Предисловие

Вилла Памфили, столь примечательная благодаря своему потрясающему расположению рядом с Порта Сан Панкрацио на древней Лврелиевой дорогой неподалёку от Рима, в самые разные времена привлекала внимание ан- тиковедов колумбариями[§], которые были найдены в её земле.

ды приводила меня в Италию и нашла подпитку в Греции. В моём непрекращающемся чтении антич­ных авторов я уделил пристальное внимание всему, что они говорили насчёт погребений и погребальных культов. Таким образом, за несколько лет я собрал довольно богатый материал, который всё более и более срочно требовал научного прорабатывания. Курс лекций по данной теме, который я прочитал в Базельском Обществе Древностей[**], встретили с боль­шим одобрением.

Три таинственных яйца и человек, плетущий канат, служат базисом и отправной точкой для двух эссе о древнем символизме погребений, в которых я рассчитываю раскрыть значение, далеко выходящее за рамки ис­кусства и археологии. Я рассуждаю о более тёмных сторонах этой малоизученной области в подробно­стях и прилагаю усилия по отношению к особым мотивам в основных античных [религиозных] пред­ставлениях. Спустя века и все нововведения, они всё равно имеют некоторую власть над погребениями и погребальными культами. Их символизм, коре­нившийся в древнейших институтах нашего рода, оставался неизменным, хотя под конец его больше не понимали - в эпоху упадка язычества и, тем более, в новой эре, начавшейся с пришествия Христа. Он формирует связь между ранними и поздними поко­лениями, стирая различия во времени, пространстве и национальности. Символизм яйца несёт в себе за­мечательный пример превосходства над временем, в то время как мотив Окна, плетущего канат, выхо­дит за рамки национальных барьеров и встречается в Египте, Азии, Греции и Италии.

Эта та неизменная черта, которая делает античные погребе­ния столь значимыми. И это преисполнено значе­нием, которое обретает ещё больший смысл за счёт погребений, посвящающих нас в самый прекрасный аспект античного духа. Иные области археологии могут так увлечь наш разум, как современники этих могил давно уже покорили наши сердца. Не только обогащение наших знаний, но и духовные потребно­сти направляют наши стопы. Где это было возможно, я учитывал этот аспект и смог углубиться в возвы­шенные представления, которые древние породили своим представлением о смерти, и которое не может найти выражение в языке, а только в символе.

I. Три таинственных яйца Могильное изображение из колумбария в Вилла Памфили, Рим

Три таинственных яйца

Погребальный рисунок, воспроизведённый на изображе­нии I, совершенно точен и ясен во всех своих дета­лях. Группа из пяти молодых людей сидят вокруг маленькой трёхногой табуретки с тремя яйцами на ней. Фигуры, по большей части, совершенно одно­образны, от монотонности, однако, их уберегают различия в образе ношения их одежд, в их жестах к и положении тел и в целом умелое построение ком­позиции. Эфебы с непокрытыми головами сидят на скамьях. Их внимание сосредоточено на табуретке в центре круга, и они, кажется, заняты обсуждением яиц. Двое, справа и слева, вполне вероятно, ведут беседу, в то время как люди на заднем плане высту­пают в роли слушателей. Образ справа выглядит самым бездеятельным: он находится несколько в стороне от группы, и его включение, может пока­заться, осуществлено художником, который одержим числом пять. Один из юношей коронован миртовым венком, другой держит горящую масляную лампу в кисти своей отставленной руки. Эти два атрибута могут раскрыть религиозное содержание работы, даже если отсутствие обуви и головных уборов нс прояснило этого в должной степени. Священное значение лампы проявляется в дневном свете, ко­торый обнаруживает себя, открывая наблюдате­лю контуры храма и жилую постройку невдалеке. Таким образом, в нашем описании этой картины мы глу­боко пренебрегли обстоятельствами, которые ут­вердили как отправную точку нашего обсуждения.

Три яйца на табуретке представляют особенность, которая особенно проявляется на нашей гравюре, как и в мюнхенской копии.

