Афины

Ликия была тесно связана не только с Критом, но и с Афинами.

В пассаже, цитируемом выше, Геродот рассказывает нам (и рассказ был позже записан Страбоном¹), что Лик, сын Пандиона, когда был изгнан из Афин своим братом Эгеем, странствовал с Сарпедоном в землях тсрмули- анцев.

В этом мифе Нептун представляет отцовское право, а Афина материнское. Пока материнское право главенство­вало, дети назывались в честь своих матерей, а все женщины носили имена богинь. Столь же долго, сколько называли их афинянками, они были вер­ными гражданами Афин. Затем они стали просто жёнами граждан. Закон до-кекроповского периода был смещён отцовским правом. Аристофан ошибал­ся, когда написал в «Законодательницах» (455-457), что правления женщин в Афинах никогда не было.

И мы имеем ещё одну в высшей степени примечательную отсылку к существованию материнского права в древних Афинах. Я отсылаю к Эвменидам Эсхила. Два принципа, материнское право и отцовское право, представленные Минервой и Нептуном в пассаже Варрона, здесь отстаивались эриниями с одной сторо­ны, и Аполлоном и Афиной с другой. Орест убивает свою мать в порядке мести за отца. Кто из двоих пред­ставляет больший вес в балансе, отец или мать? Кто из двоих ближе ребёнку? Афина определила это судом. Самые уважаемые из её граждан должны принять решение. Эринии дают показания против матере­убийства. Аполлон, который повелевал Орестом и призвал его на кровный грех, был его защитником. Эринии разъясняли мотивы Клитемнестры, Аполлон занял сторону Агамемнона. Эринии отстаивали ма­теринское право, Аполлон был адвокатом отцовско­го права. Позиция эриний чётко разъясняется в их диалоге с Орестом:

Предводительница хора.

Так матереубийство приказал вещун? Орест.

Он сам, но не ропщу я на судьбу свою. Предводительница хора.

Иное скажешь, как услышишь приговор. Орест.

Из гроба помощь, верю, мне пошлёт отец.

Предводительница хора.

На мертвых уповаешь? Умерла и мать.

Орест.

Две скверны к ней прилипли, два проклятия. Предводительница хора.

Какие ж две? Все точно разъясни суду.

Орест.

Убитый ею был ей муж, а мне - отец. Предводительница хора.

Освободилась мёртвая; убийца - жив.

Орест.

Почто же ты при жизни не гнала её? Предводительница хора.

Чужим ей был по крови спящий в гробе муж. Орест.

А я по крови матери ль единой сын? Предводительница хора,.

Разбойник богомерзкий! Отрицаешься Тебя питавшей в милом лоне матери?³

Ясно, что эринии не ведают закона отца и мужа, чтобы по­карать деяние Клитемнестры.

Вот мой ответ; увидишь, сколь он правилен.

Не мать дитяти, от неё рождённого, Родительница: нет, она кормилица Воспринятого семени. Посеявший Прямой родитель. Мать же, словно дар, в залог От друга-гостя взятый на хранение, - Зачатое взлелеет, коль не сгубит бог. Свидетельство пред нами: Зевса дочь на свет Не из утробы матерней исшедшая;

Но ни одна богиня не родит такой!⁴

225

Таким образом, Аполлон отстаивает право оплодотворения, тогда как эринии защищают право крови, материн­ской материи. Аполлонов новый закон, их - старый. На доводы Аполлона эринии отвечают:

Уставы ты нарушил стародавние

И стариц ввел в юродство, упоив вином?

и продолжают:

Старуху, юный всадник, растоптать не честь.⁶

Сейчас судьи, посвящённые в доводы обеих сторон, подходят к урне для голосования. Афина также берёт камешек с алтаря, держит его в руке и говорит:

За мной последний голос: дело мне решить. Кладу я за Ореста этот камешек.

