ПОСЛЕДСТВИЯ КАК КРИТЕРИЙ ПРАВИЛЬНОСТИ И НЕПРАВИЛЬНОСТИ
В предыдущей главе мы начали рассматривать возражения против некоторого исходного принципа, на котором основана представленная в двух первых главах теория — принципа, который можно свести к двум утверждениям: (1) правильность или неправильность поступка всегда зависит от всех его последствий; и (2) если хотя бы раз правильно предпочесть определенную сумму всех последствий А другой сумме В.
то всегда будет правильным предпочитать всякую сумму последствий точно такую же, как А, каждой сумме последствий точно такой же, как В. Рассмотренные в предыдущей главе возражения против этого принципа опирались на определенные точки зрения относительно значения слов "правильный" и "хороший". Осталось, однако, несколько других, совершенно отличающихся от этих возражений, которые можно было бы выдвинуть против этого принципа, если даже не соглашаться с самими этими точками зрения. Стало быть, есть возражения, которые могут быть направлены против этого принципа даже теми, кто признает оба эти утверждения, которые я попытался обосновать в предыдущей главе, а именно: (1) что назвать какой-то поступок "правильным" или "неправильным" — не то же самое, что сказать, что какое-то существо занимает по отношению к нему какую-то психологическую позицию; (2) что если какое-то целое хотя бы раз является хорошим или плохим, то каждое другое точно такое же целое должно всегда быть точно в такой же степени внутренне хорошим или плохим. В данной же главе я хотел бы кратко рассмотреть самые важные, как мне кажется, из оставшихся возражений.Все эти возражения направлены против теории того, что правильность и неправильность всегда зависят от действительных последствий или результатов поступка. Это можно поставить под вопрос с нескольких самых разных точек зрения, попробуем объективно представить самые важные из них и показать, почему они не кажутся мне убедительными.
Во-первых, можно сказать, что, формулируя принцип, что правильность и неправильность зависят от последствий, мы стираем различие между тем, что является долгом, обязанностью (duty), и тем, что является лишь полезным (expedient), а также между тем, что неправильно, и тем, то лишь неполезно.
Ясно, что обычно обязанность отличается от полезности. И можно было бы сказать, что уже само называние поступка "полезным" должно означать, что он будет иметь наилучшие из возможных в данной ситуации последствий. Если затем мы скажем также, что поступок является обязательным тогда и только тогда, когда он имеет наилучшие из возможных последствия, то может показаться, что уже нет ничего, что отличало бы обязанность от полезности.Так вот, что касается этого возражения, следует прежде всего подчеркнуть, что даже если мы признаем, что называние поступка полезным то же самое, что и утверждение, что он создаст наилучшие из возможных последствий, то наш принцип вовсе еще не заставляет нас утверждать, что назвать поступок полезным — это то же самое, что назвать его нашей обязанностью. Этот принцип заставляет нас только утверждать, что если что-то полезно, то оно также всегда обязательно, и что если что-то обязательно, то оно также всегда и полезно. Иными словами, он действительно гласит, что между обязанностью и полезностью существует определенная взаимосвязь, но не гласит, однако, что оба эти слова имеют одно и то же значение. Думается, совершенно ведь ясно, что значение обоих этих слов неодинаково: ибо если бы это было так, то было бы простой тавтологией сказать, что мы всегда обязаны делать то, что будет иметь наилучшие из возможных последствия. Наша теория не стирает поэтому различия между значением слов "обязанность" и "полезность"; она лишь признает, что оба эти слова приложимы к одним и тем же поступкам.
Однако не вызывает сомнения, что именно это и ставят под вопрос оппоненты нашей теории, ибо они стремятся не только сказать, что назвать поступок полезным есть нечто иное, чем назвать его обязательным, но также и то. что иногда то, что полезно, является неправильным, а то, что является обязательным, — неполезно. Без сомнения, эта точка зрения встречается часто; нередко говорится так, будто существует реальный конфликт между обязанностью и полезностью.
