Парламентская жизнь

Говоря об общеавстрийском контексте, следует оговориться относительно того, что рассматриваемые сюжеты будут лишь частично перекликаться с материалами первой части исследования. Дело в том, что специфика сатирической печати оказалась такова, что перипетии внутрипартийных трансформаций и выработки политической тактики оставались за рамками внимания ее авторов - в первую очередь, в силу того, что к ним выказывали меньший интерес читатели.

противостояния, бывшего лейтмотивом политической истории 1880-90-х гг.

Первым крупным сюжетом, ожидаемо заслужившим внимание как венских, так и чешских журналистов, стали события 1879 года. Они были связаны с назначением нового премьера и перегруппировкой сил внутри парламента. Материалы венского еженедельника поначалу не очень подробно освещали перспективу грядущих внутриполитических перемен. Определенная сдержанность проявлялась вплоть до того момента, когда присутствие чехов в парламенте, причем сразу в составе коалиции большинства, из туманной перспективы превратилось в реальность.

В течение первой половины 1879 г. обсуждалась сама возможность вхождения чешских депутатов в рейхсрат. О вероятности такого исхода говорилось еще в самом начале года. Так, высказывали каламбурные предположения о том, что чехов пригонит в Вену весна, коль скоро этого не удалось Хербсту^[399] (игра слов - «der Herbst» в переводе с немецкого - «осень», а также фамилия одного из влиятельных немецких политиков). Главным катализатором процесса возвращения чехов к активной политической практике считался, разумеется, новоиспеченный премьер. Это иллюстрируют как многочисленные заметки, так и карикатуры, изображающие, например, как Тааффе тянет в сторону Вены чешского льва, верхом на котором сидит чех (см.

Главной тенденцией в освещении потенциального выхода чехов на политическую арену Австрии было разного рода недоверие к чешским депутатам: к их намерениям, тактике, способности стать достойными партнерами. Разумеется, авторы заметок в «Figaro» были скептически настроены в отношении перечисленных качеств чехов. Журналисты выражали скептицизм по отношению к декларируемым чешской стороной заверениям вести открытую и честную игру: «Чех приходит в рейхсрат: “Полностью свободные от скрытых умыслов, с девизом Viribus Unitis [соединенными усилиями - лат.]”. Мы бы тоже были рады, если бы чех не оставался чехом всегда»^{[400] [401]}.

Возвращение чешских политиков в парламент справедливо связывалось с тем, что необходимым условием такого шага станет предоставление чехам ряда привилегий. О чем именно могла идти речь, немецкие авторы не уточняют. В их активном лексиконе был лишь термин «государственное право» (das Staatsrecht). Идея о чешском государственном праве к тому моменту хотя и не потеряла былой актуальности, но внимание чехов все больше направлялось на более жизненные проблемы - языковой, школьный и прочие вопросы. В контексте возвращения чехов в парламент она вновь оказалась на повестке дня и у немецких авторов. Несмотря на внешнюю снисходительность к притязаниям славян, постоянное муссирование этой темы свидетельствовало о растущем беспокойстве за судьбу империи как централизованного под немецким началом государства.

Объектом иронии немцев становилась идея об особой роли славянства вообще и чешского народа, в частности, в судьбе Австрии. Посвященные этому заметки, как правило, представляют собой отрывки из вымышленных от начала до конца речей современных чешских деятелей. Обычно они даже не были снабжены ехидными комментариями: само содержание уже должно было казаться в достаточной степени абсурдным, чтобы быть понятым без разъяснений. Примером этому может служить опубликованная под заголовком «Все решено» выдуманная выдержка из предновогодней речи Ф.

401

славянства .

Частое обращение к теме права давало почву для множества каламбуров о правых как парламентской фракции и правах как юридической категории. Например, от имени «не-чехов» было опубликованы такие строки: «Чехи просят сохранения прав/правых [die Rechtsverwahrung]... Потребуем тогда и сохранения левых!»^[402]. Обыгрывалась эта тема и иллюстраторами журнала: например, одна из карикатур изображает чеха с заткнутым за пояс свитком с надписью «Государственное право», обронившего свиток «Конституция». На вопрос портье, не его ли это потеря, тот отвечает: «Нет, теперь нам понадобится кое-что другое» (см. рис. 2). Таким образом, тезис о презрении славян к устоям конституции, неоднократно звучавший и в официальных документах либерального лагеря (например, в меморандуме 1880 г.), находил свое отражение и здесь.

