2.1.2. Сфера индивидуально-эмпирического.

Что касается сферы частно-эмпирического материала, у Вольтера можно условно выделить три типа. Первый тип представляет из себя изложение последовательно линейной цепи событий. Второй - когда эмпирические факты, не носящие характер события, и, следовательно, не связанные между собой в механистически детермированную каузальную цепь, тем не менее в стилистистическом плане выстроены в линейную последовательность, наличие каждого элемента в которой обусловлено предыдущим.

Надо отметить, что данные типы изложения фактического материала в реальных текстах могут встречаться и в чистом виде и в сочетании (причем в сочетании чаще). Так, например, первый тип характерен для ранних работ Вольтера и для «Века Людовика XIV» в той его части, где дана политическая история. Второй тип безусловно доминирует в «Философии истории», которая является введением к «Опыту о нравах». Третий тип более характерен для глав, в которых излагается сравнительное состояние различных стран на одном временном отрезке, и главы, посвященные состоянию нравов, обычаев, образа правления и т.п. Однако и в указанных текстах, возможно, и нередко встречается ,сочетание данных типов.

Итак, возвращаясь к рассматриваемым типам в их абстрактно-чистом виде, следует также указать, что первые два развертывают материал в диахроническом плане, тогда как третий - в синхроническом. Синхроническое и диахроническое развертывание эмпирики в исторических трудах Вольтера имеет интересные параллели с чертами общими для всего знания эпохи классицизма. Рассматривая классицистскую эпистему, Мишель Фуко так описывал конструирование эмпирического проекта «всеобщей науки о порядке»: «...на двух крайних полюсах классической эпистемы находятся матезис как наука о вычислимом порядке и генезис как анализ образования порядков, исходя из эмпирических последовательностей».

Говоря об истории в данном ракурсе, нужно отметить следующее. В отличие от всеобщей грамматики, естественной истории и анализа богатств, то есть наук об эмпирических порядках, на примере которых Фуко рассматривает классическую эпистему, история не имела подобной логической проработки, не была столь формализована, то есть, будучи в значительной мере связанной с литературой и искусством, она не имела присущей науке формально-логической структуры. Однако ориентированность истории на научный характер знания позволяет проецировать конфигурацию классической эпистемы на историческое знание, где генезису и матезису соответствуют диахронический и синхронический план подачи эмпирики. Эти планы, таким образом, образуют эпистемологически значимое пространство таблицы, в котором, по словам Фуко: «Науки всегда несут с собой проект, пусть даже отдаленный, исчерпывающего упорядочивания мира…». Декларируемые историками-просветителями задачи исторической науки дают основание для усмотрения подобного стремления в исторической науке того времени. С одной стороны, заявления вроде: «Моя основная цель следовать за революциями человеческого духа в этих направлениях», - или рассуждения: «...если внимательно проследят последовательность всех обычаев в Европе после Карла Великого в образе правления, в церкви, войне, в званиях, в финансах, в обществе, наконец даже в одежде, увидят только вечное непостоянство», - можно отнести к сфере генезиса, к анализу образования порядков.

Итак, три типа изложения фактического материала, группируясь в два плана синхронический и диахронический, образуют, используя терминологию Фуко, «пространство знания» ( в данном случае -исторической науки). Интересная деталь - Фуко указал, что конфигурация пространства знания представлялось для классической эпистемы в таблице, обозначаемой во французском языке тем же словом, которое в свое время использовал Вольтер, говоря о формировании общей картины истории, - tableau.

Таково в целом значение синхронического и диахронического планов в представлении истории. Однако следует также рассмотреть аналогичность составляющих диахронический план первого и второго типов изложения исторической эмпирики.

Вольтер был одним из тех, кто во всей просветительской историографии наиболее рьяно третировал событийную историю, противопоставляя ей историю нравов и обычаев.

В «Опыте о нравах» политическая история и различные анекдоты сведены к минимуму. Большая его часть посвящена описанию обычаев, форм правления, демографии и экономике, истории наук, искусств, быта и т.д. Основные политические события чаще всего приводятся вместе с фактами из вышеуказанных областей. То есть, тем самым механистически детерминированным рядам единичных событий, имеющим свою аналогию с линейными рядами механистических событий из мира локальных физических тел, в истории «нравов и духа» места почти не находится (не столько в смысле отводимого объема, сколько в смысле значимости, ценности).

Но приводимые эмпирические факты, не связанные между собой последовательной, механистически детерминированной цепью в событийную линию, все же не обязательно представляли собой совокупность статичных, не связанных между собой единиц или атомов. Подобно механической цепи, в которой одно тело, сталкиваясь с другим, воздействует на него, то, в свою очередь, - на следующее, и так до бесконечности, взаимная увязанность фактов, как выше говорилось, проявляется у Вольтера на стилистическом уровне.