Однако большинство случаев, когда можно было бы усмотреть такой конфликт, удается, полагаю, объяснить, если согласиться с тем, что, называя поступок "полезным", мы не всегда имеем в виду при этом именно то, что все последствия этого поступка, принимая во внимание абсолютно все, являются наилучшими из возможных. Во всяком случае, абсолютно ясно, что мы не всегда имеем это в виду. Иногда мы можем подумать, что поступок полезен с точки зрения какой-то определенной цели и что иногда он действительно полезен с точки зрения наших интересов, но не вообще. А если мы только это имеем в виду, то наша теория не заставляет нас, конечно, утверждать, что то, что полезно, всегда является нашей обязанностью, а нашей обязанностью всегда является то, что полезно. Она заставляет нас так утверждать только тогда, когда слово "полезный" понимается в самом точном и самом полном значении этого слова, то есть когда, приняв во внимание абсолютно все его последствия. окажется, что они наилучшие из возможных. Если мы это ясно осознаем, тогда, думаю, мало кто будет склонен признать, что выполнение своей обязанности могло быть иногда чем-то неполезным, или чтобы то, что составляет реальную полезность в точном значении этого слова, могло быть когда-либо неправильным.Но не вызывает сомнений, что некоторые могут все же утверждать, что наша обязанность состоит или может состоять в том, чтобы совершать некоторые поступки, последствия которых не будут наилучшими из возможных, и что иногда может быть абсолютно неправильным совершать поступки, которые имели бы наилучшие из возможных последствия. Главная причина этого рода утверждений, думается, состоит в следующем.
Действительно, обычно говорят, что есть некоторые особые виды поступков, которые абсолютно всегда правильны, и такие, которые абсолютно всегда неправильны. Разные люди придерживаются разных взглядов относительно того, какие именно виды поступков имеют такую природу. Правило, которое, по мнению одних людей, не имеет абсолютно никаких исключений, отвергается другими как правило, несомненно допускающее исключения: эти люди, в свою очередь, говорят, что только некоторое другое правило, которое они могут привести, действительно не имеет никаких исключений.
Значительное число людей поэтому согласятся признать, что то или иное правило (в общем, не одно, а больше) должно абсолютно всегда выполняться, хотя наверно не существует ни одного такого отдельного правила, с которым согласились бы все люди, имеющие такого рода взгляды. Стало быть, например, некоторые люди могли бы утверждать, что квалифицированное определенным образом убийство является поступком, который абсолютно никогда не следует совершать, или что абсолютно всегда следует подчиняться правилу, требующему поступать справедливо, и точно так же можно сказать о многих других видах поступков, что это поступки, которые мы всегда или обязаны осуществлять, или совершать которые всегда неправильно.Но если мы говорим о каждом правиле такого рода, что его выполнение абсолютно всегда является нашей обязанностью, то легко сделать дальнейший шаг, говоря, что было бы всегда нашей обязанностью выполнять такое правило, независимо от возможных последствий. Ясно, конечно, что этот шаг не является логически необходимым выводом из самого того убеждения, что существуют некоторые виды поступков, которые фактически должны быть абсолютно всегда совершены или которых абсолютно всегда следует избегать. Ибо ведь может быть, что существуют некоторые виды поступков, которые действительно абсолютно всегда производят наилучшие из возможных последствия, и что существуют также иные виды поступков, которым это абсолютно никогда не свойственно. Многие люди, стоящие на первой точке зрения, утверждают, что, действительно, так оно и есть: что правильные поступки на самом деле всегда производят наилучшие из возможных последствия, а неправильные — никогда. Поэтому даже те. кто подписываются под максимой, гласящей: "Справедливость всегда должна торжествовать, даже если небо упадет на землю", — будут весьма склонны считать, что справедливость никогда фактически не служит причиной того, чтобы небо упало на землю, но что она, наоборот, всегда является наилучшим способом его поддержания. И точно так же те, кто говорят: "Никогда не следует делать зло во имя добра", — хотя эта максима и наводит на мысль, что добро иногда может проистекать из неправильных дел, вовсе, однако, не будут склонны признать, что если вести себя неправильно, то действительно это принесет в целом лучшие последствия, чем если поступать правильно.
