«ПЕТРОВСКОЕ ЗАПАДНИЧЕСТВО» 

В деятельности Петра I первостепенное место занимали два главных момента: укрепление абсолютизма и европеизация России. В принципе это были взаимоисключающие тенденции: Запад, прошедший через Реформацию и войны, бурно расставался со своим абсолютистским прошлым, утверждая республиканские и демократические традиции.

Противоречивость этих тенденций отразилась на творчестве идеологов «Ученой дружины» Петра I - Феофана Проко- повича и В.Н.Татищева: если первый явился в полном смысле этого слова апологетом абсолютизма, то второй, напротив, выступил с обоснованием европеизма, разработал идеологию западничества.

1, ФеофанПрокопович (1681-1736). Человек высочайшей образованности и таланта, Прокопович с молодости отличался самой широкой толерантностью в вопросах религии. Он начал свое образование в Киево-Могилянской академии, но затем перешел в унию и стал студентом коллегии св. Афанасия в Риме. В этом учебном заведении готовились католические миссионеры для православных стран. Здесь проходил обучение Ипатий Поцей, инициатор Брестской Унии (1596), оторвавшей от православной церкви большую часть Украины и Белоруссии.

а) Мировоззрение. По характеру своих воззрений Проко- пович явно тяготел к деизму. Это сближало его с Гизелем. Он рассматривал мир как целостную и самодостаточную систему. Бог «при создании мира сохранил порядок, который... наиболее соответствует природе». В нем нет ничего, что не относилось бы к телам, движущимся на основании их собственной сущности и природной причинности. Так было изначально установлено Богом, который «сам себе не противоречит и законы свои, единожды утвержденные, никак не отменяет». Он сам себя связал законами и не вмешивается в дела мира. В нем и малейшее не может быть отнесено к чуду: есть только то, что уже познано и что предстоит еще познать.

Вслед за Аристотелем глава «Ученой дружины» различал теоретические и практические науки. Цель теоретических наук - получение истинного знания о природе и свойствах вещей. Практические науки также стремятся к достижению объективного знания, однако их главное назначение - «действие», практика. * Знать и не знать, - говорил он, - означает не только умозрительное познание, но и деятельное употребление». Практика выступает критерием полезности теории, обусловливая ее соответствие запросам жизни.

Вместе с тем Прокопович находил недостаточным критерий практики для осмысления истинности теории. Теория не охватывается целиком практикой; будучи суммой многих знаний, она существует и помимо всякого способа действо- вания. Для проверки теории необходимо обращение к логике. Знание законов и операции мышления способствует достижению правильности вывода. Логика освобождает разум от ложных взглядов и пустой веры и превращает его в «подвижный инструмент» познания мира и человека.

От Феофана Прокоповича философия русского Просвещения наследовала четко выраженный натурфилософский интерес, который окончательно закрепится в творчестве Ломоносова.

б) «Духовныйрегламент». В контексте мировоззренческой секуляризации формировались и социально-политические взгляды идеолога петровских преобразований. Уже в первых его проповедях зазвучало прославление Петра I как создателя новой России: русский государь «деревянную обрете Россию, а сотвори златую», и сделано сие «не сребром купеческим, а Марсовым железом».

Превосходство монархии, согласно Прокоповичу, подтверждается общеисторическим опытом человечества. На его взгляд, монархическая форма правления является наилучшей потому, что ею управлялись и управляются народы в своем большинстве как в прошлом, так и в настоящем, к ней их привели не просто «умствования философские, но сама вещь, самое искусство и нужды». Власть монарха есть «верховная, высочайшая и крайняя власть», не подлежащая никаким законам человеческим. Титул «царское Величество» означает абсолютное превосходство над всеми другими как во власти политической, так и в чести. Монарх соединяете себе законодательную и судебную власти, и долг подданных - «без прекословия и роптания» выполнять его указы, законы и повеления. Народ сюей юли не имеет, он отдал ее полностью монарху при его избрании. Стало быть, монарх обладает властью на основе общественного договора. Отсюда вытекают обязанности государя: «Двоих ради вин наипаче бывают достойны цари: 1) аще врагов державы своей побеждают, 2) аще добро творят подданным сюим, храняще правду, на честь возводящие достойных, недостойных же низлагающие тихостью, кротостью и любовью повелевающие и, словом рещи, аще так царствуют, да царствия их ради блаженную жизнь имуть людие».