Надо заметить, что резкий рост влияния не-немецких партий для венских авторов связывался с полным крахом группировки «верных конституции» депутатов. Так, на вынужденность полностью войти в круг влияния правого большинства и действовать в русле его политики указывала публикация под названием «Новое пражское Евангелие Конституционной партии». В ней выражалась скромная надежда на то, что эта половина империи сохранит хотя бы какое-то влияние на внешнюю политику и финансы. Иными словами, существовало опасение, что обновленное большинство в парламенте Цислейтании не будет в состоянии полноценно участвовать в решении тех вопросов, которые находились в совместном ведении обеих частей Двуединой монархии.

Материалы «Figaro» за 1879 г. вообще оставляют ощущение, что немецкая общественность жила в ожидании краха монархии, связанного именно с политическими переменами, в результате которых у власти оказались люди, не смыслящие ничего в основах основ существования Австрии, таких, как «конституция, покой и порядок»^[403].

3), а графа Тааффе на распутье между централизацией (символизирующей немецкий лагерь) и автономизацией либо федерализацией (устремление чехов) (см. рис. 4).

Состав нового министерства, сформированного Эдуардом Тааффе, оказался неутешителен для обеих сторон. В освещении этого вопроса чешские и немецкие авторы выделяли сходные сюжеты. Если чехов не устраивало недостаточное, по их мнению, количество министров славянского происхождения, то немцам их присутствие, напротив, казалось чрезмерным. «Humoristicke Listy» писали: «одиннадцать миллионов славян получили двух жалких министров, и тех без портфеля, а семь миллионов немцев - пять!»^{[404] [405]}. Показательно, что о политической принадлежности министров (3 консерватора, 4 либерала) не было написано ни слова. Назначение двух славянских министров - одного чеха и одного поляка - было воспринято как очередное оскорбление немцев со стороны Вены. По этому поводу в журнале появилось горькое замечание: «Говорят, что после Тааффе придет

министерство левых с одним чехом и одним поляком. Хорошо еще, что

405

никто из этих господ не предложил пол-чеха и пол-поляка» .

Журналисты «Figaro», в свою очередь, так гиперболизировали эту проблему, что несведущему человеку могло бы показаться, словно новый кабинет состоял сплошь из славян. Автор одной из заметок, основанной на аллюзии на знаменитое высказывание императора Карла V Габсбурга о том, на каком языке с кем следует говорить («по-испански - с богом, по- итальянски - с любимой» и т.д.), продолжает список так: «по-чешски - с министрами»^[406].

Такую иллюзию усиливало и частое применение немецкими авторами такого любопытного художественного средства, как трансформация фамилий ведущих немецких политиков на чешский манер: например, в стихотворении «Новый чешский кабинет» перечисляются влиятельные политики во главе с «графом Тааффичком».

Большое оживление со стороны обоих журналов вызвала новая реалия политической жизни Чешских земель: появление министра по чешским делам, которым стал старочех Алоис Пражак. Несмотря на то, что сам факт этого назначения был знаком того, что чешский вопрос рассматривался в Вене, повод для неудовольствия чехов все равно нашелся в происхождении Пражака: «Чтобы удовлетворить чехов и мораван, Тааффе назначил министром Пражака. Мораванина»^[408]. Разумеется, фамилия нового министра («Prazak» переводится как «пражанин») дала богатую почву для каламбуров такого рода: «Не дай Бог, чтобы Пражак/пражанин со временем превратился в венца!». Новый министр оказался на обложке одного из номеров «Humoristicke Listy», где ему выказывалось деланное сочувствие (автор, очевидно, прекрасно отдавал себе отчет в сложности богемских реалий): «Сделает что-то для Богемии - не будет любим немцами. Не сделает ничего - не будет любим нами. Вот совет: пусть не заботится о чехах в Богемии (уж мы выкрутимся сами) - будет любим немцами; зато пусть беспокоится о чехах в Моравии и особенно в Силезии - и будет любим у нас»^[409].

Фигура Алоиса Пражака стала объектом пристального внимания не только чешских, но и немецких авторов. Любопытно, что при оценке его назначения, личности и деятельности журналисты «Figaro» не направляли в адрес чехов практически никаких упреков.

