ВЕДЬМА

183. Вот вы поверите, нет — мне вот куды надели!

На губу. Посмеялся над девчонкой. (...) Еще срод- ственница была.

Девчонки гребут отаву, зеленку, а я конюхом.

• Вы, девки, браве... Вас в Москву свозят, женихов бравых выберете, городских.— Посмеялись.

Поехал, а одна-то:

• Пускай, до дому-то доедет, дак хватится!

Я к дому-то подъезжать стал — губа! Зазудела, зазу- дела и пошло... Но, теперь, пошло да пошло.

Вот я день... тут нарыват. Оп, говорят, то-друго... Вот нарыват. (...) Прет и все! Дак ись-то надо. Я вот сюды затолкну, с правой-то стороны, сглону-ка кусочек*

Вот, теперь я пришел, у меня — страшно глядеть.

• Чё?
• А вот чё получилось...

Вот те день, вот те два. Меня подменяют: видят, что у меня... lt;...gt; На четвертый день взнику нет!

Теперь, старуха толкует:

• Иди-ка к Федору Егорычу.— К маминому брату. Он вот тут же, за Степаном, жил. Я пошел, я говорю:
• Дядя, ладь-ка мне от порчи, хомута ли!
• Чё, кто тебе ково паденет?

Я говорю:

• Смерть подходит!.. Права сторона ничё, а левой нет!

Он живо поладил — она у меня замерзла. Сразу же! Вот помазал — она замерзла! Теперь он говорит:

• Я еще от красноты полажу, сестричкин наговор.

Я говорю:

• Ково, дядя, ладь ишо...— Тут же! Он опеть мне .почертил, домазал.

Ладно. Теперь я заговорил с ём нормально. lt;...gt; Сидим. Тетка-то тут,-Груша. Теперь он:

• Но, давай ишо тогды.

Третий раз поладил, я говорю:

• Но вот, теперь вот такой нарыв, ведь куды-то гноп-то пойдет.

Он опеть наладил.

—Ты счас домой-то придешь, как только дверь-то отворишь, перешагнешь — теплый ветер хватит, ты возьми и помажь.— Перышко дал. А там на перышке масла — воробью не напиться.

Но, я захожу. Старуха дома. lt;...gt; Я — раз! — домазал.

Она:

• Че, вылечил?
• Вылечил.

А там комару не напиться гною-то было. lt;...gt;

Вот как получалось. Вот и поверишь, что есть хомуты.

184. ...— Мама, расскажи-ка, как старуха-то тебя, Ивашиха-то...

• A-а, Ивашиха-то.
• Ну, вот это расскажи.
• Ну дак эта старуха... Мы рядом жили. У ей был зарод небольшой сена. А я первый год только вышла замуж. Да чушку кормлю-ка. А она залезла на зарод-то да вот эдак и треплет, в ладошках. А я молоденька была, ума-то нет, я и говорю:
• Трепли, трепли, бабушка, ладом. А мы все равно его украдем, сено.

Она:

• О-о! Таку твою — растаку твою!.. Молода. Свистунья! — Стала отыкаться! Да и полезла через заплот-то, да и че-то мне сделала. Ну и вот. lt;...gt; Заболел живот. Резь сделалась. Я тажно с кровати слезла да за печку уползла на коленках.

Ну и че ж? А потом бурят лечил в суседях. Он едет. Дедушка вышел на улицу... Ареал он был* Иванович, бурят. (Давно его нету. Утонул он в Шилке. Побрел д;а утонул.) Но тажно дедушка вышел. Он едет. lt;...) Его взревел, он заехал. И вот он на стакан только карым- ского чаю изладил. Я выпила и лучше стало. Вот че!

185. И вот, значить, одна была — она портила. Портила. Вот эти хомуты надевала. В Верхней Куэнге.

Ну; и что ты, lt;...gt; ну что получилось? Вот она, примерно, если даже по ветру пускает. Ветер дунет внезапно, и ты попадешь,-токо бы на твое имя она вздумала пахряпать. Значит, все! По ветру пустит, ты идешь — па тебя нанесло, все!

Было вот, у мепя на отца надевала, Феня Полищуко- ва была старуха, портила. А одне одеют, а други, значить, спимают эти хомуты.

Но вот, пожалуйста, а други, значить, снимают, а одевать не одеют.

lt;...) Отца глянули:

• Ага, хомут! — Бегут к этому ладить. Он изладил, пошептал на масло, ложку масла или там стакан воды выпил — легче стало. Все.

186. Мы за ягодой пошли. А про одну говорили, что она надеет хомуты. Но, мы там че? Дети да дети. Говорит:

• Много натаскали?
• Да сусек да два натаскали. Вам не натаскать столь.

II вот два раз бегали. Мама высыплет так куды-ни- будь, засыпет сахарком да че... Мы опеть бежим. Она на меня и надела.

Но я потом ночью-то заболела и заболела, лихоматом ревела. На коленочках ползала! Вот здесь все, как ножами, изрезало!

А у нас дедушка был Евлампий Романыч. Вот он потом стал мне кого-то ладить: на воду поладил, на масло поладил. Я попила, брюхо помазала — перестало.

Вот че было! На себе износила.

187. У нас вот здесь бабка, она одеет... Она все-то жива. Мел ест всю дорогу. Я не знаю, че она его ест. Вот ей принесешь кусок мела (она работат сторожем), и она тебе за этот кусок мела, она тебе все отдаст. О-е-е... Но ест она его по-страшному.

Ну, она хомуты одеет. Если вот че-нибудь ей начудят: дрова раскидают или еще че — вот так посмотрит, отойдет в сторону, три раза плюнет...

Сделала так этому, Коле Короткевичу, одела она хомут. Но, а хомут — это не видно, что он одет, правильно? Она вот так полоса по телу. lt;...gt; Днем-то он ниче ходит, а ночью он давит его. Он задыхатся — воздуху не хва- тат и все. Ну, она на Колю-то надела хомут. А он ее че-то обозвал:

• Ух,— гыт,— карга! — на нее. Она ему че-то попала под руку lt;...gt;: «Ух,—гыт,—карга!»

Утром-то встал, я к нему пришел, говорю:

• Коля, ну че?..

Он говорит:

• Че-то не могу я, грудь всю сдавило.

Ну, а мать-то сразу:

• Ты где вчера был?
• Там и там.

Ну, она на эту...

А они, кто одеют хомуты, они потом снять-то не могут. Надо, другой чтоб, друга чтобы .старуха, котора сни- мат. А она опеть одеть не может хомут. Онп, кто оденет, она уже не снимет его, не заговорит.

Его, Колю-то, водили везде тоже по больницам, lt;...gt; а там говорят:

• Это ушиб,— говорят,— просто.

А где? Он нигде не падал. lt;...gt; У него потом начали волосы вылезать. Как дурак становится. Она потом не красна, а кака-то фиолетова, желта, полоса-то. Кровь идет посом, давит его. И ночью стало, и днем давить его.

И потом в Гусиноозерск к какому-то старику возили, он снимат здорово. Но он снял с него. Все нормально стало.

188. В жизни я один хомут и износил. На своем носу. Я же в это и не верю. Но и вот как, уж не знаю. Совпа- денье, ли как ли...

Это еще где-то после гражданской войны сразу. Ну, устроились, спектакли там... А пока репетиция, посторонних же не пущают. А у нас там была Санька Тимошина. Все говорили: она хомутинница. Ну вот, она зашла, а я ее погнал. Она не соглашается уйти. А у меня характер был крутоватый: я ее схватил и выбросил из клуба-то. Она с крыльца кричит:

• Ну, узнашь кузькину мать в сарафане!

Ну, узнаю, узнаю, че мне это?! Ниче. Проводим репетицию, вот чувствую, у меня нос зазуделся. Поцарапаю маленько, опять зудится. А потом — у нас там была Эмка Степанцева, девка такая озорная,— она как захохочет:

• Данилка, у тебя нос-то с картошку!

Ой-ей, действительно: взял, а он у меня не входит в руку-то. Ой-ей! Ну, некогда тажно и эту репетицию доделывать. Покончили мы с этой репетицией, домой я прибежал. Ну, лег, никак не могу уснуть: горит, просто огнем жгет нос! Я старшего брата:

• Матвей, Матвей!
• Че?
• У меня че-то с носом.

Он посмотрел:

• Ой-ей, дак ты че? Это же у тя, наверно, хомут.
  Ты где с кем спорил?
• Да вот, Саньку Тимошину выбросил с клуба. Ну вот, она матюком...
• Зараза такая, она, значит, тебе подделала. Пойдем к Микуле Игнатьичу.

Микула у нас был. А у того все парочками: ребята с девками заходили. Он вдовой, один. Он услышал Матвеев-™ голос.

• Опять ты, Мотька, тут, наверно, с Ленкой. Не пушту! Надоели, холеры. Спать не даете.
• Да никово, Микула. Вот такое дело, дескать, парнишка привел ладить.
• А, ладить — другое дело.

Вот зашли к нему. Он мне кого-то чертит этот нос пальцем, шепчет. Не знаю, че уж он там шептал. Раз зашептал — чуть-чуть мне не стало жечь-то. Маленько погодя... опять. И вот таким вотом он мне три раза его зачертил. И я не знаю, как и уснул у них же на лавке. Утром-то пробудился — вот где, я у Мякулы! В первую очередь хватаю нос-то: большой ли нет? А он нормальный! Верно.

И после не нашивал эти хомуты.

189. У меня мачеха-то была баба нехороша: дьявольщиной занималась. Про это все знали. А рядом с нами жил Костя Хромой, тоже этим делом занимался, но был послабже, поэтому и не дружили они промеж собой. Зло какое-то имели друг на дружку. Он ее побаивался.

И вот как-то я приезжаю в субботу домой с заимки, как это обычно было — в бане попариться. Да. Достал с полки шанежку мягоньку, налил молока и стал искать в шкафу свою ложку — у нас же у каждого своя ложка была. Пока ложку-то искал, обернулся к столу-то: ни шаньги, ни молока на столе. А она в сенях пол мыла, мачеха-то. Я ей:

• Куды же все это девалось?
• А что? Тебя черти приташшат, да ишо требуешь тут!.. То ему, друго!

Я озлился, схватил ухват да ее в сопях-то и обуздал раз пять или шесть.

Ладно. Вечер настал. А спал-то я в телеге, в сарае. Собираюсь укладываться. И тут пошла у меня кровь носом, ротом!.. Рядом избенка Кости Хромого стояла, я и пополз к нему. В стену колочу кулаком.

• Кто там?

Но, запустил он меня, я все рассказал.

• А-ага. Это она тебя наказала. Она! Давай ладить.

Я попил воды, ушел в телегу спать. Легко стало,

успокоился. Утром она ходит по ограде, управлялася.

• Но че? Куды седни пойдешь?
• А тебе како дело? Пойду с ребятами гулять...
• Но, гляди.— Сама в дом ушла.

...И вот пришли «госпожипки» — пост. (А опа для вида соблюдала. Кулагу заварила.) А меня перед тем Костя Хромой подзывает:

• Иди-ка к Кольке Сименычу, попроси у него Собачьих хохоряшек штуки две, принеси.

Я пошел, взял, принес Косте. Оп высушил, измял, пошептал и дал мне порошочек.

• Подсыпь-ка ей в кулагу, да сами-то не пробуйте!

Я с вечера обделал все. Она у окошка сидела, с бабами болтала языкам.

Вот она нас накормила, сама села, куском макнула в кулагу и только надкусила — сразу на пол, пена изо рта, бить ее стало... Я выскочил, отца отправил, а сам боюсь. Побежал к Косте... Отец рассказывал: вот ее хлестало, ажно волосы на себе рвала...

Через два дня оправилась, встретила меня во дворе.

• Эх, и гад же ты!
• А ты-то кто? Пошто ты меня испортила?!

И с тех пор опа уже ничего не могла. Тут Костя-то и /возвысился. А то ить опа сильней его была.

190. ...А тут, я тебе скажу, в Знаменке при моих глазах картина была. Промколония тогда еще гоняла по Нерче лес. А в Знаменке ходил паром через реку (он и сейчас там же ходит). В то время.перевозчиком работала одна женщина. И вот мимо парома плот проплывал. Один на плоту взял да посмеялся, отправил ее... сам хохочет. Она ему:

• Не пожалей смотри!

Он хохочет. И вот, видно, отнесло их немного, его и схватило. Пришлось к берегу приставать. Пристали, его привезли в Знаменку в больницу. Но и там ниче не могут сделать. Тогда председатель сельсовета пошел к ней и говорит:

• Ты, Марея?  А вот так и так...
• Ты уж его прости, они тебе любу сумму выплатят.

Она тогда уж согласилась, простила его. У него сразу

все прошло.

• Теперь,— говорит,— сроду я не буду!

191. Хоть и не верим, что вот эти хомуты есть... Мы же не верим! А они же на самом-то деле раныпе-то были. .Да они и сейчас есть ишо. Вот нет-нет да здесь и цроскочит.

Однако, года четыре где-то... я забыл... така-то история была... Да здесь, однако... По животу брус прошел. lt;...gt; Туды-сюды. lt;...gt; Вот, хомут, говорят, был. А как? Вот че-то же надеют!

Портасьевна была, на ее жаловались. Так опеть как жаловаться? Она свинаркой была. Я все время ее ругал да на двести рублей оштрафовал ее. А на ее все жаловались. А потом у ей старик куды-то уехал, я шел, она:

• Пойдем чай пить!

Ну, думаю, пойду lt;...gt; с тобой. Че ты будешь делать со мной?

[— А за что оштрафовал?]

• Свиньи... Ну, не ходила за свиньями. А у нас болыпи же, у ветеринаров, права. Большой падеж. Под суд надо было сдавать, но я не сдал.

[— Это было когда?]

• Это было в тридцать пятом году. Давно. Но, пришел, и вот сяли чай пить. Я говорю:
• Слушай, Портасьевна, вот ить говорят (а она черна была, как цыганка, глаза черны), вот по всем предметам (приметам,— Н. Н.) вот ты хомутница же. Ты почему, как на меня-то не можешь надеть? Вот я же тя сколько... Ить доберусь, ругаю-то как! (Ну че же? Непорядки.) Да я и сам себя потом не помню, как тебя ругаю. И ты уж плакала от меня. Ну как ты хомут-то?

Паря, на колени упала.

• Ей-богу, не знаю,— говорит.— lt;...gt; Накажи меня господь бог!

Я говорю:

• Да хватит тебе, вставай! К черту тебя! (Че же, я молодой был.) Ково ты? С ума сошла! Ты же меня на несколько лет старше, а на колени встаешь передо мной...

Ну вот. Кому, че верить?

192. А тут-от хомуты одевают, слова по ветру пускают...

Вот и в войну было. Плохо жили, не было ничего. А у меня корова была, картошка была. А про хлеб и речи не было. Женщина жила на той улице, вот и придумала идти до меня. Думает: «Пойду, на нее пошлю, все равно мне подарит».

Я с работы иду, у меня лицо зазудилось, загорелось. Огнем горит лицо! От как коло костра стоишь — нет возможности стоять. Прихожу домой. Василий покрывало и одеяло дал. Легла на полу. Сил нет. Лежу. Уже ночь, она приходит и открывает дверь. А она по ветру пустила, и до меня пришло. Я знала, что она ворожа. Она говорит:

• Ты че лежишь?

Я говорю:

. — Сгорела. Горьмя горю.

Она говорит:

• Васька, тащи еды. Постой, я тебе счас натру.

Ей сметаны принесли, молока из сенец. Потом она меня дунула. Ветер дует, а мне аж легче делается. Ну, посидела, посидела, опять давай ладить. Три раза поладила, я ей говорю:

• Сидай, ужинай и ночуй у нас.

А сама уснула, как умерла. Утром встала — нет ничего. Мы ей тогда молока налили, сметаны дали. Она говорит:

• Я же не унесу.

А мы ей:

• Ну ладно, другим разом придешь.

Она ж по ветру пустила и сама же пришла.

193. У меня мужик рассказывал.

Он маленький был. Пошел по телят, загонять их. А старуха в суседях недалеко жила. Но и она знала. Ее все звали Васка-хомутница. Он бежит, а она поехала и говорит:

• Подай мне, Васька, прутик — коня понужать (на коне).

А он бежал и пробежал. Сбегал, телят загнал, пришел — упал в катки и заревел.

• Ково сделал? Объелся?

Сперва рвать зачало его.

• Никово не ел.
• Ково видел?
• Зениха прутик просила, а я не подал.
• Ну все, она тебя угостила.

Она за ей. (Они вот эдак и вымогают.) Пришла:

• У меня че-то с парнишком.

Она пришла поглядела:

. — Ой, худо ему.