Такой аспект вольтеровской стилистики проявляется во множестве примеров.

Однако речь у него идет не столько о Вавилоне, сколько о его легендарных и исторических правителях: Беле, Семирамиде, Набопаласаре и т.д. Были ли они на самом деле? Что правда и что вымысел в их истории? Кто был основателем Вавилона? От этих вопросов французский историк переходит к проблеме одновременного существования двух великих держав: Вавилонии и Ассирии. Ему непонятно, как могли столицы двух обширных государств так близко находиться друг к другу: «Я признаю, что ничего не понимаю в двух империях Вавилона и Ассирии. Множество ученых, которые хотели внести свет в эти потемки, утверждали, что Ассирия и Халдея были одной и той же империей, управляемой иногда двумя князьями, один сидел в Вавилоне, другой – в Ниневии, и это разумное правило может быть принято до тех пор, пока не найдется еще более разумное».

Затем повествование переходит к Вавилонской башне, которая, как считает Вольтер, была гигантской обсерваторией и не имеет ничего общего с историей иудеев. Еще раз в целом восхитившись достижениями халдеев, он указывает и на их первенство перед египтянами в изобретении Зодиака и приводит в доказательство ряд аргументов. На этом глава заканчивается.

Если посмотреть на этот текст с точки зрения тех вопросов и сюжетов, которые в нем поднимаются, а также подбора фактов, то вырисовывается следующая картина. В начале автор, обсуждая вопрос о степени древности цивилизации халдеев, связывает его, прежде всего, с тем, существовала ли она до потопа или нет. Именно в этих

рамках развивается дальнейшее изложение: размышления о путях и темпах прогресса человеческого разума, сведения о научных и культурных достижениях халдеев (астрономия, письменность). Цель этого смыслового блока – доказать, что халдеи существовали еще до всемирного потопа.

Следующий смысловой блок посвящен Вавилону. Разумеется, Вавилон, как столица Халдеи, совершенно на законных основаниях рассматривается в этой главе. Однако о самом городе рассказывается весьма мало. Вольтер очень быстро переключается на, если можно так выразиться, историографические проблемы своего времени, связанные с Вавилоном. Третий смысловой блок посвящен Вавилонской башне, а уже от нее автор переходит к созданию халдеями системы знаков Зодиака.

Итак, какие же основные сюжеты трактуются в главе «Халдеи»? Первый – жили ли халдеи до потопа; второй – достоверность сведений о правителях Вавилона и проблема одновременного сосуществования Халдеи и Ассирии; третий – астрономия у халдеев (Вавилонская башня и Зодиак). Как видим, сюжеты хоть и объединены общей темой – Халдея, но весьма разнородны.Тем не менее, они сведены воедино в этой главе. Любопытно проследить как осуществляются переходы между ними. Например первый и второй сюжеты связаны таким пассажем – после рассуждений о письменности халдеев автор замечает: «Думается, что во времена халдеев строили города, когда они начали использовать алфавит. Спросят, каким образом они поступали прежде? Также как в моей деревне, и в ста тысячах деревнях мира, где не умеют ни читать, ни писать…» И далее продолжает: « Вавилон, вероятно, очень древнее местечко, из которого вырос город необъятный и великолепный. Но кто построил этот город? Я ничего не знаю».

Как следует из данного отрывка, тема наличия у халдеев городов (заметим, городов вообще, а не конкретно Вавилона) затрагивается относительно вопроса о времени, когда началось использование алфавита. Далее идет небольшое рассуждение о том, «каким образом поступали прежде», в котором автор соотносит незнание письменности и сельский (внеурбанистический) уклад жизни. Здесь создается пограничное тематическое пространство между сюжетом, посвященным халдейской письменности, наличие которого в тексте обусловлено исследованием вопроса о степени древности халдеев, и сюжетом, посвященным Вавилону, который впервые упоминается как местечко, из которого вырос город, то есть тема Вавилона появляется как продолжение упоминания о доурбанистическом состоянии.

В этом отрывке сюжет о наличии допотопного существования халдеев и сюжет, связанный с Вавилоном, накладываются друг на друга, образуя маргинальную зону, связывающую эти два сюжета, делающую их соседство уместным в данном тексте. Подобный прием часто встречается у Вольтера, позволяя ему соединять достаточно разнородные, разноуровневые проблемы в одном тексте. Переходы же осуществляются на уровне случайных ассоциативных связей (так, в рассматриваемом примере переход от вавилонской темы к астрономии представлен такой цепочкой: Вавилон – легенда о Вавилонской башне – истинное ее назначение: древняя обсерватория – изобретение Зодиака), а подбор тем специально не оговаривается. Следует также отметить, что таким образом подобная практика действует не только на уровне крупных смысловых блоков, но и на более мелких уровнях.