Или, опять же, тс, кто говорят: "Цель никогда не оправдывает средства", — хотя и подразумевают наверняка под этим то, что некоторые виды поведения всегда неправильны, независимо от возможной, достигнутой таким способом полезности, несмотря на это, думается, будут возражать против того, что достигну- тая с помощью неправильного поведения полезность могла быть на самом деле когда-нибудь больше, чем полезность, достигнутая с помощью правильного поведения, если учесть абсолютно все последствия первого и второго вида поведения.Те же. кто говорят, что некоторые особые виды поведения — абсолютно всегда правильны, а другие — абсолютно всегда неправильны, обычно считают, думается, что первые действительно абсолютно всегда влекут за собой наилучшие последствия, тогда как вторые — никогда. Но на основании причин, изложенных в начале третьей главы, по моему мнению, весьма маловероятно, чтобы можно было обосновать это убеждение. Общие последствия поступка всегда зависят не только от природы самого поступка, но также и от обстоятельств, при которых он был совершен; а эти обстоятельства столь различны, что в большинстве случаев совершенно невероятно, чтобы какой-то определенный вид поступка повлек или не повлек за собой абсолютно всегда, при абсолютно всех обстоятельствах, наилучшие из возможных последствия. И именно по этой причине, ссли мы примем точку зрения, что правильность и неправильность зависят от последствий, мы должны, думается, усомниться, может ли вообще какой-либо определенный вид поступка быть абсолютно всегда правильным или абсолютно всегда неправильным. Например, как бы мы ни истолковывали "убийство", маловероятно, чтобы абсолютно никогда не произошел ни один случай, когда было бы правильным осуществить убийство; и как бы мы ни определяли понятие "справедливость", маловероятно, чтобы никогда нс случилось так, что было бы правильным поступить несправедливо. Можно было бы, несомненно, четко определить те поступки, о которых точно можно сказать, что в огромном большинстве случаев их совершение правильно или неправильно; и может быть, удастся найти какие-то правила, которые на самом деле не имеют никаких исключений.
Однако в случае большинства обычных моральных правил кажется совершенно маловероятным, чтобы следование им влекло за собой абсолютно всегда наилучшие из возможных последствия. Тот, кто отдает в этом ссбс отчет, будет, я считаю, отвергать точку зрения, что эти правила абсолютно всегда должны выполняться. Он остановится на признании их всеобщими правилами с относительно малым количеством исключений, не утверждая тем не менее, что они абсолютно универсальны.
Но нс подлежит сомнению, что найдутся некоторые люди, которые скажут о каком-то определенном правиле или совокупности правил, что даже если их исполнение не дает в некоторых случаях наилучших из возможных результатов, то, несмотря на это, все же и тогда мы должны им следовать. Им может казаться, что они действительно знают такие правила, которые абсолютно всегда должны быть соблюдены, независимо от возможных последствий, а значит, даже и тогда, когда общие результаты поступка не суть наилучшие из возможных. Они могут, например, совершенно серьезно трактовать утверждение, что справедливость должна торжествовать, если бы даже небо упало, в качестве утверждения, которое означает, что как бы плохи ни могли быть в каких- то обстоятельствах последствия осуществления справедливости, несмотря на это, мы всегда обязаны быть справедливыми. И такая точка зрения может, конечно, противоречить нашему принципу, потому что независимо от того, верно это или неверно, что акт справедливости вообще мог реально в этом мире послужить причиной наилучших из возможных последствий, можно, однако, вполне вообразить обстоятельства, при которых так могло бы случиться. Но сомневаюсь, чтобы люди, убежденные в абсолютной универсальности каких-либо моральных правил, четко разграничивали две проблемы: проблему, могло ли бы вообще невыполнение правила привести к наилучшим из возможных последствий, и проблему, было ли бы это правило неправильным, если действительно невыполнение его имело такие последствия? Эти люди обычно доказывают, что невыполнение правила по сути дела никогда не может иметь таких последствий. Некоторые могли бы, однако, считать, что даже если бы невыполнение правила действительно имело наилучшие из возможных последствия, несмотря на это, однако, это было бы неправильно. И если эта точка зрения провозглашается с полным осознанием дела, то не найдется — насколько я могу судить — никаких способов опровергнуть ее, с одним исключением: сослаться на самоочевидный принцип, что если бы мы знали, что в результате данного поступка мир в целом действительно станет хуже, чем если бы мы поступили иначе, то наверняка совершение нами этого поступка было бы неправильным. Те, кто говорят, что некоторые правила следует абсолютно всегда выполнять независимо от того, каковы могли бы быть их последствия, должны с этим не согласиться; говоря: "Каковы бы ни были их возможные последствия", — они должны подразумевать под этим: "Даже если в результате нашего поступка мир как целое стал бы хуже". Мне кажется само собой понятным, что сознательное совершение поступков, которые послужили бы причиной того, что мир как целое стал бы действительно хуже, чем если бы мы поступили иначе, всегда должно быть неправильно. И если мы отдадим себе в этом отчет, то этого будет достаточно, чтобы полностью покончить с той точкой зрения, что существуют некоторые виды поступков, которые мы всегда обязаны совершать и также которых мы всегда должны избегать, независимо от их возможных последствий.