Но, худо! Она ее тут давай умаливать, упрашивать ее. Она:

• Тащи масла.

Мать ей масла притащила. Она нашептала на это масло, напоила его, намазала, положила.

• Ну, ишо завтра полажу приду.

Ну и ушла. Назавтра опеть приходит. А отец дома. Она опять все наготовила, наладила. Мать самовар стала ставить, говорит:

• Садись чаевать.

А старик подошел:

• Че, сняла? — Он такой старик был, не дай бог.
• Сняла.

Он ее сгреб вот так за кофту и давай об печку-то возить...

• Будешь ишо надевать?!

Навозил ее тут. Мать-то перепугалась, говорит:

• Тебя посадят.

Он говорит:

• Она никому не скажет.

И никому духу не подала, что исхлестал. И никому не сказала.

194. У нас тут дядя Ваня был. Вот н нему приходит молода (соседка ему):

• Дядя Ваня, дай веревку. (Они проверяют, получится или не получится.)

Он ниче не знат, дал ей веревку с простой души. И вот она че-то сделала, хомут ли че ли на него надела — не может прямо. Дак он пошел к матери своей:

• Сходи к этой старухе-то. Это че они делают? Пусть они на мне-то не учатся. Че же они на мне, на пожилом? Пусть на молодом. Ей как не стыдно!

Мать пошла к этой колдовкё, к матери. Ну, и они с него сняли. А потом дядя Ваня встретил ее — она за водой шла — и говорит:

• Я тебе всю холеру пообломаю, все. зубы! Ты на ком учишься?! Я же старик, семьдесят шесть лет, а тебе ведь тридцать. Ты че делашь-то, бесстыжая?

Так она извинялась потом.              1

...Вот так вот жидь среди чужих-то людей. Живи да не плошай, да подстраивайся. Вот как бывает. У меня Бакдгеева подрзта, а вот ire подстройся, ведь че можег быть? Всяко может быть.

195. На ферме мы работали с этой, с Валей, с сестрой. И собирались все на вечерку. А сестра подошла к зеркалу и давай краситься да пудриться. А вот эта шаманка-тойона там была, подошла да вот эдак махнула:

• Не пудрись,— гыт,— присядешь.

. Как она заревела, сестра-то моя:

• Ой^ой! — И это...— за лицо!

Я зашла:

• Че такое?
• Вот так и так. Она мне так сказала.

А она на конце деревни там жила. Я побежала к ней и говорю:

• Ты что, сволочь, сделала? Иди да счас же сними с нее это.

Она:

• Милок, милок, ладно... Счас я,— говорит.

Подошла и эдак по голове ее погладила — и она сразу ничего. А то: «Ой-ой! Уля, Уля!» — заревела и заревела. Дак у нее боль такая — и глаза, говорит, вылетят сейчас из орбит.

196. Бывает, бывает, сглаживают...

У меня вот Клава родилась. Дак хоть бы кто чужой пришел, а то свой же пришел, своя же пришла, братано- ва жена. Я ее положила так на подушки, юна лежит, а она говорит:

• Ой-е-ей! Ты че ее на подушку-то бросила? Хоть бы закрывала ли че ли.

Я говорю:

• Че ей сделатся?

Она ушла — девка реветь, и реветь, и реветь, и реветь. Тянет на всякий манер. А потом бабка пришла, изладила, кого-то попрыскала, и девка не стала реветь.

А она потом сама же пришла и говорит:*

• У меня глаз чертовский. Своего-то ребенка, ежели мокрый дак родится, дак мне не показывают.

Это уж человек, наверно, из тыщи один, у кого глаз плохой.

197. Это тоже в Чороне было. lt;...gt;

Теперь, вот там у их на девочку было че-то пущено (девочка лет шести была, она ишо не училась): у их стало стучаться. Дом большой, пятистенный был. В9Т сядут они вечером — у их так вот в стене стучит, стучит! Сильно такі Они пошли, все там изрыли — никаких нету ни дыр, ниче. А все стучит. Теперь, девочка стала в избе на кровати спать ~ под кроватью стало стучать. Стучит под кроватью. У их была невестка, молоденька. Она боялась, прямо не знала, куда, как застучит. Крестна ее там была, подальше жила. Она ее взяла да унесла вечером домой, думат: «Она, может быть, уснет да забудет...» Принесла ее домой, положила с собой на кровать — там опеть застучало, у ей. А у их не стучит там. Но, они тогда поняли, что, наверное, на девочку было пущено.

Теперь, они попа привели (попы ишо были тогда, сразу после революции, это уж, наверно, в двадцать седьмом — двадцать восьмом году не стало попов). Поп молебен имя отслужил. lt;...) Все равно ниче не помогло. Как стучало, так и стучит.

Теперь, они привезли каку-то шаманку, бурятку. (Раньше шаманки были, вы, поди, слыхали?) Шаманка говорит:

• Вы каки-то вещи купили... (А правда, в том году была засуха сильная. Ни хлеба, ни.сена не было. Из других деревень все время ездили, покупали по нашим деревням, ну и привезли им...)

Шаманка на улице огонь разожгла, скакала ково-то, головешку у себя держала. Ну и высчитала, что они вещи купили, так на их было пущено. Велела их сжечь. Они сожгли все — как стучало, так и стучится! Увезли эту шаманку, ниче не помогло. .

Теперь уж к этой поре, наверно, к марту стало. Всю зиму простучало, они промучились. Девчонка совсем доходила, как спичка, стала: она не может спать, когда стучится под ей. Куда ее ни полошат — везде под ей стучит. lt;...gt;

Теперь там у их была соседка. Заехал к имя мужчина, хлеб покупать поехал. Старичишка на однем кониш- ке там, на телеге (тепло уже, наверно, в марте, в конце, поди, снега уж не было). А народ соберутся. Я тоже ходила, сколь раз слушала. Они же вот там внизу у речки жили. Вот тут стоишь и слышно, как у их стучится. Мы слышали. Сколько раз я ходила слушала тоже. Этот старик и говорит:

• Что за народ? Тут клуб или че? Че собрались?

А молодежь-то каждый вечер ходила туды, болтались: где баловались, їде слушали.

Старик и говорит:

ч

• Что у вас там такое? Народ какой-то...

Хозяйка стала ему говорить:

• Вот так и так. У соседей у наших стучит, и девочке совсем плохо.

Он постоял и говорит:

• А, пустяки, можно вылечить...

Эта рысью скорей прибежала к соседке:

• Иди, Петровна, старик сказал... (За все, как утопленник за соломинку ловится, так и тут.) Попроси его, может быть, он придет да вам поможет.

Она пришла, давай его просить. Он говорит:

• Я утром рано приду. Возьмите у ей волосок выдерните из головы и в чисту миску налейте воды чистой.

Она так и сделала. Налила воды. У ей волосок вырвала из головы. Он пришел, вот так поводил, поводил этим волоском по миске и говорит:

• На большого было в бане пущено. Ее отец когда-то в молодости выбивал окна у какой-то старухи. Эта,— гыт,— старуха вот ему хотела отомстить, а попало на девчонку. Понойте ее счас этой водой, не будите. Двое сутки проспит, трое проспит — не будите, пока она сама не проснется.

Все так сделали, в комнату ее уложили. Она говорит:

• Я в чулках одних зайду на носочках, послушаю: спит, храпит. Вот сутки спит, двое спит, все спит и не пробуждатся. Потом закричала: «Мама, я есть хочу!» (А то она не стала совсем почти ниче кушать.)

Но, вот после того совсем стучаться не стало.

А сейчас под их домом-то ключ закипел, дом-то у их своротили, нету его. А то он все тут стоял.

Ну, теперь, он сам-то все ругался, ишо как выпьет. lt;...gt; Это в Чороне было. Комогорцевы, Комогорцев Дорофей Прокопьич был он сам.

Девочка поправилась, выросла. Она сейчас где-то в Одессе живет. Сейчас-то она пожила (она года с четырнадцатого, что ли), уж на пенсии.

Вот че-то старик имя помог... Вот как? И верить и не верить...

198. ...Молоко-то отбирали. Это, говорят, действительно. Бабушка-то, моя теща-то, это рассказывала мне.

У их отбирали. Дак отбирала-то, через три дома, своя, как-то имя она родственница.

Ну, коровы хорошо, гыт, доились. Ну и вот, знают, что она бегат. Ну и вот. Тесть-то мои пошел в сено сидеть. Оделся, доху надел, ружье взял и пошел. Вот нету- нету. lt;...gt; А он в сене сидит. Потом видит: она —раз! — к корове. Только по двору-то прискочила до нас, он ее и давай тут убирать. Ну и убрал: сопатку всю расхлестал, че-то с рукой сделал. Ну, убрал. Она вырвалась и убежала. Ну че же? Пришел:

• Но, дескать, пашел. Наша вот невестка (или кто ли она имя?) сделала это.

Назавтра (а рано вставали в тот четверг-то) поели. Он:

• Пойду к брату.

Пришел к брату. У них блины состряпаны.

• Но, раздевайся, брат, давай есть.
• А молодица-то где у тя?
• Да че-то заболела. За печку залезла, стонет, не встает. (А он же избил.)
• А че она у тебя? (А она же, наверно, слышит.)
• Да вот ночью че-то получилось, заболела, рука заболела, и закрыта лежит.

Я, говорит, ему и говорю:

• Дак вот, брат, твоя-то молодица че заболела. Ее я убрал.
• Как ты?
• А вот так, брат, хоть сердись, хоть не сердись. Она не первый год и не один раз у меня, наверно, была. Корова-то у меня че не доится? Скота не могу раз- вести-то? Во дворе застал, у коровы. У пей должна быть рука сломана. Я как саданул ей руку, шшелкнуло че-то, и всю харю разбил. У меня ни скота, ни молока, ниче нет, а у тебя все ломится, а она ишо бегат, ведьма такая!

Посидел, а та-то не встает, слушат, наверно... И у, ушел. Тот, правда, с ей разошелся. Куда она делась потом, не знаю. А он разошелся с ей. А у того пошло хозяйство.

199. У меня еще мать была жива, и отец. Было-это еще до армии, до кадровой... Ну да, где-то в тридцатом году.

Была у нас корова. А рядом тут суседка жила. Мать про нее все говорила:

• Опа худая. Че бы она пе патворила нам.

Я говорю:

• А че, мама?              #
• Ова,— говорит,— хомуты надеет.
• Но, да каки хомуты?
• А вот. Ты. на нее шибко-то не ругайся, а то она может хомут надеть — пропадешь.

...Но и вот. Эта корова, значит, вскором пришла: вымя все разнесло! Мать сразу видит: хомут надели. Корова зашла и сразу на пласт. Мать:

• Это она наделала! — И идет к ней. Приходит.
• Девка, ты это че же наделала у меня с коро- воп-то? Хомут надела?

Она туды, сюды:

• Ой, да верно, я попробовала на вашей корове, как Получится.
• Да ты че? Ты у меня корову-то решила!
• Но, извини, я вроде попытала.— И к этому старику, Афанасию Павловичу, пошла, он и снял (она наденет, а сама снять уже не может. Ни в коем случае).

...А то на людей надевают. Быстро — опухоль, как серавыо змея укусит,— пухнет...

Афанасий Павлыч-то почертил — к утру поднялась корова-то.

200. Пошла я корову доить, она прямо павздым! Меня не пускает. Навздым! Будет, лягатся, прямо чуть не на стенку скачет, глаза нехорошие! Но, я не могла ее подоить.

А у нас за семь километров так деревня Аданыра, черемисы там живут, марийцы. Ну и бабушка там Анна ладила. Я пришла к ней. Ну, она сразу это, значить, узнает. Говорит:

• О-е-е-ей! Ой, кака беда-то! Ой, как порти-ил корову-то у тебя! У-ю-ю-эй! Соседка портил. (Она марийка.) Окошко-то есть у их-то к вам в ограду?

Я говорю:

• Есть.
• Вот корова-то как шел из поля, ты пускал ее — п она в тот раз и портил ее. Молоко отнято и сметана отнята. Вот как.

Она мне на соль нашептала, говорит:

• В воде разведи эту соль, попой ее, потом между рогов полей, дескать, на запад и вымя помой этой водой. И сразу пройдет. А дорогой пойдешь — кто встретится, не разговаривай ни с кем.

Вот я иду, уж к деревне... Со мной встречается Гутя.

Спрашиват, куда ходила да к кому—я не разговариваю. Она:

• Да что ты не говоришь-то ничего?

Я молчу, никово не говорю. Уж потом:

• Вот ить я почему не говорила. Мне нельзя было говорить-то.

И потом все, изладилась корова-то. Я доить стала, сметана... А то — навздым, навздым! Ревет нехорошим голосом — о-е-ей!.. Ну, потом я и говорю:

• Ну, тетка Ефросинья, спасибо тебе, старушка добрая! Как ты,— говорю,— издыхать-то будешь? По-сусед- ски и так ты сделала, позволила! lt;.. .gt; t

Ничего не сказала, промолчала и все.

201. ...Это было дело в колхозе. Мы молоко тут по- ташшили сдавать. А у меня корова хорошая была, она три ведра давала в сутки. Вот это я ее утром подою-ка — ведро надою-ка и я его сдам, уташшу-ка, а днем * подою- ка — я его опеть себе, а вечером подою — опеть утаскиваю это молоко, лишь бы скорей сдать. А эта старуха говорит:

• Она,— гыт,— не молоко таскат, она воду таскат.

Ну и че? Раз — да контроль сделали. Я корову пригнала, пошла доить. А она у меня на подсосе была.

А тут приходит Иван Рюмкин. Мы сидим с им разговаривай. Я потом подоила корову, из ведра в ведро скрозь . марлю процедила это молоко, я говорю:

• Ну, пошли. Я молоко-то понесу, принимайте. У меня вон сколько молока.

Они это молоко-то мое-то взяли да отдельно, сразу пропустили, сливок много напропущали, все.

~ Вот,— говорят,— как людей-то путает. Смотри-ка, корова-то кака! Вон сколько молока дает, ишо сливок сколько!

И — раз! — моя корова молочка нисколь не стала давать. Вот эта старушка и подташшила. Не стало молока и не стало. Тут одна вызвалась: дескать, ты мне запло- тмшь, я тебе отлечу. Ну я че? На юбку, на кофту ей взяла, сошила, запон сошила — никово не отлечила.

Вот она жизнь-то кака была! Поревела я по этой корове, повыла, жалко было.

Потом ее здесь стали прижимать. Ну, народ-то стали, - чуть-ка поделатся — все на ее. Она в Култуму уехала.

В Култуме-то на ребятишек че-то делала да делала lt;.. .gt; И лама-то приехал как раз туды. Одна женщина к нему пришла:

• Мне сгадайте. У меня дети не стоят.
• Притаппци нам простынь.

Она взяла да принесла простынь. Он на эту простынь поглядел ково-то:

• Дак она в соседях у тебя живет. Вы не возражаете, мы вам ее приведем? Она сама к вам придет.

Ну, она говорит:

• Да слава богу!

Пришла эта женщина-то домой:

• Вот лама мне говорил, она сама к нам придет.— И только успели утром-то встать — дочь-то ее приходит да и говорит:
• У меня мать умират, совсем на стены лезет, взбесилась. Дайте мне молока — попить ей.— Они ей не дали молока-то.

Ну, ее тут кем-то накормили потом, и она померла, эта старуха.

Это Кеши Яковлевича была Татьяна.

Сейчас-то этого нету, сейчас свободна жизнь.

202. Это еще в сорок четвертом году было, вот ковды. У меня была корова. Что-то с ней получилось, и стала она двор бояться. Боится и боится. Теперича, я погнала корову в Грязнуху. Она ревет и ревет, от стайки убегат и убегат. Пригнали, значит., корову в Грязнуху, и как раз навстречу едут цыганы; Юрченко с невесткой. А я знала, что она ладит. Я ей говорю:

• Бабушка, перевезите нас на ту сторону.— Они нас перевезли. Я говорю:
• Я теперь тебя никово, не отпущу...

Она что-то по-цыгански мне сказала, а мне отвечает:

• Да нет, я еще похожу-ка тут.
• Нет, пойдем ко мне! У меня корова хворат, а я слыхала, что ты ладишь.

А, кака? Это та, черная?

• Вон, котора ревет.

Пошла со мной. Пришли.

• Дай,— говорит,— мне стаканчик и полотенце, угульки.

Я дала ей стаканчик, полотенце подала, угулечки. Она что-то через скобу посливала, потом встала перед иконой, где по-цыгански говорит, где по-русски говорит...