Мне не было родимой, нет мне матери, - Мужское все любезно, - только брак мне чужд; Я мужественна сердцем, дщерь я отчая. Святее крови мужа, как могу почесть Жены, домовладыку умертвившей, кровь? Орест оправдан, если даже поровну Легли в сосудах жребии.⁷

Таким образом, отец, защитник дома, а не мать - тот, кто получил высшее право. Согласно с этим правом, ко­торое приходит от Зевса, отца, и Аполлона, и Афины, Орест оправдан. Это не просто первый случай, чтобы убийца оставался среди смертных, при равном числе голосов, отданных каждой стороне, и решения, вы­несенного calculus Minervae[камешком Минервы].

Скрижаль старинных правд

Новые боги, вы

Попрали, власть исторгли из руки моей!⁹

Старое правовое положение человечества сейчас лишилось ка­кой-либо поддержки, благополучное во всём основа­нии, разрушилось. Больше никто не выкрикнет: «О, Юстиция! Воцарившая власть эриний»¹⁰. Дымящиеся от ярости богини, бездетные дочери ночи, решают скрыться в подземные глубины, чтобы попрать пло­дородие земли и развитие дитя в лоне. Но Афина побеждает их и примиряет с новым законом. Они не изгнаны, они не пали. Нет:

И твой престол у дома Эрехтеева Предивно возвеличен. Потекут к тебе Поклонников, поклонниц с приношеньями Увенчанные сонмы: не сбирать тебе Нигде столь щедрых даней.“

И они охотно соглашаются остаться и находиться под покро­вительством Паллады. Отныне, любимые девами, они будут сопричастны брачным радостям - они, примордиальные богини, сейчас - духи примире­ния и согласия. Толпящиеся благочестивые девы и пожилые матери затем ведут примиряющих сопра- вительниц земли назад в их область, вниз к Гадесу, в тёмное жилище смерти. Для народа Афин Мойра и всевидящий Зевс радостно соединились.

Преобладающая детская связь со своей матерью сдаёт по­зиции. Мужчина возвышается над женщиной. Материальный принцип ориентируется на духов­ный принцип. Таким образом, брак в первое время достигает своей истиной высоты. Для эриний, как им показал Аполлон^, находившимся не в чести по указу Геры, священны брачные узы. Нарушение их Клитемнестрой не имело для них значения: в их гла­зах оно не извиняло простое, хотя и кровавое, дело Ореста. В этом ощущении отцовское право равно­значно брачному праву, здесь отправная точка новой эры, эры установления порядка в семье и государстве, по которой тосковали зачатки великого расцвета.

В порядке освещения противоречия между отцовским пра­вом и материнским правом со всех сторон позвольте нам разобрать несколько подробностей эсхиловой версии.

Т2Г]

суда, и где старый закон земли был поражён в лице Клитемнестры, есть то самое место, где амазонки разбили свой лагерь.

Вам виден холм Ареев. Амазонки там Стояли станом в оны дни, когда царя Фесея воевали. Многобашенный

Воздвигся перед градом сопротивный град - Служительниц Арея. Так и холм прослыл Ареопагом, иль скалой Ареевой.¹³

Здесь мы видим новое противопоставление между отцовским правом и материнским правом. Как Тесей представ­ляет патриархальное государство, так амазонки пред­ставляют матриархальное государство. Распалённые завистью, они подняли свои осадные башни на борь­бу с новооснованным городом Тесея, распаленные завистью к Тесею, победившему Антиопу [царицу амазонок] и отнявшему её пояс. В Тесее восходит но­вый принцип, прямо противоположный и внутренне враждебный их принципам. Государство амазонок - если кто-то может применить слово «государство» к нации женщин - тягается с наиболее совершенной реализацией матриархата. И Тесей строит новое го­сударство по противоположному принципу. История Афин начинается с борьбы между двумя принци­пами, поэтому победа Тесея над амазонками имеет такую особую важность. Позднейшие поколения, с гордостью оглядываясь на это событие, назвали его величайшим афинским проком для всей Эллады⁴. Это первый акт в борьбе между Европой и Азией, в которой и есть суть греческой истории.

Тесей был для Аттики тем же, кем Беллерофонт был для Ликии. Он одолел амазонок, которые охотно и до­бровольно вступили в брак. Он возвысился так же высоко, как и коринфо-ликийский герой. Упадок не только амазонства, но и брачного матриархата связан с его именем. Он приобретает полностью лучезарную природу мужчины. Он предстаёт в аполлонической чистоте.

