Лампа в мифе об Амуре и Психее
Скорее из-за своей божественной красоты, чем из-за какого-либо еще логического обоснования, Психея попадает в ловушку чувственности и в трясину материи. Как раба Афродиты, она должна вынести долгий ряд трудностей и испытаний и должна пройти даже через жестокости подземного мира.
Наконец, забытьё Стикс обратило её в безжизненное тело, она очнулась от прикосновения наконечника стрелы, и ей была дарована чаша бессмертия. В союзе с Эротом она обретает все радости блаженства, которые она напрасно искала во служении Афродите. Это отсылает к двум стадиям женского бытия, сопоставимыми с двумя типами женщин, изображённых на множестве ваз, или с двумя составляющими из «Фауста» Гёте: женская душа- служанка Афродиты, раба материи, приговорённая на каждом шагу к новым и неожиданным страданиям, которая тонет, в конце концов, в глубочайшей трясине чувственности - но затем возрождается в новую и более сильную действительность, оставляя афродитическую жизнь ради жизни Психеи. Низшая стадия носит теллурический, а высшая - уранический характер. Из хтонической земли Психея поднялась до небесной земли (луны). Здесь мы узнаём Елену, которая, уступая естественному праву Афродиты, подвергается страданиям и бесконечным странствиям пока, наконец, на сияющем лунном острове, эта самая прекрасная из женщин нс соединилась с самым славным из героев (Ахиллом) и не обрела мир, который не может даровать ей гел-лурический Эрот, а может только Эрот небесный. Ниже всё пребывает в беспокойстве и страдании, в неожиданных разочарованиях и необъяснимых решениях. Выше - мир, вечное и гарантированное наслаждение, магия преобразования, которые залили безмолвным лунным светом вотчину мужчин, столь беспокойную днём. Ниже - грязь теллурической материи, змей и камыш, которые порождаются из нечистот темных глубин, свидетели и символы неконтролируемого брака воды и земли.
Выше - бабочка, которая проходит через кокон материи, ища и находя свет. Ниже - чистая материальность Афродиты. Выше - ураническая Афродита. Ниже - любовь гетеры. Выше - законный брак. Ниже - сома (тело). Выше - психе. Ниже - беспросветная земная материя. Выше - очищенная небесная земля, луна, чистейшее из теллурических тел. С Психеей сама Афродита достигает лунного уровня, высшего, какого только женская материальность может достичь. Рядом с ней находится Эрот как Лунус.Амур и Психея соединены теми же узами, что Лунус и Луна, Ахилл и Елена. Поцелуй, который соединяет их - это basium,который муж дарует своей жене, а не suavum, который любовник дарит гетере. Группа обнимающихся и целующихся фигурок (изображение II) выражает чистоту и целомудрие любви, доведённой до совершенства, которого не может достичь никакая поэзия. И это может полностью противоречить представлениям об античном искусстве, называющих это изображением чисто духовной любви. Это не духовная любовь, а земная, достигшая высшей чистоты. Луна - это чистейшее земное тело и самое нечистое из небесных. И Психея занимает то же среднее положение между двумя мирами. Она сочетает материальность в одном с чистотой и умиротворением в ином. Она принуждает тело отдаться свету, а свет - сочетаться с телом. Она оставляет в себе равные доли нематериального и нечистого. Сома и нус неразрывно слились в Психее, так произведя творение, которое возвысило материю до её высшего возможного благородства. Представление о половой любви не чуждо этому уровню. Но оно отвергло свой афродитический, гетерический характер и предпола
гает целомудрие брачного союза. Страдания Психеи и возможность искупления - это лишь освящение, которое возводит половую жизнь женщины из трясины нечистой материи, в которой она может найти лишь погибель, к лучезарному психическому существованию. В это достижении своего радикального позыва Психея сочетает два принципа, которые кажутся взаимоисключающими, но глубоко связаны во множестве мифов: возвышение материнства и неприступная девственность.
