Квантование потока сознания

Среди идей-гипотез, которые способствовали концептуализации представлений о внутренних формах не­словесного мышления, можно выделить, по крайней мере, две. Это, во-первых, субстратный взгляд на оперативные единицы сознания; во-вторых, идея о трансформациях, о преобразованиях, которыми сопровождается процесс «вы­ведения» мысли наружу.

Взаимодействие новых научных идей с философско- методологической мыслью придало известную основатель­ность результатам опыта, полученного в психолингвистике, нейролингвистике, в сфере искусственного интеллекта и в ряде других областей. В этих исследованиях идея о «субстра­те» сознания оказалась соединена с другой идеей - о созна­нии как неком едином слитном потоке. Метафора «поток сознания» в качестве предмета специального размышлении появляется в системе воззрений У.Джемса. Мысль, по сло­вам Джемса, постоянно меняется и никакое единожды прой­денное состояние не может повториться. В поток сознания нельзя войти дважды, ибо между двумя состояниями су­ществует временной разрыв. «Сознание не является раздроб­ленным на части,...оно течет. Река или поток являются ме­гафорами, с помощью которых оно обычно описывается. Позвольте назвать его потоком мысли, сознания или субъ­ективной жизни»⁶⁰. В феноменологической теории созна­ния метафора потока сознания сохраняет свое значение в качестве исторической предпосылки. А.Бергсон вводит идею о сознании как потоке для обозначения процессуаль­ное^! сознания, того, что сознание не слагается из диск­ретных актов осознания, а является непрерывно длящим­ся процессом⁶¹.

Характер задач, которые были выдвинуты на новом эта­пе исследования процессов речепорождения, предопреде­лил иное видение процессуальности сознания: в центре вни­мания оказался путь, который единицы сознания преодо­левают до своего выхода на поверхность. Это предопределило выдвижение иной метафоры, которую предварительно обозначим как метафору пути. Мыслитель­ный процесс, согласно такому взгляду, предстает в виде пре­одоления пути - от начала (зарождения мысли) до конца (артикуляции в речи). Квантами, или элементами, пути яв­ляются отдельные мысле-элементы. Идея потока здесь, как мы видим, сохраняется, но вводится также представление о структурном преобразовании потока, о его дискретизации:

44

непрерывность и дискретность оказываются двумя сторо­нами потока. Единый поток подвергается процессу кванто­вания на оперативные единицы сознания. Таким образом, если идея потока строится на представлении о слитности, о единстве и неразличимости, то идея квантования привно­сит с собой иной аспект дискретности и процессуальное™, обусловленный порождением разнообразия.

Продолжая характеризовать новизну постановки воп­роса о речемыслительных актах, существенно обозначить сформировавшуюся идею об относительной независимос­ти мысли от речи. Исследованиям внутренней речи принад­лежит в этом одна из ведущих ролей.

В лингвистической традиции о суверенности мысли говорят, имея в виду относительную независимость мысли от речи. Основываясь на идее о конститутивной роли языка в формировании мысли, основоположники лингвистики произвели пересмотр представлений о взаимозависимости мысли и речи. Было сформулировано представление о том, мысль может быть и независимой от речи, а процесс мыш­ления может быть и не-словесным. Разрабатывая концеп­цию речемыслительной деятельности, J1.С.Выготский фор­мулирует один из основополагающих тезисов для понима­ния связи речи и мышления: «...единицы мысли и речи не совпадают»⁶². На то, что мысль идет впереди языка, указы­вают и современные авторы: В деятельности общения пер­вичной и исходной является мысль.

Обосновывая субстратную модель сознания, Б. А С еребренников подчеркивает, что таким материалом дли нею послужили образы восприятий и воображении, извлеченные из глубин памяти⁶⁴. Роль опор здесь выполня­ют своеобразные следы опыта, так называемые энграммы. Будучи отражением внешнего окружения, последние возни­кают в человеческой голове в виде образов вещей и других предметов. Другой известный специалист - Н.И.Жинкин, решая сходную задачу, вводит представление о предметно­схемном (предметно-изобразительном) коде. Такой код, но словам автора, отличается от других кодов тем, что само изоб­ражение и является его знаком; скажем, когда говорят: «Боль­шой театр», то за буквами или звуками языка представляют себе Большой театр в качестве некой вещи или предмета, которые могут породить о них (вещах) множество высказы­ваний.

Предметно-схемный код является языком внутренней речи. Более подробно о данной форме мы скажем чуть по­зднее. Свою идею о предметно-схемном коде Н.И.Жинкин развивает в связи с обоснованием механизмов перехода внутренней речи во внешнюю. Автор показывает, что язык внутренней речи свободен от избыточности, свойственной всем натуральным языкам. Как известно, избыточность об­наруживает себя, в частности, в когерентности элементов: наличие одних элементов предполагает появление других. Говоря о конвенциональном правиле, автор указывает, что составляется ad hoc лишь на время, необходимое для дан­ной мыслительной операции. Как только мысль перерабо­тана в форму натурального языка, кодовый мыслительный прием может быть забыт. Эффективность предметно-изоб­разительного кода обнаруживает себя в повседневной жиз­ни в том, что изображение мы распознаем и запоминаем лучше и быстрее в его предметном коде, нежели в словес­ном. Образные мыслительные процессы протекают автома­тически или почти автоматически. Это объясняется тем, что они хранятся в готовом виде либо настолько просты, что возникают почти мгновенно.

