Совет в Филях*
В просторной избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети большой мужицкой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе.
Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как называла Малаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу. Некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.Вокруг мужицкого стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. Все ждали Бенигсе- на, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов. Все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России, или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось.
Он точно собирался плакать. Но это продолжалось недолго.— Священную и древнюю столицу России! — вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. — Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. Такой вопрос нельзя ставить. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, — это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сраженья?» Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение.
Начались прения. Бенигсен не считал еще игры проигранною. Мнения разделились. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значе-
ние этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Беннгсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В середине разговора она заметила быстрый лу кавый взгляд, брошенный дедушкой на Беннгсена, и вслед за тем заметила, что дедушка, сказав что-то длиннополому, осадил его. Бениг- сен вдруг покраснел и сердито прошелся но избе.
- Я, господа, — сказал Кутузов, — не могу одобрить плана графа. Передвижения войск на близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, п чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы собираясь говорить. Все оглянулись на него.
- Итак, господа, — сказал он, — я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я властью, врученной мне моим государем и отечеством, я приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с тою же торжественностью и молчаливою осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь. (598)
По JI. Н. Толстому