Глава 14 КУЛЬТУРА ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ЗАИМСТВОВАННЫХ СЛОВ В ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ РАЗНОВИДНОСТЯХ ЯЗЫКА

Как известно, культура речи является одной из составляющих более общего понятия "культура общения", что подводит нас к таким компонентам общения, как его этика и эффективность.

При таком фокусировании исследовательских установок в поле зрения лингвистов в первую очередь попадает понятие "языковая личность", которое в лингвистических исследованиях последних лет все более "оказывается тем стержневым, определяющим понятием, вокруг которого разворачивается обсуждение наиболее интересных сегодня проблем общего и русского языкознания" [12, 3].

Однако это, казалось бы, бесспорное теоретическое положение наталкивается в практическом речетворчестве на весьма ощутимые трудности, обусловленные целым рядом особенностей ЯЗЫКОВОЙ личнос­ти. Понятно, что состав носителей языка весьма и весьма неоднороден по своему возрастному, культурному, образовательному и другим уровням. Отсюда и разноуровневость владения родным языком, и сложность для специалистов по культуре речи выработать единые для всех носителей языка рекомендации. Между тем есть некоторые общие положения, которые могут быть адресованы различным слоям населения без какого-либо опасения быть непонятыми. Среди них такое известное положение: "для каждой цели свои средства" [6, 113], которое предполагает выбор из предоставляемых языком синони­мических средств такие, которые помогают наиболее полно, адекватно и доходчиво выразить носителю языка свою мысль.

С позиций коммуникативной целесообразности мы предпримем попытку осветить такую многоаспектную проблему современной ру­систики, как культура заимствований. Сложность этой работы связана в первую очередь с тем, что лавинообразность поступления в совре­менный русский язык иноязычной лексики (преимущественно англи­цизмов, "англицизмов-американизмов") начинает влиять на изменение пропорций использования различных способов номинации в сторону увеличения доли внешних заимствований и некоторого сокращения таких всегда продуктивных способов, как словообразование и создание составных сочетаний (на базе элементов родного языка). Интересно в связи с этим отметить, что активизация употребления иноязычной лек­сики в различных функциональных стилях языка оказалась связанной с четко прослеживаемой с конца 80-х годов тенденцией к весьма широ­кому проникновению в некоторые сферы языка (в частности, в язык печати и разговорную речь) сниженной лексики. Примеров употреб­ления ее можно найти, к сожалению, в достаточном количестве на страницах газет и журналов, в кино, на радио и телевидении. Доста­точно вспомнить фильм "Бля!" и чрезмерную рекламу его, в ходе которой одна из самых ярых защитниц употребления этого слова появ­лялась повсюду в футболках, с сумками и значками, украшенными этой аббревиатурой, написанной ярко-красной краской, чтобы понять, как снизился культурный уровень нашего общества и как непозволительно свободно начинает функционировать в нашем литературном языке достаточно обширный слой ранее чуждых ему элементов.

Казалось бы, что общего можно найти между чрезмерным употреб­лением иноязычных слов и увлечением грубопросторечной лексикой. Ведь обычно иностранные слова употребляют в речи люди достаточно образованные и эрудированные или хотя бы стремящиеся выглядеть таковыми, а сниженные лексические элементы - составная часть лек-

сикона малокультурных слоев населения. Не представляет большой трудности определить социальную принадлежность человека по осо­бенности употребления им определенных слов, оборотов речи, конст­рукций, которые приобретают, как отметил Л.П. Крысин, роль символа принадлежности человека к какой-то определенной группе. Более того, «слова, манера произношения, интонации... нередко служат индикато­рами, по которым опознается "свой"; напротив, человек, не владеющий подобной манерой речи, определяется членами группы как "чужой"» [17, 82-83].

Однако в связи с процессами демократизации языка такие разли­чия, особенно в речи молодых людей, все более нивелируются. Стрем­ление молодежи противопоставить себя старшему поколению и уйти от навязываемого, как им кажется, извне стандарта реализуется, напри­мер, в речи в увлечении жаргоном, представляющим собой в лексиче­ском отношении своего рода "лоскутное одеяло"; кусочки, фрагменты этого одеяла могут представлять собой элементы воровского жаргона, диалектизмы, вульгаризмы, речевые штампы, иноязычные слова и т.д.

Причины живучести молодежного жаргона, отмечает А.Н. Ва­сильева, это «слабо осмысленное стремление ощутить и сохранить свой особый мир, отличный от общего, "взрослого", "официального" мира, свою независимость в нем; стремление к языкотворчеству, к языковой игре; критическая, насмешливая, шутливая настроенность, помогаю­щая сохранить оптимизм и противостоять "враждебным" явлениям (ро­дительской власти, учительской назидательности, официальному этике­ту); юношеская бравада, подражание, скрываемая застенчивость и др.» [3, 77-78].

Однако это явление не столь безобидно, как может показаться на первый взгляд, ибо шаблонность речи, приводящая к ее обедненности, косноязычию, засорению нелитературными элементами, нарушает коммуникативные качества речи, в частности ее чистоту.

Иноязычная лексика исследуется в отечественной лингвистике уже достаточно давно: начиная со второй половины XVIII в. процессы вхождения иноязычной лексики стали живо интересовать русских филологов, писателей, историков, общественных деятелей. При этом проблема заимствования сразу перестает носить чисто лингвистический характер и переплетается с вопросами политики, идеологии, культуры и т.п. [16, 7]. В обществе появляются различные течения, направления, школы, которые начинают проводить краткосрочные или, наоборот, долговременные кампании против вхождения в русский быт и язык элементов чужой культуры. Общеизвестна, например, яростная борьба Сумарокова и его школы с галломанией придворно-аристократического круга, с языком светских щеголей, пересыпавших свою речь француз­скими (а иногда немецкими) словами. Они видят в этом макароническом жаргоне опасность утраты национального своеобразия русского языка. Сумароков не был пуристом, он сам вводил новые слова и значения. Он допускал необходимые иностранные заимствования, но был противни­ком порчи языка ненужной чужеземной примесью [5, 47]. Чрезмерное увлечение аристократов иностранными словами и чужеземным бытом неизменно должны были породить и крайне отрицательное к ним отношение со стороны определенной части общества, что и послужило одной из причин появления в русском языке (яркий пример - полемика карамзинистов и шишковцев) пуристических тенденций. Против засоре­ния русского языка иностранными словами, чуждыми национальному духу и самосознанию, выступали, например, и некоторые декабристы. Памятно следующее замечание В.К. Кюхельбекера: "Из слова же русского, богатого и мощного [карамзинисты] силятся извлечь неболь- той, благопристойный, приторный, искусственно-тощий, приспособ­ленный для немногих язык [...] Без пощады изгоняют из него все речения и обороты славянские и обогащают его [...] баронами, траурами, германизмами, галлицизмами и барбаризмами" [18, 38].

