1.3. Общее и индивидуальное в картине мира XVII-XVIII вв.
Обращаясь к механистической картине мира уже в контексте риторической культурной традиции, следует прежде всего отметить, что те сдвиги в научном и мировоззренческом плане, которые, в конечном счете, и привели к формированию данной картины мира, способствовали подрыву риторической культуры, в частности: традиционной метафизики, культуры «готового слова» (индуктивный метод Бэкона как предтеча поворота литературы XIX в.
к «непосредственной» реальности), количественное восприятие мира, оттеняющее субстанциональные способы объяснения. Разумеется, речь идет не о сломе риторико-метафизической культурной ориентации в целом, а о накоплении деструктивных элементов внутри нее, некоторой тенденции в период XVII-XVIII вв. Здесь более уместно, особенно когда речь идет о второй половине XVIII в., говорить о сосуществовании двух культурных течений, контекстов, соседствующих и тесно переплетенных в культурной практике. Отразилось такое положение и в обобщенном рассмотрении и в способах обобщения самой механистической картины мира.Выше мы уже обозначили тот образ миропонимания, который сложился в рассматриваемый период и лег в основу механистической картины мира. Сейчас, обращаясь к проблеме обобщения и общего рассмотрения, будет уместно, учитывая универсальный, инвариантный характер данного мировоззренческого образа, опираться, прежде всего, на концепцию Исаака Ньютона, в которой механизм отразился в своем законченном, классическом виде.
Представление о мире, развернутое ньютонианством, также несло в себе наличие двух сосуществующих мировоззренческих комплексов. С одной стороны, Ньютон сосредоточился на локальных областях мироздания, на «здесь и теперь». Исходная схема для него - это тело, предоставленное самому себе, автономное, движущееся по инерции, и воздействие космоса на него, сводящееся к приложенным силам и к локальным эффектам. Такой подход реализовывал индуктивный метод Бэкона и составил локальные, сенсуально воспринимаемые и экспериментально постижимые процессы в качестве наиболее глубоких причин.
Отсюда вытекала и чисто каузальная модель мира - каждое событие здесь определено предыдущим. Учитывая представление об однородности пространства, можно добавить, что механицизм, разворачиваясь в сфере последовательно-линейного детерминизма и локальных, частных событий, выдвигал на первый план мир единичного, частного, индивидуального, к тому же динамического и подвижно-текучего.С другой стороны, в механике Ньютона существовали глубоко традиционные, метафизические ходы, имеющие принципиально важное значение для его концепции в целом. Речь идет, прежде всего, об освещении им вопросов общекосмологического плана. В теории первоначального толчка, в понятиях абсолютных времени и пространства, в абсолютности, устойчивости законов мироздания, проявилась метафизичность ньютоновского понимания классической механики.
Наиболее обширным белым пятном науки XVII в. была невозможность объяснить с позиций каузального рационализма само бытие мира. Теория божественного первотолчка, подобно бытию мира, выходит за пределы механического детерминизма, находясь в начале каузальных рядов, но не имея каузальных звеньев позади себя, в точном соответствии с принципами дедуктивного рационализма, описанного выше, когда в цепочке умозаключений каждое звено держится на предыдущем, но самое первое, исходное звено должно быть закреплено на каком-либо внешнем, по отношению к цепочке, основании - внерациональном, вненаучном.
Понятие абсолютного пространства, также приобретает метафизические черты, поскольку метафизика обращается к неизменным началам бытия, оставаясь всегда в рамках неизменного, самотождественного. В изменчивом, динамическом мире подвижных тел неизменными оставались лишь пространство и время. «Абсолютное, истинное математическое время, - писал Исаак Ньютон, - само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно, и иначе называется длительностью». Точно также и абсолютное пространство «по самой своей сущности, безотносительно к чему бы то ни было внешнему, остается всегда одинаковым и неподвижным».
