IV
И вот едва ли мы преувеличим, если скажем, что к бесконечно огромной части духовных переживаний, какие мы можем предположить в качестве исчерпывающей внутренней основы внешнего нам мира, мы навсегда останемся слепы и глухи. Мы довольно хорошо знаем внутренний мир подобных нам людей, хотя и в них нам многое кажется таинственным и непонятным, если они серьезно отклоняются от нас по своему умственному и духовному складу.
Но уже психический мир животных составляет для нас загадку, и тем более трудную, чем дальше отстоят они от нас по своей организации. Еще непостижимее для нас внутренняя субъективная жизнь растений или кристаллов. Наконец, еще большая тьма окружает для нас субъективные переживания молекул, атомов, электронов. Или, обращаясь к другому концу лестницы творений, что можем мы детально вообразить о внутреннем мире духовных существ, стоящих выше нас? А ведь последовательный спиритуализм должен допустить такие существа, притом в неограниченно разнообразных градациях и степенях совершенства и внутреннего роста. Как, далее, представить себе внутренний мир бесконечной духовной основы сущего, в которой от века в абсолютном единстве неизменно дано все, что было, что будет и что может быть?Как же это понять? Скажут ли, что внутренняя духовность всего реального есть только слово, с которым не соединяется никакой определенной мысли и за которое прячется простое отрицание всякой постижимости? Несостоятельность такой чисто отрицательной оценки заметить нетрудно. Мы совершенно ясно понимаем различие между обладанием сознанием и его отсутствием, хотя бы мы при этом очень хорошо знали, что речь идет о таком сознании, которое не может иметь наших мыслей, наших чувств и наших желаний: все же сознание оставалось бы для нас понятием положительным, а бессознательность отрицательным. Мы имеем полное основание думать, что зрительные, слуховые, обонятельные и т.д. ощущения у муравья совсем не такие, как у нас, что переживаемые им эмоции также не похожи на наши, что им движут несходные с нашими желания, что в нем иначе, чем у нас, слагаются решения воли, что и познавательные процессы в нем протекают не теми путями, как наши, и все же для нас вопрос о том, обладает ли муравей и другие беспозвоночные животные сознанием или он совсем бесчувственная машина, имеет вполне понятный смысл и представляет высокий теоретический интерес. Мы отчетливо понимаем, что можно иметь очень различные содержания сознания, для нас, быть может, совсем незнакомые, и все же обладать сознанием.
Слепорожденный может совершенно не знать, что значит видеть, и все-таки он не станет думать, что зрячий человек есть абстрактная фикция. Можно утверждать больше: мы с уверенностью приписываем чужой душевной жизни только факты общего характера; общий смысл образующихся в чужом сознании суждений, общие направления чужих желаний, общий колорит и тон чужих настроений и чувств сплошь и рядом представляются нам совсем несомненными. Но, что касается конкретных индивидуальных черт каждого отдельною психического переживания в чужой душе, то они для нас всегда гадатель- ны. Ведь мы не можем быть убеждены даже в том, что красное или желтое для нашего соседа есть совсем то же самое, что мы для себя называем красным и желтым. Так мы вынуждены рассуждать даже о людях, тем более от нас скрыты детальные вариации в психике различных пород животных. С еще большим правом истина о недоступности для нас индивидуальной природы чужих субъективных переживаний должна относиться к доорганическому и сверхорганическому духовному бытию. Здесь мы всего скорее вынуждены будем ограничиться самыми общими признаками духовности, теми признаками, без которых ничто духовное немыслимо; всякие более близкие аналогии с нашим индивидуальным внутренним миром невольно станут для нас под большое сомнение. Но то в духе, что составляет совокупность неустранимых условий его действительности, мы очевидным образом должны приписать внутренней сути всех существ, как бы далеко они ни отстояли от нас, если только верно, что все реальное в себе духовно. Эти условия везде должны присутствовать, хотя бы в различных формах и ступенях проявления, раз общая природа вещей одинакова и раз в их корне лежит реальное единство.Какие же это условия? Что открывает нам внутренний опыт о нас самих как самое основное в нас? И чего даже мысленно нельзя устранить из духовной жизни, не уничтожив ее? Какие свойства и факторы неотделимы от всякого внутреннего субъективного бытия вообще и составляют определяющие признаки самого понятия о нем? Эти вопросы мне приходилось обсуждать уже много раз ^ и да позволено мне будет теперь ограничиться самыми общими указаниями, тем более, что для беспристрастного логического и психологического анализа дело говорит само за себя.