Сатирически высмеивалась русскими писателями и засоренная иностранными словами речь малообразованных дворян, так назы­ваемая, по меткому определению А.С. Грибоедова, смесь "француз­ского с нижегородским". Для осознания распространенности и силы влияния на отдельные умы пуристических взглядов достаточно вспом­нить борьбу В.И. Даля с "чужесловами", которая составляла основу его лингвистических воззрений.

Однако считать пуризм лишь отрицательным явлением в истории развития и становления русского языка крайне неверно, ибо пуризм заставлял людей обращаться к самобытной национальной культуре русского народа, искать и находить в ней внутренние резервы, про­буждать к жизни потенциальные силы и богатства родного языка. Даже такие реакционные по своей сути взгляды А.С. Шишкова, которые он изложил в "Рассуждениях о старом и новом слоге Российского языка" (1803), и те помогли увидеть и осознать многие проблемы националь­ного русского литературного языка. Поэтому вреден лишь чрезмерный пуризм, крайне консервативные его формы, когда "проповедуется и утверждается отказ от освоенных языком заимствований и предла­гается их последовательная замена новообразованиями из исконных морфем (последние при этом понимаются часто ненаучно и неисто­рично)" [24, 51]. Отрицательное влияние именно такого гипертрофиро­ванного пуризма на культуру языка отмечали в разное время не только лингвисты, хотя, пожалуй, лишь лингвисты и способны были дать этому явлению такую, например, объективную оценку, как это сделали представители Пражского лингвистического кружка: они связывали заботу о чистоте языка с заботой об истинной культуре языка, которой вредит всякий преувеличенный пуризм, "независимо от того, какой это пуризм: с логическими, историческими или народни­ческими тенденциями" [22, 40].

Следует отметить, что пуризм вызывал и вызывает отрицательное отношение к себе традиционно лишь в среде профессионалов, специа­листов, среди других групп носителей языка отношение к пурис­тическим воззрениям далеко не однозначно. В истории русского литературного языка отмечен целый спектр оценок этого явления, начиная с того, что это - "воплощение формального и консервативного отношения к языку"; что он демонстрирует "субъективно-вкусовой подход"; что он "ненаучен", "антиисторичен"; что пуристы не понимают (или не признают) "объективных законов поступательного развития языка", и кончая тем, что пуризм - это "закономерный протест против злоупотребления иностранными словами"; что он имеет "большое прогрессивное значение для многих языков", в частности для ряда славянских языков, претерпевших в своем развитии определенные перерывы, и т.д. Очевидна односторонность любого из полярных суждений, и потому отношение к пуризму "должно быть конкретно­историческим, учитывающим языковую ситуацию, задачи культурного строительства, эпоху развития литературного языка и структуру сложившихся или складывающихся норм и др." [24, 51]. Необходимо учитывать и особенности конкретной языковой личности, которая рассуждает о вреде каких-либо новшеств и изменений в языке или о засорении языка иностранными словами. Например, близость В.И. Даля к славянофильству обусловила то, что его, казалось бы, вполне оправданная борьба с "чужесловами" пошла вразрез с прогрессивными направлениями русской общественной мысли того времени. А замечание А.С. Пушкина о том, что нужно, по возможности, избегать ученых терминов, а если это невозможно, то стараться их переводить, лишь подтверждает тот факт, что поэт последовательно проводил в жизнь свой принцип отрицания излишних заимствований. "...Пушкин, - отмечает В.В. Виноградов, - не отвергает иноязычные, а тем более интернациональные заимствования, особенно необходимые в научной и публицистической прозе. Вовлекая в русскую речь европеизмы, Пуш­кин исходит из семантических закономерностей самого русского языка и из культурных потребностей русской нации" [4, 200].

Высказывания нормативно-публицистического характера чаще все­го бывают связаны с прогнозами по поводу каких-то конкретных заимствований. При этом обычно предлагается русский эквивалент заимствованному слову; см., например, в работе А.П. Сумарокова "О истреблении чужих слов из русского языка" следующие вариантные пары: плоды - фрукты, столовый прибор - столовый сервиз, передняя комната - антишамбера, комната - камера, опахало - веер, похлеб­ка - суп, переписка - корреспонденция, часть книги - том и др. Подобную позицию по отношению к иноязычной лексике можно встретить в работах многих лингвистов. "...Не следует прибегать к иностранным словам, - писал Е.Ф. Карский, - когда есть более точные и понятые слова собственные. Зачем, например, иностранное тезис, когда есть русское положение, иностранное монумент, когда мы имеем памятник; к чему французское депо, когда у нас есть слово склад" [14, 8].

Вряд ли уместно сейчас будет осуждать А.П. Сумарокова, Е.Ф. Карского и многих других менее известных "борцов" с иноязычными словами за их весьма благородную и во многом вполне оправданную борьбу за чистоту родного языка. Однако, внимательно просмотрев перечисленные выше пары "свое-чужое", нетрудно убе­диться, что многие из тех заимствованных слов, которым предлагались русские эквиваленты, живы в языке и поныне. Более того, некоторые иноязычные слова стали со временем даже более употребительны, чем их русские эквиваленты, например суп, сервиз, том и нек. др. Часть заимствованных слов превратилась из лексико-семантического "кон­курента" соответствующего исконного слова в единицу со строго определившимся значением, иногда значительно отличающимся от вначале близкого к нему по семантике русского слова; ср., например, слова камера и комната, прибор и сервиз, плоды и фрукты и др. Эта тенденция семантической стилистической дифференциации перво- начально тождественных единиц довольно устойчиво прослеживается во все периоды истории русского языка. Даже в случаях, казалось бы, абсолютной тождественности этих слов все же отмечается различие либо в степени употребительности, либо в сфере их распространения; ср., например: вывоз - экспорт, ввоз - импорт, аргумент — дока­зательство, голкипер - вратарь, авиатор - летчик.