Мне кажется, что именно по этой причине мы должны отвергнуть тс конкретные возражения против точки зрения, по которой правильность и неправильность всегда зависят от последствий, то есть те, что существуют некоторые виды поступков, которые абсолютно всегда и совершенно безусловно должны выполняться, или такие, которых абсолютно всегда и совершенно без всяких условий следует избегать. Остаются еще два других возражения, которые столь распространены, что стоит их рассмотреть.
Первое возражение основано на том, что правильность и неправильность вовсе не зависят ни от природы поступка, ни от его последствий, а частично или полностью от мотива или мотивов, по которым этот поступок был совершен. Говоря, что они частично зависят от мотивов, подразумевают под этим, что никакой поступок не может быть по- настоящему правильным, если не был совершен по какому-то определенному мотиву или по какой-то определенной совокупности мотивов, которые должны быть хорошими; но совершения посгупка по такому мотиву недостаточно, однако, самого по себе, для того чтобы он стал правильным поступком: если определенный поступок — правильный, он должен также либо приносить наилучшие из возможных последствия, либо же ему должно быть присуще какое-либо другое свойство. Эта точка зрения не обязательно должна быть противоположна нашему принципу, поскольку она признает, что никакой поступок не может быть правильным, если он не даст наилучших из возможных последствий: однако она противоположна той части теории, в которой говорится, что каждый поступок, имеющий наилучшие из возможных последствия, является правильным. Но иногда утверждается, что правильность и неправильность целиком зависят от мотивов: то есть что не только ни один поступок не является правильным, если не был совершен по хорошему мотиву, но, более того, что каждый поступок, совершенный по какому-нибудь определенному мотиву или по какой-нибудь определенной совокупности мотивов, всегда будет правильным, независимо от возможных последствий этого поступка или независимо от того, каков он с других точек зрения. Эта точка зрения противоположна, конечно, обеим частям нашего принципа, ибо из нее не только вытекает, что поступок, который приносит наилучшие из возможных последствия, может быть неправильным, но и также что поступок может быть правильным, несмотря на то что не имеет таких последствий.
В пользу обеих этих точек зрения может свидетельствовать тот факт, что в высказываемых нами моральных суждениях мы учитываем и должны учитывать мотивы; это означает, по сути дела, огромный прогресс в морали, когда люди начинают придавать значение мотивам и не руководствуются в своем одобрении или неодобрении исключительно "внешней" природой совершенного поступка или его результатами. С этим можно полностью согласиться. Ясно, что когда кто-то совершает поступок, который хотя и происходил из добрых мотивов, однако имел плохие последствия, мы склонны оценивать его иначе, чем того, кто поступил точно так же, руководствуясь злым мотивом; и наоборот, когда кто-то совершил поступок, хотя и из плохих мотивов, но с хорошими последствиями, мы, несмотря на это, можем думать о нем плохо. И можно было бы наверно согласиться с тем, что по крайней мере в некоторых случаях правильно было бы, чтобы мотивы автора поступка оказывали именно такое влияние на наше суждение. Однако проблема вот в чем: на какие моральные суждения они должны влиять? Что является в этом случае правильным и адекватным? Должны ли они влиять на нашу точку зрения относительно правильности и неправильности данного поступка? Кажется весьма сомнительным, действительно ли они оказывают вообще какое-либо влияние в этом конкретном смысле, ибо мы привыкли обычно считать, что кто-то поступает иногда неправильно, руководствуясь наилучшими мотивами; и хотя мы признаем, что хороший мотив представляет собой некоторое оправдание и что общее положение вещей в это время лучше, чем когда было выполнено то же самое действие по плохому мотиву, несмотря на это, мы, однако, не будем оспаривать, что этот поступок является неправильным. Существуют поэтому некоторые основания полагать, что рассмотрение мотивов данного поступка оказывает какое-то влияние на моральные сужде- ния, но это не суждения о том, является ли проистекающий из определенного мотива поступок правильным или неправильным, а моральные суждения некоторого другого рода; более того, я склонен допустить, что только в случае этих суждений другого рода следует учитывать влияние мотивов.
