ИНСТИТУТЫ, ЧЕЛОВЕК И СОЦИАЛЬНОЕ ЗНАНИЕ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ВОСПРОИЗВОДСТВА

В экономической науке получила широкое распространение в качестве базисной методологической установки модель человека как максимизирующего и рационального субъекта. Согласно этому подходу, разделяемому большинством представителей ор-тодоксальных течений и нового институционализма, экономика считается гомогенной системой, в которой действуют одинаковые максимизаторы удовольствий, а механизм цен признается гибким, работающим без издержек и точно сигнализирующим обо всех изменениях на рынках.

Традиция моделирования принципов поведения человека заложена классиками экономической науки, которые считали такую модель «категорическим императивом» развития экономического анализа, его базовой предпосылкой. Поскольку цели общества сводились к необходимости максимизации благосостояния, то есть наиболее полному удовлетворению имеющихся потребностей при располагаемом наборе ресурсов и технологий, то и индивид представлялся как утилитарист, тем более, что такая черта характера и поведения позволяла четко определить набор возможных действий в рыночных сделках.

Фактически программировался механизм «невидимой руки», а у экономистов появлялся очень удобный аналитический инструментарий. Однако эта модель человека не была единой для различных экономических школ. Каждая из них добавляла что-то свое в базовую концепцию, особенно в том случае, если предшествующий анализ не давал убедительных объяснений хозяйственной действительности. Так, возникали расхождения в вопросах предпочтений и ограничений, потребностей и выбора. Эволюция модели человека в экономической мысли прошла этапы доминирования и конкуренции различных ее вариантов, начиная с Homo economicus, вплоть до моделей «Изобретательного,

Оценивающего, Максимизирующего Человека» (REMM), ограниченной и переменной рациональности, неявного и рассеянного знания (неоавстрийская школа), плюралистической мотивации, а также модели современных социоэкономистов, утверждающих, что рациональное поведение индивида протекает в условиях, заданных структурой личности (личные удовольствия, полезность) и структурой общества (нравственный долг), и т.д. Однако в основу практически любой модели человека до сегодняшнего дня закладывались различные поведенческие гипотезы, вытекающие из представлений о его биологической сути (Автономов, 1998).

Конституирующая неоклассический подход модель экономического человека не позволяет учесть инерции индивидуального и коллективного поведения, социальной ригидности, коренящейся в зависимости от прошлого развития (path dependence) . Безусловно, прогресс в области биологии, генетики, психологии, нейрохирургии когда-нибудь предоставит экономистам воз-можность более точно определить модель человека, экономическое содержание направленности его инстинктов, привычек, обычаев, вкусов, типов характера, психических проявлений. Все эти характеристики предопределяют выбор, а значит, альтернативные издержки использования ресурсов, их аллокацию, технологию, цены и потребительские эффекты.

Однако и сегодня, и в будущем наличие сколь угодно совершенной модели экономического поведения человека не позволит с максимальной реалистичностью описать процессы, происходящие в хозяйственной системе.

дит гомогенизация микроэкономической модели поведения человека, которая воспроизводится в качестве основного методологического принципа при проведении экономических исследований.

Таким образом, ни одна школа западной экономической мысли не обошла проблемы, связанной с моделью человека. Причем центральное место в методологической дискуссии на протяжении нескольких десятков лет занимает верификация модели человека в экономической науке наравне с проблемой верификации самих экономических теорий. Значение вопроса верификации состоит в том, что ей должны быть подвергнуты предпосылки экономического анализа, в том числе модель человека, а также выводы или прогнозы, которые может обеспечить конкретная теория в ходе реализации своей нормативной функции. Неадекватные экономической жизни методологические допущения вряд ли могут привести к правдоподобным прогнозам и адекватным рекомендациям.

Но особенность социальных наук в том и состоит, что в теории возникает целый комплекс задач по эмпирическому обоснованию предпосылок и проверке выводов, в то время как промежуточные установки анализа остаются без должного внимания . Преобладает пренебрежительное отношение к передаточному механизму, который должен представлять интерес как в теории, так и при проведении мероприятий экономической политики. Например, между неокейнсианством и неоклассикой, помимо расхождений в методологических основах, существуют промежуточные (их можно назвать рабочими) разногласия в отношении стабильности скорости денежного обращения, реагирования процентных ставок на изменения в денежном предложении, эластичности кривой инвестиционного спроса, гибкости механизма цен и производства в краткосрочном и долгосрочном периодах, рыночной саморегуляции, хотя последнее имплицитно вытекает из различий в принятых моделях человека и не может быть признано в качестве расхождения, возникшего в процессе теоретического и эмпирического анализа. Перечисленные противоречия далеко не исчерпывают их общей массы. Последующие авторы своими трудами увеличивали расхождение в инструментах анализа, причем не только между данной школой

