LII. Ф. И. Тютчев С-Петербург, 13 апреля 1847 г
Наконец-то, дорогой Петр Яковлевич, в моих руках прекрасный подарок, любезно вручаемый мне вашей дружбой. Я был польщен и тронут более, чем могу то выразить. В самом деле, я мог ждать только скромной литографии, судите же, с каким признательным удивлением я получил от вас прекрасный портрет столь удовлетворяющий всем желаниям и обращенный...
столь обязательно именно ко мне... Говоря по-здешнему, я уподобился человеку, ожидавшему простого Станислава и вдруг увидевшему себя украшенным Анной иа шее с бриллиантами... Еще раз примите выражения моей сердечнейшей благодарности. Портрет очень хорош, очень похож, и притом это сходство такого рода, что делает великую честь уму художника. Это поразительное сходство навело кеня иа мысль, что есть такие типы людей, которые словно медали среди человечества: настолько они кажутся делом рук и вдохновения Великого Художника и настолько отличаются от обычных образцов ходячей монеты...Ваш портрет, любезнейший друг мой Петр Яковлевич, вполне удовлетворил бы всем моим желаниям, если бы вдобавок мог сообщить мне сведения, которые я желал бы иметь о вас,— о теперешнем состоянии вашего здоровья и вообще обо всем, что имеет отношение к вашему телесному и духовному существу. Почему бы вам в одип из свободных часов пе прийти к нему па помощь и не дать мне возможность узнать о вас все, что скрыто от меня его вынужденным безмолвием... несмотря на все его сходство?
Последние известия о вас, если не ошибаюсь, были нам доставлены Поповым2 при его возвращении в Москву и оказались не так удовлетворительны, как я бы того желал, по крайней мере в отношении вашего здоровья... Не решитесь ли предпринять наступающим летом что- нибудь более существенное, нежели все, что делали до сих пор в этом направлении? Почему, например, серьезно не подумаете вы о том, чтобы с возвращением хорошей погоды испробовать немецкие воды, если только хорошая погода в этом году намерена возвратиться к нам?..
Я убежден, что при вашем состоянии здоровья путешествие, то есть просто перемена места п настроения, было бы добрым началом поправки и, может быть, само по себе послужило бы уже исцелением. Подумайте об этом, любезпый Петр Яковлевич, и сделайте мужественное усилие во имя лучшего из благ — здоровья...Теперь, сказавши все существенное, я охотно поболтал бы с вами вволю о литературных и других наших занятиях прошедшей зимы, каковы «Переписка» Гоголя3, ваш огромный «Московский сборник» 4 и т. п., но увы! трудно беседовать на расстоянии шестисот верст, и что бы там ни говорили, а письменная беседа утомляет почти так же, как партия в шахматы по переписке... К тому же у меня есть надежда, что так или иначе мы свидимся в продолжение этого лета; вот почему прошу вас смотреть на это письмо более как на свидетельство о получении сделанного вами прекрасного подарка, чем как на выражение, хотя бы и не полное, дружественных чувств и неизменной любви преданного вам
Ф. Тютчева.
Тютчев Ф. И. Сочинения. М., 1980. Т. 2. С. 92-94. Чаадаев ответил письмом от 10 мая 1847 г. (№ 140).
- См. примеч. 3 к № 142; местонахождение портрета в настоящее время неизвестно.
- См. примеч. 5 к № 140.
- См. примеч. 2 к № LI.
- Имеется в виду «Московский литературный и ученый сборник на 1846 год», изданный славянофилами.
LIII. М. А. Дмитриев
30 августа, 1847. Суббота.