Аналогия между подобным статистическим приемом линейного сцепления фактов и механически детерминированными рядами событий, гораздо глубже простой линейности. В конце концов, линейность сама по себе слишком расплывчатый для такого случая критерий. Дело же заключается в общности момента восприятия этих двух рядов.

Как в процессах, протекающих в мире физическом, одно тело, либо социально-исторический индивид взаимодействует с другим, оказывая на него воздействие и, в свою очередь, подвергаясь влиянию с его стороны, меняет и свое и его движение (судьбу), сталкиваясь далее с другими телами и т.д. При этом имеется возможность проследить конкретную событийную линию в общем пространстве взаимодействующих тел, где различные цепи причинно-следственных связей, пересекаясь, накладываясь друг на друга, сосуществуя на определенном временном отрезке параллельно друг другу, создают единое поле, единую картину вселенной, воспринимаемую, как писал Лейбниц, подобно пруду, «на некотором расстоянии, с которого мы видим перепутанное движение рыб и, так сказать, кишение их, не различая при этом самих рыб». Если использовать метафору Лейбница, то наблюдение за конкретной событийной цепью будет подобно наблюдению за взаимодействием среди конкретных, «различаемых» рыб. Механистически детерминированный событийный ряд приковывает внимание наблюдателя к последовательной смене одного локального события другим, взаимно связанных причинно-следственной цепью. Для нас здесь важно то, что взгляд наблюдателя, ведомый развитием этого

линейного процесса, вытягивается и подчиняется ритму и динамике данного ряда, будучи уже сам погружен в горизонтально-линейную связь событий. Внимание оказывается прикованным к этой смене событий и следует за ними. Точка зрения наблюдателя расположена как бы не вне процесса, не возвышаясь над ним и охватывая его целиком, а внутри него, перемещаясь соответственно с ходом происходящего в нем.

В случае с информационно-эмпирическими блоками, в которых излагается несобытийный фактаж (подобно приведенной главе «Халдеи»), восприятие излагаемого аналогично основывается на внутриположенности в горизонтально-линейной цепи, но на этот раз уже не цепи механистически-детерминированных событий, а просто единичных фактов, которые увязываются друг с другом в цепочку отношениями смежности.

В рассматриваемом выше примере различные сюжеты, затрагивающие разные темы, неравноценные в плане поднятой проблематики, сопоставлены друг с другом в тексте без каких бы то ни было оговорок, поданы в одном качественном ряду. Мысль автора скользит по фактам и проблемам, свободно переходя от одного к другому, причем переходы эти внешне не подчинены никакому плану, но обусловлены некоей смежностью соположенных в тексте тем или сюжетов.

Заметим, смежность эта основывается на такой связи, при которой два понятия или явления соотносятся как часть к части некоего единого целого, при этом возможен охват этим целым сколь угодно большого объемлющего множества. В случае с главой «Халдея» этим целым выступает Халдея как реальное пространственно-временное социальное и культурное единство, которое и объединяет исследование хронологических проблем, а также сюжеты, посвященные Вавилону и астрономии. Внутри самих сюжетов, например в вавилонском, рассматриваются вопросы, связанные с личностью основателя города, реальность существования его легендарных правителей, происхождение его названия, а также проблема одновременного сосуществования Ассирии и Вавилонии. Все эти вопросы объединены одним целым – Вавилоном, включающим его основание, правителей, предания и культурную традицию, связанные с ними и т.д. В тексте же они соотнесены как части такого единства, увязанные между собой плавными переходами от одного к другому, которые закрепляют всю комбинацию. Появление каждого нового факта или проблемы, будучи, с одной стороны, никак не обусловлено структурой текста (так, после вавилонского сюжета Вольтер мог в принципе обратиться кроме астрономии к любой другой теме), с другой стороны – абсолютно не случайно, так как зародыш их упоминания уже содержится в предыдущем смежном факте (как это было показано на примере переходов от одного крупного тематического блока к другому). Таким образом, эмпирические факты оказываются линейно выстроенными в смежную последовательность, где факты, сцепленные этим отношением, вытекают один из другого. При этом внимание автора и читателя также последовательно скользит по этой цепи, подчиняясь ее ходу, не отрываясь от нее. Получается, что и здесь наблюдатель находится внутри течения, подчинен ему, воспринимая факты только последовательно-линейно.