и неоклассикой. В рамках самого кейнсианства появились три ветви: «гидравлическое кейнсианство», представленное моделью Хикса-Хансена, «восстановленный редукционизм», воплощенный в работах Р. Клайэра и Э. Леонхуфвуда, и «фундаменталист- ское кейнсианство», отраженное в трудах Дж. Робинсон и Дж. Шэкла (Блауг, 1994).

Неоклассическая школа тоже не является однородной (Фрид- мен, 1998) . Чем объяснимо такое внутреннее разнообразие теоретических доктрин, в основе которых лежат одни и те же допущения? Видимо, причина кроется не столько в желании каждого исследователя добавить что-то свое к существующему на данный момент теоретическому каркасу, сколько в превосходстве разнообразия, заключенного в пунктах 3 и 4 на рисунке 1, над разнообразием исходных предпосылок и моделей (п.

В дальнейшем изложении намеренно откажемся от демаркационного правила К. Поппера, утверждающего научность теории по факту ее принципиальной опровержимости, так как любая ненаучная доктрина по определению опровержима, и тогда теряется граница между тем, что считать, а что не считать теорией. Кроме того, согласно тезису Дюгема-Куайна, довольно трудно опровергнуть любую отдельно взятую научную гипотезу в силу невозможности определения точной причины опровержения, ведь любая гипотеза проверяется совместно с вспомогательными предпосылками (Блауг, 2004, с. 374). Предлагаемая схема (см. рис. 1) отражает зависимость внешней верификации от внутренней.

Если абстрактно представить отсутствие пункта 3 или 4, то у экономистов не будет законченной теории, и наличие каких угодно методологических предпосылок не имеет никакого значения, а выводы просто не могут быть получены. Затраты на внешнюю верификацию становятся бесконечно большими. Однако, если теория не в состоянии сделать точные прогнозы и/или безразлична к исходным посылкам, которые имеют содержательное значение и в основном количественно не определяемы, то есть не выражены в виде наблюдаемых переменных, можно ли ее назвать теорией?

Предпосылки

і

Модели

Внешняя верификация

Внутренняя— верификация

Установления (ex ante и ex post)

Аналитический аппарат теории

ВывоДы, прогнозы, рекомендации

Рис. 1. Методологическая цепь формирования экономической теории

Внутренние установления теории и параметры аналитического аппарата количественно измеряемы, следовательно, результаты верификации на данном уровне методологической цепи целиком определяются качеством статистических наблюдений и измерений, работой управлений статистики, что неоднократно подтверждалось в споре между кейнсианцами и монетаристами.

Значение предпосылок экономической теории при анализе (п. 4 нарис. 1) агрегированных величин и использовании установок ex ante и ex post (п. 3 на рис. 1) пренебрежимо мало и еще более снижается в части рекомендаций и прогнозов (п. 5 на рис. 1), хотя общая логическая связь между предпосылками и прогнозами, конечно, должна прослеживаться (Сухарев, 2001, 2004). Убывание их влияния на экономический анализ и выводы при движении по «методологической цепи», изображенной на рисунке 1, происходит вследствие «большей силы» промежуточных установок и сформированного на их основе аналитического инструментария.

Что касается прогнозной функции экономической науки, то здесь имеются проблемы как у ортодоксов, так и институци- оналистов. Обычно прогноз базируется либо на прошлых тенденциях, в соответствии с которыми конструируется представление о будущем, либо связь с прошлым учитывается не столь явно, как в первом случае, а делается предположение о развитии какого-либо явления экономической жизни, имеющего место в на-

стоящий момент, по тому или иному сценарию, задаваемому и моделируемому математически. И в том, и в другом варианте используется трендовый статистический анализ. У прогноза есть существенное достоинство — гарантия его верификации временем, но необходимо учитывать элемент случайности в совпадении прогноза с реальными параметрами и кумулятивную причинность, способную привести к выполнению прогноза к назначенному сроку и создать ощущение правильности выбранных критериев его составления. Таким образом, точность прогноза не может быть критерием ценности экономической теории, несмотря на весомые преимущества в верификации перед теми исходными методологическими посылками, эмпирически проверить которые невозможно по определению.