Но Эсхил ещё лучше освещает наш предмет. В его произве­дении противостояние между отцовским правом и материнским правом приобретает совершенно иную

форму. Новый закон - это небесный закон олимпий­ского Зевса.

Паллада, рода нашего спасение! Отчизну я утратил: водворяешь ты Меня в отцовском доме. Скажут эллины: «Опять Орест - аргивец, отчих всех богатств И прав наследник, милостью Палладиной, И Локсия, и третьего, кто всё вершит: Уважил вышний трон отца орестова, Воззрел на общниц матери - и сына спас».'⁵

А сама Афина заявляет:

От Зевса было светлое предстательство, И, кто вещал Оресту, сам клялся, что нет На том вины, кто богу не противился.¹⁶

Противясь этому, эриния выкрикивает:

Не устрашась в сердце, кто

Душой впивал эту песнь, Глубинных правд голос, Устав начальный древних Мойр, Скреплённый клятвой бессмертных богов? На камне нерушимых прав Века стоит трон мой.

Нет недостатка и в почестях царских Мне под кровом вечной тьмы.¹⁷

И затем, когда Орест был оправдан:

Новые боги, вы

Попрали, власть исторгли из руки моей! Язвит обида сердце; ярый гнев коплю. Яд на окрестный край,

Черный яд мой выплюну,

Яд змеи растоптанной!¹⁸

И снова:

В черной расселине Мне отвели вертеп. Гнев спирает грудь,

Местью хочу дохнуть...¹⁹

Противопоставление ясно: небесное и олимпийское есть пра­во отца, провозглашаемое Зевсом, хотя он сам, как припоминают ему эринии, не согласился бы с этим, когда заключал в своё время отца Крона. А хтониче- ское, поземное, есть право матери. Как его адвокаты, эринии, оно возникает из глубин земли. И эринии есть силы, действующие из глубин. В темноте зем­ной материи они, дети ночи, порождают всю жизнь. Всё, что растёт из земли - это их дар, их творение. Мужчинам и зверям они дают питание, по этой при­чине плод матки процветает. Когда они разгневаны, всё обращается в руины - плод почвы, потомство мужчин и зверей. Мужчины жертвуют им первые- плоды земли, чтобы убедиться в плодородности бра­ка и благополучии детей. Что нам ещё доказывать, когда они сами говорят нам это у Эсхила:

Ты не вей,

Вредный древу черный ветр! Властно пенье кротких чар. Ты, зной,

Знай предел, хмельной лозы Щади росток, щади глазок! Засуха, бесплодье, Порча, ржа, не троньте нив! Овцы тучные ягнят Двойнями пускай плодят! Откройся людям, о земля богатая!²⁰

Глубоко под землёй, в огиговых глубинах, они принимают честь, жертву и ритуальный огонь, предложенные им в порядке того, чтобы они могли отвести все ка­тастрофы от земли, в порядке того, чтобы они могли послать благо городу. Они - дружественные боги, ко­торые хранят процветание и благополучие мужчин,

они - настоящие эвмениды (доброжелательные), и относятся по своей, в целом, хтоничной природе, к агатодемону, к римской Благой Богине.

Б огиговой темноте земных глубин они ткут всю жизнь и от­правляют полотно наверх - к солнечному свету. Л со смертью всё возвращается к ним. Всякая жизнь опла­чивает свой долг природе, то есть, материи. Таким образом, эринии, как земля, к которой они принад­лежат, правят смертью так же, как и жизнью, каждая окружена веществом, теллурическим бытием. Все персонификации хтонической силы земли сочетают эти два аспекта, возвращающихся к бытию и уходя­щих из него, двумя полюсами, между которыми, как сказал Платон, движется круг всех вещей²¹. Таким образом, Венера, богиня материального порожде­ния, ещё и Либитина, богиня смерти. В Дельфах был столб, называвшийся Эпитимбия (могильный), и сюда приходили вызванные принять участие в жертвоприношении ей²². В римской погребальной надписи, найденной возле колумбария Кампаиы, Приап назывался mortis et vitai locus(вобравший в себя смерть и жизнь). И нет мотивов более частых на этих столбах, чем Приап, символ материального рождения.