Ладила, ладила. Перевернула вверх донышком стакан. Ково-то бормотала, бормотала над ем, обратно переворотила — и у нее даже полотенце не замокло! Нисколь! Ни капельки! Потом вот так обмахиват рукой и говорит:

• Вот видишь, какая у тебя была. подруга? Вот она^, ишь ты! — по куте ходит. У нее черный запон, бурый платок, в ботинках. ...А вот стоит перед тобой женщина. Ково она у тебя просила? А вот у печки парень стоит, шарится, девчонка тебе в окошко светит... (А я как раз хлеб веяла, а эта женщина была да у меня пепел просила.) А ты ей на Христов день что не дала?
• Пепел не дала.
• Ну так вот, она тебе и подделала. Вот их три черных женщины да одна бела. lt;...gt;

.Я тажно треквула, кто така была.Цыганка и говорит:

• Вот я тебе сейчас излажу, и иди сразу же со мной в одне двери и сразу же копай то место, где корова боится- И корову загоните.

Вот мы с дочерью (она вот экачка была, маленька) пошли копать вилами и выкопали тряпку. Цыганка не велела развязывать, велела в печке сожечь, а мы развязали. Ой-е-еп! Ниток суровых сколько было замотано, можно трое обуток сошить, и там деревянна подковка и еще что-то. Мы все и бросили в печку.

Вот вечером пригнали корову, она никак под стайку не заходит. Я начала доить. Вот теленок сосал, сосал и вдруг захлебом пошел — и ушел от коровы. Корова стояла, стояла... Ка-а-ак бросится! И побежала. Вот беда-то какая!

Я опять подогнала ее. Ну, подоила кое-как. Теперь, вот давай теленок по двору бегать. Бегал, бегал, играл, играл... Я его в избу завела —* уж солнышко закатилось — привязала его. Он то встанет, то лягет, то встанет, то лягет... Я думаю, может, у него даховики? Пощупала — вроде никого нету. (Паховики — ето в пахах брусья, железы появляются у задних-то ног, болят.) Я взяла ему одеяло подбросила, думаю, ему твердо лежать на полу. Он опять ложился, ложился, да как заревет лихоматом, да как бросится! Я хотела его схватить, а он упал и пропал. Вот я заплакала. Вот беда-то! И эта девчонка заплакала, и этот парнишка был — тоже... Едва мы утра дождали. Председатель был Арсентьев. Я пошла чуть свет. Теленочек-то ково, не дышит. Я взяла лаженую воду, что цыганка бормотала, сама вспомнп- ла, переняла, что она бормотала. И пошла к председателю лошадь просить, к фершалу ехать. А он говорит:

• Вчера Константин да Глашка с коровой что-то поделали — она и встала. Ты их зови.

Я пошла, их созвала обоих. Этот старичок ладил, а она паховики смотрела.

• Никово,— говорит,— это не паховики.

Ну, теленок встал, такой невеселый. Смотрю: цыганы- то опять приехали. Я зову цыганку:

• Знаешь че? Вот че получилось,— рассказала ей все.
• Ой, я же тебе не наказала. В избе-то не надо жечь, а то выживет вас из избы-то.

Теперь, я говорю:

• Бабушка, ты уж путем изладь, чтоб все было...
• Вино было бы, я бы на вине тебе, как в зеркале, этих людей показала.
• Да ты хошь и не показала, а я уж этих людей знаю-ка.
• Ну ладно. Я излажу. А кто после меня придет просить иголку, смотри не давай. А уже кто придет/ не знаю. И опять иди копай. Там еще есть. И сжигай сразу.

Вот мы выкопали, и хоть она не велела нам смотреть, но все-таки интересно — мы посмотрели: там такая петушья голова из камня и такие нитки да тряпки. Мы камень расколотили, все сожгли. (А цыганка еще наказала:

• Откуда будет бросаться корова — все сжигайте.)

Вот назавтра корова идет, средь ограды вдруг бросилась. И откуда взялся камень больше вот этого круга? Его и не было. Я его отворотила: там колечушкой свернутый ковыль лежит. Я эту ковыль взяла, сожгла. Корову подогнали, чтобы она это место набола. Корова ну бросаться на это место, прямо как на собаку, просто ли- хоматом ревет, бодет!

• Боди путем, боди! — а сама вилами туда тычу.

Вдруг вылетела птица, как сорока, и полетела наниз.

А тут как раз моя старшая дочь шла — вон на потрете- то — и Зенкова с ней. Птица ей прямо в грудь ударялась п скрылась.

203. ...Вот она, дочь-то бабушки Маши, хорошего почти не знает. Только плохо. Ну, че она делат?.. Вот хомуты каки-то надевает, там на детей или на взрослых. -Вот на кого осердится, тому и навредит: на двор, на избу, на человека. Во двор пустит — значит, животина не будет держаться. Мы у них в соседях жили, и она вот не любила... Чтоб у нее хозяйство было — она это * любит. Но что у другого поросята хорошо растут, корова много молока дает, ну, скот хорошо держится, курицы — она не любит.

Вот мы рядом жили. У нас ни коровы не стало, поросенка она загубила, всех куриц — все. А я ей против слова не говорила. А что я могу с ней? Если я буду с ней ругаться, она со мной что-нибудь еще сделает.

Ведь ее материть надо, но чтоб она не слышала.

204. Папа наш жил, у него все было: и кони, и все... Он жатку купил. А дядя наш, брат цапин, то купит, друго — ниче у него нету: то конь ногу сломат, то волк разорвет, корова пропадет. Никак он ниче не может.

И какой-то шел мужичок и попросился у него ночевать. Он и говорит:

• Дядя, у вас не в порядке во дворе.
• Нет, в порядке.
• Нет, не в порядке.

Он в бане вымылся. (Я была в девках, как сейчас помню.) Он его вымыл и дал свою рубаху, дядя Ганя, этому, пришлому-то. Он, теперь, поел. Говорит:

• Утре мы пойдем с тобой во дворы*

Пошел. Взял ерничинку (дядя Ганя рассказывав, вот так махнул и говорит:

• В матке вот тут колупай.

Он колупать стал — вот такой комок коровьей шерсти закатан, в другой раз колупать стал — конская шерсть, там ишо стал колупать — опеть там чушечья щетина и куричье перо. Скатано так, что нельзя разорвать! Притащили домой. Вот рвали! Никак. Не могли ниче сделать.

• Но,— говорит,— учатся это делать. Я знаю, силь^ ный. Но они ишо слабы, я сильней. Вот мы сделам, кто это сделал, мы сейчас.

Ему папа стакан воды притащил. Он:

• Ты мне через левое плечо смотри. Видишь? — говорит.
• Вижу.
• Кто?                           
• Кума. (Вот тут живет кака-то кума.)
• Это,— гыт,— она.
• Но,— гыт,— ниче. Мы ей сделам.

Он че-то сделал пошел.

• У тебя теперь, дядя, кони, все будут. Все будет нормально.

И все хорошо стало.

...Не стояли кони-то. Ведь вот тоже же кто-то же че- то делал. Там было в воротах че-то закопано...

205. Моёму свёкру готовили коня на службу. Ране ить на службу-то брали со всем: конь в седле там со воем, попона, мундир надо готовить, шинель, все,

А он в дорогу ушел, ему кто-то сказал lt;...), ему один старик взворожил:

• У тебя,— говорит,— дома несчастье. Ты коня готовил, он у тебя пропал.

Он ему потом взворожил, lt;.. .gt; дал вилочку:

• Поставь на росстани, как поедешь. А придешь домой, только приедешь, она,— гыт,— зайдет. (А суседка, свои же вот. И сейчас дома-то так же стоят.) И станет в правой стороне. Ты,— гыт,— ее выбрасывай сразу...

Ну, он че же? Верно. Приехал — она сразу пришла и стала. Он ее сразу выбросил. А семья:

• Че, че, че?

Он молчит. И вот выкопать в каким месте, показал, рассказал. Верно. Выкопали — и все. lt;.. .gt;

А то подростят — пропали и пропали.

206. ...У нас жеребец отдельно был, его с лошадями же нельзя, он отдельно жил. Ишо вместе отец и дядя жили. Раньше, это, выходили на великий четверг, в банки там звонят да в че... У сена где-то сидят — ну, такой порядок был: сено караулит кто-то.

Ну и ладно. Дядюшка это дело пошел проверить. И увидал: вот из тех же, котора шаманила на это дело, только та старше ишо была, (...) Они жили к церкви туды. Он смотрит: а кто же в соседний двор перелезет от жеребца? Он — пых! — туды... А раньше завертки же деревянны были, березовы же, завертывали сани. Ну, и остались палки — она ему попала. Он ее на заборе-то поймал — что такое, она ково же делат?! Ну и взял этой заверткой. Она упала туды когда, в тот двор, он ишо ей добавил. Она и встать не может. Он посмотрел: у ей полный подол г... от жеребца-то! И тащит туды домой его... Ну, он ее убрал, а потом к им же сходил туды.

Свою ведьму,— говорит,— приберите! А то сейчас пойду и добью там ее!

Так ведь так: у нас кони все время сохнут — у их взлягивают!

Вот така штука была. Это уж тоже я жил в это время. Даже благовестить залезал уж на это... где сено: на повети, где сено есть ли че ли... На великий четверг. Он же когда быват? На его обязательно брякали. Ну, как раньше на пасхе стреляли, стрельбу устраивали, соберутся молодежь...

207. [— Но это как, по злобе, да?]

• По злобе. Конечно, по злобе!

Это, просто наговор какой-то, его даже по воздуху пушшали... Вот езди наименное пустят, па имя по воздуху, значит, он на каждого не попадет, а на кого пустят, на того и попадет.. На животин делали... У-уй, че было!

У нас когда Стукова эта была, дак ить у-ю-юй как на ее грешили! Укуля была, Стучиха, сильно портила. Говорили: надо ее поймать и нос до крови разбить. И вот Укулю-то Митька Беспрозваннов поймал и раскроил весь нос до крови, разбил. И с* тех пор ей не стало действовать. Уже не могла, а свою племянницу научила, свою же.

Та уж потом начала...

208. У нас как-то меж старухами спор зашел. Одна и говорит:

• Я могу и на редьку хомут надеть.

Взяла редьку. Кого уж она там пошептала — только на редьке кругом, кольцом почернело. Ну и надела.

Эти хомуты и на животных, и на людей, и на вещи надевать могли, лишь бы имя знал.

Это все у нас папа рассказывал.

209. Один раз, значить, с двустволкой шел. Хотел выстрелить. Прицелился, спустил курок — не стреляет. Второй спустил курок — не стреляет. Я теперь это... перезарядил, ишо два раза попытку сделал и опять не выстрелил.

А потом смотрю: женщина — так она постарше меня — смотрит. А стояла в сторопе. Ну, сколько? — метров сто, наверно, стояла. А потом я засек — пеужель, думаю, это может быть? — засек.

...Потом, у нас кролики были. Надо суп варить, кролика пойдешь отстреливаешь. Если она ходит и смотрит, я с ее глаз ни одного кролика не убил. Или ружье осе- кется... а если стрельну, он обязательно куда-нибудь залезет, lt;...gt; я его не*найду. Дак я потом поверил и готовлюсь: чтоб она не видела, чтоб она не смотрела.

А женщина?..— соседка была, на той стороне речки жили. И вот я поверил в етот, как сказать, худой глаз. Может, совпадение? Черт его знает, всяко бывает! Веры- то такой у меня нету. Ну, а в силу люден, в гипноз верю.

210. ...Я с пятого года. Мне было лет семь уже. Это в двенадцатом-тринадцатом году... Пахали мы. У нас старики были два брата: мой дедушка и брат его, они жили вместе. А мой отец и дядя — эти ишо молоды были. Так вот поехали пахать. Значит, а прежде чем начинать пахать, с утра не выезжали: надо накормить коней. А каку-то па Великий четверг корвигу оставляли в хлеву, в семенном амбаре. Эту корвигу яришну разломают, коням с овсом выкрошат, сами в бане помоются, а потом уж с обеда лищь бы очертиться съездить, начать. Только не в понедельник. В понедельник не начинают, а вообще- то в такие дни начинать надо.

Ну и вот, собрались они. Кони проверены у нас все. Один парой пашех, другой тройкой. А ехать километров девять, за Мангидайтуй. Там поле, под ярицу надо вспахать. Вот туды поехали. Приезжаем туды, коней запрягли — у тройки коренщик не идет в борозду никак —' шабаш! В чем дело?!

А дедушка-то наш сердитый сильно был. Он езли приехал — у него чтоб суп горячий, и зашел — он уж на столе был. Вот как хочешь карауль его. lt;...gt; И место * свое знал, куды сесть ему, а где тетка Настасья, его жена, а где брат сидит...

А вот когда они собрались ехать-то, тут соседка забегает:

• Ты мне, кума, дай корвигу хлеба ярпшного к обеду. У нас яришпого-то нет.

Она дала. Она вынесла, на полку положила и убежала. Они сидели ели. Она забежала опять:

• Дай решето, семепа подсеять..

Опа ей дала. Она взяла, тут же вытащила, на полку положила.

Когда они запрягли своих коней, в улицу поехали туды, она — хлесь! — с пустыми ведрами — на Шилку по воду. Ну, никто ниче не сообразил, в чем дело.

Теперь, когда этот конь-то задурел, никак в борозду- то не идет, дедушка березу вырубил вот таку толщины и стал его возить. А брат-то его смирный был, постарше-то который, Петро, видит: коня-то он решит... Прибежал.

• Ладно, выпрягай! Тут че-то есть. Поехали домой.

Тот очертился там. Приезжают домой. Она тут, Настасья, ставит на стол. А тот вперед расхомутал, зашел и говорит:

• Если эта сука прибежит, ты за это место садись, сюды, а я за это место, не отпустить чтоб его из-за стола: он же, гыт, кончит ее. Она ково-то натворила,— Сообразил.

Ну и что? И в самом деле так получилось. Они только уселись ись-то, она вабегат:

• Ну, как вы начали?..

211. А вот еще что было. •

Муж-то мой, как первый раз женился, так он присушен был, приворожен. У его жены-то первой мать кол- довкой была, в трубу летала. Ну, Коляху-то и присушила. Плохо он с женой жил. Как она дома, ну, прям, ненавидит ее, а как уйдет —места не находит. Вот раз подрались они. Она ушла да и говорит:

• В трубу крикну — прибежишь.

Он-то в двенадцать часов и побег за ней. Вот как!

А потом она удавилась. Все они из семьи-то удавились. Мать их прокляла. А их у ее четырнадцать человек было. Так двое осталось. Остальные все удавились, и жена Коляхи тоже. Пятеро детей оставила. А Коляха недолго жил. Они, привороженные-то, мало живут, сохнут быстро.

Вот как в жизни бывает.

212. ...Неболына была, когда случай у нас такой случился.

Девка одна была, лицом страшна. Пастуха любила. Ох, любила! А про мать ее слухи шли: нечиста была, говорили, колдовать умела. А пастух красивый хлопец был, вся деревня об ем сохла. И вдруг женился на ней. По любви иль присушили — не помню. Но, и не помню, чтоб миловались они,

Недолго жил. Стал мужик толстеть. Живот вырос — страх смотреть. Дышать тяжело стал. Думали, что помрет скоро.

А здесь дедусь один объявился, ненашенский. Пожалел что ли парня. Велел баню докрасна истопить. И вдвоем с тем парнем ушли. Долго были. А что делали, никто не знал. А потом люди говорили, что много старичок лягушек в печь поскидал. И вылечил парня-то. И после этого не видели его больше, старичка-то.

* Ой, давно это было — темное дело.

213. ...Это мне свекровь рассказывала. Один женился, а его мать невестку не полюбила. Невестка в положении ходила. Пришло время рожать, прилетают сороки (ве- щейки, которые в сорок превращаются и залетают в печную трубу, поэтому трубу всегда надо на ночь закрывать). Ну вот, они прилетели, усыпили невестку и вытащили ребеночка, lt;...gt; а потом сами-то улетели. Утром невестка просыпается — тяжело ей что-то очень, тяжело и живота нету. А старухи, которых она спрашивала, сказали ей, что она трубу не закрыла к ночи, сороки прилетели и унесли... Первого ребенка так, и со вторым така же история. Это все свекровь подстраивала, она же не- вестку-то сильно не любила.

...Третья беременность была. Она плачет и просит мужа не уходить, боится, дескать. Он грит ей:

• Ложись и спи. Не бойся, я приду, чтоб меня никто не видел, и спрячусь.

Пришел, спрятался под койкой, зарядил ружье и лег талі. Подошло время, двенадцать часов ночи. Прилетают эти сороки. Перва подходит свекровка и начинат... И огонек уже на шестке развели. Сын, как только она вытащила ребенка (он еще живой был), подстрелил ее. Те сороки-вещейки-то вылетели, а ее он убил.