Противопоставление светлых и тёмных цветов выражает непрерывный переход от тьмы к свету, от смерти к жизни. Оно демонстрирует нам теллурическое творение как итог вечного становления и вечного ухода, как нескончаемое движение между двумя противоположными полюсами. Это представление приковывает наше внимание благодаря своей вну­тренней истине, но мы также должны восторгаться простотой выражения символизма. Элементарное противопоставление светлого и тёмного цветов, кон­кретизирующих основу представления через то, что величайшие античные философы, кажется, были не­способны сполна выразить в словах. Справедливы ли мы в предположении, что серьёзное и живое об­щение эфебов касалось этой стороны символизма яиц? Конечно, нет ничего столь же соотносящегося с торжественностью погребения. И, конечно, представ­ление о смерти предстаёт не более насущным делом, чем отношение между двумя полюсами относительно которых движется теллурическое существование. И нет символа, который лучше определил бы возвы­шение духа над ограничениями телесного существо­вания до намёка на собственное перерождение, чем яйцо. Оно охватывает жизнь и смерть, связанные в нём неразделимым единством, и несёт силу к обнов­лению всему, что потонуло в невидимости. Высшее достоинство и богатство символа находится, прежде всего, в том факте, что он не только допускает, но даже вдохновляет на различные уровни интерпре­тации и уводит нас от истин физической жизни к истинам высшего духовного порядка.

В религии яйцо - символ материального источника всего, сірхп yevtOEWC,(начала творения). Материальный источник вещей, который даёт силу всей жизни из себя самого, включает в себя и становление, и уход.

Мы обнаруживаем это в кольце Гига: одновременно направленное внутрь и наружу, оно строго символи­зирует единство двух противонаправленных потен­ций природы⁴. Та же идея последовательного чере­дования прослеживается в жизни противоположных друг другу Диоскуров⁵, которые появляются из того же яйца и воплощают значение противоположных цветов. И подобно элийским братьям, Молиониды, рождённые из одного яйца, правили своими колес­ницами вместе, неразделимые, как жизнь и смерть, очертя голову летящие через космос, как вечное ста­новление и вечный уход.

Стал вдвоём на меня, и как первый лишь правил конями, Только лишь правил, Другой их, гоня, бичевал без пощады/

Изобразительно это представление выражается в виде двух лошадей разного цвета, одной светлой и одной тём­ной, бегущих бок о бок.

36

избежно. Тифон может быть побеждён, но не унич­тожен. Вечно продолжается битва, и сколько раз Тифона покоряли, столько же раз он снова выры­вался на свободу и сражался с Гором. «Но Гор - это мир, окружающий землю, мир в котором рождение и разрушение чередуются»¹⁰.

Эти частые сообщения о братьях-близнецах иногда представ­лены как вечная борьба одного с другим, иногда как дружба, но обычно как двойственность. Для них, в то же время, враждебность и дружба - две противо­положности, составляющие единство. Один вечно борется с другим, как жизнь и смерть, вхождение в бытие и уход из него, и тем сохраняется постоянная молодость и свежесть творения. Парность двух сил - особенная характеристика. Сон и смерть - близ­нецы в том же чувстве. Они подобны, но сон несёт в себе ещё пробуждение к жизни. «Сон, сказал поэт, младшее таинство смерти»“. И близнецы - смерть и сон - на погребальных стелах, как на той, что в Вилла Албани, выражают то же значение, что и фиванские братья, убивающие друг друга, последнее часто изо­бражалось на этрусских урнах с прахом. Они - две силы, что правят творением. Они пожирают друг друга, но постоянно возвращают жизнь из темноты к свету.

Противопоставление двух цветов представлено в бесчислен­ных античных изображениях, как основополагаю­щий закон теллурической жизни. В своём прекрасном письме к Аполлонию, в котором он утешает его в связи со смертью сына, Плутарх цитирует следующие строки античных поэтов:

Поворот колеса возвышает одно, А затем совершенно иное/²

И:

Раса смертных подобна роду растений - Всегда подчиняет их круг. Оживают одни, Пока другие цветы умирают, и косит их смерть.¹'*

И что делает эти формулировки во всех отношениях ещё бо­лее значимыми так это то, что образы колеса и круга всегда возвращаются к своему изначальному поло­жению, они основываются не на случайной поэтиче­ской выдумке, а взяты из древнейшего символизма, к которому имеют отношение и захоронения.

