Забуксовал

Совхозный механик Роман Звягин любил после работы полежать на самодельном диване, послушать, как сын Валерка

учит уроки. Роман заставлял сына учить вслух, даже задачки Валерка решал вслух.

• Давай, давай, раскачивай барабанные перепонки — больше влезет, — говорил отец.

Особенно любил Роман уроки родной литературы. Тут мыслям было раздольно, вольно... Вспоминалась невозвратная молодость. Грустно становилось.

Однажды Роман лежал так на диване, курил и слушал . Валерка зубрил «Русь-тропку» из «Мертвых душ».

• «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился...» Нет, это не надо, — сказал сам себе Валерка. И дальше. — «Эй, кони, кони, — что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню — дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится, вся вдохновенная Богом!.. Русь, куда же несешься ты? Дай ответ!.. Не дает ответа. Чудным звоном заливается...»
• Не торопись, — посоветовал отец. — Чешешь, как... Вдумывайся! Слова-то вон какие хорошие.

Роман вспомнил, как сам он учил эту самую «Русь-тройку», таким же дуроломом валил, без всякого понятия, — лишь бы отбарабанить.

• Потом жалеть будешь...
• Кого жалеть?
• Что вот так учился — наплевательски. Пожалеешь, да поздно будет.
• Я же учу! Чего ты?
• С толком надо учить, а у тебя одна улица на уме. Куда она денется, твоя улица? Никуда она не денется. А время пропустишь...
• Хо-о, ты чего?
• Ничего, не хокай — учи.
• А я что делаю?
• Повнимательней, говорю, надо, а не так!., лишь бы отбрехаться.

Валерка подстегнул дальше свою «тройку», а Роман — опять за думы.

А в уши сыпалось Валеркино:

• «...Дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились...»

Вдруг — с досады, что ли, со злости ли — Роман подумал: «А кого везут-то? Кони-то? Этого... Чичикова?» Роман даже привстал в изумлении... Прошелся по горнице. Точно, Чичикова везут. Этого хмыря везут, который мертвые души скупал, ездил по краю. Елкина мать!.. Вот так троечка!

• Валерк! — позвал он.— А кто на тройке-то едет?
• Селифан.
• Селифан-то Селифан! То ж — кучер. А кого он везет-то, Селифан-то?
• Чичикова.
• Так... Ну? Атут — Русь-тройка... А?
• Ну. И что?
• Как что? Как что?! Русь-тройка, все гремит, все заливается, а в тройке — прохиндей, шулер...

До Валерки все никак не доходило — и что?

• Да как же?! — по-настоящему заволновался Роман, но спохватился, махнул рукой. — Учи. Задали, значит, учи. — И чтобы не мешать сыну, вышел из горницы. А изумление все нарастало. Вот так номер! Мчится, вдохновенная богом! — а везет шулера. Это что же выходит? — не так ли и ты, Русь?.. Тьфу!..

Роман походил по прихожей комнате, покурил... Поделиться своей неожиданной странной догадкой не с кем. А очень хотелось поделиться с кем-нибудь. Тут же явный недосмотр! Мчимся-то мы мчимся, елки зеленые, а кого мчим? Можно же не так все понять. Можно понять... Пу и ну! Роману прямо невтерпеж сделалось. Он вспомнил про школьного учителя Николая Степановича. Сходить?

• Валерк! — заглянул Роман в горницу.
  — Николай Степа- ныч дома?
• Не знаю. А что? — испугался Валерка.
• Да ничего, учи. Сразу струсил... Чего боишься-то? Набедокурил опять чего-нибудь?
• Никого не набедокурил. Чего ты?
• Он в район не собирался ехать?
• Не знаю.

Роман пошел к учителю.

Николай Степаныч был дома, возился в сарае с каким-то хламом. Они с Романом были хорошо знакомы, учитель частенько просил механика насчет машины съездить куда-нибудь.

• Здравствуйте, Николай Степаныч!
• Здравствуйте, Роман Константиныч! — Учитель отряхнул пыльные руки, вышел к двери сарая, к свету. — Потерял одну штуку... извозился весь.
• Николай Степаныч, — сразу приступил Роман к делу, — слушал я счас сынишку... «Русь-тройку» учит...
• Так.
• И чего-то я подумал: вот летит тройка, все удивляются, любуются, можно сказать, дорогу дают — Русь-тройка! Там прямо сравнивается. Другие державы дорогу дают...
• Так...
• А кто в тройке-то? — Роман пытливо уставился в глаза учителю. — Кто едет-то? Кому дорогу-то?..

