1.2. Риторическая культурная традиция.
Риторическая ориентация была одним из основных принципов европейской культуры, начиная от античности и заканчивая рубежом XVIII-XIX вв., определив собой трансляцию культурной традиции на протяжении почти полутора тысячелетий в истории Европы, что позволяет говорить об особом риторическом типе культуры.
Сама же риторика, как известно, зародилась в древней Греции в качестве теории ораторского искусства, а в общекультурном контексте античности явила собой практическое отношение к миру античной культурной традиции.Архетипичным моментом в античной культуре стало восприятие мира, Вселенной как чувственно-материального, совершенного, а потому и самодовлеющего Космоса, вмещающего в себя всю полноту вещей, а потому универсального. Соответственно, универсальное должно было мыслиться как тождественное само себе, а окружающий мир различных явлений и вещей - имеющим единую основу. «У самых ранних истоков греческого рационализма, - писал С.С.Аверинцев, - то есть первого европейского рационализма, - ослепительное открытие уровня общего, уровня универсалий. Уже за догадками досократиков, искавших какую-нибудь единую стадию в основе всего сущего, угадывается непреклонная познавательная воля к обнаружению за видимостью - сущего, за многим - единого, за пестротой эмпирии - умопостигаемой простоты».
Отсюда исходила доминанта общего перед частным, что стало также и одной из предпосылок метафизики. Именно общее завладевает вниманием античности и последующей европейской культуры, именно оно - вечное, непреходящее, неизменное, универсальное может быть познано. Частному, текучему, преходящему либо вообще отказывается в ценности и познавательности (как, например, у Декарта), либо оно может быть познано через общее, как его «частный случай». Отсюда и та форма рационализма, которую создали греки, названа С.С.Аверинцевым дедуктивным. «Знание о конкретном выводится из знания об общем, как вторичный дериват последнего», - пишет он.
В такой ситуации вставала задача определить место единичной, частной вещи по отношению к общему, то есть санкционировать ее место в картине мироздания. Именно эта функция в культуре и возлагалась на риторику. Дедуктивный рационализм, нашедший свое классическое выражение в дедуктивной логике Аристотеля, предусматривает иерархическое движение сверху вниз, при котором общее мыслится первичным по отношению к частному. Исходя из этого, всякая риторическая процедура, по замечанию М.Л.Гаспарова, представляет собой «акт подведения единичного явления (поступка) под всеобщие категории (нормы, законы). (В торжественном и совещательном красноречии вместо норм закона выступают, понятным образом, общечеловеческие - или кажущиеся общечеловеческими - представления о прекрасном и полезном)». Или, иначе говоря, подведение под «общие места», определенные С.С.Аверинцевым как «инструмент абстрагирования, средство упорядочить, систематизировать пестроту явлений действительности, сделать эту пестроту легко обозримой для рассудка». Достоинство риторики определялось, следовательно, и тем, что она позволяла систематизировать и сделать доступной для рассудка всю полноту информации (то есть и абстрактно-теоретический и эмпирический срезы).
Таким образом, риторика в оппозиции общее - индивидуальное представляется в истории европейской культуры уникальным транслятором общего, смыслообразующего, смыслонаправляющего к эмпирике, придавая ей ценность и осмысленность. Подобное решение проблемы соотношения общего и особенного в античной культуре, на этот раз в рамках философии, противостоявшей риторике, было выражено опять-таки у Аристотеля в категории энтелехии - осуществленности, выражавшую неразрывную связь возможности и воплощения: воплощение чистой потенции (которую уместно рассматривать здесь и как общее) в конкретную вещь или «целостность».
Данные принципы культурно-языковой практики, воплощаемой риторикой, проявлялись в соответствующей ей теоретической мыслительной сфере - метафизике.