Богатый материал для подкрепления своих абсолютистских воззрений Феофан Прокопович находил в отечественных древностях. Вся история России представлялась ему сплошной борьбой за централизацию, создание единой государственности. Мыслитель считал, что только в результате раздробленности, усобиц и ослабления Россия подпала под монголо-татарское иго, подверглась нашествию немецких рыцарей, шведских, польских, литовских князей и королей, которые ее «аки разметанную махину (стыдно вспомнить) ти- ранским владением топтать начали». Прокопович высоко оценивал объединительную деятельность московских князей, их «собирание Руси». С особым пиететом он относился к Ивану Грозному, который, «познав истинную вину смертоносныя болезни», «прежнюю силу российскую, раздором умерщвленную, союзом воскресил и оживил». Когда же Русь снова пришла к единению, превратилась в единое государство («аки бы срослась в единое тело»), «тогда не только вышеупомянутых тиранов своих под своя ноги подвергла, но сверх того превеликая и дальные царство и княжения приняла под крылия свои». Феофан сознательно объединял рождение российского абсолютизма с геополитическими реалиями старомосковской политики, стремясь придать силу исторической правомерности и законности имперским притязаниям Петра I.

Именно имперско-абсолютистский идеал требовал немедленного устранения церковной автономии и ликвидации патриаршества. Двоевластие больше не могло быть терпимо. Феофан Прокопович, выполняя волю царя, составил «Духовный регламент», в котором определялось новое положение церкви в системе российской государственности.

В трактате прямо говорилось о недопустимости никакой самостоятельной силы, не только противостоящей, но даже просто стоящей рядом с самодержавием. Двоевластие в лице царя и патриарха может иметь страшные последствия для целости и спокойствия государства, особенно из-за возможности вовлечения народа в политические распри.

Важное место в «Духовном регламенте» отводилось борьбе с многочисленными суевериями, бытовавшими в русском обществе. Их существование объяснялось невежеством духовных пастырей, отсталостью России от Запада. «Когда нет света учения, - говорилось в нем, - нельзя быть доброму поведению церкви и нельзя не быть нестроению и многим смеха достойным суевериям, еще же раздорам и пребезумным ересям... И если посмотрим чрез истории, аки чрез зрительные трубки, на мимошедшие века, увидим все худшее в темных, нежели в светлых учением временах». В трактовке образования «Духовный регламент» исходил из теории двойственной истины: «А то видим, что и учились все древние наши учителя не токмо Священного писания, но и внешней философии, и кроме многих иных славнейшие столпы церковные побор- ствуют и о внешнем учении».

Таким образом, назначение «Духовного регламента» выходило за пределы критики церкви и обоснования абсолютной монархии; в нем настойчиво звучала нота просвещенного европеизма, охватывавшая весь спектр преобразовательных планов Петра I.

2. Самобытным и очень крупным мыслителем «Ученой дружины» бътВЛ.Татигцев (1686-1750). Помимо многотомной «Истории Российской с самых древнейших времен», навсегда вписавшей его имя в русскую науку, его перу принадлежит ряд сочинений философского и политологического характера: «Произвольное и согласное рассуждение и мнение собравшегося шляхства русского о правлении государственном» (1730), «Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ» (1733), «Духовная моему сыну» (1734) и др.

а) «Филозофия» Татищева. Плеханов поставил Татищева во главе «рода просветителей», имея в виду его крупные заслуги в формировании идеологии западничества. В духовной сфере западничество означало разрыв с православно-церков- ным мировоззрением и переход на позиции секуляризованного мышления. В нем проявились самые разнородные идейные и теоретические тенденции. Для западничества была характерна установка на соревновательность (состязательность) культур в противоположность старообрядческо-мос- ковскому отрицанию всякой инокультуры. Оно несло с собой вероисповедный индифферентизм, раскрепощало самосознание личности: отныне мерой человечности становилось не уподобление Богу, а сотворение собственного образа. В западничестве проросла традиция русского гуманизма, сближавшая Россию с Европой.