Так и сохранили третьего ребеночка, самого последнего.

214. Муж с женой жили, и свекровка с ними жила, а детей нет. Беременная ходит, а не рожает, не рожает. Время придет — живот исчезнет.

Однажды солдат шел со службы, ночевать к ним попросился. Муж сначала говорил:

• Зачем же? У меня сегодня жена должна рожать.

А он говорит:

• Я немного места займу, у порога на шинели.

Ночь наступила, все уснули. А раньше ведь ни врачей, никого не было. Все уснули, жена начала мучиться. А перед сном-то свекровка печь затопила. Достала головешку, а все спали. Солдат-то наблюдал, не спал. Она про него забыла. Три раза обвела головешкой вокруг жены. Она и родила легко, даже ребенок не плакал, ниче. Завернула она ребенка в тряпку, к печке подошла. У нее уже и волосы были распущены, все. Короче, колдуньей была. Солдат соскочил, схватил нож, отрезал ей волосы и ребенка отобрал. А старуха сразу на печь залезла.

Утром встали — опять ребенка нет. Сели есть, что-то жена к завтраку настряпала. А ребенок спит себе под шинелью. Солдат говорит:

• Зовите мать!

Потом достал ребенка и рассказал все...

215. Мама рассказывала.

Вот, говорит, одна вышла взамуж дивчина. (А маме ишо ее мама рассказывала, а там каки-то далекие...) Приехала, значить, она... Например, вышла взамуж и не приехала на масленку пропинаться к матери, а приехала к петрову дню вроде. Ну, дня за два до петрова дня, вот в этот самый иванов день раньше у нас эти колдовки за Байкалом бегали...

Сидел, сидел мужик-то, лег спать. Ну, они с матерью разговаривают, разговаривают часов до двух. Она и говорит, мать-то:

• Доченька, мы с тобой давно-о не ели мяска свежего.— Ой, страсть какая!

Она говорит:

• Нет, я давно не ела, нет...

Раз! Обои собрались быстренько. Мужик глаза открыл чуть-чуть. Они, говорит, чем-то вот так помазали, на ладошке вот так- помазали и на следиках вот так — босиком. И — фырк! — в трубу. Улетели в трубу. (Ну, конечно, это ишо бабушка да, может, прабабушка говорила.) Улетели в трубу. Теперь, через немного время... Он испугался: что это —жена улетела в трубу — как это так? И долго это они не летали, гыт. Пуц! пуц! — одна, друга —в трубу. Они ребенка приташшили. lt;...gt;

lt;...gt; Они сидят и между собой говорят: вот, мол, как нам удачно получилось, что, мол, этого ребенка вынули, а головешку туда всадили!

Видите, что делатся?!

Дак вот эти головешки-то вроде нельзя... Если она не догорела (раньше страсти-то наводили!), если она в печке не догорела, ты ее как-нибудь поколоти, чтобы она сгорела. Не выбрасывай на улицу. lt;...)

А мужик от них убежал: не надо мне такую жену. Месяца два, может, три прожили.

216. ...В селе нашем муж с женой жили. Вот муж смотрит: жена не ест ничего уж несколько дней. Он и стал за ней следить. А она мазь наготовила. Мазью под мышками смажет и в трубу вылетает. Гости к ней приехали. Она парню мазнула под мышкой — он вылетел в трубу и сел на коня. А утром смотрит: он на березе сидит и за ветки держится...

Раз она только себя намазала и вылетела, муж тоже намазался — и за ней! А она прилетела в дом, где беременная баба живет. Та спит, а она вытащила у нее ребенка, на его место голик вставила lt;...gt; Муж как увидел, так после этого и смотреть-то на нее не мог.

И ушел к другой бабе.

217. Я еще вот слышала разговор.

В Березовке один женился. Девку взял, и приехали гостить к ее матери. Он уснул, она встала и к матери:

• Ну, мама, я,— говорит,— давно (...) мясо не ела.

Мать достает там че-то: мазь, тряпки каки-то — у нее

черный сундучок, там все лежало. Намазались, эти тряпки надели черные. Он не спал, следил... А так русская печь стояла, труба... Ну, они вылетели и птицами обратились. Потом стук, шум, грохот — они в трубу опять! Все сняли и на шестке над ладной жарят. Ну, муж ее все видел и говорит:

• Ты волшебница, дак живи с матерью, а я с тобой жить не буду.

218. А вот был со мной такой случай. С дедкой мы поженились. А он на золоты прииска... Че же, у нас ниче не было, не нажили добра. Я и жила у одних на квартире. Все было хорошо.

И вот ночью спим — летне время, открыто окно — вдруг птица мимо меня фыр-фыр... И вот летат. Я свет зажгла — пичо пет. И у че же? Всю ночь: фыр-фыр... На другу ночь и окно закрыла и печку (трубу). Ну и: «Господи, благослови!»—не верю так-то, но тут вроде как полагается. Ну, на втору ночь все спят. Опять: фыр- фыр! Мы на полу спали тут у печки, и зыбка висит. А дядя за перегородкой. Я говорю:

• Дядя, птица летат.
• Дак ниче не слышал,— он,— гыт,— и сходил за печку,— никакой птицы нету.

Ну и теперя че? Так я и не сплю. Меня всю трясет. Он спит, храпит. Старик — ему даже представленья нету. Огонь зажгу — ниче нету, никакой птицы. А так: фыр-фыр!

И вот я с неделю так мучилась: они спать, а меня всю трясет, Я тогда еще тяжела была...

У меня сестра тут. Я прихожу к сестре-то:

• Вот так. Птица ночью летат.
• Девка, это Филиха летат,— она мне сразу (у них сватья Филиха, дак про нее все говорили: волшебница) Кочуй, нече тебе там делать.

Я перекочевала к сестре и никакой птицы больше не видела. А дядя, он читал эту «Магию», «Черна магия» кака-то, книга. Мы ее посмотрели: она красива, вся позолочена. ...А эта Филиха была дяде сватья. Они потом че-те в разладе жили. И я вот так думаю: может, она сердилась, что я тут живу, а дочь не живет. lt;...gt;

...А мне сестра говорит:

• Ты знаешь че? Филиха летат. Они че-нибудь с тобой сделают. Кочуй от них.

Раньше же так говорили: волшебница летат, и если беременна женщина, они ребенка вытащат — я не верю этому, как это может?..

219. А это опеть Карпушиха... она сорокой летала. lt;...gt;

Это я на покосе, на страде была. У меня братка говорит:

• Ты,— говорит,— Ариша, это... поезжай.

Я со страды-то приехала обмываться. ...А этот, Селин Кузька, был с этого... с Олекану. Мне еще братка-то и говорит:

• Если Кузька,—говорит,—приехал олеканский, дак ты,— говорит,— ему утре харчей наложите да отправьте на страду. А сама-то,— говорит,— останешься:              седня, очевидно, баню топят. lt;...gt;

А я приехала, уже солнце закатилося. В бане вымылась. А мамонька еще этому Кузьке да возьми да подала самогону, он выпил. Но, оне все легли да уснули. Ну и храпят, а я как? Хоть ты сдохни, не* могу уснуть. На меня храпят — я ликак не могу.

Вдруг в трубу забрякало, я — сестричку, говорю:

• Сестричка, че-то труба брякат.— Ниче. Она спит.

Я вдругорядь:

• Сестричка, че-то труба брякат.—Опеть никово.

Но потом маленько погодя:

• О! — сестричка застонала, заревела возле меня вплоть:
• Ой, ой, ой и ой! — Я потом:
• Сестричка, сестричка! — Сестричка никово.
• Мамонька, мамонька! — Мамонька спит, и тот это парень спит, ребяты спят.

Я потом спичкой-то чиркнула: от нее воробей полетел и в трубу сразу... Вот она ревет лихоматом. Я ее будила, будила — не могла, давай мать будить. Мать будила, будила и за ноги, и за нос. Ну, едва-то я ее разбудила.

• Ой,— говорю,— мамонька, че-то сестричка лихоматом ревет.— Мы ее разбудили.
• Ой,— гыт,— на меня кто-то студену воду лил...

Потом хватили: у ней на простыни мокро.

И вот она полтора месяца, значит, этот дресвяный камень проносила в себе. Хворала.

220. С нами рядом жили Вагины. У них четыре бра- - та было. У младшего брата в Кактыче жена была. Один раз два старпшх-то сидят на пасхе, пришли и рассказывают всячину перед пасхой. Одного Ефрем звали, а другого Прокопий. Вот сидят разговаривают. Прокопий и говорит:

• Все че-то на нашу Татьяну наговаривают. Все че- то говорят, что она летат. Давай нонче на великий четверг не поленимся, подкараулим, че будет,
• Давай.

А она — невестка иха, младшего брата жена.

Потом, говорят, не поленились — она, верно, летала. Ночь настала, она из трубы вылетела сорокой и полетела по сорам, мусор где, и по коровам ково-то делала. До самаго света. К однем залетела в стаю и теденочка у коровы выташшила... Потом назадь залетела, и они скара- улили, как печка затопилась у ее.

Потом уж уверились, что правильно,

221. А это у пас было. В мою молодость конечно. Я был молодой еще, холостой, иежепатай. Ну, и собрались так же, перед пасхой, тепло было — примерно в марте месяце, голо было, снегу не было,— но, вот стоим разговаривам возле однех старичков. Оне в ограде, мы за оградой собрались, разговаривам. Девчонок дожидали, играть должны были.

Вдруг выскакиват свинья, черно-пестра! Ну, подскочила к нам и давай кусать,lt; того, другого — за ноги грызть! Бились-бились — да чё тако? — отступу нет! Пошли от нее — она за нами. Нет отступу! Давай выламывать становик да бить ее, хлестать. Хлестали-хлестали — нет, не отобьешься, оказыватся! Поворотили — да кому куды любо...

И вот она за однем извязалась и погнала его! Он с перепу.гу-то как ударил во дверь, так и заложка лопнула деревянна! Залетел — она за дверью осталась, а он ночевал у этих у двух вдовушек.

И потом объяснил:

• Вот так и так... Нас кака-то чушка гоняла, от нее отбиться не могли. Пятнадцать человек хлестали, и нет отступу!

И оне ему сказали:

• Надо только бить наотмачь таку чушку! Это кака- то колдовка...

222. Один раз мои девчонки пошли в клуб. А я говорю:

• Девчонки, сегодня вечер-то страшной, вы бы не ходили. lt;...gt;

Они в клуб-то прошли, а потом из клуба пошли и видят: старуха бежит, вот так сгорбилась, бежит. И за имя ударилась. Они лихоски ревут, а она чушкой сделалась и бежит за имя. Потом ребятишки фонарям ее осветили — и не стало! Поворотятся — она опеть бежит.

Один раз Кеха, покойник, сторожил на фирме, д за ним извязалась и вот дотуль бежала за ним эта чушка. Он в вороты, и она в вороты. Он тогда ее палкой ударил — и ее не оказалось.

Вот это че? Кто ее знат, откуль она?

223. Дак вот со мной случай был. За нами поросенок гнался. Счас... Это — как бы не соврать-то — ...погоди, счас скажу... Восьмого числа было, в позапрошлом году.

Мы шли. Нас трое парней шло, где-то после двенадцати уже, по-моему. И поросенок за нами извязался. Мы его гнали, гяали, а оп это... короче, от нас не отходит. Мы убегали — он за нами. Мы на забор залезли... Бьем его — lt;...gt; больно же палкой ударить — он не визжит, никово.

Я потом пришел у бабушки своей спросил:

• Вот это,— говорю,— че тако?
• А ты бы не по нему бы бил, а вот в тень (от него есть от поросенка тень), а по тени: он сразу исчезнет. Его,— гыт,— не будет.

224. Раныие-то ходили на вечерки.

Вот пошли девки на вечерку, и с имя парнишка маленькой. Потом они и рассказывают: «Идем с вечерки. (А там недалеко жили Тонкины, их звали Безносовыми. Старуха их, видно, много знала.) И привязалась за нами свинья: это она сделалась чушкой. Мы-то впереди бежим, а Лаврюшка-то сзади. Она его под задницу тычет».

Прибежали домой, а назавтра он сильно заболел, испугался, видать. И эта старуха приходит и спрашивает:

• Ну че? У тебя Лаврюшка сегодня не болеет?
• Да вчера на вечерку ходили, он кого-то и напугался.
• Ну, девка, его ладить надо. Это ить я чушкой-то сделалась и напугала его.

225. У нас тоже случай был... С Сережкой с этим.

Мы там собирались на вечерку. А он проводил дев^

ку, идет обратно — чушка зарюхала. Вот чушка привя- зыватся и привязыватся... Он еще:

• Ну, чушка, отойди от меня.— Ножик вытащил и взял и уши ей обрезал.

Приходит на вечерку-то и раесказыват:

• Я какой-то чушке сейчас уши обрезал.

Мы еще похохотали. А назавтра говорит:

• Я своей матери ухи обрезал.

Я говорю:

• Да как?
• Вот,— гыт,— мать утром не встает, не встает. Потом платочком повязана выходит: «Ой-ой, у меня зубы болят». А потом посмотрел: у нее хрящи на этих местах, где уши-то обрезал. Хрящи.

Оп у нее спрашпват;

• Это че у тебя, мама?
• А вчера на сенокосе была да вот литовкой обрезала.

Он пришел на вечерку и рассказыват:

• Ну че же?! Я обои уши своей матери обрезал.

Вот есть колдовство како-то. И сейчас есть в Кумаках.

226. Вот у меня была женска бригада, значит, восемь человек. Но и вот так, чего ж? Как-то разговорелись, сидели — работы нету, вечером-то,— вот одна и говорит (она с Украины, с Киева, с города):

• И вот,— говорит,— за мной ходил один парень, тоже. Но, как раз на краю изба-то его, но бедно,— говорит,— жили... этот парень. А парень красивый, так, гыт, в общем. Но я, гыт, вот просто, гыт, влюбилась в его. И вот он ходил, все, ходил, гыт, значит, меня сговаривал. И вот, гыт, мы как сядем за воротами (не у их там, а У других: матъ-то его, в обпгем, не брала ее, его-то мать: «Не надо, дескать, мне ее»). Но и сидим, гыт, вот за воротами на лавочке, собачонка прибежит: «Тяф, тяф, тяф, тяф»,—и вот хватат, гыт, за ноги. И вот возьмет, гыт, он там камень, ли че ли, ударит, она отбежит. Опеть... И так вечеров несколько. Потом один раз он говорит: «Погоди, я ее того, отучу!» Взял, гыт, топор. И вот она, гыт, прибежала. ...«Тяф, тяф», Он, гыт, как на- отмачь этот топор-то бросит ей в спину — и она убежала, эта собака, завизжала и убежала, в общем. Но, посидели, проводил, гыт, меня. Приходит домой-то, а мать-то (это мать его была) заложилась. Он туды-сюды, он пошел там, дядьев позвал, значит. Дверь с крючьев не стали сушать, а взяли окно выставили, залезли, значит: у нее, значит, позвоночник-то переломленнай, перерублен- най. Он, гыт, топором-то... Но и умерла. Оказалось, значит: его мать.

227 Я в армии в двадцать четвертом году кадрову

службу служил. lt;...gt; Сельсовет рекомендовал. И вот там старик все рассказывал.

В их деревне жили мать с дочерью. Дочери годов восемнадцать было, а матери под шестьдесят — худенька такая, горбатенька. И вот они ночами жили в пещере, в скалах, а днем дома. Превращались в птиц страшных и нападали на людей. Напугали раз его сестру, Анной звали. Дак вот, один старик его научил;

• Ось снимай с передка, а как они свиньей иди пти* цами побегут, бей в тень.

Он так и, сделал. Утром пошли, а у нее, у матери, все расшиблено.

228. Это у нас в Кокуе... Молодежь гуляет вечером, а там одна старуха (она, видно, много знала...), то она чушкой сделатся, за имя гонятся, то лошадью сделатся, за имя бегат. Один там их старик и научил:

• Вы,— гыт,— поймайте ее. Лошадью будет бегать — окружите ее и поймайте. Не бойтесь. И приведите ее к кузнецу, чтоб подковал ее.

Но, так и сделали. Лошадь бежит туды прямо к им. Они ее окружили, поймали и привели как раз к ее к дяде. Он кузнецом работал.

• Ну, дядя, подкуй,— гыт.

А он знал, что она такая.

• Давай я ее, каналью такую, сейчас подкую.

Подковал ее, отпустил. Убежала.

Утром-то внучка отправлят:

• Беги за дядей Митрохой, приведи.— Сама с печки не слезает.

Тот пришел.

