СВОБОДНАЯ ВОЛЯ 

В последних трех главах мы рассматривали различные возражения, какие можно было бы выдвинуть против теории, представленной в главах I и II. И последнее из рассмотренных нами возражений сводилось к утверждению, что решение проблемы правильности или неправильности поступка не зависит от его действительных последствий, потому что если эти последствия в той мере, в какой автор поступка мог это предвидеть, казались наилучшими из возможных, то этот поступок всегда правильный, если даже на самом деле последствия оказались не наилучшими из возможных.

Прежде всего следует помнить, что наша исходная теория действительно утверждает в определенном смысле, и даже с ударением подчеркивает, что именно так и есть. Неоднократно, например, мы ссылались на это в последней главе, говоря, что поступок является правильным тогда и только тогда, когда приносит наилучшие из возможных последствия, а под выражением "последствия наилучшие из возможных" мы понимали "последствия по крайней мере столь же хорошие, как и тс, которые были бы последствием какого-либо поступка, который автор мог бы совершить вместо этого поступка". Стало быть, наша теория действительно утверждает, что решение проблемы правильности или неправильности поступка всегда зависит от сравнения свойственных ему последствий с последствиями всех других поступков, которые мог бы вместо данного совершить его автор. Она утверждает тем самым, что если какой-либо намеренный поступок является правильным или неправильным (а по этой теории мы говорим только о намеренных поступках), то будет верно сказать, что автор поступка мог бы, в определенном значении этого слова, совершить вместо него что-то другое.

Но теперь следует напомнить читателю, что мы все время употребляли выражения "может", "мог быть" и "возможный" в некотором определенном значении. В главе I уже было выяснено, что лишь для краткости мы продолжали говорить, что автор поступка мог бы совершить данный поступок, который он не совершил, поскольку правильно, что он мог бы это сделать, если бы принял такое решение; и точно так же, говоря о том, что он может сделать или что для него возможно, мы всегда понимали под этим только то, что это возможно, если он примет такое решение. Наша теория не утверждает, стало быть, что правильность и неправильность поступка зависят от того, что автор поступка может вообще сделать, но что они зависят только от того, что он может сделать, если решит. А это составляет огромную разницу. Ибо, введя такое ограничение, наша теория избегает некоторого противоречия, которого не могут избежать те, кто утверждает, что правильность и неправильность зависят от того, что действующее лицо вообще может сделать. Мало кто возражает, если вообще кто-то возражает, что во многих случаях, если бы мы приняли такое решение, мы действительно могли бы совершить что-то иное, чем то, что действительно сделали. Однако когда утверждается, что кто-то мог бы вообще сделать что-то другое, чем то, что он сделал, найдется много людей, которые с этим не согласятся. Поэтому точка зрения, которую мы будем рассматривать в этой главе — что правильность и неправильность зависят от того, что действующее лицо вообще может сделать, — сразу вводит нас в неслыханно трудный спор — спор относительно свободы воли. Многие люди решительно возражают против того, что кто-либо мог бы сделать что-то другое, а не то, что действительно сделал, или вообще может сделать что-то иное, а не то, что сделал; но можно встретить и таких людей, которые столь же решительно будут провозглашать противоположное мнение. И независимо от того, что будет утверждаться, каждая из обеих этих точек зрения в совокупности с точкой зрения, по которой правильность или неправильность зависят от того, что автор поступка может вообще сделать, может составить серьезную опасность для нашей теории.

Вот каковы, полагаю, наиважнейшие возражения, которые мы должны были рассмотреть. Они кажутся мне важными потому, что (1) очень трудно быть уверенным, что правильность и неправильность действительно не зависят, как это утверждают сторонники этой точки зрения, от того, что мы можем сделать, но только от того, что мы можем сделать, если примем такое решение; и что (2) очень трудно быть уверенным, в каком значении верно сказать, что мы могли бы вообще совершить что-то другое, а не то, что мы действительно сделали. Я не утверждаю, что полностью уверен в обоих этих пунктах. И всс, что я надсюсь сделать, — это указать на некоторые факты, которые кажутся мне очевидными, хотя они часто оставались вне поля зрения, чтобы таким образом ясно выделить и поставить перед читателями для рассмотрения те проблемы, которые кажутся мне действительно сомнительными и трудными.