Татищев с самого начала склонялся к антропологической интерпретации просветительской философии. «Наука главная есть, чтоб человек мог себя познать», - утверждал историк-мыслитель. Самопознание ведет к будущему и настоящему благополучию. Средоточием познавательной деятельности служит душа, которая нераздельна и бессмертна. Татищев отвергал платоно-христианское учение о тричастии души. На его взгляд, оно противоречит принципу простоты, составляющему сущность божественного. Аргумент нераздельности в пользу бессмертия души, скорее всего, был позаимствован им из вольфианской философии, проникшей в Россию на волне европеизации. Татищев признавал только «орудия, или силы» души, каковыми считал ум и волю. Ум есть состояние обретения знаний, его содержание не может быть врожденным; он постоянно изменяется, совершенствуется. Специфи-

112

ку ума определяют четыре «действа»: фантазия, память, смысл и суждение. Несмотря на важную роль каждого из них, первостепенное значение принадлежит все же суждению: «Того ради наиболее о исправлении и приведении в порядок суждений прилежать человеку нуждно». Воля, напротив, формирует влечения человека, его страсти. Для сохранения гармонии души необходимо, чтобы ум властвовал над волей, оберегал ее от пагубных стремлений. Только при этом условии «щастие ум раждает», т. е. приводит к душевной полноте, «спокойности».

Татищевский антропологизм оригинально преломился и в его классификации наук, которая не имеет аналогов в истории философии. Он исходил из «морального» разделения, выделяя науки «нужные», «полезные», «щегольские» (или «увеселяющие»), «любопытные» (или «тщетные») и «вредитель- ные». К первой группе относятся «речение» (язык), «домоводство» (экономика), медицина, юриспруденция, логика и богословие. Относительно последней сказано: «что же свойств или обстоятельств Божиих касается, то наш ум не в состоянии о том внятно разуметь, да и нужды нет, ибо довольно, что я знаю и верю его быть всех вещей творца...». «Полезные» науки суть те, которые прежде всего связаны с определенным родом занятий человека и поэтому подразделяются по профессиональному признаку; к ним принадлежат грамматика, иностранные языки, математика, история, география, ботаника и т. д. Сфера щегольских наук охватывает такие знания, как поэзия, музыка, живопись, танцы, вольтежирование. Татищев причислял эти науки к обычным ремеслам и замечал, что «знаменование же во всех ремеслах есть нуждно». Зато совершенно бесполезны человеку любопытные, или тщетные, науки (астрология, алхимия, хиромантия и проч.) и тем более вредительные (некромантия, чернокнижество). За занятия ими должны быть установлены телесные наказания.

«Филозофию» Татищев рассматривал в качестве высшей науки, науки наук, в которой синтезируется истинное знание. Она «не токмо полезна, но и нуждна» вере, и запрещающие философию либо сами невежды, либо подобно «злоковарным церковнослужителям» сознательно стремятся удержать в невежестве и раболепстве народ.

113

б) Теория «всемирногоумопросвячения» Татищев не отделял философию от культурной эволюции человечества, которую он схематизировал в теории «всемирного умопросвя- чения». В основе этой теории лежала идея о том, что все «приключения и деяния», которые совершаются в жизни, «от ума или глупости происходят». Ум для Татищева - «генеральное понятие», определяющее сущность философии. В отличие от глупости, которая никогда не выступает «особым сусчеством» человека, ум, напротив, принадлежит к важнейшим «силам души», обусловливающим возможность достижения счастия. Оттого «умопросвячение», т.е. собственно, развитие ума, превращение его путем просвещения в разум составляет цель и назначение истинной образованности.

Татищев выделял три этапа «всемирного умопросвяче- ния»: первый - создание письменности, второй - пришествие Христа и третий - «обретение тиснения книг», книгопечатание.