Эта концепция, подчёркивающая множество символов и ми­фов, принадлежит к самим основам античной рели­гии. Она не столько сообщает нам о природе богов, сколько о физических условиях творения¹⁴. И мы не должны удивляться, обнаружив, что она играла важную роль в вакхических мистериях, если будем помнить, что этот культ основан полностью на мате­рии и на женственно-материальном принципе при­роды с её оплодотворяющей стороны. Двухцветное яйцо, находящееся в центре дионисийской религии, демонстрирует нам высший закон, управляющий ми­ром преходящего, какfatum,присущий женственной материи. Часто образ яйца напоминает о космосе. Небо и земля - производные двух половинок яйца. Раскрытие чёрной половины - становление земли, белой половины - становление неба. Чёрная поло­вина - женственно-материальный принцип, а белая половина - мужественно-бестелесная потенция. Но, однажды разделённые, эти части, которые были пре­жде одним, ждёт воссоединение. «Вот с каких давних пор свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое, соединяя прежние половины, пы­тается сделать из двух одно и, тем самым, исцелить человеческую природу»/⁵. Эти, протянувшиеся через всё, половинки яиц, воссоединяясь, дают рождение всему, вечному потоку становления и столь же мо­гущественному, обратному, потоку ухода.

Таким образом, яйцо - арх?) yevEOEOx; во всех отношениях. Оно содержит все составляющие материального мира: землю и небо, свет и темноту, мужское и жен­ское начала природы, поток становления и возвра­щения, зародыш всех теллурических организмов, высшее и низшее творение и весь мир богов, которые, материальные по своему происхождению, как и весь теллурический мир, также имеют мать, как и люди, животные и растения - а именно, тёмную половину яйца. В орфико-вакхической мистерии яйцо позво­

ляет видеть не только его собственное происхожде­ние, но и происхождение богов, и из этого значения черпается надежда на то, что возможно разделить во многом божественное порождение этого яйца; раз­умеется, теллурическое рождение может вырасти в бессмертие высшего светоносного мира.

На нашей фреске присутствует венок. Конечно, это не ивовый и не лавровый венок, что, кажется, более уместно для вакхических обрядов и прослеживаемой связи между Дионисом и Аполлоном. Различные источ­ники указывают на миртовый венок, как на символ инициации¹⁶. Но основополагающая связь, как для мирта, так и для яйца, относится к женственному представлению о великом естественном принципе. Мирт посвящён Афродите-Венере, верховной матери теллурического творения.

Таким образом, два предмета, бросающихся в глаза на росписи в памфилийской могиле, яйцо и миртовый венок, от­сылают к инициации в верховный материально-мате­ринский принцип, из которого порождается Дионис Диметор («Дионис двух матерей»). Фаллический бог, сражающийся за плодородие материи; но он таков нс по своему рождению, а как возникший из темноты материнского лона. Он предстаёт как сын женствен­ной материи. Пробив скорлупу яйца, он раскрывает таинство фаллической мужественности, которая до настоящего времени скрывала его в себе, и сама мать соединяется в нём, как в своём собственном демо­не. Фаллического бога нельзя помыслить отдельно от женственной материальности. Материя, мать, которая вынесла его на свет, сейчас становится его женой. Вакх - и сын, и муж Афродиты. Мать, жена, сестра сливаются воедино. Материя примеряет все эти свойства по очереди.

Половой союз - это всегда основной дионисийский закон. Gamos(супружество) - его реализация. Порождённый чувственностью теллурического уровня, он достига­ет уранического уровня высшей чистоты исключи­тельного брака. В этом возвышении яйцо становится символом супружеского освящения и telos(высшей цели), которую каждый gamosносит в себе. Этим объясняется, почему на фреске пять эфебов. Я уже отмечал, что это число не может исходить из фанта­

зии художника и что, с чисто художественной точки зрения, крайняя правая фигура может быть опущена. Её наличие показывает, что мы имеем дело со свя­щенным числом. Для древних число пять символи­зировало супружество. Это сумма мужской triasи женской dyas,который обозначает брачный союз двух полов. Следовательно, то не загадка и не бессмысли­ца, что юношей должно быть пять. Их пятёрка ука­зывает на женственное яйцо в его высшем значении, как символ полового союза, освящённого браком в контрасте с тремя другими изображениями в том же погребении, которые акцентированы на низшем, афродитическом, беззаконном оплодотворении, при­говорённом этими таинствами.

