточное и фальшивое. Но уже Лейбниц его исправил в этом пункте и выставил другую формулу, основанную на различии между понятиями силы и количества движения и по содержанию весьма близкую к современной формуле закона сохранения энергии. При этом он еще более решительно, чем Декарт, настаивает на совершенной непрерывности и замкнутости механического хода явлений и на полной невозможности д ля него испытывать какие-нибудь воздействия извне от сил немеханического порядка. И в таком взгляде на природу Декарт и Лейбниц не были одинокими: для большинства философов XVII и XVIII вв. мысль о том, что вся жизнь мира во всех его явлениях и процессах есть только физически неизбежный и непрерывный рад превращений одного и того же запаса сил и движений, которые меняют только свои внешние формы, — была столь же близкою и дорогою, как и для современных нам естествоиспытателей. Ведь именно для того, чтобы отстоять ее, создали окказионалисты свои теории, отрицавшие возможность для души действовать на тело, Спиноза провозгласил свое учение о непрерывном параллелизме душевных и телесных состояний, Лейбниц сочинил свою предустановленную гармонию. Современные гипотезы эпифе- номенизма и параллелизма только повторяют то, что много лет назад проповедовали старые метафизики, и часто повторяют далеко не таким ясным языком. Идея о единстве и сохранении сил в природе была чуть ли не всеобщим догматом веры у философов-метафизиков задолго до того, как в сороковых годах XIX столетия она превратилась в великое научное открытие.

Таким образом, в этом отношении судьба принципов сохранения энергии и сохранения вещества одинакова: они оба получили начало в умозрениях философов. Одинакова она и в другом отношении: они оба не допускают строгого эмпирического доказательства, которое всецело отвечало бы их очень широкому и категорическому смыслу, а только опытную поверку или пробу. Что закон сохранения энергии в этом случае находится не в более благоприятном положе- нии, чем принцип сохранения вещества, — это едва ли нуждается в подробных объяснениях. Экспериментальным образом доказать, что никакая даже малейшая доля мировой энергии ни в бесконечном прошлом, ни в бесконечном будущем, ни в бесконечно удаленных от нас мирах никогда не пропадала и не пропадет, очевидно, так же невозможно, как нельзя доказать, что нигде и никогда не пропал ни один атом. Опыт только позволяет предполагать это без противоречия с его данными. Но из этого, конечно, вовсе еще не следует, что никакие другие предположения в этой области совсем немыслимы.

После того, что было сказано о принципе сохранения вещества, на всем на этом едва ли нужно настаивать. В законе сохранения энергии приходится остановиться на другой стороне, заслуживающей самого серьезного внимания: на некоторой двойственности его смысла и характера. Прежде всего этот закон есть принципиальное положение механики или общей физики, выводимое дедуктивно из предпосылок механической науки. Именно в этом виде он был впервые усвоен философами, и его же он в значительной степени сохраняет в аргументации, напр., Гельмголь- ца. Общий смысл этого положения можно выразить так: в замкнутой системе тел общая сумма энергии (потенциальной и кинетической) сохраняется неизменною, какие бы формы она ни принимала. Если при этом иметь в виду чисто механическое значение этой формулы, то под потенциальною энергией приходится разуметь энергию приобретенных телами новых положений в системе, в отличие от явной энергии их движений[106]. С этой точки зрения в законе сохранения энергии мы имеем универсальный физический закон, представляющий необходимое следствие из общих свойств тел, каковы: инерция, нахождение в пространстве, масса, способность двигаться и вызывать по определенным законам движение друг в друге и т.д.