Характеризуя первый этап, мыслитель прежде всего обращал внимание на то, что люди в начале своего существования жили по естественному закону, который был «при сотворении Адама ему и его наследникам вложен». Тогда все держалось одной только памятью. Но так как она не у всех была одинаково «тверда», то со временем мало кто мог «правильно и порядочно» пересказать доставшиеся от предков правила и законы. Поэтому «первое просвячение ума» было положено обретением «письма». Письменность не только достоверно закрепляла человеческие познания, но и способствовала развитию правильного законодательства. Первым законом был «закон письменный», переданный через Моисея еврейскому народу. Точно так же у других народов, пребывавших «в глубочайшей темноте неведения и невежества», по обретении письменности явились люди, которые «зачали законы сочинять и, на лучшее наставляя, лучи малого сияния и благоразумия им открывать»: в Персии - это Зороастр, в Египте - Озирис, в Греции - Минос, в Риме - Янус или Нума Помпилий. «Близ потопа», как писал Татищев, обрели свои письмена и законы китайцы.

і

114

Аналогичным образом участвовала в этом всемирно-историческом ходе «умопросвячения» и Россия. Татищев настаи-

вал на древности письма у «славянов». Свои обстоятельные соображения на этот счет он заключал важнейшим для него доказательством - «наипаче же закон, или уложение древнее русское довольно древность письма в Русии удостоверяет». Речь в данном случае шла о «Русской правде» - выдающемся памятнике отечественной правовой мысли раннекиевской эпохи. Стало быть, и в России обнаруживалась тесная связь между древностью письма и появлением письменного закона. Вместе с тем закон для Татищева - не просто выражение чисто политических реалий, а предпосылка, основное условие развития культуры, становления цивилизации. Будучи западником по убеждениям, русский мыслитель, естественно, ориентировался на движение России по европейскому пути, и этим определялось осмысление им последующего процесса «всемирного умопросвячения».

Второй этап в истории человечества, как было сказано, связан с пришествием Христа. Дохристианский мир погрязал в «мерзости» языческого кумирослужения. Учение Христа принесло с собой не только «душевное спасение, царство небесное и вечная блага»; благодаря ему «все науки стали возрастать и умножаться, идолопоклонство же и суеверие исчезать». Однако и здесь не обошлось без «мерзкого зловерия» и злоключений, в чем главным образом повинна церковь. Так, говоря о западной церкви, Татищев с возмущением писал о преследованиях «высокого ума и науки людей», а также сожжениях «многих древних и полезных» книг. Все это создало в «просвячении ума препятствия» и привело к тому, что «едва не повсюду науки, нужные человеку, погибли». «Оное время,- заключал русский мыслитель, - ученые время мрачное именуют».

К наибольшим бедам, проистекавшим от церкви, он относил политическое властолюбие, присущее не только «римским архиепископам», но и «некоторым нашим митрополитам и патриархам», которые «от гордости и властолюбия про- тивобожного» возомнили, что «якобы духовная власть выше государственной». Впрочем, все это Татищев находил в «предсказаниях» самого Христа, и потому «тиснение книг» он рассматривал как средство полного преодоления нега тивного воздействия церкви на развитие «всемирного умопросвячения».

115

Апология книгопечатания относится к лучшим страницам сочинений Татищева. В этом случае он вдохновлялся идеей об одновременном, соравном приобщении России и Запада к вершинам человеческого разума. Тиснение книг, отмечал он, было обретено «лишь в 15-м сте лет». У нас оно появилось при «Иоанне Первом и Великом» - Иване Грозном. Следовательно, «мы не вельми пред протчими в том укоснели». Изобретение книгопечатания открывает широкий простор для совершенствования разума. Татищев самым решительным образом опровергал мнения противников «умопросвячения», доказывавших, что «чим народ простяе, тем покорнее и к правлению способнее, а от бунтов и сметений безопаснее». Подобные рассуждения, на его взгляд, исходят как раз от невежд и глупцов, непознавших пользу наук. Между тем именно науки, созидая благо, устраняют почву для всяких бунтов. Пример тому - Европа: там науки процветают, но «бунты неизвестны». И наоборот, «турецкий народ пред всеми в науках оскудевает, но и в бунтах преизобилует». Схожим образом обстоит дело в России: «никогда никаких бунтов от благоразумных людей начинания не имел» и «редко какой шляхтич в такую мерзость вмешался»; если же в России и случались бунты, то виновниками их были «более подлость, яко Болотников и Боловня холопи, Заруцкой и Разин казаки, а потом стрельцы и чернь, все из самой подлости и невежества». Несмотря ни на какие внешние, политические «изъяны», просвещение, культура придают целесообразный характер общественно- историческому процессу, умножают богатство и славу государства».