Начнем с вопроса: '"Верно ли вообще то, что кто-либо мог сделать что-то другое, помимо того, что он действительно сделал?" Прежде всего, думаю, будет лучше, ссли будет четко выяснено, каким образом этот вопрос связан, по моему мнению, с проблемой свободы воли.

Первый пункт, по которому мы можем и должны иметь полную ясность, состоит, думаю, в следующем: неоднократно, в определенном значении слова, мы, конечно, можем делать то, что мы не делаем.

Не нужно думать, что речь идет о часто повторяющихся ситуациях, когда каждый из нас различает две вещи, ни одна из которых не произошла; это различие мы выражаем, говоря, что одно могло бы произойти, тогда как другое — не могло бы. Никакое другое различие не распространено так широко, как это. И каждый, думаю, кто объективно исследует случаи, при которых мы проводим это различие, не может сомневаться в трех вещах: (1) что очень часто действительно имеется некоторое различие между этими двумя вещами, соответствующее используемому нами языку; (2) что это действительно существующее между ними различие составляет то различие, которое мы хотим выразить, говоря, что одно было возможно, а другое — невозможно; (3) что этот способ выражения совершенно правильный и правомерный. А если так, то отсюда безусловно следует, что один из самых распространенных и наиболее правомерных способов употребления слов "мог бы" и "не мог бы" служит для выражения различия, которое часто действительно возникает между двумя вещами, ни одна из которых на самом деле не произошла. Достаточно всего нескольких примеров. Я мог бы сегодня утром пройти милю в течение двадцати минут, но наверняка не мог бы пробежать две мили в течение пяти минут. И хотя на самом деле я не сделал ни одной из этих вещей, однако было бы явной нелепостью, если бы я утверждал, что тот простой факт, что я не сделал ни одной из этих вещей, стирает то различие между ними, которое я выражаю, говоря, что первая из них была в моей власти, тогда как вторая нет. Хотя я не сделал ни одной из них, первая вещь была наверняка возможна для меня в таком значении этого слова, в каком другая вещь была абсолютно невозможна. Или, взяв другой пример: как правило, верно, что кошки могут влезать на деревья, тогда как собаки не могут. Допустим, что однажды ни принадлежащая А кошка, ни принадлежащая В собака не залезли на дерево. Было бы совершенной нелепостью, если бы мы утверждали, что этот простой факт доказывает, что неправильно говорить (как наверняка часто мы говорим), что кошка могла бы залезть на дерево, тогда как собака не могла бы. Или возьмем другой пример, касающийся неодушевленного предмета. Некоторые корабли могут плыть со скоростью 20 узлов*, а другие не могут плыть быстрее 15 узлов. И просто то, что в определенной ситуации скоростной корабль на самом деле не плыл со скоростью 20 узлов, наверняка не заставляет нас утверждать, что он не мог бы этого сделать в том значении, в котором этого не мог бы сделать корабль, обладающий скоростью 15 узлов. Наоборот, все мы можем и должны проводить различие между случаями, когда (как, например, по причине поломки винта) этот корабль не мог развить полную скорость, потому что не смог, от случаев, в которых он не развил полную скорость, хотя и мог. Такого рода примеры можно множить до бесконечности; и совершенно очевидно, что все мы постоянно пользуемся такими словами: всегда, когда рассматриваем два события, ни одно из которых не имело места, мы их различаем, говоря, что одно из них было возможно, хотя и не произошло, тогда как другое было невозможно. И наверно вполне очевидно, что то, что мы имеем тогда в виду (что бы то ни было), есть что-то, что во многих случаях абсолютно верно. И если так, тогда кто-то, кто без всяких оговорок утверждает: "Ничего не могло бы вообще произойти за исключением того, что произошло", — высказывает просто ложное утверждение.