Но, с другой стороны, закон сохранения энергии можно рассматривать как эмпирическое обобщение. В этом отношении его можно охарактеризовать как закон эквивалентности, или эквивалентного превращения энергий. Его смысл таков: когда какая-нибудь энергия природы превра- I цается в другую, то для получения какого-нибудь количес- тва второй энергии нужна затрата совершенно определенного количества первой. Например, чтобы получить единицу теплоты, нужно затратить 425 килограммометров механической работы. Обыкновенно мало обращают внимания, что закон сохранения энергии в первом из указанных значений и закон сохранения энергии во втором значении говорят не совсем об одном и том же и что их можно рассматривать как один и тот же закон исключительно под условием признания той гипотезы, что все формы энергии в природе представляют лишь замаскированные видоизменения механического движения телесных частиц; в противном случае закон эквивалентности вовсе не равняется закону энергии как общему постулату механики. Правда, большинство физиков склоняется к сейчас указанной гипотезе, но далеко не все. Еще Р.Майер доказывал, что теплоту нет никакого основания рассматривать как особый вид движения; он полагал, напротив, что движение — будь то простое или колебательное — должно перестать быть движением, чтобы стать теплотою. В наше время в особенности В.Оствальд является глубоко убежденным противником механической гипотезы энергий природы. В своих «Чтениях по натурфилософии», в которых можно видеть классическое выражение энергетического миросозерцания, он сравнивает механические теории отдельных сил природы с беглыми преступниками, которым удается разными уловками некоторое время избегать ареста, но для которых рано или поздно пробьет их час; так и этим теориям не избежать судьбы отвергнутых гипотез Предположение какого-нибудь материального носителя энергий он считает лишним и ненужным и видит в мысли о нем только пережиток схоластики; понятие об эфире, с его точки зрения, не только ненужно, но и полно внутренних противоречий [107]. Он устанавливает определенную иерархию физических энергий по степени их связи с материальным субстратом: энергия формы, объема и движения, к которым примыкает также химическая энергия, встречаются в природе только вместе и образуют в своей совокупности то, что мы называем материей. Теплота и электрическая энергия хотя и связаны с материей, но уже не нераздельно: они могут от нее отделяться. Еще независимее от материи энергия лучистая: когда, напр., свет пролетает от Солнца до Земли, он свободен от всякой материи[108]. Впрочем, самое противоположение материи другим энергиям, уже не имеющим материального носителя, по Оствальду, представляет результат фальшивого дуализма: материя есть только особый вид сочетания энергий[109].

И эти взгляды Оствальда пользуются довольно большою известностью и имеют серьезных защитников, которые горячо борются под знаменем энергетизма против монополии механических объяснений. Но странным образом они не замечают следующей простой вещи. Если для большинства энергий природы отвергнуть, как это делает Оствальд, какие бы то ни было механические гипотезы, то тогда закон сохранения энергии в смысле механики и закон сохранения энергии в смысле эквивалентности — или, говоря кратко, механический закон сохранения энергии и эмпирический закон сохранения энергии — явятся совсем разными законами. И они будут не только различны, они окажутся в непримиримом противоречии между собою: насколько будет осуществляться один, будет упраздняться действие другого, и обратно. Поясню мою мысль сравнением, стоящим очень близко к рассматриваемому вопросу. Неоднократно психологи, утомленные несообразностями эпифеноменистических и параллелистических предположений (по которым психические явления только протекают радом с физиологическими процессами в нашем организме, но ничего в них от себя не меняют, так что если б у нас и вовсе не было ни ощущений, ни мыслей, ни чувств, ни желаний, в жизни от этого ничего бы не изменилось, лишь бы мы физически были устроены так же, как и теперь), предлагали такой выход из всех затруднений: нужно и на психическую сферу распространить действие закона эквивалентных превращений всех энергий друг в друга. Следует предположить, что различные физические энергии при определенных условиях превращаются в психическую, т.е. становятся сознанием, мыслию, чувством и т.д., и что, обратно, психическая энергия превращается в физическую, когда, положим, наша воля выражает себя в каком- нибудь действии. Психическая сила — это не более как одна из энергии природы. Так смотрит надело известный немецкий психолог Штумпф, такого же взгляда держался у нас покойный проф. Н.Я.Грот. Нельзя отрицать соблазнительной стройности подобного толкования. Тем не менее физики обыкновенно решительно восстают против него. Почему же? Да просто потому, что, вместо распространения закона сохранения энергии на новую сферу явлений, оно оказывается его решительным отрицанием. Как это несомненным образом показывает наше самонаблюдение, наше сознание, наши мысли, наши чувства и желания не состоят из атомов, не движутся в пространстве, не обладают массой; как утверждает самоочевидная аксиома психологии, психические состояния непротяженны и представляют нечто всецело субъективное по всему своему существу и всем своим свойствам; никаких физических качеств у них нет. А это значит, что когда физическая энергия превращается в психическую, то она на самом деле превращается в физическое ничто. Положим, какое-нибудь движение в наших мозговых центрах превращается в акт сознания, напр., в мысль. Что тут происходит? Ведь мысль как мысль, т.е. как чисто субъективное состояние нашего духа, не есть физическое движение, не есть оно и положение в пространстве каких-нибудь тел. Итак, движение, превратившееся в мысль, тем самым прекращается как данное движение, но при этом оно не вызывает никакого эквивалентного другого движения, не вызывает оно и такого нового положения в данной системе тел, из которого в будущем при благоприятных условиях могло бы развиться движение, эквивалентное прекратившемуся; потому что если бы случилось что-нибудь подобное, то мы бы имели уже не превращение физической энергии в психическую, ато, что предполагают эпифеноменисты, — возникновение субъективного психического состояния без всякой затраты на него физической работы. Другими словами, если в данных мозговых клетках физическое движение в самом деле обратилось в мысль, не вызвав соответствующих ему физических эффектов, то в них общий физический закон сохранения энергии оказался резко нарушенным: рассматриваемая форма кинетической энергии пропала, не заменившись какою-нибудь другою формой кинетической энергии или потенциальной энергии в физическом смысле. Общая сумма энергии в данной системе тел явно понизилась. Такое же нарушение закона сохранения энергии, хотя и в противоположную сторону, произойдет и тогда, когда наша мысль, созрев в решение воли, превратится во внешнее действие: наше движение будет вызвано не предшествующим движением и не предшествующим положением, а чем- то таким, что не имеет никакого физического облика; общая сумма физической энергии в нас повысится из нефизических источников.