Из этих определений вырисовывается и традиционный характер отношения общего и особенного в риторико-метафизическом типе культуры: динамичный, текучий мир дискретных тел, то есть мир частного, преходящего, в котором выступают незыблемые основы мироздания - абсолютные пространство и время, предшествующие телам и движению. С другой стороны, здесь прослеживается и тот разрыв между генерализующим и индивидуализирующим началом в европейской культуре XVII-XVIII вв., о котором говорилось выше, так как и время и пространство не только первичны по отношению к индивидуальным, локальным телам и событиям, но и находятся вне мира взаимодействующих тел, вне учения о материи, равно как и материальный мир возможно изучать без ссылок на абсолютное пространство.Такое восприятие прослеживается и в том проведении аналогии Ньютоном между Богом и временем и пространством. «Он (то есть Бог .- А.С.) продолжает быть всегда, и присутствует всюду, всегда и везде существуя; он установил пространство и продолжительность. Так как любая частица пространства существует всегда и любое неделимое мгновение длительности существует везде, то несомненно, что творец и властитель всех вещей не пребывает где-либо и когда-либо (но всегда и везде)». Отсюда следует, что «Бог не испытывает воздействия от движущихся тел, движущиеся тела не испытывают сопротивления от воздействия Божия».
Абсолютные время и пространство, оказываясь в сфере метафизически понятого общего, рассматривались к тому же как неизменные и самотождественные: «Как неизменен порядок частей времени, так неизменен и порядок частей пространства. Если бы они переместились из мест своих, то они подвинулись бы (так сказать) в самих себя, ибо время и пространство составляют как бы вместилища самих себя и всего сущего».
Что касается законов мироздания, то нужно заметить, что неизменность рационалистических законов подвигала мыслителей того времени связывать их с понятиями, несущими на себе явный метафизический отпечаток. Так Ньютон приписывал законы мироздания установлению воли Бога: «Такое изящнейшее соединение воли Солнца, планет и комет не могло проходить иначе, как по намерению и по власти могущественного и премудрого существа».
Причем Бог не тождествен природе, а является ее господином: «Сей управляет всем не как душа мира, а как властитель вселенной, и по господству своему должен именоваться господь бог вседержитель». Также не менее ярко подобная точка зрения проявилась при переносе принципов механики в сферы общественно-исторические. Достаточно вспомнить, какое положение занимали во взглядах просветителей такие понятия как естественный закон, разумные основания, базировавшиеся на представлении вечности, неизменности, абсолютности самого Разума, разумных законов, естественных, справедливых для любой эпохи в принципе могущих быть познанными в любую эпоху.Итак, первотолчок, абсолютное пространство, неизменность рационалистических законов мироздания - вот метафизические границы механистической картины мира. Именно здесь проходил разрыв сфер общего и особенного. Бог, Разум, законы, идущие от них, абсолютное пространство - вместилище материи и поле взаимодействия тел, с одной стороны; а с другой - бесконечные ряды причинно-следственных связей, взаимовлияние локальных тел и локальные же причины, определяющие их поведение, мир, подвижный, бесконечно количественный, ведь понятие бесконечно большого, по замечанию Кузнецова Б.Г., «оставалось фундаментальным понятием классической механики и - для XVII-XVIII вв. - фундаментальным понятием науки в той мере, в какой последняя стремилась найти в механике идеальное объяснение закономерностей мироздания. Но это было не бесконечно большое пространство и не бесконечно большое время. Это было принципиально бесконечное число единообразно протекающих локальных событий, подчиненных единому дифференциальному закону».
В этом состоянии разомкнутости, мир частного, предоставленный самому себе, был лишен какого-либо центра: вселенная оказывалась заполнена качественно однородными и равноправными телами, а, следовательно, не была иерархично организована. Подобная децентрированность собственно мира особенного, индивидуального разумеется не могла не сказаться на традиционных способах обобщения в риторически ориентированной системе мышления и мировосприятия.