Яйца в цирке

Но мы упустили из виду целый класс монументов[‡‡], в которых яйца играли значимую роль. Я отсылаю к изобра­жению сцен цирковых игрищ, которые были обна­ружены в росписях саркофагов. Здесь яйцевидные тела - по числу их семь, пять или десять - находятся на возвышенной платформе, поддерживаемой иногда четырьмя, иногда двумя колоннами. Другая подобная конструкция несёт на себе такое же количество дель­финов. Касательно природы этих объектов не может быть сомнений, поскольку яйца, как и дельфины, выделяются в литературных записях, как атрибуты цирка. В своей «Римской истории» Дион Кассий упоминает о яйцах и дельфинах вместе: «Когда он [Агриппа] увидел, что люди в амфитеатре не могут назвать число пройденных кругов в гонке колесниц, он распорядился отмечать число кругов статуэтками дельфинов или яйцеобразными конструкциями»¹. Агриппа, может показаться, ввёл некую неведомую прежде практическую инновацию, привнёсшую дельфинов и яйца в цирк, но использование яиц в цирковых играх изобретено не им. В своей «Истории» Тит Ливий рассказывает нам, что эта практика при­менялась даже ранее 578 года от основания города (175 г. до н.э.). «Цензоры Квинт Фульвий Флакк и Авл Постумий Альбин предложили устанавливать

в цирке ещё и яйца, дабы указывать число кругов»². И даже здесь он не говорит о новом обычае. Цензоры просто внесли изменения в конструкцию различных частей цирка, в том числе и из-за яиц. «Яйцеобразные структуры», кажется, были изготовлены из древеси­ны или запечённой глины и имели немалый размер. Упоминание Варрона уделяет им особое внимание. Он сообщает, что был в храме Теллус на празднестве зерна, посвящённого богине, вместе с Фунданием и иными друзьями, он цитирует сказанное Лицинием Столом: «Это яйцо отмечает не только первый круг, сделанный квадригой на цирковых играх. Не мы ли видели такое же на традиционном продвижении ше­ствия Цереры»³[§§]. Эти слова ясно показывают, что с каждым новым оборотом колесницы по одному яйцу перемещалось из корзины до тех пор, пока не уби­ралось последнее на седьмом круге. Наконец, сле­дующий пассаж из «Сатир» Ювенала безусловно соотносится с яйцами:

Жребий плебеек сокрыт на окраинах города, в цирке: Женщины эти, надев золотую цепочку на шею, Возле столбов цирковых и колонн с дельфином гадают, Бросить кабатчика ль им да пойти за старьевщика замуж.⁴

Исключительно плебейки обращались к/дсшп через яйца и дельфинов касательно вопросов замужества, в то время как богатые женщины платили иностран­ным фиглярам за благие предсказания. Во взгляде, высказанном выше, нам больше не надо задаваться вопросом, почему яйца и дельфины, животные по­рождающего Нептуна, должны использоваться для таких пророчеств. Как dp%q у£Ѵ£О£ак; яйцо находи­лось в самой глубокой связи с браком и порождением. Яйцо амфитеатра так же рассматривалось как «на­чало творения», и поэтому оно могло упоминаться в том же духе, что и яйцо в процессии (ротра) Цереры. И в амфитеатре оно тоже представляло собой жен­

ственный принцип природы. Оно старше, чем птица, вылупившаяся из него, окрылённая и быстрая как квадрига, которая устремляется из carceres(ограды) с неукротимой жаждой жизни. Гонки квадриг ста­новились наглядным образом рождения из яйца. Как птица разбивает скорлупу своего яйца и, освобождён­ная из его заточения, пытается расправить крылья, так и колесница вырывается через павшую carceres, окрылённая нетерпением. В этом и обнаруживается связь между яйцом и гонкой.

Из свидетельств, таким образом, мы можем заключить, что яйца находились в глубокой родственной связи с цирковыми играми. В самом деле, они сохранили внешнюю цель, а именно, держать и состязающихся и наблюдателей в курсе количества пройденных кру­гов. Настоящие яйца были бы слишком малы для это­го. Их необходимо было заменить искусственными яйцеобразными телами, подходящими по размеру. Но это практическое отношение твёрдо придерживается тех же отношений между цирковым яйцом и играми. В той же степени они могли быть так же примене­ны к прочим объектам. Если яйца были выбраны с незапамятных времён, то причину надо искать в их религиозном значении. На каждом круге убиралось одно яйцо. Даже в поздние времена эта внутренняя связь между яйцом и гонкой на колесницах не была совершенно забыта. В непременных суеверных прак­тиках, особенно свойственных плебейским классам, выживала старая память, и это отнюдь не то, что мы можем увидеть в текстах Кассиодора, Ювенала и Варрона, то всегда было идеей о материнском прин­ципе творения Цереры, браке и рождении, женствен­ном арХП ■yevEcrecoc;, который, иногда в чистом виде, а иногда в завуалированном, находил своё выражение в таких народных воззрениях.