Мне кажется, трудно спорить, что эти возражения довольно серьезны. А между тем, сделав соответствующие изменения, их весьма легко обратить не против одних сторонников учения о психической энергии, но и против защитников энергетизма вообще. Если теплота, свет, электричество, магнетизм не представляют из себя скрытых для нашего прямого усмотрения форм энергии механической, — если они бестелесны в том смысле, что не привязаны ни к какому материальному носителю и не являются разными видами движения его частиц, — если никакого невесомого эфира и ничего ему соответствующего в природе нет, — тогда превращение в эти бестелесные энергии механических процессов будет таким же их обращением в механическое ничто, какое мы получаем, когда воображаем себе, что движение мозговых атомов превращается в мысль или чувство. Чисто схематически представим себе замкнутую систему тел, в которой раз навсегда дан определенный запас механической энергии; допустим, что эта энергия в разнообразных переходах из одних форм в другие между прочим превращается частью в теплоту. Но предположим при этом, что теплота вовсе не есть особый вид движения, а составляет совсем своеобразное состояние природы, непостижимое в своей внутренней сущности, но не имеющее подобия ни с движениями, ни с какими-нибудь новыми положениями телесных частиц Не получится ли при этом совсем то же самое, что мы имели уже в примере мозговых клеток? Известное количество движения в системе, превратясь в теплоту, как движение прекратилось, но не перешло при этом ни в эквивалентное ему другое движение, ни в соответствующее новое расположение тел. Не будет ли через это закон сохранения энергии в его строгом механическом смысле опять и явно нарушен? И мыслимо ли такое нарушение, если господство этого закона зависит от общих свойств тел, а не от каких-нибудь специальных и случайных условий их существования? Допустим, что Оствальд прав и что радом с механической энергией в природе существуют разнообразные бестелес- ные энергии; во всяком случае, это не может лишить механическую энергию присущего ей всеобщего закона действия. А это значит, что отношение механической энергии к энергиям бестелесным никак не должно выражаться в законе ее эквивалентного превращения в них. Ясно, что тут следует ждать какого-то совсем другого закона. Если и полагать, что механическая энергия может, при известных условиях, вызывать в математически определенных пропорциях действие энергий немеханических, она не должна при этом затрачиваться и исчезать. С этой точки зрения возникновение проявлений не механических деятелей в данной механической системе, казалось бы, всего скорее должно было представлять чистый прирост энергии, а вовсе не уничтожение движения или тем более исчезновение движущихся тел.