Николай Степаныч пожал плечами.

• Чичиков едет...
• Так это Русь-то — Чичикова мчит? Это перед Чичиковым шапки все снимают?

Николай Степаныч засмеялся. Но Роман все смотрел ему в глаза — пытливо и требовательно.

• Да нет, — сказал учитель, — при чем тут Чичиков?
• Ну, а как же? Тройке все дают дорогу, все расступаются...
• Русь сравнивается с тройкой, а не с Чичиковым. Здесь имеется... Здесь — движение, скорость, удалая езда — вот что Гоголь подчеркивает. При чем тут Чичиков?
• Так он же едет-то, Чичиков!
• Ну и что?
• Да как же? Я тогда не понимаю: Русь-тройка, так же, мол... А в тройке — шулер. Какая же тут гордость?

Николай Степаныч, в свою очередь, посмотрел на Романа... Усмехнулся.

• Как-то вы... не с того конца зашли.
• Да с какого ни зайди, — в тройке-то Чичиков.
  Ехай там, например... Стенька Разин, — все понятно. А тут — ездил по краю...
• По губернии.
• Ну, по губернии. А может, Гоголь так и имел в виду: подсу- роплю, мол: пока догадаются, — меня уж живого не будет. А?

Николай Степаныч опять засмеялся.

• Как-то... неожиданно вы все это поняли. Странный какой-то настрой... Чего вы?
• Да вот влетело в башку!..
• Все просто, повторяю: Гоголь был захвачен движением, и пришла мысль о Руси, о ее судьбе...
• Да это-то я понимаю.
• Пу, а что тогда? Лирическое отступление, конец первого тома... Он собирался второй писать. Чичикова он уже оставил — до второго тома...
• В тройке оставил-то, вот что меня... это... и заскребло-то. Как же так, едет мошенник, а... Пет, я понимаю, что тут можно объяснить: движение, скорость, удалая езда... Черт его знает, вообще-то! Ведь и так тоже можно подумать, как я.
• Да подумали уже... чего еще? Можно, конечно. По это уже будет — за Гоголя. Он-то так не думал.
• Пу, его теперь не спросишь: думал он так или не думал? Да нет, даже не в этом дело: может, не думал. По вот влетело же мне в голову!
• Надо сказать, что за всю мою педагогическую деятельность, сколько я ни сталкивался с этим отрывком, ни разу вот так вот не подумал. И ни от кого не слышал. — Николай Степаныч улыбнулся. — Вот ведь!.. И так можно, оказывается, понять. Пет, в этом, пожалуй, ничего странного нет... Вы сыниш- ке-то сказали об этом?
• Нет. Ну, зачем я буду?..
• Пе надо. А то... Пе надо.

Роман достал папиросы, угостил учители. Закурили»

• Чего потерял и-то? — спросил Роман.
• Да потерял одну штукенцию... штатив от фотоаппарата. Хочу закат на цвет попробовать снять... Не закаты, а прямо пожары какие-то. И вот — потерял, забросил куда-то.
• Закаты теперь дивные, — сказал Роман. — А для чего

штатив-то?

• А выдержку-то нужно большую давать.
  На руках же я не смогу.
• A-а, да. Весной почему-то закаты всегда красивые.
• Да. — Учитель посмотрел на Романа и опять невольно рассмеялся. — Чичиков, да?.. Странно, честное слово. Надо же додуматься!

Роман тоже усмехнулся, хотел было опять воскликнуть: «Ну, а кто едет-то?! Кто?» Но не стал. Несерьезно все это, в самом деле. Ребячество какое-то.

• А ведь сами небось учили?
• Учил! Помню прекрасно, как зубрил тоже... А через тридцать лет только дошло. — Роман покачал головой. Пожал руку учителю и пошел домой.

Он — не то что успокоился, а махнул рукой и даже слегка пристыдил себя: «Делать нечего: бегаю, как дурак, волнуюсь — Чичикова везут или не Чичикова?» И опять — как проклятие навалилось — подумал: «Везут-то Чичикова, какой же вопрос?»

• Тьфу! — Роман бросил окурок и полез опять за пачкой. — Вот наказание-то! Это ж надо так... забуксовать. Вот же зараза-то еще — прилипла. Надо же!..

В. Af. Шукшин