С другой своей стороны дружественные Эвмениды - ужаса­ющие и жестокие богини, враждебные всей земной жизни. С этой стороны они восторгаются катастро­фам, крови и смерти, с этой стороны они нетерпимы, кровожадны и ужасны, они «удалены на веки сонм»²³ Зевсом. С этой стороны они отмеряют каждому че­ловеку его заслуженное воздаяние:

Гадес велик... Гадес на расплату зовёт человека...²⁴

Как богини гибели, они также богини судьбы и просто воз­даяния. Они приняли свою службу от Мойры:

Мне от рождения

Жребий властительный

Выпал.

Лишь на бессмертных мне Рук наложить нельзя. Нет мне

И сотрапезника жертвы.

Пир и веселие,

Пеплосы белые

Мне ненавистны;

Праздничный запретен сонм.

Домы рушить мне дано.

Если в роду вскормлен Арей,

Мнят - приручен, вдруг - осерчал, Друга загрыз, брызнула кровь, - Мы налетим, как буря!

Будь он силач, - изникнет мощь.²⁵

Все эти стороны их природы объединяются в одной осново­полагающей идее. Всё следует из их материальной теллурической природы. Эринии, как era (земля), есть выражение земной телесной жизни, теллури­ческой действительности.

История Геродота показывает, как дружба между эгинца- ми и афинянами сыграла важную роль в истории афинского брачного закона. Однажды, когда земля Эпидавра не дала урожая, Пифия пророчествовала, что голод прекратится, если эпидаврийцы выточат статуи Дамии и Авксесии из древесины выращи­ваемых оливковых деревьев. Вслед за тем, эпидав­рийцы обратились к афинянам за разрешением по­валить одну из их священных маслин. Запрос был принят на условии, что эпидаврийцы будут каждый год приносить жертвы Афине Палладе и Эрехфею. Условия выполнялись через некоторое время, как эпидаврийцы вырезали две статуи. Но когда эгин- цы восстали против эпидаврийцев, своих бывших господ и выкрали статуи, эпидаврийцы нарушили своё обещание. Вслед за этим, афиняне потребова­ли вернуть две статуи и захватили Эгину, когда они этого не сделали.

Но дело плохо кончилось. Ибо, хотя была применена зна­чительная сила, статуи не сдвинулись со своих по­стаментов, и афиняне пали под ударами эгинцев и эпидаврийцев, которые устремились к этому месту - или даже, как говорят афиняне, они были поражены гневом самих богинь. Единственный солдат вернулся

в Афины, но вскоре и он тоже расстался с жцзныо. «Когда он прибыл в Афины и сообщил о поражении, и когда жены воинов, участников похода на Эгину, узнали о том, что из всех спасся только он один, они пришли в такое бешенство, что окружили его со всех сторон и искололи несчастного своими булавками от пла­тьев, каждая с вопросом, где её муж. Так был убит этот человек. Афинянам же этот поступок женщин показался столь ужасающим, что они не знали, как бы наказать женщин, и заставили их переменить одежду на ионийскую. Раньше афинские женщины носили дорийскую одежду, совершенно одинаковую с коринфской. Теперь они сменили их на длинные туники, чтобы не употреблять застёжек. Собственно, же говоря, эта одежда первоначально была не ионий­ской, а карийской. Ведь в стародавние времена все эллинские женщины носили одежду, которая теперь называется дорийской. Аргосцы и эгинцы поэтому решили, напротив, ввести обычай делать отныне женские застёжки в полтора раза длиннее прежне­го, а затем, чтобы женщины посвящали в святилище этих богинь прежде всего застёжки. Вообще было запрещено приносить в дар в святилище вес пред­меты аттического производства и аттическую глиня­ную посуду и впредь дозволялось пить там только из глиняных сосудов местного изделия. Ещё и в моё время аргосские и эгинские женщины из ненависти к афинянам носили застёжки длиннее, чем раньше».²⁶ В рассказе Геродота различия в одежде между карийско-и­онийскими и дорийско-эллинскими платьями при­нимают религиозное значение. Символическое зна­чение относится особенно к булавкам застёжек. Они отнимаются у афинских женщин, когда аргивскис и эгинские делают их в полтора раза длиннее и по­свящают материнским богиням Авксесии и Дамии. Далее, что этот символизм означает? Афродито- эротическое значение этого события не может вы­зывать сомнений. Посвящение булавки на застёжке (7tepovr|, лор7Г - позднейшие обозначения кольца застёжки, которое вытеснило прежнюю булавку), что скрепляет ткань, имеет то же значение, какое предавалось женскому поясу. Оба обозначают жерт­ву девственности. Посвящение застёжки обозначает