Несомненно, что суждения о правильности и неправильности поступка не являются, по меньшей мере, единственным видом высказываемых нами моральных суждений. И только поэтому, думаю, говорится, что суждения о правильности и неправильности зависят от мотивов, поскольку нс отличают их достаточно четко от именно этих других суждений. Можно прежде всего сказать, что некоторые мотивы являются внутренне хорошими, а другие — внутренне плохими; и хотя эту точку зрения нельзя согласовать с теорией, изложенной в двух наших первых главах, мы не будем ею заниматься, ибо она вовсе не противоречит рассмотренному нами только что принципу, а именно что правильность и неправильность всегда зависят исключительно от результатов. Если бы мы провозгласили эту точку зрения, мы могли бы утверждать, что человек может поступать неправильно, руководствуясь хорошим мотивом, и правильно — руководствуясь плохим, и что мотив поступка не имеет вообще ни малейшего значения для правильности и неправильности поступка. Он имеет значение только тогда, когда речь идет о добре и зле всего положения вещей; ибо ссли мы предположили, что один и тот же посгупок был в одном случае совсршен по плохому мотиву, а в другом — по хорошему, то тогда, учитывая последствия этого поступка, все состояние вещей будет точно таким же, тогда как наличие хорошего мотива означает наличие дополнительного добра в первом случае и отсутствие его — во втором. Стало быть, хотя бы по этой причине мы могли бы обосновать точку зрения, по которой мотивы имеют значение в случае определенного вида моральных суждений, хотя это не есть суждения о правильности и неправильности поступка.
Но имеется еще и другое доказательство в пользу этой точки зрения, и это такое доказательство, которое, не впадая в противоречие, могут признать даже сторонники теории, выраженной в двух наших первых главах. А именно, можно было бы считать, что хорошим мотивам свойственна некоторая общая тенденция порождать правильное поведение, хотя и нс всегда правильное поведение является следствием этих мотивов; плохие же мотивы порождают неправильное поведение; это было бы еще одно объяснение того, почему правильные поступки, совершенные по хорошим мотивам, мы оцениваем иначе, чем правильные поступки, совершенные по плохим мотивам. Ибо хотя в некотором предполагаемом случае плохой мотив не привел бы в действительности к неправильному поступку, несмотря на это, однако, если верно, что такого рода мотивы приводят, вообще говоря, к неправильным поступкам, то мы имели бы основание сказать, что поступок, совершенный по плохому мотиву, является неправильным; суждения же, говорящие, что данный мотив относится к тому виду мотивов, которые в целом ведут к неправильным поступкам, составляют, несомненно, определенную разновидность моральных суждений, значительно отличающихся от других, хотя они нс доказывают, что каждый поступок, совершенный по такому мотиву, является неправильным.
