III
Однако здесь приходится ждать одного возражения, которое в разных формах высказывается довольно часто. Приблизительно оно сводится к следующему: спиритуализм и материализм представляют две противоположные и одинаково односторонние точки зрения на действительность. Это правда, что материализм не в силах объяснить существование какой бы то ни было психики, но зато и спиритуализм в окончательном результате вынужден отвергнуть реальность внешней природы и превратить ее всю в простое сновидение духов. Между тем известная нам действительность слагается из внутренней жизни одушевленных тварей и из внешних процессов физического мира. Неужели, вступая на почву философского умозрения, мы должны отречься от этого основного показания всего нашего опыта? Неужели между механическим материализмом и берклеизмом не лежит никаких средних и примирительных путей?
Но верно ли, что всякий спиритуализм должен непременно прийти к совершенному отрицанию физического бытия? Мы уже неоднократно могли убедиться, что такой взгляд содержит явное недоразумение. Берклеизм вовсе не есть единственная форма спиритуализма, не есть он и самая последовательная его форма: задача философских теорий не в отрицании и не в игнорировании, а в объяснении опыта. Спиритуализм вовсе не отрицает внешнего чувственного опыта, он только отвергает его определенное толкование.
Спиритуализм не упраздняет физической природы; он только полагает, что сама в себе она не то, что о ней обыкновенно думают. Для спиритуалистической философии материальное бытие в своей действительной сути не исчерпывается и не может исчерпываться теми внешними свойствами и отношениями, которые открывает нам о нем наш чувственный опыт и которые достаточны для физики, потому что задача физического исследования заключается в систематизации и схематизации опытных данных. Монистический спиритуализм учит, что протяженность, непроницаемость, движение и т.д. не суть атрибуты материального в нем самом, а только формы и способы его действия и проявления: во-первых, в его совокупности — для нашего чувственного сознания, во-вторых, отдельных материальных единиц для других единиц, от них отличных и им внешних. Иначе сказать, все эти свойства выражают бытие материального для другого; но бытие для другого, если оно не чистый призрак и не чужая галлюцинация, с совершенной неизбежностью подразумевает бытие в себе и для себя. А это значит, что если физическая природа обладает действительною реальностью, то ее существование не может исчерпываться ее отражениями в другом; она должна обладать своею собственной внутреннею, субъективною жизнью, в каком бы то ни было видеТакую субъективную, внутреннюю жизнь мы знаем в себе как единый поток переживаний нашего сознания. И всякое иное бытие вещей в себе и для себя мы невольно мыслим по аналогии с тем, что прямо испытываем в своем внутреннем мире. И такая аналогия не является чем-нибудь логически случайным, возникшим только из непроверенного предположения о сходстве там, где его, может быть, и нет. Наоборот, эта аналогия представляется нам с неотразимою логическою убедительностью, и мы не можем от нее отделаться. Только в основных чертах и отношениях нашего внутреннего субъективного бытия мы обретаем действительные схемы для положительного понимания чего бы то ни было внутреннего и субъективного, а без внутренней субъективной стороны существования всякая реальность, как это мы сейчас видели, расплывается для нашей мысли в совершенное ничто. И эти схемы, при осторожном и разумном отношении к ним, не должны нас обманывать, если только мир в своем внутреннем существе обладает реальным единством: в действительно едйном мире основное в нас должно быть основным и во всех других формах творения. Ведь тогда вообще все виды тварей должны реализовать в себе совсем одну и ту же первоначальную силу.Согласимся с этим, и мы вынуждены будем признать внутреннюю духовность всего существующего. Эту мысль об универсальной, всепроникающей духовности бытия впервые усвоил себе Лейбниц, и в этом отношении его система представила классический образец чисто спиритуалистического миропонимания. Это миропонимание у Лейбница облеклось в форму монадологии. Я уже не раз старался показать, что учение о монадах не есть единственно возможный вид спиритуалистической философии: кроме монадологической гипотезы, мыслимы и некоторые другие предположения о внутренней природе вещей, при которых нет необходимости уже в мельчайших элементах неорганической материи видеть обособленные в себе и живу- щие полною субъективною жизнью индивидуальные души и которые все же отвечают основным предпосылкам спиритуализма (таков, напр., взгляд, по которому последние атомы вещества суть идеальные пункты сочетания и разнообразного пресечения общих космических сил, творческий источник которых лежит во всемирном духовном субъекте, возвышающемся над всеми ограниченными формами и проявлениями)[154]. В этом случае монадологическое воззрение имеет только преимущество большей наглядности сравнительно с другими предположениями спиритуалистического типа. При нем исходная истина спиритуализма: только то обладает настоящей реальностью, в чем действительно присутствует духовный или субъективный полюс бытия, получает наиболее простой смысл. Но простота толкования не всегда есть непременно верность его.
Итак, в какое же отношение должна стать спиритуалистическая философия к чувственному опыту? Что такое для нее чувственно воспринимаемая физическая вселенная? Конечно, она может ее рассматривать лишь как явление, но еще Лейбниц настаивал, что чувственно наблюдаемый мир есгь phaenomenon bene fundatum. Его феноменальность не означает галлюцинаторной призрачности: в нем извне и в чувственных формах схватываются отношения и данные, которые заключены во внутренней реальности сущего. Какое положение и какую цену получает при этом эмпирическая наука? Можно ли сказать, что спиритуализм отнимает у нее всякое реальное значение? Разумеется, такой приговор будет совсем несправедливым. Но бесспорно, что с спиритуалистической точки зрения выводы внешнего опыта должны иметь только релятивный характер. Эмпирические науки о природе, по самому существу своих методов, не могут выйти за пределы внешних чувственных схем и символов. Однако не следует забывать, что для спиритуалиста эти схемы и символы на своем чувственном языке отражают и выражают реальные сверхчувственные отношения.