2.1.1. Сфера универсально-метафизического.
Механицизм, будучи определяющим стилем мировоззрения эпохи, естественно переносился мыслителями и в область исторической картины мира. Как писал М.А.Барг: «История не была бы в глазах просветителей научной, если бы она не усвоила принцип всеобщей связи вещей и ей не открылась возможность извлекать свои истины из универсальных оснований.
История стала философской, поскольку она связала себя с принципами всеобщей каузальности, благодаря чему ей открылась связь событий».Вольтер, разумеется, не был исключением. Более того, на его мировоззрение в значительной мере повлияло ньютонианство - концепция, воплотившая в себе механицизм в классическом виде. Это достаточно важный момент, если учесть, что еще в начале XVIII в. влияние идей Ньютона практически не выходило за пределы Англии, тогда как картезианство было действительной силой на континенте. Вольтер был одним из первых, а также самым блестящим и влиятельным проводником ньютонианства. В 30-х годах XVIII в. Вольтер со свойственной ему иронией замечал: «Француз, прибывший в Лондон, замечает в философии, как и во всем прочем, сильные перемены. Он покинул заполненный мир, а прибыл в пустой, в Париже вселенную считают состоящей из тончайшей материи - в Лондоне не усматривают ничего подобного; у нас давление Луны вызывает морские приливы, у англичан же, наоборот, море тяготеет к Луне.
Конечно, исторические труды этого французского просветителя нельзя считать прямым перенесением ньютонианских принципов в историю. Более уместно говорить о влиянии механицизма, положенного в основу картины мира на все области бытия, в том числе и на историю. Однако приверженность Вольтера концепции Ньютона позволяет рассматривать механистические мотивы в исторических сочинениях французского мыслителя в их завершенном понимании, - в ньютонианстве.
При обращении к интересующей нас проблеме общего в исторической науке XVIII в.
прежде всего в глаза бросается метафизичность оснований истории, перенесенная из общего механистического мировоззрения. «Но если, - отмечал М.А.Барг, - историография должна была отталкиваться от миропонимания механистического по преимуществу естествознания, то легко себе представить, сколь застывшими и надвременными должны были показаться ее категории, посредством которых ей предстояло рационализировать мир истории, столь подвижный и изменчивый».Говоря о метафизических категориях исторического сознания этой эпохи, мы прежде всего, сталкиваемся с понятием «разум». Об универсальности данной категории для эпохи Просвещения, ее связи с теорией естественного права, фундаментальной для теорий того времени, роли рационализма как гносеологической так и аксиологической и т.д., писалось достаточно много, поэтому здесь не стоит подробно останавливаться на этом. Отметим лишь, что за законами природы и за законами разума признавалось тождество. Поэтому, с одной стороны, для человека разум был его естественным атрибутом, а с другой, все разумное рассматривалось как естественное, соответствующее установленному в природе порядку вещей. Сама природа человека обретала неизменные, метафизические черты, а история человечества понималась как путь, приближение (или наоборот удаление) к естественному для себя состоянию, основанному на разумных законах, удовлетворяющему его, опять же, естественные потребности, делающее, в конечном итоге, человека счастливым.
Неизменный, метафизический человек стал главным действующим лицом в истории, а сама история становилась полем столкновения и взаимодействия обособленных, качественно неизменных индивидов, действующих согласно неизменным, рационально познаваемым природным законам. Данное видение сближало историю, как картину событий, с понятиями абсолютного пространства и времени у Исаака Ньютона. Подобная аналогия прослеживается и в комментарии М.А.Барга. «Эта система, - отмечал исследователь, - была столь же метафизична, как и картина мира в целом, откуда она была заимствована.
Как в последней пространство и время рассматривались в отвлечении от субстанции, так и в истории события по своей универсальной сути не имели никакого отношения к их датировке и локализации. Иначе говоря, «нейтральность» пространственно-временных характеристик событий по отношению к содержанию практически лишала последние исторической сути, наполняла историю удивительным единообразием вопреки внешней многоликости и динамизму происходившего (различные картины истории создавались из одних и тех же составляющих, только в других комбинациях)».Здесь мы видим, что то единообразие истории, о котором говорит М.А.Барг, одновременно с ее внешней многоликостью и динамизмом, повторяет ту же картину, которая развертывалась в мире природы: движение, столкновение и взаимовлияние локальных тел, соответственно определенным физическим законам. Единообразие здесь проистекает в статичности начал, законопорядков данного мира. Динамические события в мире тел (физических или социально-исторических) протекали согласно неизменным началам миропорядка и были их отражением, реализацией. Неизменность тел, либо человеческих индивидов, относительно времени и пространства, действительно, делает события, понимаемые как результат их взаимодействия, комбинацией неизменных составляющих соответственно с неизменными же правилами.