Благодарю вас, почтеннейший Петр Яковлевич, за ваше внимание к моему беглому замечанию. Я теперь перечитал письмо ваше не однажды. Вот фраза, которая вчера остановила и меня и Погодина: [что наше прошедшее не настолько лишено мысли, как это утверждают, и что наша история по праву займет свое место в общей истории цивилизованных народов] \ Мне хотелось бы, чтобы русский казался даже и не подозревающим той мысли в иностранце, что будто наше прошедшее не имеет в себе мысли. Мне показалось это, во-первых, почти лишним, потому что иностранцы, мало занимающиеся нашей историей, едва ли делают нам подобный упрек, во-вторых, это было бы не вполне справедливо: во все свои эпохи наша история представляет какую-либо одну мысль, на которую нанизываются все происшествия, и именно ту, которая в эту эпоху нужнее. Вот эти мысли: сперва родового единства, потом освобождения, потом целости государства, потом силы политической; и эта мысль, составляющая непрерывную нить в нашей истории, есть одна и та же, заключающаяся в слове: Россия, потому уже, что она для нее одной, для ее только истории прилична, а не для всякого другого государства.
Были эпохи, в которые во многих государствах Европы господствовала одна общая мысль: это оттого только, что ь те эпохи их интерес был общий, их история имела сходство; по не наоборот! — Таковы были, например, крестовые походы. Я думаю, что не они начались от мысли, а напротив, при первом воззвании, если мысль об них пробежала как электрическая искра, то потому, что пришлась кстати; а пришлась она вовремя потому, что народам худо было дома и что все нудило к переменам.— Наша история шла путем особым; и потому в ней мысль своя, но единая и целая. Даже и теперь, когда мы, стоя близко к происшествиям и ко всему, что творится на святой Руси, видим только части и не можем обнять целого. Мы не можем, однако, отрицать, чтобы во всем этом не было мысли, истекающей прямо из истории. Даже вчерашний разговор наш и те мысли, которые мы обнаруживали с такою скромностию, они не наши: они лежат в теперешней нашей истории, из которой непременно пх выведет будущий историк, указав на факты.Теперь два слова о другой части вашей фразы: [что наша история по праву займет свое место в общей истории цивилизованных народов]. Мне хотелось бы, чтобы русский представлялся стоящим твердою ногою между просвещенными народами; чтобы он показывал им, что стоит между ними на своем месте, чтобы он не добивался этого, как особой чести, чтобы он казался, наконец, и неподозревающим того, чтобы иностранцы могли оспаривать это место и у него и у ого истории: этого требует и народное достоинство и справедливость.
Вот мои мысли, почтеннейший Петр Яковлевич! Я могу ошибаться, как и другой, но я думаю, что прекрасное письмо ваше не потеряло бы ничего, если бы вы несколько изменили это место. Извините мою откровенность; вы сами желали ее, и она порука за то уважение, с которым всегда буду искренне вам преданным.
Мих. Дмитриев.
P. S. По желанию вашему я посылаю письмо ваше к Погодину: он находит, что России рекомендоваться должно смелее.
Мпе жаль расстаться с другим письмом вашим; но повинуюсь, и посылаю.
Не можете ли сделать одолжение возвратить его через почту хотя lt;быgt; во вторник. Мпе очепь хочется еще раз с вами увидеться, но боюсь, что не успею.— Понедельник весь будет у меня занят, во вторник надобно уложиться, а там и ехать. А ехать в такую сторону, где нет тех вопросов, где непонятны те бескорыстные интересы, которые здесь нас занимают, и где уже не с ком иметь такой переписки, которая теперь у меня с вами 2.Публикуется с оригинала, хранящегося в ГВЛЛ ф. 103, п. 1032, ед. хр. 15, лл. 1-2. Чаадаев ответил М. А. Дмитриеву письмом от 29 октября 1850 г. (№ 173).
- Некоторые предположения об источнике этой цитаты, принадлежащей Чаадаеву, см. в примеч. 9 к № 133.
- М. А. Дмитриев уехал в Симбирск.
LIV М. П. Погодин (1847)
Милостивый Государь Петр Яковлевич!
«Москвитянин» возобновляется, и смеет ласкать себя падеждою, что вы не лишите его своего участия. Вчера не успел я передать вам убедительную просьбу — приготовить для украшения первой книги ваши воспоминания о Пушкине. Также не позволите ли вы включить ваше имя в число сотрудников при обтgt;явлении?
Примите уверение в моем совершенном почтении Преданный
М. Погодин.
22 октября.
СП. I. С. 413.
Дата письма определяется временем возобновления журнала «Москвитянин»: осень 1847 г. Чаадаев ответил письмом № 141.