Прогнозная функция экономической науки удовлетворяет наше любопытство о социальном будущем. Интересно знать, как будут меняться количественные параметры экономики и уровень благосостояния, но как представить качественные сдвиги, смещение жизненных стандартов и ценностей, которые изменят самих людей? Иначе говоря, нас интересует не столько то, как изменимся мы сами, сколько меркантильные и потребительские цели, «обслуживающие» ежедневную успокоенность. Экономисты, сравнивая результаты прогноза с фактически достигнутыми параметрами, судят об эффективности своей модели, при помощи которой получен прогноз и описывается динамика развития. Но ин- ституционализация самого прогноза, а также разработанной и используемой экономической модели в сочетании с неточностями оценки и измерения, нечеткостью работы статистических служб, могут привести к существенным прогнозным искажениям, а следовательно, неправильно подтвердить или опровергнуть какую- либо теорию. Например, обнаруженная корреляция между колебаниями объема денежной массы и номинального национального дохода, а также денежной массы и ценами не позволяет провозглашать безоговорочную справедливость монетаристской модели!. Этот факт просто утверждает ценную для экономического анализа взаимосвязь между названными параметрами, но насколько она сильна и как будет трансформироваться с течением времени — вопрос, открытый для исследований и дискуссий. Упрощение представляет собой разновидность искажения, поэтому говорить о совместимо-

сти неоклассики и институционализма невозможно без крупных изменений в методологической структуре этих теоретических доктрин, так как парадигмально они расходятся.

Итак, прогнозная функция экономической теории не может служить ее верификатором, потому что она производна от исходных предпосылок данной теории, а модель часто включает недостаточное количество параметров, чтобы на их основе можно было построить эмпирически проверяемый прогноз. Сокращение денежной массы, с одной стороны, приводит к падению совокупного спроса, снижает инфляцию и процентные ставки, но, с другой — денег становится меньше, и, чтобы получить право на обладание ими, нужно предложить большую цену, то есть процент, институциональная инфраструктура которого не позволяет ему значительно снижаться при замедлении темпов инфляции и падении совокупного спроса, поскольку это оттолкнет международных инвесторов, негативно скажется на структуре портфеля активов и соответствующих мотивах и механизмах инвестирования, приспособленных к относительно высокому проценту. Сработают два эффекта — блокировки (lock in) и гистерезиса. Общий результат будет зависеть от количественного соотношения действия этих эффектов и того, насколько сильно замедление инфляции и падение совокупного спроса способно противодействовать оказываемому сопротивлению, учитывая, что падение спроса включает и инвестиционный компонент со всеми вытекающими последствиями. Но и верификация предпосылок и исходных моделей, на которых строится теоретический аппарат, тоже ничего не дает.

К предпосылкам экономической науки, существовавшим до последнего времени, на наш взгляд, вполне применимо поп- перовское правило демаркации: любая из них в принципе опро-вержима, кроме трех, на которых и должно покоиться здание подлинного экономического анализа:

хозяйственная система есть онтологическая функция бытия человека;

экономическая наука (в том числе теория) есть гносеологическая функция бытия человека;

человек — биосоциальное существо, проявляющее себя полимодельно, так что выяснение причин этих проявлений пре-

вращается в экономическую тавтологию и перестает быть целесообразным, а споры вокруг этого отвлекают усилия экономического сообщества и растрачивают его интеллектуальные ресурсы. Из первой и второй предпосылки вытекает, что хозяйственная система и экономическая теория суть институциональные установления, причем последнее возникло хронологически позже как ответ на возрастание разнообразия форм и структурной сложности первого, поэтому требовался инструмент, позволяющий справиться с возникающими проблемами и понять закономерности социального развития, чтобы эффективно им управ-лять, обеспечивая не только выживание увеличивающейся популяции людей, но и удовлетворение изменяющихся потребностей. Становление экономической классики через доктрины редкости, конкуренции, ценности, полезности (полезность представлялась главным источником ценности) «невидимой рукой» заретушировало названные исходные принципы, подменив их методологическим индивидуализмом. Эта скрывающая экономический мир «вуаль» была приподнята институциональной теорией, но будет ли она снята совсем?