• Дядя, раскуй меня!
• А-а lt;...gt; Не будешь бегать за молодняком!

И сразу отвадил ее. И с той поры она все, кончила бегать. Сразу отучили.

229. Тут мы пасли скота. И вот летит птица... Как кыркнет! Как засвищет! И скот весь разбежится. И неможно собрать его никак.

Ну, эту колдовку-то поймал отец мой. Во второй-то день со мной погнал пасти. Я говорю:

• Тятя, вот сейчас эта птица летит, скота разгонит.

Он уже ружьё зарядил. lt;...gt; Стрелил и вот в это место ранил. Да не могли мы ее найти-то в траве-то. Как провалилась!

Ну, и потом отец-то вечером пошел: она на печке лежит, стонет. Он:

• Ну че, сеструха, окрестилась?
• О-о, вчера, серы глаза, ты меня решил.
• А не будешь,— гыт,— скота-то гонять!

И с тех пор она все, не стала.

Это было, было... Это же колдовали. Это же все кол© довство!

230. Как-то в голодный год дядя с одним мужчиной поехал хлеб закупать. К одним заехали, хозяин говорит:

• У меня семья большая, а вот напротив женщина живет, она вас примет.

Они переехали через дорогу, попросились, та их пустила. Они как только легли, так сразу и уснули. А этот, дядя-то мой, да товарищ-то никак уснуть не могут... Вдруг слышат: будто в трубу залетела сорока и зачеко- тала. Дядя, видно, набожный был. Зааминил ее как-то, заколдовал, чтобы не могла улететь. Начали будить хозяев. Будили, будили — никак не встают. Кое-как подняли, говорят:

• У вас гостья гостит, сорока.

Вот искали, искали — ие могут нигде найти. Потом дядя и сказал:

• Ищите то, чего дома не было.

Снова ищут. Вот хозяйкин ящик оттащили, а за ним — осиновый чурбашек.

• А это было?
• Нет.
• Ну, несите повострее топор.

Принесли топор, он поставил чурбашек на окошко и тихонечко шкурку содрал, бросил за окошко,

• Ну, иди, матушка, кто ты такая...

Утром встали:              на              окошке              —              кровь, за окошком —

кровь. Дядя товарищу и говорит:

• Садись на моего коня, всех спрашивай, никого не пропускай, кто нездоров сегодня.

Вот тот всю деревню проехал — все здоровые. Последний дом — поповский. Он к ним заехал. А там попадья на ладан дышит, все лицо ободрано, руки ободраны...

Вот ее тажно вызвали на сборную и дали ей на бо- былья. И сослали её в Иркутскую богомольню.

231. ...Вот как-то рассказывали. Умерла жена. Муж остался, и девчонка осталась расти. Женился он на другой. Мачеха ее не любила, хотела уничтожить. А она колдунья была.

И стало девчонке восемнадцать лет. И ночью мачеха к ней кошкой пришла. Прыгнула на нее! А та видит: висит сабля старинная. Схватила и лапу ей пересадила! Кыска и уползла.

Наутро видит, что мачеха с перебинтованной рукой.

Отцу говорила, что так и так. Все говорили — отец не верил. А потом дочке, не мачехе, пришлось уйти из Дому.

232. Потом случай был... Бабушка рассказывала.

Она шла и вот видит она: ну, птица кака-то летит и

все за ими. И во г раза три... А потом отец ее вышел и вместе он с ней пошёл, с бабушкой, и в нее выстрелил. Чувствует, что он в нее попал, в эту птицу, она не па- дат, ниче... А потом бабушка пришла, дряхла кака-то бабушка. И это... короче, он в тень-то выстрелил — она упала, птица-то (по земле тень-то идет...).

Они наутро пришли, значит, к соседке. А у нее рука перевязана и на ноге че-то, но, в общем, кровь. Бабушка спросила (она уже старуха, ей девяносто было):

• Ну, че у тебя рука-то?
• Да я вчера упала,— говорит,— но, зашиблась просто.

А потом это...— бабушка рассказыват,— мы пошли подсматривать (ну, ее не стало, птицы-то, ниче), у ней ставни закрыты и шторки там. Мы ставень один открыли и смотрим: а у ней видно, что выстрелено было, прострелено дробью, рука прострелена, нога... Она как раз перевязывалась, примочки там делала.

233. У меня была мачеха, с запада она была, лет пятьдесят ей было. В двенадцать часов возьмет веник и западню обведет, скажет:

. — Открывайся! — Она и откроется, а оттуда кто-то вылазит. Мы малеыьки были, закричим — западня и захлопнется. Вот она берет несколько стаканов, что-то зачерпнет, отойдет от них — стаканы лопнут. Обратно подойдет — они склеятся!

...Был молоденький, уже за девчонками бегал. Пришли с ребятами в клуб, а там никого нет. Идем назад, а свинья кака-то под ноги лезет, за платья девчонок хватает, парней за брюки. Пришли к мачехе и рассказали, а она и говорит:

• А вы не бейте ее прямо, а бейте наотмашь.

Свили мы с Колей кнут, и, когда она опять полезла,

мы ее избили — она и убежала. А мачеха говорит:

• Если хорошо вы ее избили, то она лежит сейчас* Я узнаю, что за свинья.

Пошла на ту сторону, а там старуха лежит. Мачеха ей и сказала:

• Не ходи по клубам, а то я своих ребят натравлю, они тебе уши поотрезают!

Больше ее не видели.

234. Вот это Ольга Ивановна рассказывала. У их там много было.., срамота кака была.

В великий четверег караулили. Собакой сделалася женщина и бегала во дворе. А ее скараулил мужик, поймал эту собаку и отсадил ей лапы-то. Отсадил взял и все.

А знали, кто бегал, кака баба-то бегала.

Ну, он потом пошел заведать утром, а эти лапочки-то взял в руку да приташпшл. Она сидит на печке, охат, стонет.

• Че с тобой, бабушка?
• Да руки че-то заболели.

Он постоял:

• Не твои ли эти лапечки собачьи? — Приташшил да отдал их.

Вот каки люди были! lt;...gt;

Она потом че? Помучилась, помучилась да умерла. Но долго, говорят, шло мучилась она без рук, сколь годов!

• О-ой, батюшка! Ты бы уж лучше меня споймал да бы нахлестал ладом...
• А вот будешь ходить?!

lt;...gt; Вот че делали! Это все ране...

235. У бабки не воровали подсолнухи. У всех там бабок воровали, а у нее не трогали. Боялись ее, думали, она шаманка.

Один раз там парни с девушками собрались и залезли к ней в огород и набрали подсолнухов. Ходят и едят их, эти подсолнухи. И никто не может дома найти. Вот уже полночь. Ходили, ходили они. А уже рассвет. И уже утром пришли к этой бабке.

• Вот так,— говорит,— нельзя лазить по чужим огородам, портить чужое добро!

И они стали просить у нее прощенья, что больше никогда не будут лазить по чужим огородам, чужое добро портить.

236. Рассказывал мне это дело один шофер.

Один раз, говорит, поссорился я в Березово с мужи*

нами, поспорил чё-то. Потом уже собрался уезжать, под-, ходит ко мне баба:

• Посмотрим, как доедешь..,
• Доеду!

А у меня, говорит, в кабине парень сидел, гармонист. Вот мы поднялись на хребет, давай спускаться. И только на самом крутяке разогнались, смотрю: обрыв на дороге! Парень:

• Стой!
• А я ему:
• Играй во весь мех гармоню!! — и перелетели. Вроде и не тряхнуло.

А на дороге сзади кошка замявкала. Это ведьма и подделала, а нам показалось: обрыв.

237. В Елгино, в деревне, мы жили вчетвером там. Ее сносят, деревню-то. Сейчас там два дома осталось.

А мы к ней пошли, бабушке, икону просить у бабушки. У ней икона стара, ну, где-то года с тысяча шестьсотого. Мы к ней пришли икону попросить. У ней икон много, вся изба завешена. Мы зашли, она на нас:

• Че не креститесь, безбожники? ‘

Раньше же обычно, когда заходят, в угол сначала перекрестятся, а потом уж начинают разговор.

А мы зашли — я че, знаю, креститься мне или там прыгать ли, радоваться? Но эта старуха на нас — у-ю-ю-ю! Мы тут сели с ней (она ниче так старуха, одна живет, у ней никого нет, четыре коровы держит. Я думаю: «У-ю-юй, эта бабушка еще в силах. Ну дак сена надо накосить на четыре коровы, делов-то много»), мы с ней сели, давай у ней икону просить. Она не дает ее никак, У ней икон штук сто пятьдесят. Она их не дает. Я говорю:

• Бабушка, ну какую-нибудь любую дай.— А мне одна понравилась, там какой-то Спас или че ли на этой иконе.— Ты мне отдай ее, бабушка.

Она говорит:

• Придешь вечером потом один. Я с тобой поговорю.

Я думаю, ну ладно, че... Вечером иду. Вовка Гарин

мне говорит:

• Ты это... поосторожней. Че-нибудь еще сделает! Всяко же может быть. На ноги, на руки, на голову че- нибудь сделат...

Ну и короче, я зашел. Она, старушка, гляжу: спиной ко мне стоит. Но я же был — здороваться с ней не стал. Она повернулась: вся раскосмачена стоит, волосы распустила, и таки бешены глаза у нее — о-е-ей! Ну, она ково там... я не знаю, че она делала там. Бешены такп глаза! Я посмотрел, думаю: «Тут не до разговоров»,— ну, убегать. И вот я хочу уйти-то — и не могу уйти, в дверь-то выйти не могу, возле двери стою —и не могу выйти в дверь. Она ниче не говорит, на меня смотрит. А жутко, сам пойми. Жутко оно просто. Я не могу в дверь-то выйти, у меня ноги не шевелятся. Потом как? Я не знаю, как — с какими-то силами тут собрался, дверь-то токо открывать — и вот чувствую: она меня как будто к себе тянет, эта старуха. Теперь я — раз! — и сел тут на lt;...gt; лавку, сел и сижу. Весь в поту.. Я сразу взмок весь. Ну, она —раз! раз! — ко-во-то по избе круга три дала, кака-то пена изо рта пошла. У-ю-юй! Но она че? Я не знаю че, может, колдовала ли че ли... Я тут ворвался и помешал, может. И вот я пе могу уйти и все. lt;...gt; И вот она ходила, ходила, потом упала, старуха-то. Я думаю: «Ну, померла, все, меця счас сразу повяжут за эту старуху». Упала, минут пять полежала где-то, раз! — встала. Потом уже нормально все. Сходила помылась, волосы подобрала.

• Я,—гыт,—зпашь, че, сынок, хотела сказать? Больше сюда не приезжайте.
• А че, бабушка, не приезжать-то?

Она говорит:

• Не приезжайте. Еще раз 'приедете— вам худо будет. (А мы остановились... там дом пустой был, маленький такой, небольшой.) Вот ты,— гыт,— в этот дом при; дешь. Сейчас у вас ниче не будет, а вот еще раз приедете, ну, сюда: или вы дурачками из этого дома выйдите, или...

Я ей:              gt;

• Ну, ты расскажи, че будет.

Она:

• Нет,— гыт,— и все.— И не рассказыват пичё.

Я пришел, Вовке сказал:

• Вот так и так. Старуха че сказала...

Но он-то любитель.              ^

• Мы,— гыт,— приедем ишо раз сюда.

Я говорю:

• Но, делов-то! Машина под собой, поехали...

А сюда приехали, дня три здесь пожили — обратно туда: ну, интересно все равно же узнать! lt;...gt; Приехали, все нормально. День живем, два — ниче нет. И опять к этой старухе. Я захожу. У нее че-то вода разлита по полу, стакан кататся. Но, она не пила, ниче, старуха. Но она верующая, староверка... Но и вот. Она мне:

• Ты,— гыт,— приехал. Ну, еще раз я тебя прощу за твою молодость. Но на третий раз вы приедете, я,— гыт,— вас не прощу.

Я:

• Ну, ты, бабушка, расскажи. Мне интересно вооб- ще-то послушать, как там, че...

Ну и вот. Она мне и начала тут рассказывать: у-ю-юй! Я за голову схватился.

Она говорит:

• Вот так. Ты придешь домой, ну, в этот дом. А в этом доме знашь кто жил?

Я говорю:

• Кто?
• Два старика. Всю жизнь,— гыт,— прожили — не было у них ниче.

Я говорю:

• Как не было?
• Но вообще ниче не было. Жили только... но, тряпки на себе были и все. И вот,— гыт,— начнется у вас. И вот ты закроешься одеялом или чем ли — оно у тебя спадет, одеяло. Ты пойдешь за ним — оно будет летать, это одеяло. Летать. Ну, а если форточки закрыты, они будут открыты. Начнется ветер и сразу — темнота. lt;...) А вот дальше... У тебя,— гыт,— есть простынь?

Я говорю:

• Дак я че сюда с этой, с кроватью приезжаю?
• А, ну ладно. А че-нибудь белое есть у тебя?
• Есть. Рубашка белая..
• Вот, бойся этой рубашки. Она тебя ночью задушит.

Я сижу: у-ю-юп, думаю, ее теперь и на себя не наденешь, эту рубашку.

Но и ладно, ниче.

Я с ней долго просидел, с этой старухой. Она мне рассказыват. Ну, так... просто ужас на меня нагонят и все. Ну, а я-то не верил. «Врет,—думаю,—да п все». lt;...gt; Ушел. А ночью спим, я слышу: че-то кто-то ревет. Раз! — просыпаюсь. А там Валик, братишка, lt;...) на нарах на этих крутится. Я его разбудил.

• Ты че?
• Кто-то давит меня, я,— гыт,— донять не могу...

Потом я токо заснул — Вовка опять.

• А ты-то че?

—Суставы ломат, че-то не могу. lt;...gt;

А у меня ни ощущений, ниче нет. А на их она, видать, че-то там наговорила, а меня — она же сказала, что простила. И вот он всю ночь не может спать: то голова... ну, голова заболела. А не пили, ниче. Приехали здоровы. Голова заболела, началось... Вовка этот тоже бедный крутился-крутился, крутился-крутился, ну заснуть не может. Ломат всего. Потом Валик на крыльцо вышел -т- раз! — вскрикнул, упал. Я скорей выбежал: он в обмороке лежит. Я его оттрес:

• Ты че? — говорю.
• У меня че-то начинат казаться. Я плохо себя вообще чувствую. Давай лучше поедем домой. lt;...gt;

Уехали оттуда. Отъехали от этой деревни километров двадцать —и все прекратилось, ниче не стало. Будто и не болело ниче, не ломало, и голова не болела. Но я-то на себе не испытывал, а оне-то испытали на себе.

Я потом эту старуху видал здесь. Она меня узнала сразу, далеко узнала. Она еще мне говорила: «Я слепая»* Ну да, слепая!- Узнала аж за три километра.

• Ты где,— говорит,— живешь, сынок?
• А .здесь квартира.
• Стара квартира?
• Стара.
• А ниче по ночам не кажется?
• Я заходил однажды: пол поднялся че-то.
• Ну, пойдем со мной.— Она — раз! — че-то обошла этот дом.
• Тут,—гыт,—вчера были, ушли. Они больше сюда не придут. lt;...) Ладно, я пойду.

Я повернулся вот так — ее нету! Она как растаяла, эта старуха! У-ю-юй! Меня аж затрясло (я честно рассказываю)— нету старухи! А вот так стояла. lt;...gt; Думаю: «Ну, опять попал...». Валик пришел, я ему расска- вываю, че к чему. Он говорит: ~

• Бабушка,— гыт,— моя ее знат. Она ниче так старуха, понял? Но ей плохого не надо делать.

И вот мы третий раз потом приехали к ней, к этой старухе. Я все за этой иконой. Дома штук сорок висело. Она спросила:

• Зачем икона? Ты же неверущий. Я вижу тебя.

Я говорю!

• Так, бабушка, для коллекции.
• Ну, смотри, смотри...— она мне.

И вот я приехал, ну, так не мог я выпросить. Она мне маленькую икону дала. Ну, а потом все это поте-* рялось, потом отдал в музей.

С тех пор я ее не видел... Вот три раза я видел эту старуху. Она невысока така, с тумбочку с эту ростом. Стара. Горб какой-то у ней уи-ю-юй — здоровый. Нос какой-то... вот так загнутый, длинный...

238. ...Мужик там этот, Горбунов (не знаю, где он счас), вот сват где счас живет, так он тут недалеко жил. У него соседка, эта Надя, все время просила сена корове. Весной же нету. Вот она раз попросила, два. Ну, он дал. Потом говорит:

• Надя, нет у меня сена-то, мало. (А сено-то пожалел.)
• Ну че же, мало, дак ладно уж. Не надо.— Заковыляла, ушла.