переход к материнству, вхождение в брак, исполнение женского позыва через «брак в цветущей юности»²⁷. Скрывающие одежды тогда раскрываются. Застёжка, бывший символ благочестивой девственности, ста­новится символом брака. Кольцо, произошедшее от булавки, само по себе изображает единение полов для порождения.

Каждая деталь рассказа Геродота подходит под эту эро­тическую трактовку. Первостепенна материнская природа двух богинь, Дамии и Авксесии, чей де­метрический символизм несомненен. Обе богини представляют теллурическое материнство, истинные GdXeicu (богини благодати)²⁸, что выражается в самих их именах. Для Авксесии, происходящей от au^dvco (прирастать), и для Дамии, у которой мы имеем ко­рень da, ge, отсылающий к великому множеству слов, мы всегда имеем основой материальную суть земли. Согласно с этим, божественные статуи сделаны из ствола дерева, который в высшей степени выражает земное плодородие. Так же, как земля находит своё удовольствие в беспрестанном оплодотворении, так Дамия и Авксесия порождают зародыш жизни в жен­ских матках. Они поощряют брачные узы и склоня­ются ко всему мужественному.

Факт заключается в том, что две матери несут в себе ту же двойную силу природы, какие демонстрируют близ­нецы Диоскуры или Молиониды. Смерть и жизнь, уходящие и возвращающиеся, это две стороны прин­ципа, который вечно движется между двумя полю­сами. Как близнецы-братья или сёстры, они стоят вместе, неотделимые друг от друга, порождение од­ной матери. Авксесия посылает жизненные силы, а Дамия забирает их обратно в свою матку. Авксесия выражает яркую сторону естественной жизни, Дамия - ночной аспект. Здесь Дамия разоблачает в себе Ламию, проститутку великой жестокости. Два имени являются синонимами.

Эта двойственность сохраняет ещё и иное значение. Она отсы­лает к двум потенциям, что объединены в естествен­ном принципе - мужской, добавленной к женской. Тройка совершенней двух, потому что она - отпрыск, добавленный к отцу и матери, так что единство есте­ственного принципа восстановлено. Одно - это ма­

лое единство, три - это великое единство. Единица замкнута на себе, последующее развитие единства - единство тройственности. Ребёнок сочетает воз­можности, что разделены в отце и матери. В каждом деторождении присутствует неразрывная цепь, ско­вывающая между собой две половые потенции. Их изначальное единство преобразовано. Через ребси ка два родителя скованы друг с другом. Когда аргоссцы и эгинцы увеличили булавки на своих застежках, добавив половину, это обозначило переход от двух к трём, от женственного к мужественному, зачатому в символическом духе античной религии. По десятке хорегов ведут круг женщин на празднество богинь²⁹, каждый - член двойственности, умноженной на пять. Для антиков пятёрка обозначала брак. Это выводится из сочетания женской двойки с мужской тройкой. В своей пятёрке две матери по-настоящему раскрыва­ются для бытия, как Гера Аргивская, богиня брака и единства.

