ФОНЕТИЧЕСКИЙ звуко-буквенный разбор слов онлайн
 <<
>>

§ 2. Агглютинация и аналогия

Контраст между аналогией и агглютинацией разителен:

  1. При агглютинации две или несколько единиц в результате синтеза сливаются в одну единицу (например, encore «еще» от hanc horam) или же две единицы низшего уровня превращаются в одну единицу того же уровня (ср.
    hed-isto-s «самый приятный» от *swad- is-to-s). Наоборот, аналогия исходит из единиц низшего уровня, превращая их в единицы высшего уровня. Чтобы образовать лат. pag-anus «деревенский», аналогия соединила основу pag- и суффикс -anus.
  2. Агглютинация действует исключительно в синтагматической сфере: действие ее распространяется на данное сочетание; все прочее ее не касается. Аналогия же апеллирует к ассоциативным рядам в той же мере, как и к синтагмам.
  3. В агглютинации вообще нет ничего преднамеренного, ничего активного; как мы уже говорили, это просто механический процесс, при котором сложение в одно целое происходит само собою. Напротив, аналогия есть прием, предполагающий анализ и соединение (combinaison), умственную деятельность и преднамеренность.

В связи с образованием новых слов очень часто употребляют термины конструкция и структура; но эти термины имеют различный смысл в зависимости от того, применяются они к агглютинации или к аналогии. В первом случае они напоминают о медленном цементировании элементов, которые от соприкосновения внутри синтагмы подвергаются синтезу, а синтез может привести к полнейшему исчезновению первоначальных единиц. В случае же аналогии термин «конструкция» означает нечто иное, а именно группировку (agence- ment), полученную сразу же в акте речи благодаря соединению нескольких элементов, заимствованных из разных ассоциативных рядов.

Мы видим, как важно различать эти два способа образования слов. Так, в латинском possum «могу» мы имеем не что иное, как слияние двух слов potis sum «могущий есть»,— это агглютинированное слово.

Наоборот, signifer «знаменосец», agricola «земледелец» и др.— суть продукты аналогии — конструкции, построенные по имеющимся в языке образцам. Только к образованиям по аналогии следует относить термины сложное слово(= композит) и производное слово (= дериват) *.

Часто бывает трудно решить, является ли данная форма порождением агглютинации или же она возникла как аналогическое образование? Лингвисты бесконечно спорили об индоевропейских формах *es-mi, *es-ti, *ed-mi и т. д. Были ли элементы es-, ed- и т. д. когда-то, в отдаленном прошлом, подлинными словами, которые впоследствии агглютинировались с другими словами mi, ti и т. д., или же *es-mi, *es-ti и т. д. явились в результате соединения с элементами, извлеченными из иных сложных единиц того же порядка, что означало бы отнесение агглютинации к эпохе, предшествовавшей образованию индоевропейских окончаний? При отсутствии исторической документации вопрос этот, по-видимому, неразрешим.

Только история может ответить на подобные вопросы. Всякий раз, как она позволяет утверждать, что тот или другой простой элемент состоял в прошлом из двух или нескольких элементов, мы вправе говорить об агглютинации: таково лат. hunc «это», восходящее к hom се (се засвидетельствовано эпиграфически). Но если у нас нет исторической информации, то оказывается чрезвычайно трудным определить, что является агглютинацией, а что относится к аналогии.

Статическая лингвистика оперирует единицами, существующими в синхроническом ряду. Все, что сказано нами выше, показывает, что в диахронической последовательности мы имеем дело не с элементами, разграниченными раз и навсегда, как это можно было бы изобразить в виде следующей схемы:

Наоборот, каждый раз эти элементы оказываются иначе распределенными в результате разыгрывающихся в языке событий, так что их правильнее было бы изобразить следующим образом:

Это вытекает из всего того, что было сказано выше о результатах действия фонетической эволюции, аналогии, агглютинации и т.<div class=

д." />

Это вытекает из всего того, что было сказано выше о результатах действия фонетической эволюции, аналогии, агглютинации и т. д.