Отсюда для исторического сознания XVIII в. вытекала известная оппозиция исторических событий и «полезных истин», демонстрируемых историей (иначе говоря, позитивного исторического опыта человечества). Причем событийный план оказывался третируемым. «Тому, кто не видит ничего кроме событий, - писал Вольтер, - история представляется актом Провидения».Известное определение истории Боллингброком, как философии, обучающей на примерах, по сути, отражает представление, при котором смысл события ценен, прежде всего, в плане метафизическом, то есть находится в сфере неизменно-универсальной и представляется проекцией данной сферы в мир вещный, индивидуальный. Разумеется, механистический детерминизм позволял проследить связь и внутри мира индивидуального, однако, как было уже сказано в первой главе, вертикальная смысловая трансляция от единичного к всеобщему в классицизме осуществлялась, скорее, не от предмета как такового, а от связей между предметами.
К тому же, речь идет о приоритете, отдаваемом культурой того времени, связям вертикальным. Такой приоритет приводил к тому, что, делая историю «философией примеров», просветители нередко пренебрегали таким качеством мира исторического, как линейное, последовательное развитие событий. Бессистемные ссылки на прошлое для иллюстрации позитивных и негативных оценок и рационалистических конструкций в XVII в., отвернувшегося от истории, были присущи и веку XVIII. На закате эпохи Просвещения Э.Кант говорил: «Историческое служит не для демонстрации, а для иллюстрации».Обрисованная ситуация, будучи характерной для эпохи в целом, вовсе не влекла за собой абсолютное игнорирование линейного, направленного исторического повествования, а являла скорее тот контекст норм и ценностей, относительно которого и осуществлялась культурная, мыслительная практика: признание, отрицание, либо их проекция, адаптация в различных сферах. Этот момент следует учитывать, при обращении к собственно историческим трудам данного периода, в которых не только излагались мысли, взгляды на историю в целом, либо на отдельный период, либо на какую-нибудь проблему, а к тому же отражались исторические события в их связи и последовательности. Так, если работы Монтескье «Размышления о величии и упадке римлян» и «О духе законов» представляют собой первая - освещение конкретной исторической проблемы, как таковой, а вторая - исследование и вычленение закономерностей социально-правового порядка, где конкретно-исторический материал служит иллюстративным подспорьем и представлен разрозненными частными примерами; то уже исторические труды Вольтера содержат обширные блоки нарративного характера. То есть взгляд Вольтера сосредотачивается здесь на линейно-горизонтальных связях мира эмпирического, а, следовательно, пребывает в сфере подвижного, индивидуального.
Какова же связь и взаимосоотнесенность линейных горизонтально-эмпирических рядов и вертикальных смысловых трансляций метафизического плана в данном случае?
Прежде чем приступить к рассмотрению поставленного вопроса, требуется очертить те конкретные проявления в контексте Вольтера универсально-метафизической и частно-эмпирической сфер.
Начнем с первого. Выше, в качестве принадлежности к универсально-метафизическим сферам, прежде всего указывались вечные и неизменные законы природа и разума, а также непосредственно связанное с ними понимание природы человека и всего того, что имеет отношение к данному комплексу. Здесь можно отметить те области и процессы, в которых наиболее показательно проявляются пути развития человеческого разума в овладевании «разумными началами» (подчеркиваю, именно областей и процессов в целом, а не конкретно наполняющей их эмпирики), а также то, что имеет свой аналог с механистически воспринимаемым пространством и временем, прежде всего, конечно, с пространством. Речь идет о нередко встречающейся в сочинениях Вольтера образной конструкции «общая картина» (tableau general), которая употребляется в качестве противопоставления событийно-фактическому изображению истории. «Эта манера обучения, - писал Вольтер о выбранном им методе изложения истории, - уже хорошо испробована для множества лиц, которые, не имея времени консультироваться со множеством книг и деталей, легко формировали у себя общую картину мира». Впрочем, следует отметить, что хотя определения «общая» наиболее часто сопутствует слову «картина», встречаются и другие сочетания. Тем не менее, в большинстве случаев слово «картина» употребляется для обозначения какого-либо большого по охвату единства: временного отрезка или исторического пространства, которое при этом фиксируется все разом. Так, в следующем примере понятие «картина» у Вольтера употребляется именно как полная общность. «Это не книга хронологии или генеалогии. Их имеется предостаточно. Это есть картина веков…».Любопытно еще то, что tableau может переводиться с французского не только как картина, но и как таблица, список, доска. То есть, общее смысловое пространство, возникающее на стыке этих значений, предполагает некое поле, единовременно вмещающее в себя какие-нибудь явления, позволяющее охватить их разом, в общем, и составить на этом основании некое единое представление, “общую картину”.