И наконец, мотивы, вероятно, имеют столь же существенное значение в случае третьего рода моральных суждений большой важности, а именно суждений, касающихся того, заслуживает ли н в какой мере автор поступка похвалы или порицания за то, что он сделал. Вопрос: "Что заслуживает морального одобрения или порицания?" — думается, часто смешивается с вопросом: "Что является правильным, н что неправильным?" Совершенно естественно, на первый взгляд, предполагать, что назвать поступок морально похвальным — это то же самое, что сказать, что он — правильный, а назвать поступок морально нсодобря- емым — то же самое, что сказать, что он неправильный. И однако минутного размышления достаточно, чтобы обнаружить, что это две совершенно разные вещи. Говоря, что какой-то поступок заслуживает похвалы или порицания, мы даем понять, что является правильным хвалить или ругать этот поступок; иными словами, мы высказываем суждение не о правильности первичного поступка, а о правильности следующего поступка, который мы предприняли, похвалив или осудив этот поступок. И оба эти суждения, конечно, неодинаковы; нет никаких оснований считать, что то, что правильно, всегда заслуживает также и похвалы, а то, что неправильно, всегда заслуживает также и порицания. Если поэтому мотивы имеют существенное значение в случае вопроса: "Заслуживает ли данный поступок одобрения или порицапия?", то это проистекает, по крайней мере, не из того, что они имеют такое же существенное значение и в случае вопроса: "Правильный он или неправильный?" Некоторые соображения действительно свидетельствуют о том, что мотивы имеют существенное значение в случае первого рода поступков: что действительно мы иногда должны меньше хвалить поступок, совершенный по плохому мотиву, чем поступок, который проистекал бы из хорошего мотива; и что мы должны меньше порицать поступок, совершенный из хорошего мотива, чем поступок, который проистекал бы из плохого. Решение же проблемы, правильно ли порицать какой-либо поступок, зависит наряду с прочим от того, может ли наше порицание повлиять на предотвращение подобных неправильных поступков в будущем; и ясно, что если автор поступка руководствовался в своем поведении лишь таким мотивом, который был не столь уже силен, чтобы склонять его к неправильным поступкам в будущем, то использование неодобрения не столь необходимо, как в том случае, если бы он руководствовался в своем поведении мотивом, который вероятнее всего еще не раз склонил бы его к неправильному поведению. Это, полагаю, достаточное объяснение, почему мы должны иногда меньше порицать кого-то, кто, руководствуясь хорошим мотивом, поступает неправильно. Не хочу, однако, этим сказать, что ответ на вопрос: "Заслуживает ли кто-то моральной похвалы или порицания, и в какой мере?" целиком или всегда зависит от его мотива. Думаю, что, конечно, не зависит. Я утверждаю только, что этот ответ иногда зависит в некоторой степени от мотива поступка, в то время как никогда правильность или неправильность поступка не зависят от мотива этого поступка.
Следовательно, существуют по меньшей мере три рода моральных суждений, о которых с некоторой долей вероятности можно сказать, что они должны быть сформулированы с учетом мотивов; н если четко отграничить все эти суждения от того особого рода суждений, который касается правильности и неправильности поступков, то, думаю, не останется никакого повода полагать, что решение проблемы правильности или неправильности поступка вообще может зависеть от свойственного ему мотива. Во всяком случае, таким поводом не служит тот обычный факт, что мотивы принимаются и должны приниматься во внимание в случае некоторых моральных суждений. Этот факт, следовательно, не может быть истолкован как возражение против точки зрения, что правильность и неправильность зависят исключительно от последствий.
Осталось уже только последнее возражение, которое я склонен признать наиважнейшим из всех. Это возражение выдвигается теми людьми, которые решительно утверждают, что правильность и неправильность совершенно не зависят от природы поступка или от его мотивов, и которые идут даже столь далеко, чтобы признать самоочевидным предположением (hypothetical proposition), что если бы кто-то точно знал, что какой-то поступок будет иметь в целом лучшие последствия, чем другой, то он всегда обязан был бы выбрать именно первый поступок, а не другой. Эти люди, правда, обращают особое внимание на то, что это предположение редко когда, если вообще может произойти в мире людей. Редко когда, если вообще мы знаем наверняка, какой из возможных для нас способов поведения будет иметь наилучшие последствия. Какое-либо стечение обстоятельств, которое вообще невозможно было предвидеть, всегда может уничтожить самые скрупулезные расчеты, приведя к тому, что поступок, который, по всей вероятности, должен был иметь, как мы считали, самые лучшие последствия, в действительности даст худшие последствия, чем те, которые принес бы с собой какой-то другой альтернативный поступок. Но допустим, что кто-то применил все возможные средства, чтобы удостовериться, что избранное им поведение будет наилучшим, и в силу этой именно причины решился на него, но в свете некоторых позднейших событий, которых он не мог бы вообще предвидеть, оказалось, что это — не лучшее поведение: будет ли это достаточным основанием, чтобы сказать, что совершенный им поступок неправилен? Может показаться странным, но именно так мы должны были бы сказать, если считаем, что правильность и неправильность зависят от действительных последствий. Но допустим, что кто-то намеренно решился на поступок, который, по его убеждению, по всей вероятности не даст наилучших последствий, но некоторое непредвиденное стечение обстоятельств свело на нет его намерения и сделало так, что его поступок стал наилучшим вариантом; должны ли мы сказать, что такой человек по причине того непредвиденного стечения обстоятельств поступил правильно? Может и это показаться странным, но мы должны так сказать, коль скоро утверждаем, что правильность и неправильность зависят от действительных последствий. По таким именно соображениям многие люди склонны решительно утверждать, что правильность и неправильность зависят не от действительных последствий, а только от тех, которые могли бы быть признаны вероятными, или которые автор поступка имел основания ожидать, или которые он мог предвидеть. Эти люди говорят, что поступок всегда правилен, независимо от действительных последствий, при условии, что автор поступка имел основания ожидать, что это будут наилучшие из возможных.