Нетрудно заметить, что политическая культурология Татищева не просто выражала ориентацию на западный идеал; ее отличительной чертой было именно своего рода «выпрямление» культурно-исторического процесса, выделение в нем той общечеловеческой меты, которая уравнивает народы и нации. В схеме Татищева нет противопоставления культур; все культуры для него едины по своей сущности и различаются лишь уровнем развития. Если Запад достиг более высокой культуры, это не свидетельствует о каком-то особом превосходстве его народов, а лишь указывает на более раннее приобщение их к наукам и философии. России уготована та же

О 116

будущность; без этого она не вырвется из тенет невежества и суеверий. Но ей необходимо политическое обновление, необходим разрыв с традиционной духовностью, основанной на извращенной вере, на чистой церковности. Татищев полагал, что главная задача состоит в создании культуры, всецело сосредоточенной на светской власти, воплощающей ее духовные константы. Таким образом, в государстве претворился культурный идеал, выработанный в процессе развития «умоп- росвячения» народа.

в) Учение о государстве. Понятен интерес Татищева к проблеме государства. Подобно большинству западноевропейских мыслителей эпохи Просвещения он придерживался договорной теории происхождения светской власти. Согласно его учению, человек «по естеству» обладает свободой воли; она ему «толико нужна и полезна, что ни едино благополучие ей сравняться не может...»; «человек, лишенный воли есть невольник». Но воля полезна, если она употребляется с разумом и рассуждением. Именно разум убеждает нас в том, что «человеку и в лучшем возрасте и разуме на себя единаго надеяться не безопасно, и потому видим, что воле человека положена узда неволи для его же пользы». Эта «вторая, своевольная, неволя», вытекающая из «нужды» и основанная на «договоре» как раз служит причиной возникновения государства и разнообразия его форм.

Хотя Татищев был сторонником монархического устройства России, однако вовсе не считал при этом монархию единственно целесообразной формой правления. На его взгляд, каждый народ, «разсмотря положение места, пространство владения и состояние людей», избирает такую систему, которая наиболее приемлема для общенародного благополучия. «Например,- писал он, - в единственных градах или весьма тесных областях, где всем хозяевам домов вскоре собраться можно, в таком демократия с пользою употребиться может, а в великой области уже весьма неудобна. В областях хотя из нескольких градов состоясчей, но от нападений неприятельских безопасной, как то на островах и пр. может аристократическое быть полезно, а особливо если народ учением про- свячен и законы хранить без принуждения прилежит, тамо так строго смотрения и жесткого страха не требуется. Вели-

117

кие и пространные государства, для многих соседей завиду- юсчих, оные ни которым из объявленных правиться не может, особливо где народ не довольно учением просвячен и за страх, к не из благонравия или познания пользы и вреда закон хранит, в таковых не иначей, как само- или единовластие потребно». Россия, естественно, подпадала под действие третьего принципа и потому не могла быть никакой иной, кроме как монархической. Вместе с тем Татищев предлагал «пункты», которые существенно ограничивали монархию. В частности, он предусматривал создание двух палат; «Вышнего правления» из 21 человека и «другого правительства» для занятий «делами внутренней экономии» из 100 человек. В верхней палате сосредоточивалась основная сфера законодательной деятельности, что фактически низводило монархическую власть до уровня отправления чисто исполнительных функций.