Поэтому совершенно верно, что во многих случаях мы могли бы (в определенном значении этого слова) сделать что-то, чего не сделали. Посмотрим теперь, в какой связи находится этот факт с аргументом, с помощью которого нас стараются убедить, что это не так.

Этот аргумент хорошо известен: он звучит следующим образом. Предположим (по причинам, которые мы не должны обсуждать), что каждое событие имеет свою причину в том, что ему предшествует. Но сказать так означает лишь сказать, что это событие необходимым образом вытекает из того, что ему предшествовало; или, иными словами, что если произошли предшествующие ему события, то оно должно произойти. Но сказать, что оно должно было произойти, это то же самое, что сказать, что ничего другого не могло бы вместо него произойти; так что если все имеет свою причину, то ничего вообще не могло бы произойти, за исключением того, что произошло.

Допустим теперь, что предпосылка этого аргумента правильна: что абсолютно все имеет свою причину. Что действительно из этого вытекает? Ясно, что отсюда вытекает только то, что в определенном значении слов "мог бы" ничего не могло бы вообще произойти, кроме того, что произошло. И это действительно вытекает. Но, коль скоро слова "мог бы" двузначны, коль скоро, так сказать, они употребляются в различных значениях при разных обстоятельствах, то, вероятно, вполне возможно, что хотя в одном значении ничего не могло было бы произойти, за исключением того, что произошло, однако, несмотря на это, в другом значении может быть одновременно чем-то вполне правильным, что некоторые вещи, которые не произошли, могли бы произойти. И разве кто-либо осмелится утверждать с уверенностью, что слова "мог бы" не являются двузначными? Что им не может быть свойственно более чем только одно правомерное значение? Но не исключено, что они не двузначны; и если нет, то то, что некоторые вещи, которые не произошли, могли бы произойти, действительно вступило бы в противоречие с принципом, что все имеет свою причину; и в таком случае мы должны были бы, считаю, отказаться от этого принципа, потому что тот факт, что мы часто могли бы сделать то, что не сделали, является вполне очевидным. Но предположение, что слова "мог бы" не являются двузначными, является предположением, которое наверняка не следует принимать без убедительного обоснования. И, однако, думаю, что оно принимается вообще без всякого обоснования, потому что просто никому не приходит в голову, что слова часто бывают двузначными. Очень часто, например, в споре о свободе воли мы исходим из того, что сущность проблемы сводится исключительно к тому, все ли имеет свою причину или же бывает так, что акты воли иногда не имеют никакой причины. Те, кто считают, что мы имеем свободу воли, чувствуют себя обязанными утверждать, что акты воли иногда не имеют никакой причины; тс же, кто считают, что все имеет свою причину, думают, что это составляет прекрасный довод в пользу того, что мы не имеем свободы воли. Однако фактически весьма сомнительно, что нельзя вообще совместить свободу воли с принципом, что все имеет свою причину. Решение этого вопроса зависит от решения необычайно трудной проблемы, касающейся значения слов "мог бы". Несомненным в этой проблеме является только то, что (1) если мы имеем свободу воли, то должно быть верно, в определенном значении, что иногда мы могли бы совершить то, чего нс совершили; и что (2) ссли все имеет свою причину, то должно быть верно, в определенном значении, что мы никогда не могли бы совершить то, чего не совершили. Однако что сомнительно и что наверняка требует дальнейших исследований, это вопрос: тождественны ли оба эти значения слов "мог бы".