Думаю, что это — самое важное возражение против теории, что правильность и неправильность зависят от действительных последствий. Однако я склонен считать, что даже этого возражения удастся избежать, если мы обратимся к различию между правильностью и неправильностью, с одной стороны, и тем, что является морально одобряемым и порицаемым — с другой. Мы не должны, очевидно, говорить, что человек, который вследствие непредвиденного стечения обстоятельств поступает плохо, хотя и имел все основания предполагать, что поступает хорошо, ведет себя правильно, но, наоборот, сказать, что не следует порицать его за то, что он сделал. И в особенности можно согласиться с тем, что в таком случае действительно не следует его порицать, потому что порицание здесь не служит никаким хорошим целям и может причинить зло. Но даже если мы признаем, что не следовало его порицать, то разве найдется какое-либо основание считать, что он поступил правильно? Не вижу такого основания, но в то же время склонен считать, что во всех таких случаях этот человек действительно поступал неправильно, хотя и не следует его за это порицать и хотя, может быть, он даже заслуживает, чтобы его похвалили за то, что он сделал.
Но ту же самую трудность можно выразить в другой форме, в которой она даже может произвести впечатление сильнейшего аргумента против теории, по которой правильность и неправильность зависят от действительных последствий. Вместо того чтобы останавливаться на том, как мы должны оценить какой-то поступок, когда он уже совершен и когда его результаты уже известны, рассмотрим, как мы должны были бы оценить его заранее, когда решали, какой из возможных для нас вариантов поведения мы должны предпочесть. Понятно, что нельзя заранее знать наверняка, какое поведение будет иметь наилучшие последствия; но предположим, что имеются все основания считать, что один из вариантов будет иметь решительно лучшие последствия, чем все другие. — что все свидетельствует в пользу этого убеждения. Разве мы не можем в таком случае сказать, что должны безусловно решиться именно на этот вариант поведения, что мы поступили бы очень неправильно, если бы решились на какой-то иной? Конечно, именно так мы должны были бы сказать: и многие люди будут считать, что правильно говорить так, несмотря на то, какими могли бы позднее оказаться последствия нашего поведения. Создастся впечатление, что именно в противоположной точке зрения содержится какой-то парадокс, а именно в утверждении, что в таком случае может быть верным, что мы должны решиться на такое поведение, о котором имеем все основания думать, что оно не будет наилучшим. Но даже и эта трудность, полагаю, не угрожает нашей теории. Ибо можно согласиться с тем, что мы сказали и имели право так сказать, что должны были безусловно решиться на такое поведение, о котором имели основание думать, что оно будет наилучшим. И с такой уверенностью мы можем сказать о многих вещах, о которых мы не знаем, верно это или не верно на самом деле, если только есть вероятность, что это верно. И точно так же в этом случае я не вижу, почему мы не могли бы считать, что, хотя мы имеем право сказать, что должны решиться на какое-то поведение, несмотря на то что вообще может быть неверно, что именно на это мы должны решиться. Напротив, с полной уверенностью можно сказать, что мы заслужили бы острейшее моральное порицание, если бы не решились на это поведение, если даже оно (может быть) неправильно. Итак, мы должны признать парадокс, что кто-то действительно может заслужить острейшее моральное порицание за совершение поступка, который в действительности является правильным. И я не вижу причин, почему мы не могли бы признать этот парадокс.
Делаю поэтому вывод, что не существует никаких неопровержимых аргументов против правильности нашей теории, когда она утверждает, что решение проблемы правильности или неправильности поступка всегда зависит от его действительных последствий. Нет, по-видимому, никаких достаточных оснований считать, что правильность или неправильность поступка зависят от внутренней природы поступка или что они зависят от мотива, или даже что они зависят от вероятных последствий.