Соответственно на первый план выдвигалась проблема общих принципов законотворчества, или, по терминологии Татищева, «законописи». Для русского мыслителя не составляло тайны то, что само по себе существование законов еще не гарантировало их исполнения. Поэтому независимо от того, кто и как издает гражданские законы, должны соблюдаться некоторые общезначимые условия, равно обязательные для всякой власти. Таких условий Татищев устанавливал четыре. Во-первых, «чтоб закон внятен и всем подзаконным вразумителен был». Он должен быть написан на том «речении», которым говорит «большая часть общенародия», без всякого витийства и иноязычных слов. И притом «всякий закон что короче, то внятнее». Во-вторых, законы должны быть выполнимы. Татищев и в теории, и на практике ратовал за смягчение существующего законодательства: «Воздаяния за добро и злодеяния чтоб умеренные и делам достойные предписаны были, ибо неумеренные казни разрушают тем закон, что от сожаления (т. е. жалости - A3.) принуждены будут наказания уменьшать и закон сами судии нарушат, а у подданных безстрастие родится». В-третьих, «чтоб законы один другому ни в чем противен не был, дабы как судящие, так и судящиеся не имели случая законы по своим прихотям толковать и тем коварством законы скрытно нарушать». Наконец, в-чет-

118

вертых, Татищев формулировал демократическое требование, «дабы всякой закон всем немедленно явен и известен был, ибо, кто, не зная закона, преступит, тот по закону оному осужден быть не может». Позаботиться о своевременном и широком объявлении законов обязано правительство, которое несет ответственность за общественное благо.

Не обходил Татищев и соотношение закона и обычая. Он признавал, что обычай обычаю - рознь. Не все в прошлом было только темным и варварским. До Бориса Годунова «в Руссии крестьянство было все вольное». Он же сделал их крепостными, заставив народ «волноваться». Следовательно, таким «пременением древних обычаев иногда немалой вред наносится». Однако не все обычаи таковы, и «где польза общая требует, тамо не нуждно на древность и обычаи смотреть»: надо смело идти на обновление и преобразования.

Татищев во многом мыслил иначе, нежели Феофан Про- копович: он смотрел не в прошлое, а в будущее, видел Россию единой с Европой, не тиранической, а легитимной и просвещенной. Прокопович попросту шел за Петром I, не утруждая себя самобытным мудрованием; он думал и поступал так, как хотел того сам монарх. Татищев представал совершенно другим, в нем нет и тени раболепства перед властью; высоко ценя . Петра, его всеохватные деяния, он все же выше всего ставил закон, умом рожденную истину.* Татищев не дожил до времени Екатерины II; но, вероятно, в ее царствование (по крайней мере, на первых порах) он особенно пришелся бы ко двору просвещенной государыни.

3. Как видно, европеизация не была простым переходом из-под одного, византийского, влияния под другое - западное (В. О. Ключевский). Лишь на начальном этапе преобладал крен в сторону механического заимствования достижений чужой цивилизации; но уже в эпоху Елизаветы и особенно Екатерины II восторжествовала идея национальной духов-

Когда к власти пришла Анна Иоановйа, Татищев сказал о ней «Как есть персона женская, и так многим трудам неудобна, паче же ей знание законов не достает». Именно с точки зрения отношения к закону он советовал императрице Елизавете Петровне, продолжая дело Петра I, в то же время «нечто исправить, дополнить или переменить». Неслучайно Феофан Прокопович причислил позднее Татищева к стану «мятежников».

119

ности, вызвавшая общее сочувствие в русском обществе. Ее зримым воплощением становится открытие Московского университета в 175 5 г. По случаю этого события Н. Н. Поповский произносит свою знаменитую речь, в которой провозглашает. «Нет такой мысли, кою бы по-российски изъяснить было невозможно». Он ратует за демократизацию философии, превращение ее в общедоступное знание. Возрождается интерес к отечественным древностям, к временам средневековой Руси. Казавшееся темным и варварским прошлое предстает в новом, более значимом измерении. Познание природы приводит к познанию общества; натурфилософия дополняется социологией и антропологией.