Начнем с вопроса: что за значение слов "мог бы", в котором содержится такая уверенность, что мы часто могли бы сделать что-то, чего мы не сделали? Каково то значение, например, в котором я мог бы сегодня утром пройти милю за двадцать минут, хотя этого и не сделал. Напрашивается очень простое допущение, а именно что я понимаю под этим просто то, что мог бы (пройти), если бы так решил; но (чтобы избежать возможных недоразумений), может быть, следовало бы скорее сказать: "Прошел бы", если бы так решил. Другими словами, мы часто употребляем выражение "я мог бы это сделать" в качестве сокращенной формы выражения "я сделал бы это, ссли бы так решил". И в любом случае, когда верно, что мы могли бы сделать то, чего мы не сделали, очень трудно, как мне кажется, сохранить полную уверенность в том, что это не то, что именно мы понимаем под словами "мог бы". Может показаться, что исключение составляет пример с кораблем, так как, конечно, неверно, что он плыл бы со скоростью 20 узлов, если бы так решил, но даже и здесь вполне возможно, что то, что мы имеем в виду, это просто то, что он плыл бы с такой скоростью, ссли присутствующие на его палубе люди приняли бы такое решение. Есть всс основания думать, что очень часто мы понимаем выражение "мог бы" только как "сделал бы, ссли бы так решил". А если так, то мы имеем тогда дело с таким значением слов "мог бы", при котором тот факт, что часто мы могли бы сделать что-то, чего нс сделали, удастся прекрасно совместить с тем принципом, что все имеет свои причины: ибо говоря, что ссли бы я осуществил некоторый акт воли, то сделал бы что-то, чего не сделал, я никоим образом не противоречу этому принципу.

Дополнительным аргументом в пользу допущения, что именно так во многих случаях мы понимаем слова "мог бы", одновременно представляющими собой объяснение того, почему мы приписываем столь важное значение тому очевидному факту, что очень часто действительно мы поступили бы иггачс, ссли бы захотели иначе, это то, что те, кто возражает, что мы вообще могли бы сделать что-то, чего не сделали, нередко говорят и думают так, как будто бы это действительно приводило к выводу, что мы никогда не поступили бы иначе, даже ссли бы захотели поступить иначе. Это происходит, думаю, в двух главных случаях — один относится к будущему, другой — к прошлому. Первый происходит тогда, когда, будучи убеждены, что ничто не может произойти, кроме того, что произойдет, мы принимаем точку зрения, называ- смую фатализмом — согласно которому независимо от того, что мы хотели бы, результат всегда будет тот же самый; никогда поэтому не имеет ни малейшего значения, принимается ли то или другое решение. Если под словом "может" мы понимаем: "Произошло бы, даже если мы этого хотели", то, конечно, мы должны прийти к такому выводу. Но он несомненно неправильный и несомненно не вытекает из принципа причинности. Наоборот, именно те же самые аргументы и столь же сильные, как и те, что склоняют нас принять допущение, что всс имеет свои причины, ведут нас к выводу, что если мы решимся на определенную линию поведения, то это всегда будет иметь другие, с определенной точки зрения, последствия, чем то, что было бы, если бы мы решили по-другому; и мы знаем также, что это различие иногда приводит к тому, что то, что мы решили делать, происходит. Значит, во многих случаях верно сказать, когда речь идет о будущем, что независимо от того, какой из двух поступков нам выпало выбрать, он был бы действительно сделан, поскольку совершенно ясно, что только один из двух поступков будет осуществлен.