Сейчас нам нужно разъяснить изначальное представление, подчёркивающее связь между яйцами и цирковы­ми играми. Сейчас мне хочется вспомнить чтения, в которых говорилось о Диоскурах и элидских Молионидах. Обе пары братьев появились из мате­ринского яйца. Все отличались своей несравненной быстротой, с которой мчались они на своих запря­жённых колесницах. Они родились из изначального

материнского яйца могучими гонщиками и возни­чими. Творение, которое дремлет в этом зародыше всего, сейчас показывается из-под вскрытой скор­лупы, и в своём творении всё пребывает в неуто­мимом вечном движении. Жизнь теллурического порождения не знает остановок. В нём всё приходит к существованию и исчезает. Материальная жизнь движется между двумя полюсами. Её* область - это не то, что существует, но то, что становится и уходит, вечное противостояние двух цветов, белого - жизни и чёрного - смерти. Лишь через равномерное смешение двух начал, материальный мир уверенно существу­ет. Без смерти невозможно обновление, и в вечном труде природы, разрушительная сила неотделима от вечности юной жизни, которая является творящей, порождающей силой. В самом деле, созидающая сила не может и мига просуществовать без разрушитель­ной силы. Далее, смерть не противник, но помощник жизни так же, как отрицательный полюс магнита противоположен положительному, но и неизбежно дополняет его, без него положительный полюс будет немедленно уничтожен, а жизнь обратится в ничто. Таким образом, две силы управляют теллурическим творе­нием и, работая сообща, обеспечивают выживание всего. Они родились вместе, братья-близнецы, поя­вившиеся из одного яйца. Они движутся рука об руку.. Они управляют одной упряжкой, и их двусторонняя борьба за одну и ту же цель существует благодаря их неравной быстроте. Этим усилием сыновья Актора, Малиониды, достигают победы своей колесницы. И быстрые, как стрела, летят они по теллурическо­му миру видимости. Скорость двух сил, которые сочетаются, чтобы двигать тварной мир - это вы­ражает колесница Молионидов. Колесница всегда возвращается к точке старта, как окружность, кото­рая, заканчиваясь, теряется в новом начале. Одна из сил устремляется по прямой, в то время как другая отворачивает её и ведёт назад. Окончание каждого существования - это возвращение к началу, и каждое отправление содержит в себе возвращение. Два дви­жения связаны одно с другим, столь же непонятные, как и две силы которые сообщают их. Порождение этой сочетавшейся силы - это круг, в котором вся

теллурическая жизнь бесконечно движется. И этот круг отражается в трассе для колесниц, которые летят вокруг теше, лишь на старте их круг обновляется.

Это проясняет две вещи: во-первых, связь между яйцом и гонкой колесниц в цирке, а во-вторых, аналогию меж­ду окончанием круга и перемещением яйца. Ар)(і| yEVEOEOx; заключается в яйце, а колесница раскрывает движение творения, что вырывается из лона материи. С каждым возвращением к стартовой точке круга бы­тие завершается и начинается другое. Каждый плод яйца проходит через рождение, развитие и исчезнове­ние. Новое занимает его место. Поколения бесконеч­но сменяют одно другое, птенец сменяет прошлое и с всегдашней скоростью света отражается в мифе о Молионидах, близнецах-возничих. Упряжка, взры­вающаяся силой с падением ограды, верно отражена как рождение из яйца. Окрылённая, как птенец из яйца, колесница вырывается из carceres,который до этого момента ограничивал её движение. Сокрытое становится видимым, что было бездвижным стано­вится неустанно спешащим. Первое движение бытия совпадает с началом его спешки, которая образует такой яркий контраст со спокойствием и неподвиж­ностью, которые главенствовали в яйце.