Ввиду всего этого положение закона сохранения энергии оказывается довольно двусмысленным. Как на него смотреть? Примкнуть ли к толкованию чистых механистов и видеть во всех энергиях природы только разные формы энергии механической, а в законе энергии только механический принцип? Но ведь механические гипотезы этих энергий шаткостью своей судьбы в науке и самом деле напоминают беглых арестантов. И далее, в таком случае, как отстоять по отношению к этому закону столь решительно заявляемые притязания на его абсолютное господство над всеми явлениями реальной жизни? По своему прямому механическому смыслу он предполагает совершенно определенные условия своей применимости: он распространяется только на тела ввиду их совершенно определенных свойств. А где нет тел с этими свойствами и нет движений тел, там этот закон кончается. Но как доказать, что на свете ничего, кроме тел, нет? Ведь доказывать абсолютное несуществование чего-либо есть вообще самая трудная задача из всех возможных. Допустим, что все другие энергии со временем будут благополучно истолкованы в терминах процессов механических, но куда мы денемся с своей психикой? Ведь что наше сознание в его субъективном содержании не состоит из телесных частиц и их движений — это есть очевидная истина. А что у нас сознание есть, против этого также едва ли кто решится спорить. Прибегнем ли мы, чтобы отделаться от неудобных вопросов, к обычным предположениям эпифеноменизма о том, что жизнь сознания с ее субъективными состояниями есть бездейственный привесок к физическим процессам, ничего к ним не прибавляющий, никак их не меняющий и вообще не оказывающий на них никакого влияния? Но не вступим ли мы через это в явное противоречие с основным законом биологической эволюции, по которому ничто бесполезное и ненужное не должно удерживаться и развиваться в борьбе за существование? Если наша психика ни в каком отношении не составляет деятельной силы в природе, то почему такое неограниченное множество живых существ обладает ею, почему она представляет у них такие бесконечно разнообразные ступени развития, почему, наконец, в высших животных она облекается в такие необыкновенно сложные и целесообразные формы? Ведь если бы психика была тем, что о ней думают эпифеноменисты, она — если бы даже и возникла — всего скорее должна была бы атрофироваться уже у самых низших животных, и во всяком случае для нее не было бы никаких оснований постепенно совершенствоваться вместе с эволюцией живых тварей. Между тем если признаем психику за вполне реальную силу в природных процессах (хотя бы только в организмах животных), как тогда в механическом законе сохранения энергии видеть абсолютную норму всякой причинности и всякой связи между какими бы то ни было явлениями, — абсолютный закон всякого бытия вообще?

Или, чтобы избегнуть всех этих безвыходных недоумений, мы станем на сторону энергетической теории, отвергнем механическую природу у большей части физических энергий и признаем закон сохранения энергии лишь как эмпирический закон эквивалентного превращения энергий? Но как же тогда понять его отношение к механическому закону энергии, который все-таки должен оставаться верным для механического действия тел? Не окажутся ли эти два закона в неизбежном противоречии между собою? Далее, эмпирический закон, чтобы его возводить в абсолютный закон всех связей между какими бы то ни было явлениями вселенной, должен по малой мере иметь безупречное обоснование в порядке эмпирических доказательств. Между тем даже не все физические энергии (напр., сила тяготения) подведены под него с достаточной определенностью. И, во всяком случае, против его признания за абсолютную норму всякой причинности стоит то же препятствие, какое мы уже встретили для закона сохранения энергии в механическом смысле: оно заключается в особенной природе нашей душевной жизни. Физических эквивалентов психических явлений еще не найдено, и по всем при-

9 — 3841

знакам они и не могут быть найдены. Здесь мы наталкиваемся на фундаментальный факт психологии, который можно формулировать таким образом: малые колебания в физических раздражениях (или еще общее — в физиологических процессах) психических явлений, вызываемых ими, не изменяют. Это значит, что одним и тем же психическим явлениям соответствуют целые ряды физических эквивалентов в известных границах. Но если это так, то отношением между сферой физической и психической управляет не закон эквивалентных превращений, а какой-то другой

• гораздо более общего характера. Я должен напомнить, что эта важная особенность психических явлений несколько лет назад горячо обсуждалась в Московском Психологическом обществе и послужила темой для очень интересных сообщений Н.И.Шишкина и покойного Н.В.Бугаева.

Какой же вывод должны мы сделать из всего изложенного? Мне кажется, что если в принципе сохранения вещества только щепетильная осторожность скептического эмпирика может заставить видеть скорее регулятивный, нежели конститутивный принцип нашего знания природы, то на закон сохранения энергии приходится смотреть именно так не в силу одной щепетильной осторожности. Нельзя в самом деле приписывать характер абсолютной нормы всего совершающегося на свете такому закону, окончательный смысл которого еще вызывает так много споров и сфера действительного приложения которого еще так проблематична. Если строго эмпирическая формула принципа сохранения вещества будет такая: в пределах нашего наблюдения и в границах ощутимого для нас вещество никогда не возникает вновь и не подвергается уничтожению,

• то по отношению к закону сохранения энергии с строго опытной точки зрения придется выразиться еще скромнее. Его формула, как закона механического, в этом случае всего скорее должна получить такой вид: в механическом взаимодействии тел, поскольку оно не возмущается влиянием каких-нибудь немеханических энергий, общая сумма кинетической и потенциальной энергии должна оставаться неизменною. Для закона эквивалентных превращений энергии или для закона сохранения энергии в эмпирическом смысле эта формула будет такова: на целом ряде энергий природы мы постоянно замечаем, насколько это нам позволяет точность наших измерений, что при их взаимных превращениях для получения какого-нибудь количества одной энергии нужна затрата совершенно определенного количества другой. В таком виде эти принципы совершен- но достоверны, но зато они гораздо менее интересны; они не предопределяют никакого миросозерцания по той простой причине, что их свободно можно принять при всяком миросозерцании.