Почти все приводившиеся нами примеры относились к образованию слов; возьмем теперь один пример из области синтаксиса. В индоевропейском праязыке не было предлогов; выражаемые ими отношения передавались посредством многочисленных падежей, облеченных широким кругом значений. Не было также глаголов с приставками, но вместо этого были частицы, словечки, прибавлявшиеся

к предложениям, которые уточняли и оттеняли обозначение действия, выраженного глаголом. Тогда не было ничего, что соответствовало бы такому латинскому предложению, как Ire ob mortem «идти навстречу смерти», или такому предложению, как oblre mortem с тем же значением; тогда сказали бы Ire mortem ob. Такое положение вещей мы застаем еще в древнейшем греческом языке: 6reos Ьаіпб kata; oreos Ьаіпб само по себе означает «иду с горы», причем родительный падеж обладает значимостью аблатива; kata добавляет оттенок «вниз». Позже появляется kata oreos baino, где kata играет роль предлога, а также kata-baino oreos — в результате агглютинирования глагола с частицей, ставшей глагольной приставкой.

Здесь перед нами два или три различных явления, которые, впрочем, все основаны на интерпретации отдельных единиц:

  1. Образование нового разряда слов, предлогов, что происходит просто путем перестановки имеющихся единиц. Особое расположение слов, первоначально безразличное к чему бы то ни было, вызванное, быть может, случайной причиной, создало новое сочетание: kata, первоначально бывшее самостоятельным, связывается теперь с существительным oreos, и они вместе присоединяются к Ьаіпб в качестве его дополнения.
  2. Появление нового глагольного типа katabaino; это психологически новое сочетание, ему благоприятствует к тому же особое распределение единиц, и его закрепляет агглютинация.
  3. Как естественный вывод из предыдущего — ослабление значения окончания родительного падежа ore-os; отныне выражение того понятия, которое прежде передавал один родительный падеж, принимает на себя, kata; тем самым и в той же мере понижается вес окончания -os; его исчезновение в будущем уже дано здесь в зародыше.

Во всех трех случаях речь идет, как мы видим, о перераспределении уже существующих единиц. Прежняя субстанция получает новые функции; в самом деле — и это следует особо подчеркнуть,— для осуществления всех этих сдвигов не потребовалось никаких фонетических изменений.

С другой стороны, хотя звуковой материал вовсе не изменился, не следует полагать, что все произошло только в смысловой сфере: не бывает синтаксических явлений вне единства некой цепи понятий с некой цепью звуковых единиц (см. стр. 172); именно это отношение в данном случае и оказалось видоизмененным. Звуки — прежние, а значимые единицы уже не те.

Как мы видели (см. стр. 107), изменчивость знака есть не что иное, как сдвиг отношения между означающим и означаемым. Это определение применимо не только к изменяемости входящих в систему элементов, но и к эволюции самой системы; в этом именно и заключается диахрония в целом.

Однако одной констатации сдвига синхронических единиц еще недостаточно для выяснения того, что произошло в языке. Существует проблема диахронической единицы как таковой: по поводу каждого события необходимо выяснить, какой элемент непосредственно подвергся трансформирующему действию. Мы уже встречались с проблемой подобного рода в связи с фонетическими изменениями (см. стр. 127); они касались лишь изолированных фонем, а не слов, взятых как особые единицы. Поскольку диахронические события по своему характеру разнообразны, постольку придется разрешать множество аналогичных проблем, причем ясно, что единицы, разграниченные в этой области, не будут обязательно соответствовать единицам синхронического порядка. В согласии с принципом, установленным нами в первой части этой книги, понятие единицы не может быть одинаковым в синхронии и диахронии. Во всяком случае, оно не будет окончательно установлено, пока мы его не изучим в обоих аспектах, статическом и эволюционном. Только разрешение проблемы диахронической единицы даст нам возможность преодолеть внешнюю видимость явления эволюции и добраться до его сути. Здесь, как и в синхронии, знакомство с единицами необходимо для отделения воображаемого от реального (см. стр. 142).