Потом пришла за молоком в июне месяце, однако, уже, перед сенокосом.

• У меня корова, дескать, не доится, надоело без молока. Дайте молока.

А молока правда, гыт, не было. Хозяйка-то говорит?

• Мы подоим корову-то, потом,— гыт,— тебе дадим. Садись чай пить.
• Нет, я не хочу. Ладно!

Встала, * ушла, а хозяйка-то говорит:

• Зря не дали молока-то, маленько-то есть. Чего бы она не наделала!

Он заругался:

• Но че она с нами сделат? — Не верил.

Утром хозяйка вышла, дверь-то открыла — у крыльца червяк-то лежит. Она на него топнула тут. Там втора! Она открыла дверку-то выйти-то — на крыльце-то штук шесть лежит! А из поленницы они все головы выташшили. Она обратно:

• Вставай! Змей-раззмей такой! Ты что наделал?! Ты посхмотри-ка че...

Он вышел, дескать, я сейчас их... Но ково же? Они головы высунули, жалами-то тычут. (Афоня, Горбунов Афоня, вспомнил... Стал забывать стариков...)

• Ну ладно, иди, старик, Афоня,

Она же знат. Но, пошел.

• Здравствуй!
• Здравствуй, здравствуй, Афоня. Ну, че ты при- шел-то?
• Дак вот молоко приташшил.— Он горшочек с молоком взял.
• Да я уж нашла. Дали добры-то люди мне. (Добры- то дали, а он, значит, худой!)
• Надя, у нас тут несчастье.
• Че такое, Афоня?
• Змеи-то... Змеи нас окружили.
• Ей-богу?! Дак это они у вас откуль же взялись-то?
• Ты че, не знаешь ли че ди, Наденька?
• Дак уж и не знаю, че мне сделать-то.
• Пожалуйста, сделай, если че знашь дак.
• Да ниче, Афоня, не знаю такого-то. lt;...) Ну, да ладно.
• Я те все дам.
• Ниче мне не надо. Вот сена-то пожалел... Коро- вушку-то я выстояла, а теленочек у меня пропал. А ты бы мне подал...— Давай ему укольчики давать,
• Ну, Наденька, я тебе помогу.
• Но, пойдем.

А она жила одна. Всего метров двести идти. Пошла рзяла ерничинку. Ерничинка вот така тоненька, маленька. Приходит.

• О-о, какие заразы! Это вы ково же делаете? Это вас, наверно, та старая-то Акулина затаскала? А где же она, а?! Ох, Маруська...— всех их считат по имени, идет, перешагиват. Они на полу тут ползают.— Дак это че же такое? Она куда же девалась-то? Ты куда ушла?

Потом назад пошла, а та из-под двери-то высунулась.

• Ох, ты,—гыт,—сволочь такая, подлюга ты! Ну-ка! (Она, гыт, оттуль выходит.) Больше не смей! Давай чтоб всех увела отсюдова. Я вот тебе сейчас этим пру- том-то навалю-ка! — А сама помаленечку ее из ограды- то вывела. lt;...і
• Ну, пойдемте чай пить, почаюем.— А эти тут. lt;...gt;
• Че хошь, матушка, ешь.

Он здорово жил. А она худо жила, двадцать шесть рублей получала только.

Час-полтора прошло.

• Че, много уж время-то? lt;...gt; Ну, теперь они ушли далеко. Идите.

Пошли. Хоть бы что! Афоня-то тут трех убил и бросил.

• Зря ты, Афоня, бьешь, зря. Зачем бить? Они шли- то далеко сюда...

239. Второй случай был. lt;...gt; Шура, она ишо нам родня.

Она, Надя эта, в магазин пошла, а хлеба не купила на обед. Пришла просить у Шуры хлеба, а та не дала. А хлеб-то тут ІЇежал. Ну, уіпла. Под вечер... Легли спать. Это до войны, в тридцать шестом или тридцать седьмом году.

И вот она им подпустила.

Они утром пришли: на огороде, на помидорах змеи. Девка хватилась поливать — они на палках-то ползают. Та туды, та сюды, та вверх ползет, та вниз... Она:

• Мама!.. Ты Надькю-то наругала? Посмотри-ка, змеи...

Ты выскочила. Вот ловко! Ну, идти же надо. Одеть к Наде!

Вот так, Надя, кака-то беда получилась. Вот надо же навести! Кто-то напустил иа нас змеев.

Она опеть:

• Дак это че же такое? Кто же тут такой есть? Но пойдем.

Пошла, ерничинку тоненьку взяла. lt;...gt; Она их йа- зыват всех. lt;...) Тоже выгнала изо двора, из огорода-то. Зашла, посидела.

• Но, иди, таскай воду. lt;...gt;

И не было.' Ушли.

Вот это было точна..

240. ...В Кунгаре. Они сейчас укочевали в Трубачево. Но, теперь, там он женился, сын-то у ней.

Коней опустит — кругом хлеба, а кони в хлеб не зайдут! Кругом хлеба! Адали будто загорожено!

Но потом загуляли. Это рассказывал... то ли он, По- лоротов че ли, с Актагучей. Как сват.

Но, она, теперя, и говорит:

• Че, сват, тебе показать чудо? lt;...gt;
• Но, покажи, сватья, покажи! — Сидят за столом. Кошке:
• Ho-ка, иди-ка, тащи мышь! — Кошка: «Мяу-мяу» -?- дверь отворил, кошка пошла. Притаскиват мышь. Живу! Но, она:
• Ты не ту притащила, каку я тебе велела! — Кошка: «Мяу-мяу» — назад побежала. Притаскиват другу мышь.
• Я тебе сказала, каку тащить мышь. А то ты кого притащила? Утащи "на то же место, где она была! — Вот видел, нет?! Вот ты заставишь тащить кошку мышь?!

Он говорит:

• Но ты, сватья, дока дак дока! Таких,— говорит,— мало.

241. ...Цыгане бывали вот эти, приезжали. У нас у матери было... Мы маленькие были.

Цыганка приходит:

• Дай, я тебе сгадаю.

Она ково-то согласилась. Та ей сгадала: ково-то ей говорила, говорила... А у ей висела вот так на занавеске голубая шаль (раньше эти старинны шали, кашемировы, хороши были). Цыганке надо эту шаль! Она потом никак эту шаль не дает, говорит: •

• У меня девчонки. Не отдам эту шаль!

Она че сделала?! Лягуш напустила ково-то. Вот везде лягуши скачат. Как есть везде скачат! И по столам, и на шкафу, и по окошкам — везде, вся изба по полу, все в лягушках. Она же омрачила, кого ли сделала, черт ее 8нат.

А потом мама-то билась-билась — никово. Дядю Андрея взревела.

• Иди,— говорит,— погляди-ка че: вся изба в ля- гушах.

Он пришел, заругался.

• Убери! Счас в милицию тебя сдам!

И никого не стало. И шаль осталась, и этих лягуш не стало, и эта цыганка убежала. И все. А вот ежели бы этого дяди-то не было, че бы было тута? Не знаю.

Всяка ерунда была!

242. ...У меня тоже случай был. Это, конечно, детские впечатления, но до того, все ясно я себе представляю, просто все детали помню! Видимо, воображение мое поразило...

Я не знаю, Евгений Андрианович, собирали ли вы вдесь колоски? Ну и вот. Как-то мы, ребятишки, втроем пошли урганачить, ворошить мышиные копны. Раструсишь эту копешку — там много колосков, их в мешок.

И так набирали килограммов по два, по три зерна. Дома вымолотим, отвеем — вот и хлеб. Война же.

И вот мы насобирали этих колосков, спускаемся с горы. Жили мы тогда в Чикичее. А весна была. Готовились к севу и вывезли на поле семенное зерно в мешках. Мы смотрим: бабка Трошиха у этих мешков. Оглянулась и давай себе нагребать зерно. По-моему, его тогда не травили. Нагребла килограммов шесть-семь и пошла вниз. А мы что ?— ребятишки.

Ага, мы ее счас допечем. Догнали эту Трошиху.

• Что, зерно воровала? Мы все видели. Сейчас в деревне про тебя расскажем.

Она, конечно, испугалась, но виду не подает.

• Да вы что, ребята? Я же колоски из урганов собирала...

Идем и над ней измываемся.

И вдруг видим: со стороны свинофермы бежит к нам огромный боров. Морда вся в пене. Трошиха нам и говорит, вся изменилась и говорит так строго:

• Если вы будете языками болтать, что не следует, этот боров вас станет преследовать. Он постоянно будет теперь пересекать вашу дорогу. Опасайтесь!

И ее сразу же не стало. Нас это просто поразило. Мы идем дальше. Доходим до узкого места и вдруг видим: этот самый боров (а он сначала-то пробежал в гору мимо нас) прямо на нас мчится. Демка — так одного из ребят звали — только успел крикнуть:

• На березы! — Тут три березы росли — и мы в одно мгновение оказались на них. Сидим белые-белые... А боров подскочил и давай ствол березы грызть. Рассвирепел, только кора летит. На задние ноги встает. Мы от страха шевельнутся не можем. И видим: идут мужики. Мы стали кричать — они к нам направились. Боров этот исчез, убежал. Мы слезли и мужикам рассказываем, что случилось. А они нас еще больше напугали: мол, это верно, вы Трошиху бойтесь, она может что угодно сделать.

Пошли мы вместе с мужиками в деревню. И вдруг какая-то птица из-под ног у нас давай вылетать. Не ворона, не сорока — никто из нас такой птицы не знал. Будто раненая, ну, как отводит от гнезда. Сядет и бежит, прихрамывает. Это нас совсем в трепет ввело. Мол, вещица .Трошиха в птицу превратилась и нас пугает.

...Вот такой случай был со мной, все досконально помню. Просто поразительно.

243. У нас соседи были, две снохи. В отделе они жили, веян в своей избенке. Одна высо-окая была ростом, а друга низенькая. Одна, наверно, че-то знала и другую выучила. Обои они колдуньи были.

Но мы замучились: не можем скотину завесть от (из-за.— Соб.) них! Вот купишь, прямо уж видишь, сколь у ней молока,— покупаешь, хорошая коровушка. Вот приведем ее домой, она, бедна, всю ночушку лежит стонае, как кто ее давит. Вот стоная, стоная, а лижется навстречь шерсть. Это навстречь — это уж не ко двору. Это домовой ее не любе. А домовой-то напушшонай. Ну, прямо мучились, мучились. Ну, че делать, черт ее знае. Так они вот, эти снохи, они переделывались и кошками... Как-то отец встал ночью на двор, ночью, глянул в окно — зимою — они, две кошки, одна маленька кошечка, другая повыше — и они друг вот на друга вот так вот прыгают, толкачики делают, на дороге.

А отец говорит на маму:

• Встань, погляди, что враги-то делают. Это точно они!

Вот так вот друг перед другом прыгають... Они помучили нас, собаки! А мама у меня была такая жирная, толстая, грудистая. Вот летом никогда не застегается: ей жарко. А раньше кресты носили. Вот на ней крест на веревочке, а на веревочке узолчики нашиты. Какая- то трава от колдунов. lt;...gt; И вот у нас одну зиму у дедушки зимовали цыгане. И цыганка к маме ходила. lt;...gt; А мама-то рассказала, что никак, гыт, жить нельзя — вот соседи балуются над нами!

• Може, у вас есть неодолим-трава? Ты хоть мне б дала кропоточки одной. (Они же ее не любят, колдуны-то.)

И она ей, цыганка, маме дала вот коренечек, -щепо- точку маленькию. Она ее сразу в тряцрчку зашила и сюды пришила к этой... к веревочке-то. lt;...)

И как-то летом вышла ребятишек поглядеть, из ко- лидора вышла, а эта колдунья-то сидела около своих ворот, вышла, на травке сидить, старуха-то.

А мама-то вышла — ой! Цак она застонала-то! Как она заохала-то!

• Оп, достала ты, достала!
• Че, тебе тяжело?
• Оп! Ой! — Прямо встала, с ревом во двор пошла. Учуяла сразу эту траву! Вот паразиты! Че делали!

Дак они че ж, они замучили нас — никак жить нельзя, никаку скотину нельзя завесть!

244. Ведь вот еще... Сват шел со службы — раньше все больше пешком шли —и зашли в деревню, думают: «Три дня отдохнем и дальше». Их трое было. В деревне той жила женщина, у ней три дочери. Она к себе тех пустила. Дом на две половины был. В одной она их положила, в другой сами легли. Легли, побормотали, ведьмы-то...

Те двое уснули, а я, говорит, не сплю. Покурил и не сплю — не могу. А время-то двенадцать часов. Тут выходит старшая дочь, лампу зажгла, к печке подходит (знаете, раньше такие печки были, русские, это сейчас плиты стали, с плитами легантвее), открыла трубу — фырк! Я замерз (испугался.^-В. 3.). Потом вторая вышла, подошла к печке, тоже фырк! — и не стало ее. И третья за ними. Ну, я примерз, пошевелиться не могу.

Разбудил посля друзей, рассказал им, они не верят. Лежим, что делать-то?

А на рассвете слышат: в двери заходят, хохочут. И зашли в двери: улетели в трубу, а зашли в двери.

Это все в «страшную неделю» бывает, на великий четверг, перед пасхой.

245. Жила у нас одна женщина. Молодая еще. Сыновья у нее были. Вот все в доме уснут, она встает — и в трубу полетела.

А тут ее как-то поймали наши же ребята, Иванушка... Подкараулили. Она как вылетела, взяли, да трубу закрыли. А она обратно попасть не может, летат кругом: «Чирик-чирик», а попасть-то не может. А как петухи-то запели — она и совсем села, уж не знает, че делать, куды деваться. Уж потом ребята залезли, трубу открыли, она как впорхнет и ложится спать... Над своим стариком-то че делала! Так он спит, она ему принесет че-нибудь: то ком земли принесла, то еще че-нибудь. Сама-то она крепкая была.

Так она, бедная, помирать-то стала — дня три помирала! Помрет, станут ее подымать, она опеть подымется. Потом положили по старинке осиновый кол, старики вы- рубплн...

246. Сам-то я не видывал, а вот в Кунгаре было. Была слава-то.

Мать-то у них эти хомуты надевала.

То ли на великий четверг — забыл, памяти не стало — они ком-то помажутся — и в трубу улетела. Втора помашется — счас в трубу (эта померла, счас ее нету), Помазалась — тоже полетела...

Это Маришка рассказывала, Марунька.

...Я, гыт, поглядела: Маруська помазалась — улетела, Надька помазалась — улетела. Я поглядела — а сама пьяненька была — взяла помазалась... и оказалась на кладбище! Они там.

• Ты как взялась?
• «Как взялась?» Как и вы.

Она потом по деревне-то рассказывала. Вот, гыт, как получатся.

Это она нескольким рассказывала людям.

247. Жили мужик с женой. Ну ладно. Это все же на великой четверг. Тепериче, он замечат: что такое? (...) Она че-то налаживается. Ну и ладно. Он это лег, присматриватся. Приходят ’ подружки:, ха-ха-ха, да хи-хи-хи! Он посиживат. Тепериче, печку затопили, сковороду поставили, масло налили. Че-то нашаманили. Одна мазнула — фырк! Втора мазнула — фырк! Масло-то намазали по губам. Улетели. Мужик сидел, сидел.

• А че? Дай я попробую.

. Только мазнул — фырк туды! К имя же. (...) У их там пир идет. Баба-то увидала его:

• Ты че тут? Тебя тут сожарят, съедят!

У их там пир идет... Этих ребят вырезали, на великий четверг, взамен толкали голики, да че... Вот эту штуку творили. Это рассказывают так. А может, было, может, нет,— кто их знат.

• Пойдем, я тебе коня-то дам. Убегай скорей, пока не увидали. Уж скоро петух запоет.— А петух запоет — они куда (...) полетят?

Пришел:              стоит конь, белый конь. Сял — ну, дак

ково же! — раз! — и дома. Но, думает, погоди, я этого коня свяжу. Взял, подвел к воротам, затянул.

Баба прилетела, все спокойно.

Утром встал, пришел смотреть коня — а там березка. Ну, береза обыкновенна, связанная стоит.

• Ну че, бабушка, посмотрел я коня сейчас, угостила ты меня конем-то.

248. Шел он, значит... Откуда уж он шел? Прохожий, в общем. Ночевать ему надо в деревне. Вот, значит, он край прошел: здесь все, дескать, % богаты — не пустят. Сдросит у того — нельзя ночевать. Вот последняя избушка. Значит, уж проходить. «Но,— думат,— спрошу». Зашел, спросил тут. Она говорит:

• Дак, но, ночуй, только у нас вот видишь, тут вот сбор будет небольшой.
• Да-а, я лягу, мне не до сборов, до ваших. Я спать хочу, устал. Скоко там... двое суток не спал, иду...