Другой же случай, когда люди склонны полагать и что из того, что ни один человек не мог бы сделать ничего, кроме того, что сделал, вытекает, что он не сделал бы этого, даже если бы принял такое решение, представляется следующим: многие люди действительно считают, исходя из первого из этих двух утверждений, что мы никогда не имеем права никого ни хвалить, ни порицать за то, что они делают, и никогда, по сути дела, не должны проводить различия между правильным и неправильным, с одной стороны, и счастливым и несчастливым случаем — с другой. Эти люди говорят, например, что никогда нет причины трактовать намеренное совершение преступления иначе, чем невольное заболевание. Человек, совершивший преступление, не мог удержаться от его выполнения, говорят они, так же как кто-то другой не мог удержаться от заболевания; оба события были одинаково неизбежны, и хотя оба могут быть, само собой понятно, огромными несчастьями и могут иметь самые плохие последствия, никаким способом невозможно доказать, что между этими событиями можно провести введенное нами различие, когда мы говорим, что совершение преступления было неправильным или что человек, который его совершил, заслуживает морального порицания, тогда как заболевание не было неправильным, и человек, который заболел, не заслуживает морального порицания. И действительно, мы можем прийти к такому выводу, если под выражением "не мог бы" будем понимать "не избежал бы, если бы даже захотел этого избежать". Я хотел бы, однако, подчеркнуть, что этот вывод следует сделать только тогда, если мы приняли такое понимание. Это значит, что тот обычный факт, что кому-то удалось бы избежать преступления, если бы он принял такое решение (что, конечно, часто бывает), тогда как кому-то другому не удалось бы избежать болезни, даже если бы он принял такое решение (что во многих случаях тоже так и бывает), составит достаточное основание, чтобы трактовать оба эти случая по- разному. Этот факт составляет такое обоснование, потому что там, где возникновение какого-либо события действительно зависело от воли, там, воздействуя на волю (что мы можем делать путем порицания или наказания), мы часто имеем реальную возможность помешать возникновению подобных событий в будущем; там же, где это не зависело от воли, мы таких возможностей не имеем. Можем поэтому объективно сказать, что тс, кто говорят и думают, что якобы кто-то, кто намеренно способствует несчастью, должен быть истолкован и оценен точно так же, как тот, кто ненамеренно способствовал точно такому же большому несчастью, говорят и думают так, как если бы не было верно, что мы вообще поступили бы иначе, если бы хотели так поступить. Вот почему так особенно важно подчеркнуть несомненную верность того, что во многих случаях мы действительно поступили бы иначе, если бы хотели поступить иначе.

Стало быть, весьма многое свидетельствует в пользу того, чтобы считать, что когда мы говорим, что мы могли бы сделать что-то, что не сделали, то мы очень часто понимаем под этим просто, что сделали бы это, если бы так решили. А если так, то совершенно точно, что в этом значении мы действительно часто могли бы сделать что-то, что не сделали, и этот факт ни в коей мерс не противоречит принципу, что все имеет свои причины. Что касается меня, то должен признать, что вовсе не уверен, что это есть все, что мы имеем в виду и понимаем под утверждением "мы имеем свободу воли"; ведь и те, кто возражает, что мы имеем свободу воли, возражают по сути дела (хотя, без сомнения, делают это, как правило, неосознанно): "Мы вообще поступили бы иначе, если бы хотели поступить иначе". Иногда говорится, что именно это мы имеем в виду; поэтому невозможно найти никакого решающего аргумента в пользу противоположной точки зрения. И если мы именно это имеем в виду, то безусловно отсюда вытекает, что мы действительно имеем свободу воли и этот факт вовсе не противоречит принципу, что все имеет свои причины; и отсюда вытекает также, что наша теория полностью обоснованно обусловливает правильность и неправильность тем, что мы могли бы сделать, если бы захотели.

Однако не подлежит сомнению, что многие скажут: "Это еще не доказывает утверждения, что мы имеем свободу воли"; они скажут так по вполне правомерной причине, хотя сам я не уверен, что эта причина вполне правомерна. Они скажут так: "Предположив, что довольно часто мы поступили бы иначе, если бы иначе решили, нельзя все же предполагать, что мы имеем свободу воли, если столь же часто мы не могли решить иначе". Проблема свободы воли остается, таким образом, сведенной просто к проблеме, могли ли бы мы вообще решить что-то, чего мы не решили. И поскольку это возражение кажется весьма правомерным, стоит, думаю, показать, что и в этом случае безусловно верно, что по крайней мерс в двух различных значениях мы очень часто могли бы решить делать то, что фактически не решили делать, и что ни в одном из этих значений это не противоречит принципу причинности.

Первое значение — это опять-таки то же самое старое значение. Если говоря, что мы могли бы сделать то, что не сделали, мы обычно имеем в виду то, что сделали бы это, если бы решили это сделать, то, конечно, говоря, что мы могли бы решить это сделать, мы можем иметь в виду только то, что решили бы сделать так и так, если бы решили принять решение. И, думаю, не вызывает сомнения, что во многих случаях верно, что мы сделали бы что-то определенное, если бы решили принять решение; именно в этом особенно важном значении в нашей воле лежит иногда принятие решения. Конечно, существует нечто такое, как стремление склонить себя к выбору определенного поведения; и думаю, что не вызывает сомнения, что иногда, если бы мы предприняли такое усилие, то приняли бы решение, которое фактически не приняли.