Чаще всего семантически близкое исконному заимствованное слово получает более точное конкретное значение, чем русский аналог, и в дальнейшем функционирует в заимствующем языке только с этим значением. Обычно это происходит в тех случаях, когда семантику заимствованного слова трудно раскрыть одним словом исконного языка, т.е. в случаях не полной дублетности, а лишь частичной семантической близости. Это относится к таким, например, словам, как имидж - образ, спонсор - учредитель, менталитет - духовность, презентация - показ, представление, брифинг - короткая пресс-конференция и т.д.

Однако с нашей стороны было бы недопустимой смелостью ут­верждать, что данные слова вошли в наш язык и стали такой же его неотъемлемой составной частью, как, например, школа, фонарь, тет­радь, свекла, изюм, чулок, галстук и многие другие заимствованные ранее слова. Проникшие в русский язык в более ранние исторические периоды, эти слова существенно расширили его лексический состав, так же как стоящие за ними реалии обогатили быт русских людей. К единицам подобного уровня на современном этапе в какой-то мере можно отнести слова принтер, модем, тюнер, джойстик и т.п. Значи­тельная часть этой группы заимствованных слов обычно бывает пред­ставлена единицами специальной лексики. Обращение специальных сфер языка к иноязычным словам, открытость их лексических фондов вербальным средствам неродного языка вполне закономерна и оправ­данна.

Целесообразность введения иностранных слов (или отдельных элементов слов) в словарную терминологическую базу обусловливается целым рядом причин. Например, для термина важно соответствие одной формы лишь одному значению. В словарном же составе русского языка (как, впрочем, и других языков) далеко не все соответствует чисто логическим критериям и билатеральность знака выдерживается далеко не во всех случаях. Заимствованное же слово, перемещаемое в "чужой" язык с целью обозначения какого-то одного конкретного предмета или понятия, только его и обозначает, не привнося никаких семантических добавок, никаких дополнительных посторонних пред­ставлений и ассоциаций. Кроме того, отдельные элементы иноязычных слов (это касается в первую очередь классических языков) позволяют четко определить место этого слова в ряду терминологических единиц. Часть этой группы лексики иногда бывает известна отдельным носителям или отдельным группам носителей языка. Чаще всего это связано с профессиональными знаниями, однако нельзя оставлять без внимания и наличие высокого уровня культуры владения языком некоторой части носителей языка. Оперирование в этой среде спе­циальной иноязычной лексикой вполне закономерно и оправданно, ибо наличие данных вербальных средств не нарушает коммуникативных качеств речи в силу определенной "известности" заимствованных слов общающимся между собой языковым личностям. Более того, возьмем на себя смелость утверждать, что именно интернациональная специ­альная лексика, являющаяся неотъемлемой частью терминологии, упрощает - в определенной мере - процесс общения между людьми, имеющими общие профессии, но говорящими на разных языках. Ясно при этом, что иноязычная лексика терминологического характера не доминирует всюду, во всех специальных текстах, научных докладах и выступлениях, в процессе устного общения. Однако именно в такой разновидности функционального стиля, как научный, она наиболее уместна и употребление ее в процессе общения достигает макси­мальной эффективности. Не последнюю роль при этом играет то, что заимствованный термин наиболее полно отвечает требованию точности и одновременно сжатости выражения. А это, как известно, одно из основополагающих требований, предъявляемых к терминам современ­ной научно-технической терминологией. Поэтому наличие в специаль­ных текстах иноязычной лексики - явление типичное и в целом вполне обоснованное. См., следующие примеры из филологических текстов:

"Элиминация ЛМ и УМ в пользу референциальных индексов - это не только вполне реалистический способ формального моделирования способностей человека различать и отождествлять предметы (как отметил Мак-Коли), но и единственно возможный путь обучения робота дейктическим выражениям" [21, 84]; "Опосредованный системой знаков чувственный образ - результат социально значимой деятельности человека - всякий раз для каждого отдельного человека первичен по отношению к знаковым механизмам его деятельности и его индиви­дуальному опыту. Но по отношению к воплощенному в системе знаков управляющему индивидуальным опытом опыту коллектива, которому принадлежит субъект семиозиса, он вторичен. Только после его интериоризации и символизации на основе опосредования другими знаками он пока еще не знак по сути, но уже в форме знака может быть экстериоризирован, включен в систему знаков" [20, 103]; "Важной является мысль о том, что в процессе обучения иностранному языку при отборе учебного материала и средств его интродукции следует учитывать функциональную дифференцированность механизмов, от­ветственных за понимание и порождение речи, и их зависимость. Лишь на этой основе может быть решен вопрос о презентации учебного материала и наиболее эффективных методов развития соответствую­щих навыков и умений" [19, 161].

Казалось бы, эти качества заимствованных слов настолько облегчают задачу и создателей и пользователей специальной лексики, что они должны опровергнуть все возражения противников исполь­зования иноязычной лексики. Нетрудно понять, что это положение должно быть верно и по отношению к другим языкам. В действи­тельности дело обстоит несколько иначе. Достаточно ярким примером может служить терминологическая лексика английского языка, которая в значительной мере создана на базе исконных элементов. Создается

впечатление, что пользователи англоязычной терминологии не боятся столь нежелательной для русскоязычной терминологии многозначности и наличие ассоциативных связей с другими словами родного языка их тоже не пугает.

Очевидно, что превалирование в последние годы среди новообра­зований отечественной терминологии иноязычных слов (главным образом из английского языка) связано не только с названной выше, но и с рядом других причин как языкового, так и неязыкового характера.