В такой ситуации обобщение и обобщенное рассмотрение картины мира в целом могло реализовываться по двум путям. Первый - это обобщение поля локальных, одиночных тел и событий метафизическими суждениями, то есть видение частной ситуации, как проявление действия общего закона. Здесь приходит вертикальная трансляция смысла между сферами универсального и индивидуального. Такое разовое преодоление разомкнутости этих областей очень напоминает мгновенную передачу силы через пустоту у Ньютона в его положениях о силе тяготения.
Второй путь состоял в общем охвате мира индивидуального, децентрированного, а потому не сводимого в своих собственных границах к какому-либо знаменателю, в обобщении, схватывающем количественное как совокупность, но совокупность, не ассимилирующую единичное в сумме единиц, а развернутую в неком поле. Здесь надо отметить, что подобная манера обобщения ярко проявилась в культуре барокко.
Данная проблема была исследована А.В.Михайловым в статье «Поэтика барокко: завершение риторической эпохи». В ней автор указывает, что произведения эпохи барокко создавались как некие «своды». «Свод» же здесь понимается как «непременная сопряженность этих произведений с целым мира, с его устроенностью и сделанностью». «Будучи «сводами», такие произведения не отличаются ничем непременным от таких «сводов», какие представляют собою энциклопедии... - пишется далее, и отмечается, что данное знание, - толкует себя как знание полигисторическое, то есть, в сущности, как полный свод всего отдельного».Такой свод всего отдельного может быть также назван «сводом-объемом» или «раскладом-разного». Такое представление увязывается с вышеуказанным путем обобщенного рассмотрения как совокупности единичного и индивидуального.
Однако А.В.Михайлов указывает и на другой аспект: «Будучи сводом-объемом, произведение точно так же и собирается из отдельного и разного. Его бытие уходит в вертикаль смыслов, - которые толкуются, комментируются, окружаются экзегетическим ареалом и тем самым постоянно указывают на нечто высшее за своими пределами».Эту ситуацию представляется возможным рассматривать как аналогичный способ обобщения первому способу обобщения.
Однако здесь нужно сделать ряд оговорок. Поскольку тема работы посвящена явлениям, связанным, в первую очередь, с Просвещением, ориентированном по большей мере на культурную модель классицизма, требуется проследить моменты как роднящие между собой барокко и классицизм, так и различающие их, чтобы определить, в какой мере вышеприведенные наложения справедливы для классицизма, и как они могли преломляться в нем.
Выше уже отмечалось, что эти культурные течения базировались на едином образе мира и отличались, в первую очередь, различной расстановкой акцентов в его восприятии. Поэтому, не вдаваясь сейчас в подробности, которые бы потребовали привлечения конкретного материала (это будет сделано ниже), обозначим только самые общие моменты. Классицизм, противопоставивший хаосу барокко ясную, стройную картину мироздания, прозревал миропорядок, законы бытия, упорядочивал, гармонировал сферу частного. Там, где барокко видит тайну, непознанное, непознаваемое, там, где оно захлебывается избыточностью вещного мира, классицизм выстраивает стройные, связные ряды явлений. Хаотичность, раздробленность барокко актуализирует, прежде всего, именно вертикальную смыслонаполняемость, тогда как классицизм, вычленяя закономерность внутри событий мира индивидуального, пронизывает бытие также и горизонтальными связями. Вертикальная трансляция смысла в барокко идет от обособленной вещи, явления, то есть оттуда, где феномен еще может сохранять самотождественность, так как динамика, изменчивость для барокко - то, что и привносит мир в хаос. Классицистское представление, вобравшее понимание законов мира динамического, осуществляет, условно выражаясь, вертикальную смысловую трансляцию не из предмета, а из связей между предметами. Такая «решетка», образуемая пересечением горизонтальных и вертикальных смыслов, причин, закономерностей, и определяет строгость и гармонию классицистских воззрений. Однако (и это необходимо учитывать), как справедливо считал А.В.Михайлов, «очевидно, что классицизм вырастает именно из барочной действительности и своими рациональными методами управляет именно всем барочным хозяйством, пришедшем в известное расстройство, в хаос...».