Более того, их обращения к персоне нового министра проникнуты своего рода сочувствием к чехам в связи с тем, что назначенный для защиты их интересов министр, на самом деле, был марионеткой в руках немцев. Одним из излюбленных приемов для освещения такого рода отношения - заметки, будто бы написанные от лица самого Пражака, где он кается в приверженности всему немецкому. Примером может служить такой текст: «Моя вина велика: я терпеть не могу чехов, и поэтому помогаю лишь немцам. Но это я буду искусно скрывать» ^[410] . Авторы немецкого еженедельника и со своей стороны обращались к новоиспеченному министру, укоряя его за попытки выслужиться перед немцами: «Дорогой доктор Пражак! Ваша симпатия к немцам в почете! Но все же стоит сделать что-нибудь и для чехов... Ваш друг “Figaro”»^[411].

Таким образом, в освещении проблемы формирования нового кабинета ярко наблюдается характерная для чешско-немецкого спора особенность: авторы обоих изданий предъявляют в адрес друг друга, по сути, одни и те же претензии. Если чехам казалось, что их интересы недостаточно учтены при формировании правительства, то немцы, напротив, были уверены в том, что в венских структурах стало чересчур много славян. Любопытны расхождения в оценке назначения министра по чешским делам. Так, чешские авторы относятся к его персоне скорее благосклонно, а немцы, вовсе не проявляя недовольства в отношении этого назначения, лишь иронично порицают пронемецкие настроения Пражака.

Новый расклад сил в парламенте и правительстве, приход консервативных, в том числе, славянских, партий к власти и перемены в прежних статусах оппозиции и проправительственных сил были, разумеется, колоссальным информационным поводом для журналистов. Объем материалов, посвященных этому вопросу, значителен. Однако нельзя сказать, что в дальнейшем деятельность этих органов была объектом пристального внимания прессы. Работа кабинета и парламента освещалась хотя и регулярно, но достаточно однообразно. Посвященные этому заметки интересны как материал для обобщения и позволяют выделить несколько характерных тенденций.

Немецкий и чешский подходы зеркально отображали друг друга. Чешские журналисты приписывали правительству значительную зависимость от внешнего влияния и видели его двояким - со стороны как Германской империи, так и якобы от не потерявших прежнего веса либералов. В свете этого типичная схема принятия того или иного решения описывалась чешским еженедельником так: «Слишком много времени занимает обсуждение, пока Калноки^[412] передаст наказ Бисмарка Тисе^[413], а тот препоручит его Тааффе, а тот договорится обо всем с левыми, и только тогда это все дойдет до депутатов»^[414]. Как видно, рейхсрат был лишь последним звеном в этой длинной цепи. Неоднократно писалось о том, что на мнение чехов не обращали внимания, используя их лишь в случае необходимости как часть парламентского большинства при голосовании за те или иные проекты или бюджет («Сиди, чех, в углу: когда будут нужны деньги или рекруты, тебя найдут»^[415]).

Сложно сказать, что вызывало большее раздражение чешских авторов - неспешность центра в предоставлении им уступок или продолжение сотрудничества с силами немецкой оппозиции. Последнему обстоятельству посвящено колоссальное количество заметок и эпиграмм, всячески высмеивавших внимание премьера к интересам левого лагеря. Например, одна из заметок в этой серии повествовала о том, что Тааффе нанял специального учителя для преподавания ему умения владеть левой рукой наравне с правой. Причиной такого шага, по мнению чешских журналистов, было «странный сон, в котором граф чуть было не лишился своей правой руки. Опасаясь, как бы сон не воплотился, г-н Тааффе прилежно занимается с целью в случае чего уметь владеть и левой»^[416]. Игра слов относительно понятий «правые» и «левые» не требует объяснения. Карикатуристы, в свою очередь, изображали премьера в образе супруга пожилой дамы, символизирующей правое крыло, который заглядывается на проходящую мимо хорошенькую девушку - оппозицию (см. рис. 5).