И здесь снова она находится на лунном уровне. Вечно оплодотворённая, она вечно девственна, девственница-мать и мать-девственница. Представления о браке и половом союзе неизбежно связаны с луной. По природе своей луна - это союз двух принципов. Она гермафродит, Лунус и Луна, Эрот и Психея. Она ищет свет, а свет никогда не прекратит нисходить к ней. Исполнение этого высшего ожидания нашло своё выражение в оиряХеура, объятиях, в слившихся в поцелуе губах и в глазах, которые находят друг друга. В этом первом поцелуе, который закрепляет брачные узы, в этом поцелуе, «в который сами Киприи подмешали пятую часть своего нектара»1, космический закон, управляющий ураническими телами, кажется, исполняется у людей, а гармония между высшим и низшим мирами, кажется, достигнута. Луна ничего не может сама по себе, а следует за солнцем и заимствует его свет, сверкая в тишине своим блеском. И подобное есть только в брачном союзе, в котором мужчина и женщина могут достичь высшей красоты, которая даёт возможность её материальности увлечь человеческое за его духовной природой.И вот, мы видим отношение этих мистерий Эрота к дионисийской религии, зная, к какому этапу в этой религии ом относится. И вот уже лампа обретает глубокое значение. Под её светом Психея распознаёт божественно-прекрасный образ своего ночного гостя, которого её сёстры описывали ей как отвратительного дракона. Меч, которым она намеревалась убить монстра, выпадает из её руки. Пламя беспокойно мерцает, пока Психея пристально смотрит на запретное зрелище': прекрасное лицо, прелестные золотые кудри, яркоокрашенные крылья, едва дрожащие в кончиках. В
своём устремлении она поцарапала большой палец о наконечник стрелы. Капля кипящего масла из её лампы падает на правое плечо бога, будто страстное желание капли привлекло её соединится с повелителем огня. И Эрот, пробуждённый от глубокого сна, наказывает её непослушание, улетая. Утопающая в земле, она видит возлюбленного вырвавшимся, как только познала его во всём сиянии.
Этот эпизод образует положительный поворотный момент в испытаниях, к которым Афродита приговорила свою соперницу. Половое наслаждение, спрятанное в темноте, сменяется ожиданием возможности познать бога во всей его славе. К физической ране добавлялась более глубокая психическая боль. Как основополагающе изъявлял Плутарх: рана - это источник любви2. Как орало ранит землю, так и у людей мужественность ранит женщину и раскрывает её лоно, так и в плане психическом, стрела Эрота ранит сердце девы, и всё её существование затопляется болью, даже усиливающейся в ожидании соединения с увиденным мельком небесным женихом, отныне и навсегда стоящим перед её глазами.Беспокойное мерцающее пламя и горячее масло сопротивляются соединению с Эротом, олицетворяя саму Психею. Так же, как и мотылёк, чьи крылья она носит, неудержимо стремится к пламени, так и Психея ищет свет. Теллурическая влажность сменяется высшим уровнем огня, хаос и темнота уступают свету и порядку, а неограниченный гетеризм - ожиданием брачного союза. За теллурическим этапом чистой материальности следует лунный этап, в котором сама материя обретает светящуюся природу и тем достигает высшего очищения. Этот лунно-психический этап женского бытия символизирован горящей лампой.
II. Амур и Психея
Символ и миф
Миф - это экзегеза символа. Он раскрывает в череде внешних
6о
связанных действий то, что вместе с ним воплощает символ. Это походит на исключительно непоследовательный философский трактат, который раскрывает идею в многочисленных связанных между собой картинах, а затем оставляет читателю сделать логическое заключение. Сочетание символа с разъясняющим мифом - это в высшей степени примечательное явление. В погребении в Памфили изобразили символ сам по себе, а не на саркофаге[‡‡‡], как того потребовал бы миф. Миф восстанавливает античное благородство орфического символизма.