Известно, что любая терминологическая система - это довольно сложная совокупность связанных между собой тесным образом раз­личных элементов. Поэтому появление новых терминов - это не сти­хийный процесс создания произвольных искусственных единиц, а вполне осознанный акт терминотворчества, при котором каждый новый термин должен заполнить строго отведенное ему место в системе и отвечать целому ряду предъявляемых ему терминологической системой требова­ний. Среди этих критериев, наряду с уже названным выше критерием точности, при создании термина или при выборе его из имеющихся вариантных языковых единиц определенная роль отводится и критерию благозвучности. Нередко излишняя абсолютизация его приводит к тому, что преимущество отдается не родному, а заимствованному термину. В 60-е годы в прессе была развернута дискуссия о том, каким должен быть научный термин. В ходе ее многие исконно русские термины именно в связи с их явным неблагозвучием, с точки зрения некоторых весьма субъективно настроенных участников дискуссии, были объявлены "уродами" и "сорняками". А что делать с уродами и сорняками - общеизвестно: изгонять и заменять на более благо­звучные. Для К.И. Чуковского таким ласкающим слух термином ока­залось слово грануляция, а существительное окомкование подверглось писательской критике.

Абсолютно очевидно, что подобные термины рассматривались изолированно, что никак не учитывалась системность понятий той или иной терминологии, словообразовательная продуктивность в опреде­ленной профессиональной терминологии конкретной модели и ряд других критериев. Поэтому субъективный, вкусовой подход к проблеме вхождения в русский язык и функционирования в нем иноязычной лексики (в самых различных его сферах) безрезультативен и беспер­спективен. Лишь учет множества критериев, и среди них не в послед­нюю очередь функциональной необходимости и оправданности, может позволить нам вынести окончательное решение в пользу или против новой заимствованной вербальной единицы. Например, вряд ли слова детерминированный, диверсификация, драстичный, дистинктивный, контемпляция, мулътилатеральный и мн. др. звучат для русского человека благозвучнее слов определяющий, разделение, энергичный, отличительный, созерцание, многосторонний. Тем не менее названные выше иноязычные слова все чаще встречаются в наши дни не только в специальной литературе, но и в изданиях, ориентированных на массо­вого читателя. Интенсивность их употребления в средствах массовой информации настолько возрастает, что речь сейчас идет не об

употреблении иноязычной лексики, а о злоупотреблении ею. Создается впечатление, что из языка скоро исчезнут целые ряды исконных слов (или давних заимствований), ибо многие наши соотечественники (осо­бенно те из них, которые допущены к средствам массовой информации) явно предпочитают им иноязычную лексику. Мало того что газеты пестрят словами референдум, реформы, импичмент, рейтинг, рези­денция, муниципалитет, префект, оппозиция, консолидация и мн. др., без которых, как это старательно преподносится нашей прессой, рус­ский язык обойтись никак не может, мы теперь и привычные названия необоснованно меняем на новые: уголовный розыск именуется крими­нальной милицией; любой, даже третьеразрядный, магазин, киоск, ларек стремится на своей вывеске написать магическое слово шоп; оформление помещения - это только дизайн; встречи руководителей любого уровня все чаще именуются саммит, глаголы объединить, сплотить вытеснены заимствованным словом консолидировать и т.д.

Иноязычные слова составляют более 3/4 всех новых слов русского языка, и среди них подавляющее большинство имеет англоязычное происхождение. Файл, флоппи-диск, сингл, андеграунд, спонсор, трил­лер, гамбургер, дилер, дистрибьютор, букмекер, спикер, рейтинг, бар­тер, байт, бейсик, блэкаут, уик-энд пришли в русский язык совсем недавно, вместе с новыми понятиями и реалиями, что является одной из самых главных причин заимствования[38]. См. следующие примеры, отмеченные нами лишь в одном из номеров газеты "Московская правда" (1993. 28 апр.): "Российские легионеры по-прежнему выступают в плэй-офф на вторых ролях"; "Мною занимается мой брат Ефим Успенский. Также он делает промоушен Филиппу Киркорову"; «...огра­ниченный тираж делает эту "винилиновую стори" еще одним рари­тетом в нашей жизни»; «Второй итог опроса состоит в том, что "пре­зидент получил из рук народа карт-бланш на решительные действия"»; «"Референдум консолидировал народ вокруг президента и его курса" — так расценил в интервью корреспонденту ИТАР-ТАСС главный итог всероссийского опроса руководитель Федерального информационного центра РФ Михаил Полторанин» и т.д.

Активизация англо-американизмов обусловлена своеобразием современного этапа в отношениях русского и английского языков. Специфика обусловливается обострением интересов к общественно- политической, экономической и культурной жизни Запада (в первую очередь Америки), вызванным резкой сменой политического и идеоло­гического курса России. А наличие более или менее тесных связей между носителями разных языков, как правило, приводит к лекси­ческому заимствованию, ибо лексика - та область языка, которая наи­более подвержена всякого рода внешним влияниям. Нормально про­текающий процесс заимствования (т.е. когда речь идет не о лави­нообразном вторжении сотен чужеязычных слов, а о проникновении отдельных вербальных единиц) - это обычно акт в определенной мере творческий, предполагающий высокую степень развития языка- заимствователя. При таком заимствовании, указывал Б. Гавранек, "влияние чужого языка - не только внешний фактор, но также и нечто, связанное с внутренним, имманентным развитием языка, который избирает то, что требуется соответственно его структуре и условиям его развития. То, что язык избирает, становится составной частью его имманентного развития, или, другими словами, активным является заимствующий язык, а пассивным - язык заимствуемый, и было бы неверно представлять это отношение обратным" [8, 107].

Однако на современном этапе развития русского языка вряд ли может идти речь об активности заимствующего языка или об активном пробуждении в русском языке под влиянием заимствованной лексики каких-то творческих процессов. В последние годы отношения между русским и английским языками напоминают улицу с односторонним движением: "ниагарский водопад" англоязычной лексики в русский язык и почти полное отсутствие движения в противоположном направлении. Поэтому, говоря о внешних причинах заимствования, надо принимать во внимание, что наличия даже весьма тесных контактов между народами явно недостаточно для активизации процесса заимствования: ведь интерес к России со стороны Запада также достаточно высок. Но в этих случаях укрепление связей между странами вовсе не имело прямым следствием шквального вторжения русскоязычной лексики в западные языки. Вряд ли можно назвать даже несколько русских слов, которые бы проникли и закрепились хотя бы в одном из тех языков, с носителями которого сейчас у русского народа активизировались разного рода связи. Слова перестройка, гласность, ускорение и нек. др., переданные посредством латинской графики и мелькавшие неко­торое время на страницах западных газет и журналов, выполнив отве­денную им роль своеобразных экзотизмов, ушли в небытие, лишний раз убедительно доказав, что довольно существенную роль при заим­ствовании играет и такой ранее нами не называемый фактор, как престиж. И нам остается лишь констатировать как факт, что престиж нашего образа жизни, нашей культуры, нашего языка не достиг еще того уровня, при котором мы могли бы, при наличии связей с другими народами, говорить о взаимном влиянии двух культур. Пока процесс характеризуется однонаправленностью, что, при активном влиянии некоторых других факторов, и приводит к экспансии западной куль­туры и идеологии. Этими же причинами можно объяснить и безудерж­ное распространение во многих языках американизмов, которые не­редко начинают выступать в роли интернационализмов.