Деятельность премьер-министра напрямую перекликалась с темой неудовлетворенности чешских интересов. Авторы журнала иронизировали над тем, что глава правительства игнорировал чехов: «Наш Тааффе - тайный нигилист. Почему? Несложно ответить: не делает для нас ничего»^[417]. На протяжении всего периода правления Тааффе основным упреком в его адрес была привычка сулить чехам многое, но не давать ничего. Тема данных премьером обещаний муссировалась на страницах журнала наиболее активно, хотя по сути своей была малосодержательной. Приведем в качестве примера многочисленных укоров такую заметку: «К г-ну Тааффе выслана чешская депутация, чтобы узнать, дает ли под его обещания проценты ростовщик. Тут граф впервые в жизни вздохнул и грустно сказал: “Этого я обещать не могу”»^[418].

На исходе четырнадцатилетнего правления кабинета Тааффе (самого жизнеспособного правительства в истории Австро-Венгрии) на страницах чешского журнала появлялось все больше статей, авторы которых пытались подвести итог этого периода. В их представлении он был по большей части неутешителен: те перспективы, которые открывались в начале правления консервативного кабинета, оказались значительно преувеличены. С горькой иронией упоминались немногие достижения чехов на пути к равноправию с немцами: «Вена всегда предлагала нам обе руки - одной тут же забирая то, что дала другая»^{[419] [420]}. В целом можно сказать, что в представлении чехов ситуация в Богемии не просто осталось неизменной, но даже ухудшилась. Так, на вопрос о том, в чем разница между положением тела в воде и положением чехов в эру Тааффе анонимный автор отвечал так: «Ее нет! Как тело теряет весь свой вес в воде, так и мы утратили почти весь вес в “нашу”

420

эру» .

Что касается основных тенденций, характерных для материалов «Figaro», обращенных к теме работы парламента и правительства, то в них прослеживается прямо противоположная линия. Основная претензия немецких авторов к органам власти - это чрезвычайное влияние на них политиков славянского и, в частности, чешского происхождения. Зародившись еще в начале консервативной эпохи, когда на страницах журнала был создан образ переполненного славянами правительства, эта идея не сходила с них вплоть до конца рассматриваемого периода.

Связана такая особенность, по мнению немецких журналистов, была, в первую очередь, с характером деятельности двух лиц - чешского лидера Ф. Л. Ригера и премьера Эдуарда Тааффе. Ригер предстает своего рода серым кардиналом венской политики, от которого зависят все важнейшие решения, начиная с 1879 г. Так, в одном из стихотворений рисовалась такая картина: «Тааффе поет в тональности Соглашения^[421] мелодии Ригера Тааффе исполняет с д-ром Пражаком дуэт, написанный в духе государственного права, сдирижированный в духе федерализма» ^{[422] [423]} . Эти строки ярко иллюстрируют настроения гипертрофированной чехофобии, царившие на страницах издания. В свою очередь, Тааффе являл собой образ политика, исполненного прославянских симпатий и делающего все возможное, чтобы увеличить не-немецкое влияние в органах власти: «... еще большему количеству чешских депутатов поступило предложение от графа Тааффе

423

занять вакантные места придворных чиновников» .

При этом надо заметить, что премьер изображался двояко. Порой это простодушный и недалекий политик, который не замечает, как его водят за нос. Этот вариант иллюстрирует, в частности, заметка с высказываниями сильных мира сего, где премьеру приписываются слова: «Я не буду править без чехов», а Ригеру - «Некоторые думают, что управляют, но на деле управляемы» ^[424] . Напротив, порой создавался образ человека не столь недальновидного и пытающегося скрыть свои настроения. Так, в рубрике «Характерные оговорки» писалось: «Правительство будет стремиться

действовать на благо чехов... Немцев, я хотел сказать. Граф Тааффе»^[425].

Довольно показательным примером того, насколько любима была тема неоправданно высокого внимания к чешскому вопросу среди авторов немецкого еженедельника, служит стихотворение «Богемия без конца», опубликованное на склоне «эры Тааффе» в 1893 г. В нем пространно описывается, как заседает австрийский парламент, единственным вопросом на повестке дня которого становится именно чешский: «Все наши усилия и прилежание направлены на Богемию, одну лишь Богемию»^[426].