Но лег. Вот теперь, говорит, но часов в одиннадцать- двенадцать там собираются эти. Вот собралось их, этих баб, там вот штук несколько, там три или четыре. Вот теперь, какой-то флакончик у их. Они счас раз! — намажутся и — к шестку. И раз! — в трубу и улетела. Те- перя, втора и третья так... Он думат, дескать, че такое?—оне улетели. Думат: «Дай — я». Подошел, намазался и — фырк! И тоже и туды, прилетат, прилетат, значит. А оне теленка там, значит, выташшили, теленка варят его, ись. Но она потом меня как увидала:

• А ты зачем сюды?
• Я,— гыт,— вот так и так...
• Но,— гыт,— вот , садись.— Вывела, гыт, меня, посадила, значит, на вороного коня. И полетел, гыт, я на этим коне, поехал. И приехал, значит, очутился на крыше. Ни коня не стало, ниче. Смотрю: звезды, огляделся. На скамейке сидит он.

Оне его, значит, на скамейку посадили и — вроде как на коне он. Смотрю, дескать: на вороном коне. «Садись,— садят меня на коня,— и поезжай». И вот я, гыт, на скамейке, гыт, приехал. И вот, гыт, до утра просидел... Но куды же с крыши слезешь: убьешься да и все. И я, гыт, до утра и просидел.

249. Одна женщина была. Она колдовала.

Собрались как-то колдовать. А у нее муж был, залез

за печурку наблюдать. А их семь было. Они пришли, камни притащили, кашу варили. Хлебнут кашу — вылетят в трубу. Все вылетели.

Мужик тоже хлебнул и тоже вылетел. Прилетели, смотрят: восьмой, лишний! Надо изничтожить. А кол- довка, жена-то его, и говорит:

• Дак это муж мой. Мужик хороший.

Дали ему жеребца, шибко хорошего. Добрался он до дому. Привязал его к плетню. Пошел братуху будить. Говорит:

• Посмотри, какого жеребца мне дали!

Приходят, а вместо жеребца — такой горбуль стоит!

Значит, не на жеребце, а на горбуле он приехал.

250. У нас солдатик со службы шел. Переночевать зашел к старушке. А она сама-то летала. Вот солдатик-то спать лег, но не заснул, а из-под одеяла выглядывал одним глазом.

Вот старуха подошла к печи, горшочек поставила на шесток, руки помочила и фырк! — в трубу. А солдатику интересно. Он возьми да так же и сделай. И в бане очутился! А там старух полно. ^Хозяйка его увидела и говорит:

• А ты зачем здесь? Давай домой!

Дали ему коня красивого, быстрого. Солдатик сел на коня — и вмиг очутился в хате. Глядь: а под ним вместо коня помело оказалось!

251. Перед полночью четыре мужика шли с дальней дороги. А тут недалеко вроде как заимка стояла. Решили попроситься ночевать. Хозяйка согласилась. Троих-от положила на пол, а другой на печку лег.

Видит тот мужик с печи, что хозяйка-то тех мужиков красным поводом три раза... А про этого-то забыла. Подошло двенадцать часов ночи, надевает она белую рубаху, мажет под мышками сажей, подвязывается красным поясом — и в трубу улетела.

А на другой день развила этих троих. Потом, видел он, как она подставила ведро да давай рыгать — чистая сметана льется. Молоко, знать, собрала со всех коров.

252. Жила в Кумаках старуха, Кузнечиха. Ее у нас все боялись, в деревне-то. Портила много. Все про нее говорили, что она ведьма. И один раз она на богатых рассердилась, на Андреевских. И у их все время стал кто-то корову доить. Вечером надоят ничего, а утром придут — у ей молока ни грамма нет. Иван Андреевич, сын-то их старший, женатый — у него четверо детей уж было — стал подкарауливать. Вот один раз ночью сидел: вдруг кто-то из стапки-то у них захлопал крыльями, полетел, значит. Утром он рассказал. Думают: это лебедь большой или сова летат к.им. А все подозревали: старуха, говорили, мол, Кузнечиха у нас доит корову. Дескать, она птицей сделатся, прилетит и подоит. А молодые не верят: как это она может сделаться птицей? Это сова прилетат, lt;...gt; а корова с перепугу не дает молока. Ну, а'старики все равно уверяют, что это Кузнечиха. Ну, и заставляют Ивана-то караулить.

И потом он ночи три караулил lt;...gt;, а в последню-то ночь он скараулил: она уж порхнула, птица-то полетела. Он на ее ножиком как замахнулся, и ножик-то вылетел и в крыло попал. Ну и все. Значит, завтра к Кузнечихе надо сбегать. Если она лежит, то это она, значит, правда.

Бабушка уверят:

• Это она корову доит, птицей делатся она.

Утром пошли к ней чай попросить; Кузнечиха лежит. . Встала, давать хотела чай — права - рука-то у ее не по- дыматся, вот так она привязана. Так и решили, что это она прилетала доить корову, в это время ее Иван ранил.

253. А на великий четверг даже сено караулили. lt;...gt;

Вот великий четверг — это же перед пасхой — у нас

дедушка сидел. Бежит баба. «Я,— говорит,— ее сейчас хлопну!» Она прибежала —у него не томо что хлопнуть из берданы... он не мог и слова сказать! Она пришла, в запон сена набрала и ушла. И все!

И потом то конь пропал, то корова пропала!

Вот и говорят, волшебник... Она сделатся то собакой, то чушкой. Но теперь этого нет, теперь только хомуты надеют.

254. ...Уже к осени дело было... Нет, не осенью, вот в это время. Я слышу: наш поросенок бежит, хрюкает. Я уже знаю его по голосу. Я голову высуну в эту стек- лину, крикну, он пробежит когда:

• Вася! Вася!

И он тогда остановится, услышит, что голос-то знакомый, и бежит. И так и пробежит домой туда. Там посмотрит: нету — опять бежит туда. Я опять его кричу. А мне там девочки сказали, что собаки его сильно рвут. Они, гыт, его когда-нибудь задавят. Ну, я его и отвожу все,

А потом одно время, вот как раз это, говорят, на Иванов день, вроде колдуны что-то должны натворить обязательно. И вот на этот Иванов день он убежал, {...gt;

потом утром прибегает — у него вся вот эта грива, щетина-то, обстрижена и в смоле выпачкана, дегтем. Я говорю:

• Ой-е-ё!.. Это дети, видимо, на кисточки, или кто-то пол красит, на кисточки обрили,— говорю,— нашего Васю всего и даже замазали его. Ой, хулиганство же это!

Но, а мне тут одна бабка потом и говорит:

• Нет, это колдуны,— говорит,— над ним натворили такое.

Я говорю:

• Дак че, он сдохнет, значит?
• Нет, им просто побаловаться надо в этот день, че-то натворить.

Это я хорошо помню, такой случай был.

255. Девки наши пошли к одной колдовке, чтобы она научила их. А она из них только одну и выбрала. По- ¦ садила ее в комнату пустую и говорит:

• Ты, дева, ничего не бойся,— И вышла.

Вдруг дверь открывается, входит медведь. Подошел к ней и стал ее гладить. Она сидит молчит. Ушел медведь. Потом волк ли че ли вошел. И выть ли че ли начал. Она вся обомлела, но молчит. Только волк ушел, гадюка заползает. Стала вокруг ее шеи обвиваться. Ну, девка- то та не выдержала и давай кричать. Гадюка-то и уползла быстренько. Только уползла она, а тут эта старуха входит. Говорит ей:

• Дура ты, девонька, это я была,— и выгнала ее.

Я-то не знаю, верить или нет. А девки-то говорят,

что правда было.

256. ...И вот эта Кузнечиха никак не могла умереть. Когда она умирала, за ней тетка Анисья присматривали. Вот она меня скричала:

• Гутька!

Я подлежала. Она:

• Бабушке тяжело, никак не умрет. Ты сбегай к нам. На божнице лежит купарисово дерево, в тряпочке завернуто, бумажкой прикрыто. Ты его возьми и беги назад, ни с кем не разговаривай.

Вот я бегу. Нюрка Поздеева меня остановила:

• Ты че бежишь?

Я говорю:

• Да купарисово дерево несу,
• A-а, это, наверно, Кузнечихе, она же ведьма — умереть-то не может. Вот ей в избе, купарисовым деревом начадят, накадят — и она умрет спокойно. За то, что она грехи не могла никому передать, ей бог и смерти не давал.

А то ей, Кузнечихе, и князек снимали, и матку, потолок разбирали, никак не могла умереть.

Только купарисово дерево и помогло, выгнало, видно, душу*

257. В Нерчинске жила бабка. Она умирать начала и призвала соседку, чтоб ей передать, что знала-то. Она весь вечер просидела с этой бабкой. Потом под вечер кошки ли не кошки — на чертей похожи — они через дорогу перебежали от той бабки, которая умирала, к той бабке, которая, значит, к ней приходила.

Перебежали кошки. Ну, люди-то видели, говорили вот... А у нее было всего две черных кошки, у той бабки, а тут много-много через дорогу-то перебежало. И бабка эта в тот же вечер ночью померла.

Ну, она передала. Вот эти кошки-то все перешли. Черти ли они, кошки ли — все перешли.

258. ...Я только приехала в сорок седьмом с мужиком. Девчонке три месяца всего было. А она моему мужику кака-то родня приходилась через втору бабу-то. Она моего мужика-то, жена, не дождалась, взамуж вышла, а он меня сюда привез. Невестке в отместку сделал. Ну вот. А я ее вообще боялася; она на меня еще хомут накинет или еще че-нибудь.

Ну, вот она умерла. Хоронить надо ее. А еще наперед она хворада, меня заказала. Прихожу:

^              —              Ты мне, девка, дуй-ка ты мне в ухо. Вот сюда в

ухо дуй.

Я говорю:

• Бабушка, поче дуть-то? Ну ладно. Я сейчас на двор схожу, потом приду тебе надую-то в ухо.

И убежала.

...Вы, молоды, ничего не знаете сейчас...

Потом пришла стара бабушка, стала рассказывать:

• Вот хорошо, что убежала, а то бы в ухо дунула- то, и все черти вылетели, на тебя бы все перешло, а ты бы и пе знала. Ты помпрала бы тяжело, а она бы спокойно умерла. Вот зачем она заставляла тебя дуть в ухо.

Ну ладно. Вот теперь ей пришло время помирать-то, а она на стены лезет, везде ползат, бегат, страшно раскосматилась вся, все одна единственная. Но все же она пропала... нет, не пропала. Вот крест не... до тех пор, покамест не залезли ей этот князек не разобрали, не сбросили —вот тогда она и кончилась. ...Ни в какую: ходит по избе и все... Потом сразу умерла, как разобрали.

[— А она просила, чтобы разобрали?]

Нет, она уж без памяти была. А так люди-то ведь знают таких-то. Ну, а потом, че же — гроб повалили на сани. Никого кругом не стало: приедут же черти, страшно.

[— А крест что?]

Крест-то на улице стоял, у переднего угла. Не велела * затаскивать сама. Черти же не любят крест.

А вот Ольга-то жила-то (она ково ей наказывала), невестка-то: вот сколь посуды было у ей тарелокг т.о она этим не попользовалась. Правда, говорит, в руках держу ее, так она выскользнет и сломатся сразу. Это уже после смерти ее.

[— А как звали эту бабку?]

Александрой, Лобачева была. А в доме после нее и сейчас живут. Вот в бане-то мылись-то...

259. Она не очень-то такая, хорощая... Кто ей не понравится, она все могла сделать. Много она знала этих слов-то всяких, шаманства всякого, молитвы... Кто не понравится, она может сделать там на коров, все это.

У них дом болыпой-болыпой был. Ну, я к ним часто приходила. Так страшновато! Ну, а когда к ней-то придешь, она как будто бы относится хорошо, она еще нам- то сватья — ее дочь за маминым братом родным заму- ' жем, сейчас в Приморье живут.

В общем, она когда заболела, lt;...gt; думали, что быстро умрет. Долго ее лечили, все. И вот где-то за неделю, наверно, до смерти-то lt;...) вызвали всех ее дочерей, сыновей. Все приехали. Вот. И что захочет она, например, то, что ей надо: то она киселя захочет, то фруктов каких-нибудь свежих... А где это все у нас возьмешь? Сидпт, например, то ругает их, то что-нибудь еще, то в баню заставит нести, баню тоннть в полночь. В двенадцать часов только она пачинает все справлять. Сыновей, дочерей, невесток... Плохо ей сильно было.

А перед тем, как уже умереть-то, она етала кричать. Не могла умереть, кукарекала, кричала...

Потом сходили, земли-то принесли когда с росстани трех дорог, взяли намешали в стакан, она выпила. И тоже не помогло.

Потом залезли на крышу, венец подняли, потом только она умерла.

А потом в эту же ночь, когда похоронили, прошли поминки. И остались все ночевать. Сколько же? Че-то много детей... Тоже в двенадцать часов пришла: че-то не понравилось, стало быть, она что-то им говорила, что не надо было делать, ли че ли... И они сделали не по ее, неправильно. lt;...gt;

Потом и дед ее рассказывал:

• Лягу спать. В двенадцать часов дверь открывается. Хорошо так слышу! Она приходит*
• Ты че, дед, самовар-то не вскипятил? — На кухне тарелками брякает. Ходит, ругается.

И один раз сильно ругала его, что он испугался.

• Пойдем, дед, со мной! — Звала, стало быть, чтоб умереть, ли как ли.

‘ Он убежал, из дому убежал...

260. ...Лет ей двенадцать было. Вот, значит, она училась где-то, читала книгу эту. Читала она ее, а потом, говорит, бросила ее или ково ли сделала с этой книгой.

Жили они в Выселках где-то. Бедно они жили. Вот пришла она один раз с работы и легла спать. Легла, грит, в цомнату. А бабушка ей говорит:

• Давай лягем, я лягу за печку, а ты сюда.

Была у них там в подполье западня. Ну, она и легла на эту западню... И заревела ночью:

• Ой, задушили меня!

Та:

• Да кто же тебя душить будет?
• Ой, душит, бабушка!

Она встала, огонь зажгла. Когда огонь зажша, та говорит:

• Ой, задушили! — рвет все на себе. А потом давай перевертываться, давай перевертываться и давай скакать* по избе. И до того скакала, что бабушку привели, давай прыскать на нее. Она до того скакала — упала. Они уж потом от нее спрятались под стол, под скатертью сидят. II она упала, а назавтра у ей язык весь вытащило,'вы- тянуло, говорит. Молода она была и в положении. Ну и вот, потом хоронить ее наладили, как пролежала она два дня. Привезли батюшку — раньше ведь батюшка был, поп. Оп открыл ее и взапятки:
• Ой,— говорит,— никогда не видел такого покойника, никогда. Что за покойник?!

Вот понесли хоронить ее. Вдруг откуля ни взялась поднялась гроза — принялось щелкать! Они и бросили ее посреди улицы. Все разбежались, братья кое-как донесли до кладбища, там бросили и убежали. Пришли, грит, когда загребать ее — цельная могила воды, и крышку гроба разорвало. Ну, вот правда или кого ли?! Вот какие чудища (чудеса.— В. 3.) были!

А до этого она в Шилке училась. Полутоски раньше шили, богачи, торговали, свой магазин... Она у них и жила в няньках и вот училась у старух.

261. А потом ко мне старуха пришла... Оба они со стариком чудили...

У меня картошка не родилась. Я поехал, глазков купил. Она явилась:

• Ты мне ведро накладывай картошки!

Я говорю:

• Бабушка, я купил. На живой вес отдал вон сколь!
• Ниче, гора моя высокая, ниче. Давай.

Я говорю:

• Стара, э-эх ты! — Взял да ухват вверх рожкам поставил. Она из избы не вышла.

...Лама-то сказал: «Ухват кверху рожкам поставь — шаман из избы не выйдет!»

262. У нас механиком здесь Миша Димов. lt;...gt; Он как-то ко мне вот забегат и смеется, значит. Мужик такой здоровый.

• Данила, ты знашь у нас Розаниху-то?

Я говорю:

• .Знаю.— (Старуха),
• Она колдунья.

Я, мол:

• Откуда ты знашь?
• Испытал,— говорит.

Я ему:

• Дак чем ее испытать-то надо?
• А мне,— говорит,— там один старичок; «Вот если кто колдун придет гостить, ты, говорит, возьми ножницы в порог воткни. И он не уйдет, пока эти ножницы не вытащишь». А я,—говорит,—захожу домой, на обед приехал. Ага, Розаниха сидит. А слыхал, что она колдунья- то. Я,— говорит,— потихоньки у Шуры там ножницы (у жены) взял и в порог воткнул. Воткнул и забыл. И это... Уехал опять на работу.