Однако в современном научном мировоззрении они являются далеко не в этом виде: обыкновенно им приписывается вполне абсолютный смысл. В них усматривают такие рамки реально существующего, в которые должно уместиться все, что происходит во вселенной, и в которые если что-нибудь не вмещается, то оно должно быть беспощадно отвергнуто. Между тем мы могли убедиться, что такая высокая и категорическая оценка до известной степени допустима разве только для принципа сохранения вещества. Но она совершенно не годится для закона сохранения энергии, за которым, как бы мы ни толковали и ни меняли его внутренний смысл, никоим образом нельзя признать значения абсолютной нормы для всех связей и отношений между явлениями действительности.

Откуда же взялся абсолютный характер этих принципов в господствующем миросозерцании? Мне кажется, разгадка этого вопроса лежит в их историческом прошлом. Как мы уже знаем, задолго прежде, чем стать научными положениями, они уже имели широкое распространение в качестве тезисов метафизических систем. И, по идейному строю этих систем, они в них неизбежно приобретали видимость абсолютных утверждений. Ведь для атомистов или вообще для материалистов материя есть единственный абсолют, который ими признается, и понятно, что для такого взгляда безусловное сохранение материи во всех пространствах и во все времена оказывается аналитически необходимым предположением. Точно также для системы картезианцев и теорий с нею сродных вся материальная природа состоит из инертных тел, в которых никакие другие феномены, кроме движения, невозможны. Вселенная в их глазах представлялась бесконечно огромной машиной, в которой все мельчайшие колебания вызваны и заранее предопределены по законам механики. Предположение о сохранении силы движения в этой машине и о превращении в ней разных форм движения друг в друга опять- таки является при таком понимании вполне естественным и даже неизбежным, а, напротив, всякое уклонение от этой общей нормы невольно должно было казаться чудесным нарушением основного закона природы. Эти взгляды на вещество и движение в нем прошли через горнило опытной поверки и пробы и стали научными законами. Но они вошли в науку с тою самою категорическою абсолютностью утверждений, которая была с ними неразрывно связана в породивших их метафизических теориях. Естествоиспытатели, которые сами воспитались в атмосфере философских идей, вводимых ими в науку, не заметили, что опыт одного никак не может проверить: абсолютного характера каких- нибудь общих выводов. Никогда, нигде и ни при каких условиях это такие понятия, которые не подлежат суду опыта.

В особенности по поводу абсолютной оценки закона сохранения энергии невольно вспоминаются глубоко знаменательные слова проф. Вернадского о фикциях в науке, приведенные раньше: «Они составляют крупную часть всякого научного мировоззрения и, несомненно, в значительном количестве находятся в нашем современном мировоззрении... К числу таких великих заблуждений относятся некоторые основные черты нашего современного научного миросозерцания». Недаром в пример таких великих заблуждений он приводит одну из руководящих идей современного знания: «все явления сводятся к движению». Ведь мы уже могли убедиться, какой шаткий и загадочный облик получает закон сохранения энергии, если отвергнуть мысль о том, что все формы энергии в природе представляют лишь различные виды движения.

Мне ужё неоднократно приходилось указывать в прежних моих статьях и сочинениях, что в толковании некоторых явлений природы — напр., при объяснении внешних действий одушевленных тварей — последовательное проведение чисто механического взгляда, с неизбежностью вытекающего из абсолютной оценки закона сохранения энергии, представляет задачу столь же неразрешимую, как квадратура круга. Проф. Вернадский ясно показывает, какое плодотворное значение принадлежало в истории математики вопросу о квадратуре круга. Но все же он, конечно, согласится, что математики совершили важный шаг вперед, когда наконец поняли неразрешимость этого вопроса. Так и закон сохранения энергии, принятый за абсолютную норму всякой причинности вообще, был фикцией несомненно полезной, особенно в борьбе с более старой фикцией отдельных сил природы как ее самодовлеющих и качественно обособленных факторов. Однако и наука, и философия сделают огромный шаг вперед, когда будет ясно понята настоящая логическая цена и этой фикции. Во всяком случае, от этого очень выиграет постановка одной из труднейших проблем в философии и в науке: об отношении и связи физических явлений с духовными.