Признаки, без которых нельзя ни вообразить, ни мыслить внутреннюю жизнь духа, суть прежде всего следующие: 1) единство духа; 2) его самоопределяющаяся активность; 3) творческий характер протекающих в нем процессов; 4) те- леологизм его самодеятельности, т.е. ее направление на какие-нибудь цели. Я не говорю, что это единственные существенные признаки всего духовного и никаких других нет, я хочу только сказать, что эти признаки составляют неотменные свойства всякого духовного бытия. Если дух не простая иллюзия, то и эти свойства его не могут быть продуктом чьего-либо самообмана. Конечно, мы ближайшим образом узнаем их только в себе и на данных и переживаниях нашего внутреннего опыта понимаем и оцениваем их всеобъемлющее и принципиальное значение. Поэтому можно, пожалуй, сказать, что, перенося эти свойства на духовные существа вне нас, мы совершаем умозаключение по аналогии, однако нельзя забывать, что при духовном понимании жизни такая аналогия логически обязательна: если существа, о которых мы думаем, действительно духовны, сейчас указанные свойства должны принадлежать им, потому что в них выражается обобщенный и схематизированный minimum нашей интуиции духовного, а между тем, как мы уже знаем, в основе нашей идеи о духе лежит непосредственная интуиция. Поэтому когда мы этот minimum отбросим, от духа в самом деле останется одно пустое слово, и мы получим вместо него отрицательную непостижимость чистого агностицизма. Ею мы, конечно, ничего не объясним ни в себе, ни кругом нас, потому что по своему понятию она представляет простое и голое отрицание всего, что мы знаем. Косвенным оправданием такого переноса общих свойств нашего духа на все духовное вне нас является то соображение [155], что все основные категории нашего понимания реального бытия — как понятия единства, субстанции, силы, причины, действия, состояния, воли, я и т.д. — почерпаются из коренных фактов самосознания и не могут быть от них действительно и совсем оторваны, так что всякое приложение этих категорий подразумевает ту или другую наличность этих фактов, а без них самые категории обращаются в ничто.Нетрудно заметить, что всем этим даются целые ряды онтологических и метафизических положений.
И как бы ни были они отвлеченны по своему содержанию, они все же имеют вполне определенный смысл и должны быть решительно противопоставлены выводам других метафизических теорий, напр., материализма. Идея универсальной внутренней духовности реального при всей своей общности имеет не только несомненное теоретическое, но и моральное значение. Это особенно ясно на спиритуалис- тической концепции мира в его целом и в его отношении к своей внутренне единой основе. Здесь сами собой и в самой простой форме намечаются вытекающие из этой концепции философские выводы. Раз мир духовен в своей внутренней сути, тогда духовна и его реальная основа, — для нее даже менее, чем для какого-нибудь другого вида бытия, пригодны положительные определения недуховного характера, например, какие-либо определения материальной внешности. А это значит, что ее отношение к миру может быть мыслимо лишь сообразно общим признакам всего духовного: она должна быть понята как единая, свободная, творческая сила, которая осуществляет в связной совокупности вызванных ею конечных форм бытия свои верховные цели. Эти цели, соответственно единству реализующей их силы, сами должны представлять гармоническое единство, должны выражать собою одну абсолютную норму всякой жизни, в своем разнообразии должны отражать конкретный идеал творения. Этот идеал не придуман нами под внушением субъективных потребностей и