Нельзя сказать, что во всем мире к проблеме чрезмерного проник­новения в язык англо-американизмов относятся с таким равнодушием, как у нас (речь идет о борьбе за чистоту языка не одиночек, а об участии государственных органов). В качестве примера, достойного всяческого подражания, нужно привести отношение к проблеме заимствования новых слов во Франции. Этой стране всегда была присуща забота о престиже французского языка. Этим и объясняется наличие во все времена во Франции так называемого "лингвистического дирижизма" [9, 39], т.е. участия Французской академии, Министерства просвещения и целого ряда других государственных органов в процессе нормализации родного языка. Эта борьба за чистоту родного языка оказалась напрямую связана с заботой представителей французского капитала о повышении своего престижа как в родной стране, так и за ее рубежами. Вероятно, именно под давлением заинтересованной общественности правительство Франции неоднократно издавало указы, связанные с запретами на употребление англоязычной лексики в делопроизводстве и ряде других терминосистем языка. В качестве замены специальными терминологическими комиссиями предлагаются уже имеющиеся в языке или специально созданные на базе элементов французского языка обозначения. Не остаются в стороне и лексико­графы, которые в толковых словарях все чаще помещают рядом с заимствованным словом французский эквивалент. Об окончательных результатах этой работы судить пока еще преждевременно, но одно уже несомненно ясно: забота о чистоте родного языка приобрела во Франции общенациональные масштабы, и труды ученых-лингвис­тов, направленные на сохранение и упрочение самобытности своего языка, получают поддержку и одобрение в самых высоких эшелонах власти.

Обратная картина предстает перед нами в нашем обществе, где к мнению специалистов никто не прислушивается, где любой чиновник любого уровня может в угоду сиюминутным настроениям и интересам вторгаться в совершенно чуждую ему сферу и наводить там "порядок". Так, на наших глазах произошла замена многих географических названий, давно закрепившихся в русском языке, например: Молдавия - Молдова, Белоруссия - Беларусь, Киргизия - Кыргызстан, Башкирия - Башкортостан, Ашхабад - Ашгабад, Алма-Ата - Алматы и др. Никаких консультаций с лингвистами проведено не было. Единым росчерком пера был произведен своего рода акт вандализма. И все это сделано якобы по требованию представителей этих государств. Остается при этом открытым вопрос: а не является ли это требование определенным вмешательством во внутренние интересы чужого народа? И почему до сих пор мы называем жителей Германии немцами, а не deutsch и т.д.? Вероятно, если руководствоваться подобными требованиями, то и мы должны настоять на том, чтобы в английском, немецком и многих других языках название столицы России было совсем не таким, как это у них принято. Абсурдность таких требований очевидна любому здравомыслящему человеку, однако инертность мыш­ления деятелей определенного уровня, предписывающая им склонять голову перед любым требованием, идущим из-за рубежа (ближнего или дальнего), настолько сильна, что, если последует команда с Запада перейти с кириллицы на латиницу для того, чтобы западному туристу легче было в нашей стране читать названия магазинов, тут же последует чей-либо указ данное мероприятие осуществить. Впрочем, в этом направлении наши коммерсанты уже предприняли кое-какие действия, и на вывесках коммерческих ларьков давно уже красуются написанные латиницей названия. Эффективность воздействия на покупателя таких вывесок крайне низка, ибо западный турист туда не заглядывает ввиду низкого качества предлагаемых в них товаров и услуг, а отечественному покупателю абсолютно безразлично, по-русски или по-английски написано слово на вывеске, ибо он и без нее знает, что ассортимент товаров во всех этих магазинчиках одинаково убог. Правда, существующая при Московской мэрии комиссия по наименованиям предприняла попытку запретить в городе вывески на английском языке, однако за выполнением этого постановления никто не следит, и потому названия типа Disco, Bier, AST, Beck's и т.д. продолжают "украшать" улицы города.

Конечно, борьба за чистоту русского языка не должна сводиться только к силовым методам, и одними указами и постановлениями вряд ли удастся чего-либо достичь в решении столь сложного вопроса. Тем не менее на современном этапе развития языка необходима много­аспектная деятельность в этом направлении, и активное участие в "лингвистическом дирижизме" государственных структур могло бы принести несомненную пользу. Пока же у нас и в правительственных эшелонах власти, и в парламенте, и в ряде других государственных органов наблюдается та же удручающая картина полного безразличия к сохранению родной культуры, одним из элементов которой является язык. Более того, с некоторых пор эти структуры стали одним из каналов проникновения в русский язык иноязычной лексики, в частности злоупотреблением иноязычной лексикой грешат многие депутаты парламента. Консенсус, приватизация, коррупция, плюра­лизм, популизм, конверсия, инвестиции и многие другие слова попол­нили в последние годы лексикон отечественных парламентариев. Некоторая часть их до недавнего времени функционировала в русском языке в качестве ксенизмов (заимствованных слов, отражающих быт других стран), и в словарях рядом с ними даже стояли соответствую­щие указания, например в "Словаре иностранных слов":

Приватизация [< лат. privatus частный] - в буржуазных странах (здесь и далее курсив наш. - Н.Н.) — передача (продажа) - принадле­жащих государству предприятий, средств транспорта, жилых зданий и т.п. в частную собственность.

Коррупция [лат. corruptio] - подкуп, продажность общественных и политических деятелей, должностных лиц в капиталистическом об­ществе.

Импичмент [англ, impeachment] - в ряде буржуазных стран (Анг­лия, США и др.) - процедура привлечения к суду парламента высших должностных лиц государства.

Пауперизация [< лат. pauper бедный] - процесс массового обнища­ния трудящихся в капиталистических странах.