Как и абсолютное пространство, эта “картина” является как бы вместилищем явлений, в котором развертывается мир, и в котором он, увиденный в своем единстве, схватывается в своих общих и сущностных чертах.Однако, помимо проявлений данного комплекса – метафизических факторов, определенных рационально-механистическими представлениями, сфера универсально-метафизического может выражаться в явлениях специфически присущèх риторической культуре - феноменах «общих мест» и готового слова.
«Общее место», как некое рассудочное сведение конкретного факта к универсалиям, уже само по себе есть проявление генерализирующего, а следовательно и универсально-метафизического начала, безотносительно к тому, затрагивает ли подобное высказывание указанные выше области метафизического или нет. Поэтому сюда могут относиться и оценки морально-дедуктивного характера, и схематизации (не обязательно механико-математического плана) каких-либо процессов и ситуаций, а также связанные с ними умозрительные построения, и замечания о закономерностях, опять-таки, выходящих за рационалистические и механистические представления.
Заключенное в реальном конкретном высказывании «общее место» с учетом его подобных качеств, пересекается с феноменом готового слова в таких его свойствах, как выражение действительности через слово (в широком смысле), несущее в себе уже готовый смысл, и преломление данной действительности в нем. А.В.Михайлов писал по этому поводу, что «такое готовое слово есть вообще все то, что ловит автора на его пути к действительности, все то, что ведет его своими путями или, может быть, путями общими, заранее уже продуманными, установившимися и авторитетными для всякого, кто пожелает открыть рот или взять в руки перо, чтобы что бы то ни было высказать». То есть, эти уже установившиеся, общие авторитетные пути, готовые смыслы, через которые автор, выражая свою мысль, вынужден ее провести и оформить, являются схематически-предварительными представлениями.
Как «общее место», упорядочивая пестроту явлений действительности, стоит над миром вещным и перед ним, поскольку выражает его начальные основания, так и готовое слово риторической культуры ставит себя перед вещью и заставляет понимать вещь через себя.
Причем, говоря о примате общего, мы должны понимать общее шире непосредственно взятых абсолютных онтологических и гносеологических начал универсума и представлений о них. Общее должно видеться и как общепризнанное, общеизвестное и общезначимое вообще. Сюда попадают не только всякого рода заключенияния абстрактно-философского либо прагматического толка, либо того и другого одновременно, но и моральные оценки, ибо все истинное имеет, как уже отмечалось, морально-положительную природу. Так же и Разум у просветителей (или, что то же самое - естественный закон) в конечном итоге, ничего не предписывая кроме морали, и ничего не запрещая кроме аморального.
Отсюда, из этой тесной связи слова, знания и морали, образующих цельный, единый комплекс, следует всеобъемлющий и всепроникающий характер общего, универсально-метафизического, обусловливающий совершенно естественное соскальзывание из одной сферы (либо смыслового уровня) в другую. Указывая на данные свойства, А.В.Михайлов писал: «...хотя риторика (риторическая система) в XVIII в. подразумевает строгие разделения и точные дефиниции всего, в известном отношении все смешивается - приравнивается, поскольку все стоит на скрадывающем переходе , морально-риторическом единстве».
Таким образом, сфера общего, универсального может проявляться чрезвычайно разнообразно. При этом следует учитывать то обстоятельство, что в конкретных контекстах принадлежность высказывания к сфере общего, универсального может определяться через его положение относительно других элементов текста. Следовательно, содержательно идентичные высказывания могут в различных окружениях выступать как принадлежащие к сфере универсального, так и к сфере единично-индивидуального.