желаний, он действительно стоит над миром как внутреннее оправдание его бытия и властно влечет его к себе. Этим объективным идеалом определяется назначение всех вещей, им определяется и наше назначение и положение в мире. Он и для нас должен содержать абсолютную норму и окончательное мерило всех наших действий. И эта норма не есть нам нечто чуждое и наложенное извне, она есть столько же голос нашего глубочайшего внутреннего существа, как и высший смысл космического развития. Ведь одна и та же всеединая и всеединящая сила осуществляется в жизни всего мира и составляет последний внутренний корень нашей индивидуальной духовности. Поэтому свободный нравственный идеал человека и абсолютная норма творения совпадают между собою.Мы вынуждены ограничиться только этими общими, короткими и популярными указаниями на неизбежные выводы, вытекающие из основоположений спиритуалистической онтологииНо мне кажется, что нам все-таки должно быть ясным, что эти выводы вытекают из своих предпосылок с строгою логическою последовательностью и что они выражают собою законченное миросозерцание. И это миросозерцание имеет не только теоретический, но и нравственный смысл: оно слагается из положений, которые одновременно являются и теоретическими истинами, и постулатами морального самосознания в духе Канта. Но для спиритуалистической философии эти постулаты не только предмет практической веры и надежды, внутреннею логикой усвоенных ею начал она приводится к признанию их объективной достоверности.
Но это почти все, что может дать спиритуалистическая философия нашему знанию. Ее основоположения могут быть развиты с большею диалектическою подробностью и расчлененностью, но они все же должны остаться при своем очень общем и отвлеченном содержании. Конкретная духовность факторов и процессов природы, как они существуют в себе, остается для нас навсегда закрытою, и мы не можем здесь продвинуться дальше весьма гадательных, неопределенных и недоговоренных предположений. Нашему изучению подлежат только действия вещей на нас, их впечатления на наши чувства, их проявления в нас. Нам доступна только внешняя видимость природы, возникшая в нас сообразно особенностям нашей чувственной восприимчивости и лишь для нас существующая, а не трансцендентная нам внутренняя реальность природы. Мы обращаемся только с чувственными символами [156] природного бытия, а не с ним самим. Эти символы мы преобразуем в физические и механические схемы, которые, частью благодаря их раздельности в представляемом пространстве и их определенности во времени, частью благодаря прочности и неизменности в сочетаниях между собою наблюдаемых нами явлений, позволяют нам набросать единообразную, связную и наглядную картину воспринимаемого мира. Что подчинилось этим схемам и сполна покрылось ими, то становится достоянием точной, математически предвидящей явления науки. Но все ли в фактах внешнего опыта исчерпывается и покрывается ими? Есть много охотников область научно познаваемого отожествлять с областью реально возможного, но я решительно не знаю таких бесспорных и очевидных гносеологических, абстрактно-логических или онтологических оснований, которые действительно оправдывали бы это отожествление, и было бы, конечно, скромнее оіраничиться признанием той несомненной истины, что где кончается применимость внешних математически наглядных схем, там кончается область точного знания. Где опыт поставит нас лицом к лицу перед непредвиденными проявлениями новых потенций внутренней реальности сущего, там мы натолкнемся на неизвестный X, о котором мы можем составлять только приблизительные и шаткие догадки.