Ср. также:

Мафия [ит. Maf(f)ia] - тайная организация, возникшая в конце 18 в. в Сицилии (Италия), терроризирующая население различными средст­вами; так стали называться в 20 в. также некоторые гангстерские

организации в США (после второй мировой войны наиболее известной стала "Коза ностра" - ит. "наше дело").

Рэкет [англ, racket] - в США - шантаж, вымогательство, запуги­вание, применяемые бандами гангстеров.

Под прямым влиянием экстралингвистических факторов часть заимствованных слов коренным образом изменила свое значение или свою стилистическую окраску, см., например, слова спекулятивный, маклер, бизнесмен, прагматик и ряд других. Однако до конца освобо­диться от своей стилистической маркированности удается далеко не всем из перечисленных слов. И это может быть одной из причин того, что для обозначения стоящих за ними реалий и понятий начинают использоваться новые лексические единицы. А так как в настоящее время в нашем обществе все англо-американское принадлежит к разряду наиболее престижного, то неудивительно, что на смену старым заимствованиям из других европейских языков приходят новые - англо- американизмы; ср., например, слова маклер и брокер. Дублетность этих заимствований легко подтверждается многими толковыми словарями. См., например, толкование этих слов, данное в некоторых лексико­графических изданиях:

Маклер [нем. Makler] - посредник при заключении сделок на фондовых, товарных и валютных биржах (см. также брокер) (Словарь иностранных слов).

Брокераж (англ, brokerage брокерство, broker брокер, торговый пос­редник, маклер) - вознаграждение или комиссия, выплачиваемые бро­керам за услуги (Н.Г. Комлев. Иностранное слово в деловой речи. М., 1992).

Проамериканская настроенность части носителей русского языка оказывает такое давление на всю их деятельность, что не только заимствования из других языков вытесняются англо-американизмами, но даже собственные отечественные открытия, методики, достижения непременно должны получить английскую звуковую "оболочку". Напри­мер, группой специалистов была разработана новая спортивная мето­дика, которая тут же получила английское "имя" - шейпинг. Эффек­тивно ли употреблять это чужое по звучанию и малопонятное по зна­чению большинству носителей русского языка слово шейпинг - весьма проблематично, но одно несомненно: для его создателей оно звучит очень эффектно.

Использование заимствованных слов не с одними только номина­тивными целями (имеется в виду "чистое" наименование) является весьма распространенным явлением. Иногда оно призвано выполнить роль своеобразного эвфемизма, которым стараются заменить чем-либо "скомпрометировавшие" себя слова (точнее, не слова, а обозначаемые ими реалии или понятия). Поэтому вместо грубого и малопристойного слова, называющего, например, женщину легкого поведения, появ­ляется в русском языке слово путана, бандит-вымогатель тоже теперь называется рэкетиром, взяточник - коррупционером и т.д.

Очень широко используется особенность иноязычных слов высту­пать в роли дымовой завесы, за которой трудно угадать истинное лицо 389

какого-то явления, в политической практике. Примеров употребления заимствований с такой целью можно в достаточном количестве обна­ружить в любых изданиях, услышать ежедневно в радио- и телепе­редачах. Например, вместо повышение цен употребляется сочетание либерализация цен; когда необходимо вывести из состава правительства неугодных людей, говорят о корректировке состава правительства, а кадровые изменения в высших эшелонах власти называются ротацией кадров и т.п.

Стремление конкретной языковой личности, а также отдельных групп носителей языка употреблять в речи иноязычные слова в угоду современной моде приводит нередко к совершенно парадоксальным ситуациям, когда некоторые неологизмы, образованные на базе элемен­тов русского языка, вызывают ложные ассоциации с английскими словами. К примеру, несколько лет назад, когда был выведен гибрид белуги и стерляди, он получил название бестер. Создатели этого слова использовали один из довольно продуктивных способов производства аббревиатур - соединение в одну лексему начальных элементов двух слов: (бе)луга + (стер)лядь. Казалось бы, ничего необычного в этом слове нет (аббревиатуры подчас имеют значительно более необычное звучание). Однако автору статьи в одном из популярных журналов удалось увидеть в этом существительном скрытый от глаз "непосвя­щенных" свой особый смысл. И заключается он в том, что данное слово оказалось удивительно схоже по звучанию с английским словом best, что в переводе означает "самый лучший, наилучший". И журналист не скрывает своей радости по поводу того, что ему удалось обнаружить это совпадение, ярко демонстрируя тем самым свою приверженность видеть во всем западном тот эталон, которому необходимо следовать во всех "деяниях и речениях".

В лингвистической литературе последних лет уже обращалось внимание на чрезмерное увлечение, средств массовой информации немотивированным употреблением иноязычной лексики, причем сами журналисты осуждают это явление, нередко воздвигающее между журналистом и читателями (или слушающими) стену непонимания. «Мы разучились говорить по-русски, - писал в "Литературной газете" (1991. 14 авг.) журналист Е. Раменский. - Подумайте: "Анализируя модели, автор акцентирует"... Что же он акцентирует? И "базальный режим", и "эффективный инструмент анализа релевантного аспекта", и "статус идеи глобального эволюционизма"». Не отстают и гуманитарии: у них "менталитет реализуется в национальной акцептации на фоне процесса суверенизации". Если менталитет и реализуется, то национальным здесь и не пахнет. У газетчиков та же проблема. Тут и "актуальные аспекты глобальных проблем", и "социальная атрибутика". Если недавно нас одарили "эскалацией конфронтации" и "контрактами на эксклюзивную публикацию интервью", то буквально вчера вынырнул "саммит". Попытаем счастья в искусстве. Может, там умеют говорить на своем языке? Но и тут "визуализируются имиджи", "генерируются трансформации, диктуемые спецификой сцены", "амплифицируются сериалы", вовсю идет "презентация премьер" [23, 8].