Это в четыре часа. Он до шести часов работал. Приезжаю, она, говорит, сидит. А это... Жена-то, Шура-то, говорит:

• Старуха-то сдурела ли ково ли? Одно ревет: «Отпустите меня!» —да и только. А я ее че, привязала ли че ли?!

Он потом:

• Я,— говорит,— вспомнил: lt;...gt; да ить я ножницы-то не убрал. Только,— говорит,— их выдернул, так она — только задница мелькнула — убежала.

263. Она испортила если, то ей не терпится: обязательно придет в этот дом, где испортила. Так раз и вышло.

Пришла и сидит. А я ухват кверху ладом поставила, она уйти-то не может. Вот встанет:

• Но, дева, идти надо...— а сама тут же сядет. Как на пшпишке, сидит. Потом уже попросила:
• Век не буду. Отпусти.

...Ей не терпится.

264. Вот у Хрулевой-то Женьки мать-то была, ста- руха-то. Она пришла к Ивановым-то — Клара-то Иванова, она же мне ровесница — и вот она пришла. А ухват-то есть вытаскивать из печки — они взяли его и с парнем доставили кверх ногами. А она, Клара-то, слышала: все говорят, что она шаманка да шаманка.

• Ну,— гыт,— мы счас ее испытаем.— Взяли и поставили.

Ей надо идти — она до порогу дойдет да опять сядет, до порогу дойдет да опять сядет! Ну, потом матери и говорит ихой:

• Абрамовна, вот Клара твоя да Колька всю меня,— гыт,— истыкали вилами. Вот бесстужи дак бесстужи.

А она говорит, Абрамовна-то:

• Дак они когда тебя?
• Дак когда... Сейчас вот под бок тычат и тычат меня.

А они укатываются. Мать-то же нпче не знат, а они хохочут. Ну, потом взяли перевернули обратно. Она ушла. Они потом и давай мне рассказывать. А я говорю:

• Уж не могли мне сказать, я же рядом тут живу.

Вот эти ведьмы, они людей ненавидят. Они прямо

людям в глаза смотреть не будут. У них глаза: вроде она смотрит, а глаза куда-то в сторону. Она просто мучится всю жпзнь, если она знает че-то нехорошее.

265. Раньше всему веровали, врачей же не было таких.

У нас-от Коля баран стриг (уж в школе учился) и вышел из здания-то, где стригут, и в озеро забрел. Жарко (...)’Ему в пятку и ткнуло. Приходит домой, хромат.

• Ты че, сынок?
• Че-то в пятку кольнуло, больно и больно.

Дальше — больше, дальше — больше... И он ночью

уже начал стонать, и нога вот така делатся, краснет. Че делать? А у нас здесь бабка жила. Она сейчас там, в деревне, живет. Ой, я в двенадцать часов ночи побежала за бабкой, она пришла да и говорит:              .

• Девка, у его краснота.

Бабка изладила — ломоты нету. Не стало ломить-то.

Че же, ему надо справку. Мы врача привели, он говорит:

• О-о, с такой болезнью из ста один остается с ногами. Надо его в больницу.

Ой, мамочки родимы! lt;.. .gt;

Привезли его к хирургу, (...) он ниче не мог- у его признать. (...) Повезли домок.

Бабка начала ладить. Он девять дён лежал —отошла йога. (...)

[— А как она ладила?]

Чертила. У меня красно платье было, она платье положит, на мел наладит, ковр-то пошаманит, завернет...

И так отошел.

266. ...Они рассказывают... Там эти’бабочки белые летали ночью, (...) много бабочек. Мы, гыт, давай ловить. Поймаешь — ниче нету. Чувствуешь, гыт, что поймал, руку открыл — ее нету. А потом пятна каки-то по телу пошли, после у всех троих. В больницу их возили — никто не может признать, че к чему.

А здесь бабка была. Как же ее фамилия-то? Забыл.., или Муратова, то ли че ли, бабка. Она уже старая, ей уж лет-лет-лет... да года пошли. Ну, они же там это, ладят... Она его три раза холодной водой умыла, потом на луну сказала три слова (ну, это обычно как бы в тайне остается, никто не знат, че она говорит). Но, и через три дня сошло, ниче не осталось.

Меня тоже ладила бабушка моя. Я напугался — собака вылетела... А я маленький ишо был, где-то лет шесть мне было. Она (бабушка,— Соб.) меня в магазин отправила:

• Иди,—гыт,—купи килограмм сахару.

Ну,* я побежал. Вечером дело было. А у Есиповых собака така здоро-овая была, больше меня. Вылетела — я напугался, заикаться стал (сейчас-то не заикаюсь. Ну, иногда быват, че-нить так волнуюсь когда, а так-то не заикаюсь). Но заикался здорово, года два, наверно, буксовал: у-у-у — пока скажешь слово...

И потом никто... бабушка водила меня. lt;.. .gt; Потом сама... какой-то травы настояла (деда выгнала из дому: «Иди,—гыт,—гуляй»), как раз на новолуние. Ну, я не знаю, че она мне говорила... Она меня умывала, водой умыват лицо, раза четыре вот так делала — я меньше, меньше, меньше, а потом совсем не стал буксовать.

267. Моя старуха, бывало, змею без всяких берет. Змея укусит — она заговорит. Нашепчет, и болеть не будет. Вот уж фактов я знаю сколько. lt;.. .gt;

Одна женщина пошла огурцы рвать, сунула руку-то в гряду —она ее тяпнула, змея-то. Ну, эта рука, у нее распухла. А она староверка была, женщина-то. Ну, ходит, ничем ничего вначале, мажет чем-то всяко разно...— никово! Руку разволокло, аж вон куды опухоль пошла.

А мы жили-то недалеко друг от друга. Теперь, моя старуха:

• Ты че, Арина, скорчилася? (Ее Арина звали.)
• О-ой, не могу ходить. Змея-то укусила меня.
• О-о, ты иди сюда,— моя-то старуха.

Она пришла. Она ей пошептала че-то.

• Но,— гыт,— ляг полежи маленько.

Она легла, эта баба-то, ее уже развезло: рука ее мучила, не давала спать, а тут ее сразу в сон бросило. Она пробудилась (наверно, с час спала), пробудилась — руке-то легче стало, и опухоль пошла обратно.

Вот че значит?! От шепотка. Вот, елки-палки.,,

ф

268. Поехала я зуб дергать в больницу. Только он укол-то поставил — мне с сердцем плохо. Я вышла на пять минут, он меня выкрикнул, я зашла, меня всю так трясет. Я села-то в кресло и побледнела. Он говорит:

• Ну, бабка, иди, денечка два-три отдохни. Потом придешь. Че это с тобой?

А я на его руки как глянула — у его же руки-то, как у медведя — аж чувствую: сердце вот-вот схватит. Ну, че же? Я ушла. Пока укол-то был, я зуб-то не чувствовала, боли-то. Дошла до дочери-то. Ой, как он у меня взял, как взял!.. Я рысью подскочила на остановку, на автобус — и к ей. Приехала, а она собиратся в баню. Она ково-то на хлеб мне сделала:

• На, положь. Положь п усни. lt;...gt;

Потом она пришла из бани-то, они меня разбудили. Любка, дочь-то ее, хохочет:

• Ты не слышала, тетя Феклуша, как по тебе Сережка-то лазил? Сядет на тебя верхом и понужат тебя.

Вот как я спала! Ниче не слышала. lt;...) И не болело...              '              .

269. У меня соседка, вот в этих-то окошках живет. lt;.. .gt; Дотоли у ее живот заболел! Она крутится, ревет: ой-ой-ой, ой-ой-ой. lt;...gt; Врача привезли. Врач глядит и говорит:

• Тут ково-то получилось, надо везти.

Тут и грелки, и все... А тут одна соседка жила, она п говорит:

• Никово! На нее хомут надели. Иди за бабушкой Ефимихой.

Я потом пошла за бабушкой Ефимихой. . Она пришла, ково-то поладила ей — она и уснула. А то прямо катком кататся, лиховски ревет!..

Раныне-то много бывало этих делов, о-ей-ей-ей...

270. А это тоже, наш, куэнгский — с ним было. lt;.. .gt; А ему хомут нахрянали на зубы. Он этому ничему не верил,

В карты играл — ое-е-е! Но че, бегат, мочи нет! Она, покойница:

• Костенкин, давай излажу-то!
• Но те к чертовой матери! Че, поможет!

Но ладно, бегат. Вот он бегал, бегал — нег мочи! Конски колоды — раньше коням сечку давали в колодах — туды убежал, лег и лежал. Нету терпения! Она, значит, сходпла, ниче не сказала ему и на чаек изладила.

• Но, иди, Костенкия, чай пить!
• Какой тут чай? Я без ума! Мозга на лоб лезут, совсем выворачиват глаза!
• Дак попей, может, от горячего-то лучше будет!

Но, теперь он чаю хватил — оне у его заболели пуще

прежнего. Она говорит:

• Дак пей еще, может, лучше будет.

Он стакан выпил — оно перекрутило, потом легче, легче — отпустило. Отпустило когда, он, значит:

• Дак ты че, ково в чай-то месила ли ково ли?
• Дак никово не месила.
• Дак отче же лучше зубы-то стали.

Нпче сначала не говорила, потом сказала все же:

• Вот,— гыт,— отково лучше-то стало — изладила я на чан-то.
• Да не может быть?
• Вот не может... Ты бы,— говорит,— загнулся. Еще бы с час и все — и хоронить бы пришлось тебя!

Но, лучше стали зубы.

271. Я человек неверующий, а вот приходится верить..,

Я на ферме работал. Если корова где поранится, там, в порах, заводятся черви. И приходится корову эту ловить. Мы со скотником обрабатывали все, ликвидировали этих червей.

А там переселенцы были — Гошоровы. И одна женщина, Юлия Григорьевна, она гыт:

• Че ты, дядя Семен, с ними возишься?
• Ну, дак нехорошо же, если черви заведутся. У коровы брюхо мокнет потом.
• Да, это ерунда! Как у тебя какая -заболет —мне покажи.

Ну, проверим, че тут тако... Вот, потом я смотрю: одна корова больна, я к ней не подхожу. А к этой женщине пришел, говорю:

• Тут тако дело, Юлька.— А она корову свою доила.
• Ну, счас,— гыт.

Додоила и пришла. Вокруг обошла:

• Ну, ниче у нее не будет. Иди смотри.

Я посмотрел: черви там уже как приготовились вы- падывать. А назавтра посмотрел — все, нету ниче. Я у нее спросил, мол, как это, че тако, А она гыт;

• Ты старше меня, я младше. Ниче у нас не выйдет с тобой.

Вот наговор она какой-то знала. Наговор этот, видимо, действовал. Потом не стали этих коров мы с дедом Ильей ловить. А как заболет кака корова —мы к ней.

272. У нас на одну болтали, что она надеват хомуты. А потом у меня самого случай был. Я ишо молодей был...

...Лошадь слегла и слегла, значит, на пласт, не ест, ниче. Вот потом уже лежит на пласту и все. Вот теперича, меня научили добры люди (а у нас на другом краю деревни жила Шарбакова Александра, она после на Приисковой жила): вот к ней, дескать, ты поезжай.

Но, я коня другого запряг, поехал (это еще до колхозов же было). Поехал. Вот приезжаю.

• Тетка Александра, будь добра, ты мне помоги. Вот так и так...

Но че напрасно... собралась, поехала со мной. Я ее привез. Она посмотрела и сразу давай ладить. Поладила. А у коня на брюхе, значит, брус, заметный был брус, как все одна опухоль так вот.

Но, теперича, поладила, потом ишо раз, и со второго разу он поднялся так это «па сака» (на передние колена встал, а зад поднял полностью.— В. 3.) и встал. А то почти двое суток вылежал, ниче не ел. А тут вроде начал забирать овес: ись надо. И она сразу мне сказала, что это своя тетушка обработала. Прямо сказала мне:

• Она,— говорит,— и больше никто.— А она осердилась че-то там да вот и...

273. Вот у меня братан был, охотник тоже до-обрай! Убили его в войну-то. А вот тоже сдурит: никак! Срелят, стрелят, стрелят! Придет, почернет весь. А он тихонько говорел все... за губу клал. Наладится этак табак класть.

• Паря, это как же быть-то? Надо было ково-то сделать.

Я говорю с ём:

• А ково делать-то, ты ково думашь-то?
• Дак вот lt;...gt; никак не могу убить!

...И вот мучится, мучится — никак!

Ему все одна старуха ладила. Ружье это вымат, изладит, Он поедет, начинат хлестать опеть!

Че тако? А уж стрелял — о-е-е как! То ли дума его убиват, то ли че? Дак оп сам говорит:

• Так ниче, все, а вот ковды не убить-то, на сошки поставлю: но ково... хоть стреляй, хоть нет — знаю — бесполезно! Не убить все равно.

274. ...И вот она (кузница) когда загорела, ее заливали, все. Ну, че там? Столько, железа lt;.. .gt; и деревянного же много было. Так опять же я не знаю... кака бабушка... Взяла яйцо сырое, че-то там вокруг его обежала и, конечно, какую-то молитву прошептала там, сказала и бросила прямо на дом. Стало быть, прямо через себя бросила — и сразу весь пожар потух!
275. У меня свекор был. Это мы в Шивках жили. Он молодой был, у него первая жена была. Она .у его хворать, и хворать, и хворать. У ней признавали грыжу. Он мучился, мучился, таскался, таскался с ней — замучился совсем.

А тут рядом у них старуха жила, Наседчиха.. lt;.. .gt; Опа была колдунья. Она на их все: вот теленочек какой выйдет — обязательно волк задавит, или этот...— как его... жеребеночек — обязательно волк задавит. lt;...gt;

Потом, говорит, меня научили, и вот куды-то он lt;. . .gt; поехал к этой старухе пошептаться. lt;...gt; Теперича, они проехали, там бабушка:

• Поспите, отдохните.— Ночь ночевали, втору ночевали.— Но че,— гыт,— теперь будем разговаривать. Вы приехали вот че и вот че. У тебя жена больна и ребеночек больной.

Он говорит:

• Нет, у меня ребепочек здоровый остался (это вот Никитка, у него сын был). У нас коровушка осталась, она должна отелиться. lt;...gt;

Она, говорит, с нами не разговаривала, а все, говорит, нам ворожила lt;.. .gt; и давай нам все рассказывать:

• lt;.. .gt; У тебя,— гыт,— соседка есть. lt;.. .gt; Она вам колдует. Парнишке-то опа хомутик надела, да куды ишо надела-то, вражина! Но я ей дам дела! Но, теперича, ладно. Коровушка у вас отелится, все хорошо. lt;.. .gt; (А потом при старухе-то не стала говорить.) А старушка,— говорит,— у тебя через год все равно помрет: у ней,— говорит,— бела грыжа, она устарела, эта грыжа.

Теперь уже поздно, я пе могу ее вылечить. А тебя не будет, когда она помрет. Но ладно. И вот оп:

• Давай я хоть поучусь у тебя.— Но вот он несколько молитв и списал, дед мой.

Приехали домой. И правда: старуха эта померла без него, он как раз уехал, а парнишке-то, она ему на этот натянула, старуха-то, но и он болет, у него все распухло.

А она ему дала эту бумажку читать, и вот он по этой бумажке снял хомут. А потом к нему .стали возить всех.

• Я,— гыт,— сам научился...

276. У нас тут одна есть, бабушка Руфа. Она, когда была молодая, шла мимо дома бабушки Маши, Шла — на ровном месте споткнулась. Пришла домой — слегла. Боль страшная. Никто ниче сделать не может. Привезли бурятку. Она зашла — сразу на Руфу:

• Ну, чего лежишь-то? Вставай, вари чай.— А, видно, эта бабушка Маша говорила, мол, я бурятки по знаниям сильнее... Ну, а бурятка говорит:
• Мы сейчас посидим да пойдем к ней чай пить. Я только порог перешагну — она сразу упадет и прощения будет просить и мне закурить даст.

А у ней трубка такая еще большая, она ее все курила.

Ну и вот. Пришли к этой бабке Маше. Бурятка только через порог-то перешла — та сразу на колени и давай извипения просить, и давай чаем угощать. И сразу закурить принесла. Короче, договорились они: она больше эту бабушку Руфу-то не трогала...

Эта бабка Маша и сейчас еще живая. Она раз пятнадцать умирала и умереть не может. Все, уже при смерти лежит, «скорую» вызывают — она все жива, опять ниче.