Кроме того, существует и другое значение, при котором, поскольку мы имеем перед собой несколько разных возможностей поведения, мы вполне можем решиться на какую-то из них; это значение, конечно, имеет некоторый практический смысл, даже если оно никоим образом не убеждает нас, что мы имеем свободу воли. Оно вытекает из того, что в таких случаях мы очень редко можем вообще предварительно знать наверняка, какое из возможных решений мы действительно примем; и одним из самых важных значений слова "возможный" является то, в котором мы называем какое-то событие "возможным", когда никто не может знать наверняка, что это событие не произойдет. Отсюда следует, что почти всегда, когда мы, рассматривая разные возможности действия, принимаем решение, было возможно решиться на одну из этих возможностей, на которую мы в действительности не решились; иногда же, конечно, было НС только возможно, но и вполне вероятно, что мы бы так сделали. Этот факт, понятно, имеет определенное практическое значение, хотя многие люди склонны слишком поспешно утверждать, и это абсолютно точно, что они не примут (если бы это было возможно) данного решения, о котором им известно, то они должны его принять; свойственное им убеждение, что они не примут его, конечно, делает невозможным принятие этого решения. По этой же причине следует особо подчеркнуть, что люди очень редко могут наверняка знать о каком-либо определенном решении, что они наверняка его не примут.

И поэтому абсолютно верно, что (1) очень часто мы поступили бы иначе, если бы на это решились; что (2) точно так же часто мы решили бы иначе, если бы решили принять такое решение, и (3) что почти всегда было возможно, что мы решили бы иначе, в том понимании, что никто не может наверняка знать, что так именно мы не решим. Все это — факты, и все они могут прекрасно быть согласованы с принципом причинности. Разве кто-либо осмелится с уверенностью сказать, что ни один из этих фактов и никакое сочетание их не заставляют нас признать, что мы имеем свободную волю? Или, признав, что мы не имеем свободной воли, разве можно при этом убедительно доказать, что мы могли бы решиться на что-то, на что мы не решились. Разве возможно, чтобы какой-нибудь сторонник или противник свободы воли смог неопровержимо доказать, что то, что он подразумевает в этом предложении под выражением "мы могли бы решиться", отличается чем-то от двух несомненных фактов, обозначенных нами под номерами (2) и (3), или что оно отличается от какого-либо сочетания обоих этих фактов? Однако не вызывает сомнения, что некоторые, несмотря на это, все же будут утверждать, что оба эти факта вовсе не дают достаточного основания для того, чтобы мы имели право сказать, что имеем свободную волю; что весьма вероятно, что мы были в состоянии решиться в каком-то совершенно другом значении этого слова. Но все-таки никто, насколько мне известно, никогда нс смог бы сказать нам ясно, что это за значение. Что касается меня, то я не вижу никакого убедительного аргумента, способного доказать, что обязательно или имеется какое-то другое значение слова "мог", или что его не существует. И поэтому данная глава тоже должна вызывать сомнения. Полагаю вполне возможным, что, вместо того чтобы говорить, как это делает наша теория, что какой-то поступок является правильным тогда, когда он имеет столь же хорошие последствия, как и последствия каждого другого поступка, который был бы совершен, ссли бы было принято такое решение, мы должны сказать, что он является правильным тогда и только тогда, когда автор поступка не мог бы совершить ничего, что имело бы лучшие последствия; и что это "не мог бы совершить" не равнозначно "не совершил бы, если бы так решил", но должно быть понято в таком смысле, каков бы он ни был, какой дал бы нам достаточное основание говорить, что мы имеем свободную волю. Если бы так было, то именно с этой точки зрения наша теория была бы неверна.