Вытесняя из активного словоупотребления исконную лексику, заменяя русские слова заимствованиями, журналисты, вероятно, руко­водствуются желанием привлечь к своему материалу большее внима­ние, вызвать у читателей повышенный интерес, ибо новое и необычное всегда останавливает на себе взгляд. Поэтому нередко рядом с новой иноязычной лексикой соседствует "сниженная" лексика, выполняющая в текстах ту же функцию. Например: «Проявилась, можно сказать, массовая тенденция "ссучивания" экономических специалистов, подсо­вывающих начальству те расчеты и рекомендации, которые этому начальству хочется видеть»; «Фонды предполагается выбивать из структур, ранее не подотчетных Минэкономике. Читай: у Министерст­ва финансов и "монетариста" Бориса Федорова» (Сегодня. 1993. 27 апр.). См. также заголовок статьи в газете "Коммерсантъ" (1992. 20- 27 янв.): «Брок-Инвест-Сервис" засандалил еще пару "Гермесов"», в которой речь идет о том, как "образуется первый в России холдинг, управляющий акциями широкой сети АО, специализирующихся на оптово-розничной торговле".

Нельзя отрицать, что подобные лексические единицы могут сыг­рать роль довольно эффективного средства воздействия на читателя, и функционирование их в языке современной печати можно объяснить и даже в какой-то мере оправдать тематикой текстов этой сферы языка, их стилистической и жанровой спецификой, тем, что газета (радио, телевидение) всегда ориентирована на освещение самых актуальных проблем, на отражение и показ самых свежих фактов нашей сегод­няшней действительности. А для того чтобы придать содержанию яркую, необычную, привлекательную форму, журналисты и стремятся "украшать" свои статьи пусть непонятными широкому читателю, но непременно новыми, звучными словами. «Ради красного словца - так определил журналист причину злоупотребления иностранными словами в языке по поводу того, почему "красное словцо" непременно должно быть иностранного происхождения, ведь сыплющиеся, как из рога изобилия, к месту и не к месту, они порой затуманивают, а то и просто искажают смысл сказанного или написанного» [11, 3]. На этот порок, возникающий при немотивированном употреблении иностранных слов, обращает, например, внимание Ю.Н. Караулов, подчеркивая, что новые слова, "конечно, отражают становящиеся явления нашей жизни, но... не всегда правильно даже употребляются, а уж воспринимаются массовым слушающим и читающим по большей части с искажением их смысла" [13, 18].

Нередко неправильное употребление иностранного слова приводит к весьма ощутимым коммуникативным потерям. Каждому желающему употребить иностранное слово только ради того, чтобы, как говорил Р.Ф. Брандт, "порисоваться своими познаниями", не мешало бы вспомнить одного из гоголевских героев, который, увидев своего приказчика залезшим на слишком высокую полку, сказал ему: "Что ты вечно выше своей сферы, точно пролетарий какой". Купец явно связывал слово пролетарий с глаголом пролетать.

Однако даже в том случае, когда иностранное слово употреблено 391

правильно, нет никакой уверенности, что коммуникативный акт ока­жется эффективным, особенно в том случае, когда в качестве воспринимающей стороны выступает не отдельно взятая языковая личность, уровень языковой подготовленности которой может быть в какой-то мере известен говорящему (пишущему), а так называемый массовый носитель языка. Казалось бы, именно в расчете на него и должен производиться отбор вербальных средств в такой сфере языка, как пресса. Однако порой одного беглого взгляда на газеты бывает достаточно, чтобы понять, что сегодня язык газеты все более начинает представлять собой оторванную от живой речевой практики закрытую кодовую систему, рассчитанную на довольно ограниченный круг "избранных", способных понять то, что стоит за каждым из бес­численного количества незнакомых, чужих слов, которые с нескры­ваемым удовольствием употребляют в своих материалах отечествен­ные журналисты. Трудно, а порой практически невозможно обойтись без словаря при чтении некоторых газетных текстов. Что делать читателю, не знающему в совершенстве несколько языков, если он откроет, к примеру, один из номеров газеты "Ступени". Одни заголовки типа "Киднеппинг", "Киллеры-дезертиры", "Уик-энд", "Офф-сайд", "Блеф-школа", "Хотлайн 10" говорят о том, что русский язык в данной русскоязычной газете не относится к числу культурных приоритетов. Трудно даже представить себе, на какого читателя рассчитана эта газета. Вероятнее всего, на молодого полиглота, способного как-то понять и оценить этот словесный коктейль, составными компонентами которого являются разухабистость стиля и чрезмерная перегружен­ность иностранными словами. Подобная удручающая картина "языко­вого чужебесия" предстает на страницах многих газет и журналов, заставляя серьезно задумываться о том, что перед русским языком встала сложная проблема сохранения своей самобытности вследствие беспрецедентного вытеснения из активного пользования исконных слов и замены их иноязычной лексикой.

Общество все более и более дифференцируется по различным со­циальным, материальным, культурным критериям. И язык, который как один из самых стабильных факторов должен объединять людей в единое целое - народ, все более и более дестабилизируется. Вот лишь часть примеров, наглядно показывающих, какие трудности приходится испытывать многим из читателей при знакомстве с газетными и журнальными материалами: "Первые продемонстрировали, что они располагают контролем за электоратом (здесь и далее курсив наш. - Н.Н.) на территориях (в первую очередь в рабочих поселках пред­приятий добывающего комплекса) и местными органами власти (на уровне районов), способны канализировать недовольство населения в нужную сторону"; "Если же беда случится и власть, доведя дело до мятежей, окажется неспособной нейтрализовать их легально, - она по­теряет право на легитимность" (Век XX и мир. 1991. № 6); "Дейст­вительность такова, что кандидатами на выборах будут уже хорошо знакомые обществу лидеры различных партий или их полномочные представители, а также абсолютно пока не известные гражданам креатуры могущественных мафиозных структур"; «"Не семья, а индивид становится атомарной единицей распада". Можно спорить с Д. Ольшанским о правомерности линейной экстраполяции динамики "распада"»; «...нет иного пути, на котором Россия могла бы избавиться от своей патримониальной - "родовой" - ментальности и от коммунистических кадров, в коих эта ментальность воплощена» (Российская газета. 1993. 15 июня); "Каракс довел до логического конца саморазрушение авторского кино. Оно утратило спонтанность; оно нехотя обнажило свои рациональные подпорки. И на смену ему пришла авторская модель кино, маньеристски сконструированная из осколков старых жанров и мифов" (Сегодня. 1993. 27 апр.); «Как это ни пара­доксально, но сейчас, когда тоталитарное попрание личности с "общеимперского" уровня смещается вниз, на уровень атоминизи- рующихся национальных, территориальных или конфессиональных групп, - в этих условиях государственная идея становится антито­талитарной идеей. Потому что в нашей стране она может осу­ществляться только на путях конституционной демократии, ставящей права человека выше запросов любых трайбов и корпораций»; "...эти механизмы имеют более глубокие корни в генотипе культуры, и надо специально исследовать, как этот старый культурный генотип связан с энтузиазмом маргинального сознания" (Век XX и мир. 1991. № 5).