Всем этим освещается очень важная сторона спиритуалистической философии в ее нормальной форме: неизбежно ей присущий релятивизм. По самому существу своих основоположений она не может иметь претензий на абсолютное знание вещей в себе в их полной внутренней истине. Для спиритуализма действительно адекватное познание мы можем иметь только о самих себе и своих сознательных внутренних переживаниях, а по отношению к остальному миру — лишь о самых общих свойствах, условиях и внутренних связях существующего. Все другие наши утверждения, выходящие за пределы этой довольно тесной области, необходимо носят лишь относительный характер. В этом смысле нашему познанию положены непереходи- мые границы. Мы их не сами себе предписали, для их установления не нужно особенно головоломных соображений, они даны нам самою природою, они диктуются нашим положением в мире и нашею чувственною организацией. Мы не только не можем понять и вообразить конкретных перипетий внутренней жизни и деятельности несходных с нами существ, для нас одинаково недоступно и то, под каким аспектом они воспринимают реальность других вещей. Мы навсегда привязаны к нашему человеческому аспекту окружающей нас природы, сотканному из наших ощущений и наших форм чувственности. Представим себе, что у нас как-нибудь состоялся обмен мыслей с духовным существом из высшего мира, которое в своих восприятиях свободно от условий пространства и времени, которое не имеет ни одного из наших ощущений и которое испытывает лишь такие впечатления, которых мы не зна- ем: мы едва ли могли бы столковаться с ним о том, что происходит вокруг нас; мы могли бы с ним согласиться разве лишь в некоторых весьма общих суждениях логического, морального и религиозного порядка. Справедливость требует добавить, что мы очутились бы в еще худшем положении, если бы вступили в интимный обмен взглядов с тараканом или комаром: каких-нибудь логических, нравственных и религиозных идей в психике этих насекомых, вероятно, нет, между тем все основания заставляют думать, что их ощущения очень мало похожи на наши.
Принцип релятивизма, или принцип относительности человеческого знания, заставляет сторонника спиритуалистического миросозерцания занять примирительную позицию по отношению к другим формам монизма в философии. В свойствах нашей познавательной деятельности он находит для этих форм известное оправдание. Пускай материализм никуда не годен как метафизическая система, заявляющая притязание на исчерпывающее определение трансцендентной сущности всего реального, — это все- таки не мешает тому факту, что физико-механические схемы оказали огромные услуги в деле научного исследования природы и что применимость их есть даже неустранимое условие математической научности познания. Можно ли удивляться, что эти схемы дороги человечеству и что их значение иногда переоценивают и переносят их даже туда, где им нет никакого места? Точно так же трудно спорить против того, что агностический ноуменализм в своем чистом виде есть не объяснение, а сплошное отрицание наличной действительности, но это все-таки не препятствует тому, что некоторые основоположения ноуменализма, при надлежащем их смягчении, выражают важные истины: сюда прежде всего принадлежит свойственное ему противопоставление умопостигаемого чувственно данному и признание глубокой непостижимости внутреннего конкретного существа трансцендентных нам вещей. В самом деле, много ли мы знаем о внутреннем существе атомов, о внутреннем существе универсальных сил природы, о внутреннем существе Бога? В этом отношении смягченный ноуменализм и спиритуализм близко сходятся между собою. Недаром Кант совмещал в своем уме учение о ноуменах с убежденным спиритуализмом. Подобным же образом спиритуалистическая философия примирительно объединяет в себе, хотя и в различных отношениях, самые противоположные гносеологические воззрения: в нем находят себе обоснование рационализм и эмпиризм, интуитивизм и отвлеченное умозрение, познаваемость трансцендентной реальности мира и феноменалистическое толкование внешней природы.
Надо обратить особенное внимание на неотделимость спиритуалистического мировоззрения от релятивистической оценки познания. Это редко замечают, но спиритуализм по всему существу своих основных взглядов должен отказаться от априористического построения всех перипетий мирового развития и от детального выведения индивидуальных форм жизни. Абсолютные метафизические системы с такими широкими задачами вырастают лишь на почве панлогизма и материализма. В этом отношении спиритуалистическая философия занимает очень скромное положение. Следует ли ее за это ценить низко? Я уже не говорю о том, что в данном случае достоинство философских систем измеряется не смелостью своих претензий, а качеством их осуществления. Но даже помимо этого, справедливо ли смотреть с пренебрежением на какое бы то ни было учение, которое действительно оправдывает реальность мира, нравственный смысл космической жизни, высшее назначение человека, наличность в нас творческих сил, позволяющих выполнять это назначение, и внутреннюю духовность бытия?
13 — 3841