Таким образом, яйца в цирке не лишены значения. Нс меньше яйца значили в шествии Цереры, они выражали идею происхождения от изначальной матери материи, рождение птенца, который поднимется к свету нс раньше, чем умрёт, ставши жертвой закона материи. В горизонтальном полёте колесниц и сообщавшемся исчезновении яиц, которые видят наблюдатели, дра­ма всей теллурической жизни, закон, управляющий их собственным существованием и дарующий пальму первенства быстрейшему возничему, они выражают свою веру в то, что высшая слава нации и каждого индивидуума не в наибольшей возможной продол­жительности жизни, а в наибольшей возможности к реализации - и, следовательно, расходу - энергии. Тот же порядок представлений заправляет всем цирком и всеми богами, культами и связанными с ними инсти­тутами. Власть природы в её тройственном, теллу­рическом, лунном и солярном, распределении, в сё двойственной, женственно-пассивной и мужсствсн-

но-активной, потенции, в её проявлении как дающей и забирающей жизнь силы обнаруживается в столь богатом и разнообразном представлении о римском цирке, что Отцы Церкви смотрели на цирк как на настоящий пантеон, нечестивый, осквернённый язы­ческими демонами, это место непременно избегалось верующими⁵. В Мурции и Кибеле - материнская три­ада Сея-Сегетия-Тутилина, в Полленции - Либера и Церера, женственный принцип природы, дающий такое же выражение афродитической стороне ма­териальной жизни, как и деметрической. Мужской порождающий, пробуждающий жизнь, плодотвор­ный принцип различался в его теллурически-ак- ватическом аспекте, как Конс-Нептун, в то время как его небесно-светоносный аспект раскрывался в обелиске⁶ и самых различных иных особенностях. Связь между теллурическим и солярным уровнями природной силы особенно привлекает внимание. Мужская порождающая сила покоится на одном простом факторе. Этой физической обусловленности в небесном свете не меньше, чем во влаге глубин. И теллурическое плодородие исходит из их акта смеше­ния в женственной материи земли. Но на различных этапах религиозного развития акцент смещается с одного на другое, на хтонический или уранический принцип, на воду или на свет, на Нептуна или на со­лярный элемент. Более материальная и, следователь­но, низшая точка зрения будет рассматривать воду как вместилище и носитель порождающей силы, в то время, как более нематериальная и, следовательно, возвышенная точка зрения будет под этим рассма­тривать невесомый солнечный свет.

В святынях и культовых местах римского амфитеатра непту­нический и солярный уровни силы выступали вме­сте. Некоторые из древних⁷ провозглашали Нептуна свои повелителем, другие⁸ с такой же убеждённо­стью называли Сола, солнце, своим властелином и рассматривали цирк как, в высшей степени, соляр­ное учреждение. Ни одно из двух этих представ­лений не должно недооцениваться. Теллурически- нептунианская составляющая провозглашает себя окончательной, несмотря на неуклонное развитие солярного элемента. Рядом с примордиальным жен­

ским яйцом стоит хтоничсский мужской бог, который творит во влаге глубин материи. Он являет собой пробуждающийся принцип, спавший в темноте зем­ли, истинный Зевс Аркан («Сокрытый Зевс»), подоб­ный Пуэру Юпитеру Анксуру⁹[***] («юному Юпитеру, покровительственному божеству Анксура»), бог дремлющего намерения, демон фаллической силы, от которого Мурция ждёт оплодотворения. Подземелье - его алтарь, нептуническое - его естество. Его фи­зическое основание пропитано влагой глубин. Его жертвенное животное - лошадь, символизирующая порождающие воды. Игры, посвящённые ему - это, в самом деле, конные скачки, hippocrateiaили экви- рии. Святилище Мурции, афродитической примор­диальной матери, находилось в сырой долине между Авентином и Палатином. На богатых лугах находится божественный камень, metae Murcia(мета, установ­ленная Мурцией), а сам расположенный поблизости Авентин носил название Мурций. Рядом с матерью стоял Коне, хтонический демон, так же как Эрот сто­ял рядом с Афродитой, которая у Вергилия посылает ему теа magna potentia(«мою великую силу»)¹⁰. Он любимый и плодоносный, без него Мурция не может ничего. Он живёт, уйдя за ней в глубины, покоится в её лоне, «целью, оставленной под землёй, она обе­регает его покой»¹¹. Тарквиний выбрал это место для постройки своего цирка, и оно казалось очевидным из-за местного культа Мурции и Конса, её paredros или компаньона, это послужило главной причиной такого выбора.