Излагать тайное учение в словах было бы святотатством против высшего закона. Оно могло представляться только на языке мифа, которому помогает искусство. Поэтому мифология - это язык погребений. Всё больше и больше чистый символ низводится до фона, в то время как миф торжествует. Постепенно вся мифология древних проникает в их погребения, создавая тем самым драму, которая привлекает всё возможное внимание. Богатство мифов, в которые древние вкладывали силу самых ранних воспоминаний о своей истории, всю совокупность их знаний об окружающем мире, память о ранних периодах творения и великие теллурические преобразования, здесь выражается в тайных религиозных откровениях, просвечивает в природных законах, находит свое выражение к эти-ческих и моральных истинах и становится утешительным намёком на выход за пределы меланхолических границ материального fatum.Замаскированное в мифологических изображениях наполнение таинств, с их двойственным, физическим и метафизическим значением, становится родным домом для очевидца. В то время, когда небеса опустятся на землю через антропоморфное видение божественного, тогда земля ещё раз станет небом, которое миф ввёл в таинство, и человек по его следам возвратится к божественному. В жизни героев доблесть и благодетель представлены в единственном значении возвышения над материей и достижении наивысшей награды: бессмертия. Он больше не подвластен судьбе, миф возвращает себе его высшую благодетель через связь с таинством и погребением. Простая вера символам, отчасти созданная, отчасти переданная Орфеем и великими религиозными учителями древнейших времён, воскресает в новом образе в мифологии погребений. Позднейшие эпохи не создали новых символов и новых мифов: не доставало непременной свежести молодости. Но с их более глубоким пониманием стало возможным дать традиционному представлению новое и преображённое значение. Таким образом, мифы, как сказал Плутарх1, становятся отображениями и тенями высших идей и за своим таинственным характером вселяют основополагающее почтение.
Они подобны тем подражательным катабеі^ек;, представление которых посвящает наблюдателя, как зеркало, в более высокие истины мистерий. Вся эта композиция предлагает драматизировать миф, и, конечно же, детали этой композиции легко присоединяются к представлениям о трагической работе над постижением истины. Символ раскрывается в мифе через речь, письменность и язык погребений. Глубочайшее раздумье вдохновлено тайной смерти, горем и утешением, надеждой и страхом, тревогой и радостным предвосхищением, всё это выразилось во всей полноте только в изобразительном искусстве и стало основной причиной его возникновения. Человеческий язык слишком невыразителен, чтобы передать все мысли, возникающие из противостояния жизни и смерти и невозможно выразить словаминадежду на высшую инициацию. Только в символе и в связанном с ним мифе, можно обнаружить высшую потребность. Символ пробуждает глубокое, речь может только объяснять. Символ враз срывает все верёвки, опутывающие человеческий дух, речь обречена передавать отдельные мысли в течение какого-то времени. Символ пробирается своими корнями в самые потаённые глубины души, язык скользит по поверхности понимания, как лёгкий ветерок. Символ направлен вовнутрь, язык - вовне. Только символ может сочетать самое не сочетаемое в едином выражении. Язык имеет дело с идущими друг за другом частностями. Понемногу он выражает то, что могло бы стать пристанищем души благодаря всего лишь одному беглому взгляду. Слова делают бесконечное конечным, символы удерживают дух вне пределов конечного мира, относя его к области бесконечного бытия. Намекая невыразимым, символы обретают загадочность, подобно тому, как загадочны любые религии. Безмолвное размышление уходит в тишину могилы от обильных насмешек и сомнений, этих незрелых плодов мудрости. В этом загадочная добродетель символа, который в высшей степени возвышает торжественность античных погребений. В этом луч мифологического представления, который демонстрирует нам великие деяния примордиальной эпохи в тусклом свете отдалённых меланхолических воспоминаний, и что придаёт им атмосферу посвящения, характерную для античных некрополей.