Р. Якобсон РАЗРАБОТКА ЦЕЛЕВОЙ МОДЕЛИ ЯЗЫКА В ЕВРОПЕЙСКОЙ ЛИНГВИСТИКЕ В ПЕРИОД МЕЖДУ ДВУМЯ ВОЙНАМИ [270]
Когда несколько лингвистов, связанных с Пражским лингвистическим кружком, прибыли в 1928 г. в Гаагу на Международный конгресс лингвистов с письменным ответом на основные вопросы, предложенные организационным комитетом конгресса, они были уверены, что их точка зрения, расходящаяся с традиционными догмами, не найдет сочувствия и, возможно, встретит категорические возражения.
Однако в ходе дискуссий, и особенно в частных беседах, среди молодых ученых самых разных стран выявились сторонники сходных точек зрения. Эти ученые, работая каждый отдельно и на свой страх и риск, к своему величайшему удивлению, обнаружили, что все они — борцы за общее дело.Молодая неофициальная организация исследователей, занимающихся теоретическими проблемами — Пражский лингвистический кружок,— стала центром этого нового направления. На первом Международном съезде славистов (Прага, 1929) представители Пражского кружка выдвинули подробную программу разработки узловых положений лингвистической теории и практики; эта программа была подкреплена выпуском первых двух томов серии «Travaux du Cercle Linguistique de Prague», которая издавалась вплоть до 1939 г. и сыграла важную роль в развитии мировой лингвистики. В 1930 г. Кружок созвал в Праге Международную фонологическую конференцию. На этой конференции основные принципы нового подхода к языку и особенно к звуковой структуре языка были подвергнуты всестороннему обсуждению.
С тех пор название «Пражская школа» стало вполне обычным в среде лингвистов. Необходимо отметить, что Пражский кружок принимал активное участие в работе лингвистов всего мира по созданию подлинно научной методологии; этому способствовала культурная традиция и состояние науки в Чехословакии в двадцатые-тридцатые годы. Однако когда мы рассматриваем период между двумя мировыми войнами sub specie historiae, мы обнаруживаем следующее: то, что часто считалось специфическим вкладом Пражской школы в современную лингвистику, в значительной степени представляет собой общий знаменатель нескольких параллельных течений в научной жизни различных европейских стран той эпохи.
Типичной особенностью Пражского кружка являлась его восприимчивость ко всем культурным импульсам с Запада и Востока. Пражский лингвистический кружок был организован в 1926 г. прозорливым чешским ученым Вилемом Матезиу- сом по образцу ранее существовавшей авангардной организации молодых русских исследователей — Московского лингвистического кружка — и только что созданного Американского лингвистического общества. Сотрудничество с учеными различных стран было центральным моментом в деятельности Кружка. Так, например, в 1928 г. среди тринадцати докладов, прочитанных на заседаниях Кружка, было пять чешских, один французский и семь русских. При этом среди русских докладчиков было три гостя из Советского Союза (Томашевский, Тынянов, Винокур).Если сравнить лингвистические взгляды чешских, немецких и русских участников Пражского кружка, например Матезиуса, Ф. Слотти и Н. С. Трубецкого, со взглядами других работавших в это время лингвистов, например де Гроота и X. Поса в Голландии* Э. Бенвениста во Франции, А. Соммерфельта в Норвегии, Е. Куриловича в Польше, А. Росетти в Румынии, Д. Лазициуша в Венгрии и Е. Д. Поливанова в СССР, то нетрудно обнаружить индивидуальные черты, присущие каждому из этих выдающихся новаторов. Однако едва ли нам удастся найти такую общую характеристику для Пражской школы, которая позволила бы противопоставить ее как целое названным выше ученым. В то же время бросаются в глаза типичные особенности, объединяющие работы всех этих исследователей и резко отличающие их как от представителей более ранней традиции, так и от сторонников других учений, сложившихся также в тридцатые годы.
В заглавии нашего очерка эти общие особенности определены как стремление к созданию целевой модели языка (means-ends model, букв, «модель ‘средства-цели’»)[271]. Такое стремление вытекает из общепризнанного взгляда на язык как на орудие коммуникации. Высказывания о том, что язык есть орудие, инструмент, средство и т. д., можно найти в любом учебнике, но, как это ни странно, напрашивающийся сам собой естественный вывод из этого трюизма не был сделан лингвистикой прошлого столетия.
Таким образом, элементарное требование анализировать все свойства языка, связанные с тем, что язык является инструментом, под углом зрения задач, для выполнения которых эти свойства предназначены, выглядело как смелое новшество. Длительное пренебрежение к исследованию целевого аспекта языка (то есть отношений «средство — цель» в языке) — пренебрежение, которое все еще живет в некоторых академических кругах,— исторически объясняется укоренившимся страхом перед проблемами, связанными с идеей целенаправленности. Поэтому вопросы генезиса вытеснили вопросы направленности, а поиск предпосылок заменил исследование целей.Изучение процесса артикуляции звуков в отношении к ее акустическому эффекту и анализ звуков речи с последовательным учетом различных целей, которым они служат в языке,— таковы были первые шаги на пути систематического построения целевой модели языка. Конечно, было бы ошибкой отрицать, что предварительные наметки указанных проблем можно найти у отдельных лингвистов предшествующей эпохи; подход к анализу звуков с позиций целенаправленности прослеживается, как было показано, в работах Бодуэна де Куртенэ, Крушевского, Винтелера и Суита. Однако никто из этих ученых по-настоящему не развил ни теории, ни техники такого анализа, потому что все они были еще во власти голого историзма, характерного для их времени.