Не может быть сомнений ни касательно религиозной стадии, к которой принадлежал этот культ, ни отношений, которым подчинялся цирк. Это теллурически-непту- ническая стадия, в которой сама энергия понималась как хтонически-акватическая. В поддержание этого представления об энергии, скачки и гонки колес­ниц проводились с той почестью, какой пользова­лись богатые, влажные луга на берегах ручьёв и рек. Близость элементов, рассматриваемых как вместили­ща энергии, как носители земного порождающего lar (божества), означала присутствие самого божества.

Лошади неслись вдоль берега реки, как описывает Пиндар в первой Олимпийской песне Элидские игры¹², и вращение колёс, и быстрая поступь пеня­щихся жеребцов могли нести в себе символизм воды, единственный элемент в неподвижности природы, отличающийся подвижностью. Связь цирковых игр с водой, реками, болотами, сырыми травяными рав­нинами очевидна везде, особенно в Риме. Эквирии отмечались со всеми почестями, возносящимися к богу земного плодородия, римскому Марсу Градиву («Шагающему Марсу»), чья поступь придавала пло­дородие почве. Болотная травяная растительность, которую удобрял Тибр своими желтоватыми водами и частыми паводками, безраздельно принадлежала богу. Здесь игры проводились в его честь. Бег как символ реки, лошади становились отображениями воды, символами бога. Река ограничивала гоночную дорожку в то время как мечи, образы бога, втыкались в землю как metae.Сам Марс смотрел на эти игры. Лошадь, колесница, колесо состояли в нептуниче­ском отношении к воде. Правая лошадь победителя тело заму­

приносилась богу. Истекающее кровью

ровывали в царской стене[†††], и оно украшалось хлеб­ными кольцами, символами апогея жатвы, которые, проворачиваясь, несли то же значение, что и колесо. В рассмотрении всего этого нептунического значения римские цирк и игры отмечаются не столько как обособленный феномен, а, скорее, как выражение универсального представления, которое вкладывалось в порождаю­щую силу теллурических вод. Водная составляющая выражалась в дельфинах, чья связь с яйцами сейчас стала сама по себе очевидной. «Они посвящали дель­финов Нептуну», - говорит Тертуллиан¹’³. В цирке бог порождающих вод не антропоморфен, но принимает образ рыбы, и в центральном культе используется и представляется в цирке, оставаясь верным ранней, архаической, более фундаментальной религиозной стадии. Кассиодор связывает Эврип с дельфинами. «Эврип - это живое представление сверкающего про­лива, по которому дельфины уплывают в море»⁴. Здесь Эврип приводится не в значении настоящего

пролива, но, скорее, как intermetium(пространство), spina(позвоночный столб), протягивающийся между двумя metaeв центре цирка, разделяя его в длину на две половины. Надо думать, что это agger(перемычка), соединяющая две боковые стены. Она поддерживает­ся множеством священных предметов, обязательных для игр: изображением божеств, особенно Кибелы, божества, которому подвластен Эврип, и тремя ал­тарями. Если эта земная стена интерпретируется как символ моря и относится к дельфинам, быстрым жителям глубин, которым присуща верность чело­веку, то это указывает на морское происхож дение природы цирка. Расширяя эту идею, эврип цирка сравнивался с Эврипом, который отделяет Эвбей от материковой Беотии. Семикратная смена течений, которые поднимают и опускают воду, кажется, прямо указывает на семикратный круг колесниц, семь яиц и семь дельфинов и выражает представление вечно накатывающихся и всегда отступающих волн бытия. Как изображено в саркофаге, игры в амфитеатре не имели никакого иного значения, кроме одного настояще­го. Игры были посвящены материальной энергии, сперва принимаемой как всецело теллурический, порождающий процесс, который охватывает все слагающие, способствующие земному творению - жизнь и смерть, материя и энергия - и которые составляют само представление о божестве. В этом свете кажется, что игры имели первоочередной по­гребальный характер, и в этом они походили на ве­ликие национальные игры греков, чья ассоциация со смертью героев закладывалась ими как один из аспектов похоронного ритуала. Мы упомянули о ми­фических играх смерти, особенно в их изображениях на этрусских урнах для праха. Все игры носили по­гребальный характер. Meta - это всегда погребальный камень, а также памятник теллурического демона, ХСѲос; ёрсри)(0