Всё это - оценка для эротико-афродитического значения бу­лавки на застёжке: TTCpoviq и торлг| были истинным выражением материнства, которое отдаёт себя муже­ственности и радости материнства. Использование афинскими женщинами своих булавок для совер­шения убийства неизбежно рассматривается, как признак кощунства. В руках афинских замужних женщин символ порождения стал инструментом смерти. Женщинам следовало искать удовольствия не в смерти, а в радости плодородия. Нарушили эту заповедь киприотка Левкокома и критянка Горго[†††††††], которые были обращены в статуи³⁰. И поскольку афинские женщины бросили вызов этому прин­ципу, убив единственного солдата, которого боги­ня пощадила, они потеряли привилегию ношения застёжек, что символизирует материнство, которое они осквернили.

Суть этого повествования исключительно в социальном по­ложении афинских замужних женщин. Смена платья соответствует смене положения. Ей была дана высшая честь, которой афинская женщина могла упиваться. В культе великих природных матерей земная женщина всегда была освящена, и, таким образом, она была защищена от власти мужчины. Мужской власти за­мужние женщины противопоставили религиозный характер «матроната», основанный на прообразе ве­ликой теллурической первородной матери, которая восстаёт на защиту своих смертных представитель­ниц. Этой защиты афинские женщины сейчас лиши­лись. Дамия и Авксесия покидают Афины. Своим злоупотреблением застёжками замужние женщины лишили себя претензий на защиту. Беззащитные, они подпали под закон мужчин. Символ материнской бо­гини, который они до настоящего времени носили, был у них отнят. И власть мужчин восстала вместе с тем. Так культ природной матери открыл дорогу оплодотворяющему богу, материнское право пришло в упадок.

Смена дорийского платья на ионическое отмечает решающий шаг в этом развитии. Это не причина, но внешнее выражение. Главенствующее положение дорийских женщин было отражено в их платье, которое было открытым и предоставляло свободу движения. Оно было безрукавным, скрепляющимся воедино на пле­чах застёжками. Оно оставляло бёдра обнажёнными и в целом обнаруживало наготу, которая поражала многих ионийцев как непристойная. Смена дорий­ского платья на радикально отличный ионийский костюм с его плиссированной тканью мантии, ко­торый хорошо скрывал тело, а застёжки в котором закрывали щели под рукавами, включала в себя воз­врат женственности от публичной жизни мужчин к незаметности и раболепию, которые характеризуют восточные обычаи и которые быстро привели на Востоке к упадку.

В контрасте с этим ионийским развитием в Афинах эгинцы и аргоссцы сохранили дорийские обычаи и платье. Они оставались верны древнему материально-женствен­ному принципу природы. Следовал конфликт между двумя системами. Дорийские женщины сохраняли

своё древнее одеяние и старый иератичный симво­лизм булавки на застёжке. В порядке более острого выделения различий, они снова удлинили застёжку на половину. Никакие аттические сосуды не могли вноситься в храм материнской богини. Аттическая земля утратила свою святость, её закон был нару­шен. Питьевые сосуды теперь лепились из местной глины. Земля, которая образовала материальную ос­нову, матку Дамии, одна могла порадовать богиню. Запечённая глина становится в такое же отношение к ней, как к Деметре и всем земным матерям, и лону богини смерти. По этой причине Пирр, который был убит черепицей, рассматривался как возлюбленный Деметры'³! Если вода должна быть выпита из мест­ного сосуда, то это потому, что местная материнская почва берётся для того, чтобы стать хранилищем и источником воды, которая пробуждает жизнь в сво­ём лоне. Таким образом, культ Дамии и Авксесии окружён обрядами, в сути своей он основан на ма­териальном материнстве всепорождающей земли, и располагается такое материнство в точке пересече­ния природы и религии. Пока Афины всё больше и больше отказывались от материальной точки зрения, пренебрегали женскими принципом и семьёй ради мужских принципов, дорийцы оставались верными древнему закону земли. В этом воззрении они со­хранили своё изначальное отношение к традиции и неизменный характер, пока ионийцы были догоня­ющими в беспрерывной борьбе за прогресс.