Метафизика, как указывал С.С.Аверинцев, есть философия, соответствующая риторическому типу культуры; как метафизика – нормативистское, мыслительное творчество, так риторика - словесное творчество. Метафизические поиски неизменного, универсального, общего основания, лежащего за многообразием окружающего вещного мира, находили, в свою очередь, соответствие в системе доказательств дедуктивного рационализма. Дедуктивность этого рационализма требует внерациональных оснований - в цепочке умозаключений каждое звено держится на предыдущем, но самое первое, исходное звено, должно быть, закреплено на какой-то опоре, внешней по отношению к цепочке. И хотя любая наука вынуждена работать с недоказанными или недоказуемыми допущениями, специфика метафизического мышления, во-первых - в особой жесткости и стабильности размежевания между «наукой» и «началом науки», а, во-вторых - в увязывании «начал науки» с «непосредственными» онтологическими началами. Дедуктивный рационализм по законам своей научности требует в качестве исходной точки некую «догму».Таким образом, подобные методы обобщения эмпирики являются важнейшей процедурой в осмыслении и упорядочении мира в европейской культуре. Обобщенность, нормативность определили и наличие феномена «готового слова», воплотившего культурную преемственность рассматриваемой традиции. Понятие это, введенное А.В.Михайловым, указывает на специфику нормативности риторического типа культуры. Готовое слово понимается автором как «слово, которое заранее дано поэту (или ученому, или оратору и т.д.), - слово, данное как готовый смысл. Не нормативное правило задано, а именно готовый, уже готовый смысл, форма понимания и обобщения всего, что есть». Поэтому под нормативностью риторической культуры следует понимать не некие теоретически сформулированные правила, но соизмерение вещей и явлений (явно или имплицитно) с этим готовым словом - носителем морали, истины, знания, ценности. Отсюда вытекает и общее свойство культуры, построенной на готовом слове: «В рамках такого риторического типа культуры, - писал А.В.Михайлов, - истиной можно играть, над истиной можно смеяться, можно из каких бы то ни было соображений переворачивать истину, но опровергать и отрицать истину, собственно говоря, нельзя, потому что тут, в рамках такого типа культуры, в конечном счете, всегда совершенно твердо известно, что есть истина и что есть истина, а вместе с тем все истинное еще и морально-положительно, так что можно только как угодно сдвигать веса внутри системы, но изменить саму систему, при которой есть нечто истинное, правильное, доброе, благое, совершенно немыслимо, как и невозможно сделать так, чтобы существовало какое-либо знание, не имеющее морального смысла и т.д.».
Отсюда вытекают еще две важные особенности риторической культуры. Во-первых, ситуация, когда всегда было «твердо известно что есть истина и что есть истина», обязывала признавать общезначимые и рассчитанные на вечность правила творчества, делить творчество на правильное и неправильное, причем все «чужое» оказывалось на стороне неправильного. Те же самые принципы распространялись и на сферу не только эстетического, но и на сферу морали и знания. Во-вторых, вневременность, вечность принятых канонов, которые было можно и должно применять ко всему сущему, помещали картину мира в единое оценочное поле, когда ко всем - различным сферам, областям, явлениям, вещам и т.д. (зачастую лежащим даже в разных областях) применялся единый критерий. Так что все истинное, которое «еще и морально-положительно» и создавало единое поле риторической культуры. «Всеобщность» риторики, - писал А.В.Михайлов, - была основана, в частности, на том, что от всего, от всякого знания требовалось то, чего Гораций требовал от поэзии, - приносить пользу и доставлять наслаждение, prodesse et delectare».
Риторическая культурная традиция на протяжении всего своего развития оказывала огромное влияние на сами основания европейской культуры. Однако, попадая в контекст различных культурных парадигм, она приобретала различные модификации. Так и в интересующем нас периоде XVII-XVIII вв. риторическая традиция имела свою специфику. XVII веку, по замечанию М.В.Оганисьян, присуще «разведение, расторжение генерализирующего и индивидуализирующего начал. Общее, по-прежнему не теряя своего главенствующего положения, становится посторонним частному: выше него, но вне его». Данная «разомкнутость» восприятия мира, в аспекте отношения общего и особенного, проявилась и в изменении трактовок вопросов онтологии. Понятие бытия как максимальное обобщение мирового разнообразия, то есть общее, становится самостоятельным, замкнутым слоем универсума, с которым мировое многообразие параллельно сосуществует, но лишено с ним органического единства.
Подобная ситуация любопытно преломилась в двух крупных течениях рассматриваемой эпохи: барокко и классицизме. Отталкиваясь, как уже было сказано, от одной картины мира, они различно расставляли ориентиры в ее восприятии. Точно также и в данном случае. Разомкнутость мировосприятия, разделение мира общего и мира особенного, ознаменовало закат риторической традиции. Однако если в барочной ментальности это рождало чувство оторванности, неприкаянности, то в рамках классицизма - рассматривалось как требующее личного участия. Интересный пример приводит М.Ю.Оганисьян: «Федра в пьесе Расина приносит себя в жертву Солнцу, считая себя виновной в его закате». «Здесь, - заключает автор, - мы имеем дело с кризисом риторической традиции - с ее вершинным, но смертельным для нее проявлением: частное уничтожает себя ради подчинения общему».
Итак, возвращаясь к проблеме обобщенного рассмотрения, можно, исходя из вышесказанного в целом, предварительно заметить, что обобщенное рассмотрение (именно как общий взгляд на собственную эмпирическую реальность, включенную в единую картину) в рамках риторической культуры, с ее доминантой общего, неизбежно должно было быть ассимилировано риторической процедурой обобщения и преломлено через нее.