В полемике по поводу возможности совмещения некоторых теорий (неоклассики и институционализма) вопрос предпосылок не случайно выпал из внимания. Дискуссия велась вокруг предмета исследования, целей и инструментов анализа, концептуальных возможностей теоретической доктрины в представлении адекватного образа функционирующей реальной экономики. Таким образом, предпосылки неважны для создания ценной теории. Они ослабляются на стадии включения промежуточных установлений, которые непосредственно определяют инструменты конкретной экономической теории. Установления ex ante и ex post более весомы для теории, так как количественно измеримы и формируют не только ее аппарат, но и практически передаточ-ный механизм. Поскольку экономическая наука нужна нам в качестве познавательного установления, которое генерирует модели экономической политики и стратегии хозяйственных субъектов, то ее эффективность, а следовательно, и подлинное назначение теории, определяется не просто экономией трансакцион- ных издержек, возникающих при организации процесса производства принципиально нового знания, а способностью при по-

мощи специального инструментария управлять развитием хозяйственной системы. Эта эффективность относительна, то есть теория, имеющая влияние, актуально должна сравниваться с теми, которые свое влияние на экономическую политику имели и утратили, а также с теми, которые еще не вступили в силу, но имеют на это неплохие шансы.

Таким образом, ценность экономической теории определяется даже не столько верностью предпосылок и точностью прогнозов, хотя эти условия снимать ни в коем случае нельзя, сколько точностью моделирования передаточного механизма экономической политики, его эмпирической подтверждаемостью. Из этого следует, что одна экономическая теория отрицает другую в том случае, если имеет более сильную внутреннюю верификацию.

Процесс принятия решений агентами и поиск инноваций детерминированы случайными факторами, и вписываются в общую схему «проб и ошибок». Следует учесть, что социум развивается по целям, отнюдь не пренебрегая ими. Если бы и цели устанавливались исключительно стохастически, трудно сказать, к каким парадоксальным или катастрофическим последствиям это могло привести. Большинство целей устанавливается осознанно, поэтому представления об экономической эволюции должны быть несколько иными: случайные факторы требуется совместить с закономерными. Такое совмещение позволяет лучше представить выгоды институционального планирования, комби-нирующего некую предзаданность с оценкой вероятности случайных изменений в институциональной матрице, к которым общество обязано быть готовым.

Существует мнение, что императивность свойственна только авторитарному планированию и никоим образом не совместима с планированием индикативным. «Роль плана состоит в томі, чтобы — за пределами возможностей рынка — предлагать общий взгляд на экономическое развитие, помогая людям выбирать линию поведения...» (Алле, 1998, с. 129). Только не понятно, как точно очертить границы рынка, его возможности и ситуацию, выходящую за их пределы. Рынок не является обособленной экономической подсистемой, так же как и план не существует сам по себе, без точек приложения к конкретным хозяйственным проблемам, охватывающим и рынки. В плане всегда имеется не-

который набор жестко заданных целей, который и обусловливает императивность планирования. Последняя прослеживается и при построении экономических теорий, например, институциональной, в основе которой могут лежать следующие положения:

Современный институциональный экономический анализ (в начальной точке) не может основываться только на учете индивидуальных предпочтений («отталкиваться» от отдельного агента) , поскольку новые поколения людей появляются в уже определенном институциональном окружении, которое формирует менталитет и индивидуальную культуру, делает человека зависимым от социальных институтов.

Исходя из первого постулата, оценка индивидуальной деятельности с позиций институционального анализа предполагает наличие в начальной точке институтов. Это соответствует принципу релятивизма экономической теории, поскольку начальная точка не бесконечно отдалена от современности, а нахо-дится где-то вблизи от текущего исторического интервала, на котором можно считать справедливыми наши теоретические построения. Если таким образом разрешается институциональная регрессия экономического анализа, то появляются весьма устойчивые основания для институционального планирования.

Многие постулаты институционализма среди неоклассиков находят серьезных оппонентов, что вызывает ответную реакцию и заставляет институционалистов оправдываться. Иногда кажется, что чрезмерное увлечение доказательством наличия в экономике институтов, обоснованием их большой роли, искусственной организацией дискуссии вокруг определения экономического института инспирировано исключительно оправдательным комплексом. В таком случае этот психологический эффект является главной причиной описательного характера институциона- лизма, его схоластичности. Получается, что данный эффект спровоцирован ортодоксальной критикой и сам же себя усиливает, предоставляя возможности для новых критических замечаний, заставляя институционалистов искать внутреннее методологическое «ядро» собственной интеллектуальной системы и программы ис-следований, вместо того, чтобы давать объяснения практическим вопросам экономической политики, предлагать эффективные механизмы ее реализации.