Старая матриархальная традиция наиболее точно отражалась в дорийском платье. Даже среди мужчин спартанские девы носили простые одеяния, прикрывающие со­всем немного. Одев только хитон, прекрасная эпидав- рийка Мелисса подала вино рабочим. Это выглядело так, что, увидев её, коринфянин Периандр влюбился в неё³'². А дорийские женщины были в не в большей степени прикрыты на танцах. Обнажённые, говорит Плутарх33, они поют и водят хороводы. Это оскор­бляло афинян. Они относились к ним так же, как римляне относились к германским женщинам. И пока это определённо похоже на правило строгой скромности платья, появляющееся только тогда, ког­да всё безнадёжно потеряно и всё попало под власть

разврата. То, что Тацит говорит о германских жен­щинах³⁴, в той же степени относится и к дорийским. Они держали свои руки открытыми по плечи, даже одна половина груди была обнажена. И в то время брачные узы были для них неприкосновенны, и ни одна сторона их нравов не является такой похваль­ной. « - Что за прелестная рука!» - сказал кто-то пифагорейке Феано, а она ответила: « - Да, но нс для каждого»³⁵. Нам также известен ответ, который Герад, спартанец раннего времени, дал незнаком­цу, который спросил его, как в Спарте наказывают прелюбодеев. «Незнакомец, - отвечал он, - в нашей стране нет прелюбодеев». Незнакомец настаивал: «А если бы нашёлся таковой?» «Тогда, - сказал Герад, - он должен будет отдать такого быка, чтобы он мог вытянуть голову через Тайгет и напиться в Евроте». На что удивлённый незнакомец уточнил: «Но разве можно найти такого большого быка?» А Герад отве­тил: «А разве можно найти в Спарте прелюбодея?»'³⁶ В том же пассаже Плутарх цитирует аристотелевскую кри­тику законов Ликурга за свободу, которую они пре­доставляли женщинам'5⁷. Сам Плутарх демонстри­рует глубокое понимание старого дорийского духа, когда пишет: «Не было ничего постыдного в наготе девушек, ей всегда сопутствовала стыдливость, а распутство было под запретом. Скорее они прида­вали им ощущение простодушия и не заботились о внешней благопристойности. Женский пол взял себе в обычай мужскую храбрость, для них суще­ствовали равные требования чести. Следовательно, спартанские женщины могли хвалиться, как Горго, жена Леонида, когда иностранка сказала ей: „Вы, лакедемонянки, единственные женщины, которые правят своими мужчинами¹⁴. Она ответила: „Но зато мы и единственные, кто дарует миру мужчин⁴⁴»³⁸. Записаны многочисленные ответы в таком духе. И опыт прошлых дней показывает, сколь плодородной может такая свобода спартанской женственности как для общественной, так и частной жизни, тем самым, блестяще опровергая утверждение Аристотеля, что женщины не принесли никакой пользы этой стране. Часто сообщалось о спартанских женщинах, почётно наречённых реосббора (хозяйка дома) и бесгяоіѵа

(правительница). ,

В общем и целом, упадок женской добродетели приближа­ется, когда мужчины смотрят на женщину сверху вниз, когда с продвижением цивилизации мужчины развивали фатовство, для которого наши собствен­ные времена придумали так много расплывчатых определений. Прогресс цивилизации не благоволит женщине. Её апогей в, так называемом, варварском периоде. Позднейшие эпохи нарушают её гегемонию, ограничивают её физическую красоту, возвращая её на возвышенные позиции; она наслаждалась среди дорийских племён рабством, инкрустированным драгоценными камнями, которое было её жребием в Ионии и Аттике, и, в конечном счёте, вынуждает её вернуть себе через гетеризм то влияние, которого она лишилась в брачных отношениях.

Все эти явления раскрываются в том же законе: чем более первобытен народ, тем больше принцип женствен­ной природы будет править религиозной жизнью, и тем выше будет социальное положение женщины. Матриархат - это наследие тех народов, которые Страбон назвал варварами, первых до-эллинисти- ческих жителей Греции и Малой Азии, чьи продол­жительные миграции представляют начало античной истории так же, как миграции северных племён воз­вестили начало нашей эры. Карийцы, кавконцы, лс- леги, пеласги - наиболее известны среди 7tXavr|TiKo( (мигрирующих народов). Они исчезают или берут иные имена, а воззрения и обычаи примордиальной эпохи умирают вместе с ними. Только здесь и только таким образом мы находим узнаваемые пережитки некогда универсальной системы, основанной на пре­восходстве женственного естественного принципа, системе, которая, будучи фрагментарной, защища­ла целое этим религиозным основанием, но снова мы сможем воссоздать её во всей полноте, только отмечая и сравнивая фрагменты, сохранившиеся во множестве самых разнообразных мест.