Именно это обращение к роли, которую звуки языка играют в речи, позволило исследователям постепенно перейти от накопления сырого материала и описания звуков речи по их физическим параметрам к анализу отношений и расчленению звукового континуума на дискретные компоненты. Последовательный анализ отношений был распространен на морфологию и синтаксис и существенно изменил и упростил наше представление о грамматической системе — вскрыл ее внутреннюю логику. Поскольку относительность, как известно, неразрывно связана с принципом инвариантности, систематический поиск фонологических и грамматических инвариантов стал центральной задачей лингвистического анализа.
Чем больше внимания обращалось на роль, выполняемую звуковыми элементами, тем яснее становилась внутренняя связь между дифференциацией грамматических компонентов и категорий и стратификацией звуковой структуры, используемой для их выражения.Тезис о двойственной природе языковых знаков, развитый Ф. де Соссюром на основе учения стоиков и схоластов, привел к новым результатам, как только оба аспекта знаков — их означающее (signans) и означаемое (signatum) — подверглись детальному обследованию с точки зрения целевого подхода к языку. При этом оба соссюровских «основных принципа» — произвольность знака и линейность означающего — оказались иллюзорными.
Если мы обратимся к двум основным языковым операциям — селекции и комбинации — или, другими словами, к парадигматическому и синтагматическому аспектам языка, то увидим, что в работах, основанных на целевой модели языка, исследовался главным образом парадигматический аспект. Селекция или комбинация единиц — это целенаправленные операции в противоположность таким чисто избыточным комбинациям, которые не допускают селекции. Проблема строгого различения самостоятельных и комбинаторных вариантов с успехом изучалась как на фонологическом, так и на грамматическом уровнях. Было подвергнуто глубокому исследованию, особенно в работах Куриловича, одно из сложнейших соотношений в языке — глубоко иерархическая структура парадигматического плана.
Постоянное внимание, которое проявляли сторонники рассматриваемого направления к значению, и систематический анализ грамматических значений со строгим различением общих и контекстных значений привели к аналогичному исследованию лексических значений. Уже на Первом съезде славистов Трубецкой всесторонне обосновал необходимость рассматривать лексику как «сложную систему слов, взаимно соотнесенных и противопоставленных друг другу».
В «Тезисах», открывающих первый том «Travaux...», и в более поздних публикациях представители Пражского кружка, настаивая на ведущей роли целенаправленности в языке, предприняли исследование разнородных функций языка, уделив при этом должное внимание многообразным формам их соотношений.
При этом из всех функций языка наиболее продуктивно была изучена поэтическая функция. Четкое осознание многостороннего характера языка позволило представителям Пражской школы избежать упрощенческого одностороннего взгляда на язык. Язык рассматривался ими как система систем, и особенно работы Матезиуса о сосуществовании различных фонологических структур внутри одного языка открыли в этом отношении новые перспективы.Изучение различных функциональных диалектов, то есть различных стилей в языке, в корне изменило взгляд на языковые изменения. Две стадии происходящего изменения стали интерпретироваться как два одновременно существующих стиля языка, а само изменение стало рассматриваться как факт языковой синхронии, который следует анализировать, как и любой факт синхронии, исследуемый с целевой точки зрения в отношении ко всей системе языка в целом. Таким образом, историческая лингвистика всецело преобразилась. Если до этого в индоевропеистике, как утверждал Бенвенист в 1935 г., «значительная и заслуживающая всяческого уважения работа по описанию форм не сопровождалась никакой серьезной попыткой их интерпретации», то отныне, по его словам, необходимо рассматривать реконструируемый язык не как набор неизменных символов, а «как язык в процессе становления» и учитывать функции элементов, затронутых изменением.
Метод сравнения стал применяться в лингвистике более широко и более разнообразно с тех пор, как наряду с традиционным исследованием генетически родственных языков (Sprachfamilie = языковое семейство) появился живой интерес к изучению языков с благоприобретенным сходством (Sprachbund = языковой союз, по терминологии Трубецкого); таким образом, время и пространство заняли надлежащее место в целевой модели языка. Наконец, типологическое сопоставление, вводящее в эту модель языковые универсалии — третья и наиболее плодотворная форма сравнения,— выдвигалось начиная с двадцатых годов как конечная цель того международного направления в лингвистике, которое в 1929 г.
было названо в Пражском кружке «функциональным и структуральным анализом».Если мы и избегали этого названия в настоящем обзоре, то только потому, что за последние десятилетия термины «структура» и «функция» стали наиболее двусмысленными и трафаретными словечками в науке о языке. Особенно часто смешиваются омонимичные термины функция как «роль, задача» (в аспекте целевой модели) и функция как «соответствие между двумя переменными»; в «Философском словаре» Лаланда справедливо подчеркивается, что «здесь скрывается источник путаницы, которая делает многие страницы, написанные в наше время, непонятными».
Период «Бури и натиска», который лингвистика, как и многие другие области знания, пережила между двумя мировыми войнами, расчистил место для ведущейся в наше время работы широкого масштаба над основами многообещающей и точной науки о языке. В этой общей и ответственной работе прежние разногласия между учеными разных стран или даже разных континентов шаг за шагом теряют свое значение. Соответственно многие недавние сектантские споры между отдельными школами теперь кажутся относящимися к далекому, изжитому прошлому. Среди различных моделей языка, которые играют все большую роль в современной теоретической и прикладной лингвистике, проблематика целевой модели поднимается на новый уровень и приобретает новое значение.