Нельзя, впрочем, сказать, что на страницах «Figaro» внедрялось в сознание читателей однозначное мнение о том, что премьер полностью зависим от славянских депутатов. Напротив, речь идет скорее о попытке сотрудничества двух сторон, каждая из которых пытается поставить другую под свой контроль. Если ряд журналистов создавали фельетоны о том, что Тааффе пляшет под дудку Ригера, то нередки были и заметки наподобие такой: «Каждый год Железное кольцо бывает заново позолочено с тем, чтобы его было проще водить за нос»^{[427] [428]}. Некоторые материалы посвящены и тому, как премьер с хитростью предоставляет чехам незначительные уступки, создающие у них иллюзию внимания к чешскому вопросу: «“Маленьких детей можно приманить сахаром”, - сказал граф Тааффе, посулив чехам

428

льготы в ценах на сахар» .

В общем русле подобных настроений авторы «Figaro» задавались и более глобальным вопросом о судьбе Австрии в принципе. Она виделась им в не самом радостном свете из-за страха перед «славянским морем». Неудивительно, что, несмотря на преобладание не-немецкого населения в Цислейтании, она по традиции воспринималась как государственное образование с ведущим немецким началом, чему, конечно, противоречил рост активности австрийских славян. Разумеется, на страницах венского журнала ситуация сильно гипертрофирована. Примером этого может служить, например, такое полное трагизма замечание: «После того, как чехи выразили недовольство министром иностранных дел, граф Тааффе должен сам занять этот пост, чтобы провести аннексию Боснии и Герцеговины и упрочить представление о том, что Австрия принадлежит самой себе»^[429].

В немецком журнале также активно обсуждалась тема настойчивого подавления немецкого начала в империи славянским, которому за счет численности и активности его представителей было трудно противостоять. Например, автор статьи «Чувственная политика», перечисляя славянские народы империи, озабоченные утверждением собственной идентичности («Чехи хотят чувствовать себя по-чешски, поляки — по-польски, русины — по-русински»), жалуется, что все вместе они хотят заставить немцев осознать, что те в непозволительно малой степени ощущают себя по- славянски ^[430]. Надо сказать, что немцев беспокоили не только чешские амбиции, но и чересчур высокий уровень самосознания других славян. Например, недоумевая по поводу того, почему в Австрии столь велик интерес к венгеро-хорватским отношениям, автор одной из заметок «Figaro» восклицает: «Как можно в стране, где есть Великая Польша, Великая Чехия и Великая Словения, заниматься проблемами абсолютно безразличной нам Великой Хорватии?»^{[431] [432]}.

Наконец, еще одним типичным мотивом в описании деятельности правительства было недовольство им. В этом контексте зачастую высказывалась и надежда на то, что в скором времени оно сменится и вместе с ним властные структуры покинут и многочисленные представители славянской интеллигенции. На протяжении всей консервативной эпохи на страницах «Figaro» появлялись заметки с такими высказываниями: «”Народни листы” рекомендуют правительству в ходе ближайшей сессии сделать значительные шаги. Поскольку правительство всегда выполняет то, о

~ 432

чем просят чехи, немцы надеются, что оно уйдет вовсе» .

Подытоживая данный раздел, необходимо сказать, что в отношении происходившего на парламентской арене немецкие журналисты были хотя и многословны, но достаточно однообразны в своих высказываниях. Тиражировался ряд тезисов, которые они пытались донести до своей аудитории. Во-первых, это идея о полной и беспрецедентной оттесненности немецкого элемента на второй план во имя благоденствия славян. Во-вторых, представление о том, что сложившаяся ситуация представляет опасность не только для текущих интересов немецкой политики, но и для австрийских немцев как центрального элемента австрийской государственности, находящейся теперь под агрессивным напором получивших массу уступок славян. В-третьих, характерно внимание к образу премьера Тааффе как источнику всех бед немецкого народа, опрометчиво и оскорбительно пытающегося завоевать симпатии славянских политиков.

Характерной особенностью подхода журналистов обоих изданий было стремление максимально подробно описать трудность положения собственного народа. Порой после сравнения их материалов создается ощущение, словно речь идет о двух разных ситуациях: в одной из них премьер скрытно сотрудничает с немецким либерализмом, в другой, напротив, делает все возможное, чтобы расположить к себе славян. К числу сходств следует отнести и то, что в итоге, по мнению обоих журналов, наиболее виноватым оказывается премьер-министр: либо из-за своей нечестности, либо из-за недальновидности, либо из-за первого, отягощенного вторым.