Лемнос

Преступление женщин Лемноса напоминает убийство

Клитемнестрой своего мужа и сравнивается с ним. В Плакальщицах Эсхила хор поёт:

Лемносский грех -

Всем грехам грех, молвь идет.

Там женщины

Истребили пол мужской.¹

Аполлодор рассказывает об этом событии следующим обра­зом: «Следуя за Ясоном, аргонавты сначала приплыли в Лемнос. В это время остров был полностью лишён мужчин и находился под управлением Гипсипилы, дочери Фоанта. Такое положение дел объяснялось следующим: женщины Лемноса пренебрегли куль­том Афродиты. В наказание богиня наслала на них биооаріа (неприятный запах). От отвращения муж­чины направились за пленными девами из близле­жащей Фракии. Разъярённые подобным унижением лемносские женщины убили своих отцов и мужей. Только Гипсипила спрятала своего отца, Фоанта, и пощадила его. Таким образом, Лемнос в это время управлялся женщинами. Аргонавты возлегли с ними. Гипсипила разделила постель с Ясоном и принесла Эвнея и Неброфонта»².

Данное сообщение Аполлодора особенно замечательно тем, что в нём используется слово уѵѵаікократоѵр£ѴГ| (управляемый женщинами) в связи с Лемносом. Здесь матриархат принимает свою крайнюю форму ама­зонства, расправляющегося с мужчинами. Рассказ,

который мы сюда поместили, не только сообщает о существовании амазонства на Лемносе, но и осве­щает такое событие, как смена брачного матриар­хата на направленное против брака амазонство. И здесь скрывается главное значение лемносской резни. Афродита была враждебна к женщинам Лемноса, поскольку те пренебрегли её культом. Значение оче­видно. Женщины Лемноса находили большее удо­вольствие в воинственной жизни амазонок, чем в исполнении своего основного женского позыва. Нс исполнялся закон Афродиты, согласно которому брак и деторождение есть высший долг женщин. Воинская доблесть стала выше материнства. Афродита ото­мстила женскому пренебрежению своим культом, отняв их привлекательность. Auooapia, которую она наслала на лемносских женщин, означает конфиска­цию, хотя амазонство и его неженственные практи­ки истинно по-женски красивы, его приманки - все те, которыми Пандора пленяет мужчин. Ту же идею включает в себя миф об Ахилле и Персее, которые осознают всю красоту Пентесилеи и Горгоны, только когда те, раненные, делают последний выдох на руках своих победивших противников. Воинская доблесть разрушает всё женское очарование. Но смерть поло­жила конец этой порочности. Только сейчас королева пробуждает любовь своего врага, которой не суждено осуществиться.

Учитывая отталкивающую 6uaoap(a их женщин, мужчины Лемноса жили с фракийскими девушками. Это не­вольницы, которых они пленили на путях грабитель­ских походов к близлежащим материковым землям. Здесь мы обнаруживаем лемносский матриархат среди обычаев и общественных условий, которые мы различаем поверх фона матриархальной жизни. Военное дело на долгое время было передано муж­чинам домом и семьёй, так что господство женщин становится неизбежным. Мать заботится о детях, возделывает поля, управляет домом и прислугой и, когда необходимо, берёт в руки оружие, чтобы защитить свой дом и очаг. Осуществление этого го­сподства в сочетании с её владением оружием уве­личивает чувство женского достоинства и силы. Она возвышается над мужчиной, и физическая красота,

которой славились женщины матриархальных госу­дарств и, особенно, Лемноса, отражала почётность их положения.

Напротив, имя Синтиан (аіѵтгц;, грабитель, вор) отражает презрение, вызванное мародёрской жизнью муж­чин. Самыми древними именами лемноссцев были Озола (б(г|, плохо пахнущий) и Псолей (\}6Хо