Однако в погоне за "неординарностью" даже этого журналистам уже кажется недостаточно, и в тексты все чаще начинают проникать "вкрапления" — иностранные слова на латинице. Это очень непривычно для читателя и с позиций коммуникативной целесообразности абсолют­но неэффективно, ибо в подавляющем большинстве случаев исполь­зование таких слов или даже отдельных фрагментов (словосочетаний, идиоматических выражений и тому подобных конструкций) чужого языка приводит к информационной опустошенности текста, к мало­эффективное™ его воздействия на читателя и даже в отдельных случаях к негативной реакции с его стороны на весь подаваемый в тексте материал. Процесс восприятия и переработки таких единиц осложнен даже в тех случаях, когда рядом с ними в тексте употреб­ляется русский перевод. Например: «В первом выходе, очевидно, возбужденные музыкой великого композитора, семь девушек и один юноша в брюках танцуют в стиле topless (Topless - дословно с англий­ского "без верха")»; "Подготовленные ТВ документы... соответствуют как стандартам Минфина России, так и западным нормам minimum disclosure rules (минимальные правила раскрытия информации)" (Коммерсантъ. 1992. 20-27 янв.); "...может, и наши всю неделю перед новогодними праздниками веселятся, ходят в гости, пекут Cristmas pastries (специальные рождественские пирожки) и обмениваются подар­ками?"; «Задумчиво глядя на мягкие сумерки за окном, я пробовала нежнейшую сладковато-острую селедку в винном соусе и белоснежное плотное мясо копченой "белой рыбы" (witefish)» (Коммерсант-Daily. 1992. 17 дек.) и т.д.

Если же русский эквивалент отсутствует, то в большинстве слу­чаев такие вкрапления превращаются в газетном материале в "черные дыры", дающие о себе минимум информации. См. следующие примеры употребления подобных заимствований: «Загадочное и несколько мрачноватое название - "Бункер", однако контрастирует с free - атмос­ферой этого заведения» (Ступени. 1993. 22 мая); «"Война" космических гигантов, по мнению обозревателей haute couture, носит характер "непринужденного светского состязания", на которое, однако, затра­чиваются миллиарды долларов»; "В рождественский ланч можно заказать блюдо из постоянных меню a la carte"; «В беседе с коррес­пондентом "Ъ" г-н Трунц сообщил, что в России появятся новейшие разработки компании, в частности технология digital room correction, которая позволяет построить колонки в зависимости от свойств поме­щения»; "Российские профессионалы и любители музыкальной записи получили дополнительный выбор при покупке акустических колонок: наряду с колонками фирмы Jarno... и продукцией ручной сборки класса high-end европейских фирм в России теперь будет возможность приобрести высококачественные колонки одного из лидеров аудио­индустрии..." (Коммерсантъ. 1993. 21 апр.); "В заключение г-жа Кемп­белл сказала, что с удовольствием приедет в Москву с брокерами фирмы Rudolf Wulff и проведет с москвичами play-party" (Коммерсант- Daily. 1993. 21 мая); «В пояснительной записке международника Лукина к спикеру Хасбулатову сообщалось, что смысл мероприятия в том, чтобы продемонстрировать Украине железный кулак, сделать ее более уступчивой в вопросе о флоте, заставить весь мир уважать Россию как сильную державу и last but not least произвести патриотический подъем, вызвать "широкую волну поддержки российскому руководству", что облегчит проведение экономической реформы» (Коммерсантъ. 1992. 20-27 янв.).

Не отстает от газет в немотивированном употреблении заимство­ванных слов и телевидение. Например, знакомство с программой ТВ становится нередко непосильным трудом в получении информации, ибо названия значительного числа телевизионных передач либо являются заимствованными словами, либо сконструированы по типу иноязычных слов. Вот только небольшой перечень названий телепередач одной произвольно выбранной недели: "Бомонд", "Уорлднет", "Экспресс- камера", "Шейп-шоу", "Технодром", "Стартинейджер", "Пресс-клуб", "Пресс-экспресс", "Блеф-клуб", "Хит-парад", "Банко", "Телемикст", "Экс", "Хроно", "Визави", "Бридж", "Бизнес-класс", "Авто-шоу", "Лад-галерея", "Профи-шоу", "Оба-на-угол-шоу", "Экспресс-кино", "Военное ревю", "Презентация межгосударственной телерадио­компании", "Хоккей-хит-шоу", "Автоэкспресс", "Оранж-ТВ", "Прогноз- информревю" и т.д.

Отрицать необходимость употребления в русском языке всех современных заимствований не осмелится даже самый яростный сторонник пуристических взглядов, так как многие иноязычные слова действительно необходимы для номинации новых явлений и предметов или тех явлений, которые изменились под влиянием изменений общест­венных структур. Однако в большинстве случаев причиной заимство­вания становится ориентация не только отдельно взятой языковой личности, но и значительной части общества на Запад. Именно о таких носителях языка писал Р.Ф. Брандт: "Иной сыплет иностранными словами потому, что целиком хватает мысли из иностранных книжек и не в состоянии хорошенько переварить их - мысль, сложившаяся в русской голове или хотя бы иностранная, но усвоенная и перера­ботанная русским умом, обыкновенно сама собой найдет для себя хорошее русское выражение. А всякий человек (и в разговоре, а еще более на письме) должен дорожить правильностью, точностью, просто­той и ясностью своей речи - одно из средств к достижению этих качеств есть строгая разборчивость в употреблении иностранных слов: только при таком употреблении слова эти являются не лишним балластом, а полезным дополнением родного языка" [1, 10].

В настоящее время факты чрезмерного употребления иноязычной лексики начинают приобретать массовый характер, что при семан­тической закрытости большинства новых заимствований значительно осложняет коммуникативный акт, нарушает качества речи и во многом влияет на снижение эффективности общения. Поэтому борьба с немотивированным употреблением заимствованных слов - это прежде всего борьба за чистоту, правильность, доступность и эффективность речи.