Другой вопрос, чрезвычайно сложный,— это вопрос о диахроническом тождестве. В самом деле, для того чтобы у меня была возможность сказать, что данная единица сохранилась тождественной самой себе или же, продолжая быть той же особой единицей, она вместе с тем изменилась по форме или по смыслу (все эти случаи возможны), мне необходимо знать, на чем я могу основываться, утверждая, что извлеченный из какой-либо эпохи элемент, например франц.

chaud «теплый», есть тот же самый, что и взятый из более ранней эпохи элемент, например лат. calidum (вин. п. от calidus «теплый»).

На этот вопрос, конечно, ответят, что calidum в силу действия фонетических законов, естественно, должно было превратиться в chaud и что, следовательно, chaud = calidum. Вот это и называется фонетическим тождеством. То же относится и к такому случаю, как франц. sevrer «отнимать от груди» и лат. separare «отделять»; наоборот, относительно франц. fleurir «цвести» скажут, что это не то же самое, что лат. florere, которое должно было бы дать *flouroir.

На первый взгляд кажется, что такое соответствие покрывает понятие диахронического тождества вообще. Но в действительности совершенно невозможно, чтобы звук сам по себе свидетельствовал о тождестве. Мы, разумеется, вправе сказать, что лат. mare «море» во французском должно иметь форму тег, потому что всякое а в определенных условиях переходит в е, потому что безударное конечное е отпадает и т. д.; но утверждать, будто именно эти отношения (а-*- е, е -gt;• нуль) и составляют тождество,— это значит выворачивать все наизнанку, так как, наоборот, исходя именно из соответствия mare: mer, я и заключаю, что а перешло в е, что конечное е отпало и т. д.

Если из двух французов, происходящих из различных областей Франции, один говорит se facher «сердиться», а другой — se f6cher, то разница между их произношением весьма незначительна по сравнению с грамматическими фактами, позволяющими распознать в этих двух различных формах одну и ту же языковую единицу. Диахроническое тождество двух столь различных слов, как calidum и chaud, попросту означает, что переход от одного к другому произошел через целый ряд синхронических тождеств в области речи, причем связь между ними никогда не нарушалась, несмотря на следующие друг за другом фонетические преобразования. Вот почему на стр. 140 мы могли утверждать, что столь же интересно установить, почему повторяемое несколько раз в одной и той же речи слово Messieurs! «господа!» остается тождественным самому себе, как и выяснить, почему французское отрицание pas тождественно существительному pas или, что то же, почему франц. chaud тождественно лат. calidum. Второй вопрос в действительности является только продолжением и усложнением первого.

<< | >>
Источник: Фердинанд де Соссюр. ТРУДЫ по ЯЗЫКОЗНАНИЮ Переводы с французского языка под редакцией А. А. Холодовича МОСКВА «ПРОГРЕСС» 1977. 1977

Еще по теме § 2. Агглютинация и аналогия:

- Английский язык - Диалектология - Иностранные языки - История русского языка - Лексикология. Фразеология. Лексикография - Лингвокультура - Общая лингвистика - Общее языкознание - Русская филология - Русский язык - Синтаксис - Словообразование и морфология - Стилистика и культура речи - Украинский язык - Фонетика. Графика. Орфография -
- Архитектура и строительство - Безопасность жизнедеятельности - Библиотечное дело - Бизнес - Биология - Военные дисциплины - География - Геология - Демография - Диссертации России - Естествознание - Журналистика и СМИ - Информатика, вычислительная техника и управление - Искусствоведение - История - Культурология - Литература - Маркетинг - Математика - Медицина - Менеджмент - Педагогика - Политология - Право России - Право України - Промышленность - Психология - Реклама - Религиоведение - Социология - Страхование - Технические науки - Учебный процесс - Физика - Философия - Финансы - Химия - Художественные науки - Экология - Экономика - Энергетика - Юриспруденция - Языкознание -