Приоткрыть завесу над структурно-образной природой мыслительного акта способствовали результаты изучения функциональной асимметрии мозга. Как показали иссле­дования, левое полушарие ориентировано на метаязыковые и внутриязыковые отношения, обеспечивают поверхност­ную структуру высказывания, тогда как правое полушарие связано с глубинными структурами высказывания. Нерасч- лененная мысль, формирующаяся в правом полушарии, не имеет языкового оформления, она скрыта не только от дру­гих, но и от самого себя. Сокрытость мысли и от эксплици­рующей системы, и от субъекта определяется степенью раз­витости самосознания⁶⁶.

Об известном «прорыве» в сферу образов-смыслов мож­но говорить в связи с экспериментальными исследованиями в нейролингвистической сфере. Мы имеем в виду результа­ты А.Р.Лурия по обоснованию логико-грамматических ос­нов построения речи. Основываясь на наблюдениях швед­ского лингвиста Сведелиуса о двух типах сообщений — «ком­муникации событий» и «коммуникации отношений», А.Р.Лурия вскрыл причину различий между двумя указан­ными типами сообщений. В соответствии с проведенными экспериментами за «коммуникациями событий» стоят про­цессы наглядного мышления. Иные процессы, а именно операции пространственных соотношений, участвуют в ре­ализации «коммуникации отношений». Последние совме­щают соотносимые элементы целого высказывания в еди­ной симультанной (квазипространственной) структуре⁶⁷.

Для реконструкции структуры сознания прибегают, как мы видим, к разным средствам, втом числе, используя кос­венные пути. Такая возможность, в частности, может по­явиться, если исследовать ту границу, которая существует при взаимодействии языка и сознания. В особенности, ког­да язык становится помехой, затрудняя схватывание сути предмета. Но, с другой стороны, язык одновременно явля­ется тем средством, посредством которого создается сама возможность конституировать само сознание, тем маркером, который определяет неязыковую стихию существования сознания. «Сознание и язык могут естественным образом функционировать лишь при условии существования каких- то представлений (которые мы называем метапредметами) о самих этих предметах»⁶⁸.

Эвристичность концепции об оперативных единицах сознания (мы рассмотрели лишь один из аспектов этой темы) в формировании идеи внутреннего мира несомнен­на. Но и метафоры «внутреннее зрение», «тайники души», «несказанное», возникшие ранее в культуре и ныне продол­жают фундировать коллективную мысль. По-прежнему пле­нительна мысль о внутреннем зрении. В истории отечествен­ной культуры мы сталкиваемся с ее влияние на мировоззре­ние ряда русских поэтов, писателей и мыслителей. Отголоски такого влияния мы находим в стихотворении русского поэта Н.В.Станкевича:

И мнится мне.

Что та страна Знакомое хранит,

Что там, где теплится луна,

Мой брат иль друг сокрыт.

Что на лазурных небесах Сияют в пламенных лучах Погибшие давно.

Внутренняя речь

В понятии внутренняя речь фиксируется, во первых, представление о без-звучной речи; во-вторых, о мысленной речи, которая не выведена «на поверхность»; в третьих, об интериоризации внутренней речи во внутреннем мире.

Интерес к данной не-словесной мыслительной едини­це обусловлен особым положением внутренней речи в струк­туре речемыслительной деятельности. Внутренняя речь принадлежит к числу тех пограничных с речью пластов речемышления, где формируются смыслы и мотивы речи. Существенными характеристиками внутренней речи явля­ются свернутость, предикативность и субъективная направ­ленность. По своему исходному смыслу внутренняя речь - это прежде всего обращение мысли к собственному «Я», это размышления о самом себе, когда и субъект и объект мысли объединены в одном лице. Сам ход мысли может носить ха­рактер провоцирующих вопросов, к примеру, как это сдела­но? как это относится ко мне? Даже если подобные вопро­сы не осознаются явно, варьирование проговариваемой речи уже есть попытка соотнести ее с ощущаемыми интенция­ми, то есть является рефлексивным контролем. Рефлексив­ность оказывается, как мы видим, важной характеристикой внутренней речи. Появление внутренней речи происходит в моменты раздумий о чем-либо, при решении в уме каких- то задач, либо когда мы мысленно составляем планы; когда припоминаем прочитанные книги или разговоры, когда

50

молча читаем или пишем. Таким образом, внутренняя речь - ЛО речь «для себя» и «про себя», в ло время как внешняя [озвученная) - речь для «других».

По способу существования внутренняя речь имеет ла- гентнуюформу. Латентным называют такой процесс порож­дения речи, который, во-первых, нельзя наблюдать прямо, ю-нторых, не связан непосредственно с речью (ни с нача­лом произнесения фразы, ни с ее прекращением после эго- о). Понятие латентный процесс фиксирует скорее некий іуть. который проделывает мысль, двигаясь к своему выра­жению (в речи). Отсюда, говоря о латентности, имеют в виду іе один только текст, но и саму мысль, последовательность имыслов. При латентной форме мышления формулируется очень немногое, а все остальное лишь подразумевается в качестве известною, и хранится в нашей памяти или в сфе­ре бессознательного⁶⁴. Л .С.Выготский называет внутрен­нюю речь эгоцентрической, указывая на опосредование мысли во внутреннем слове и в значениях внешних слов. С помощью скрытой вербализации происходит логическая переработка чувственных данных, их понимание в опреде­ленной системе понятий и ситуаций. Внутренняя речь выс­тупает здесь как один из уровней (планов) движений от мыс­ли к слову. Внутренняя речь появляется, как правило, на зтапе порождения речевого высказывания. В потоке созна- |ия происходит выделение оперативных элементов, по­средством которых внутренняя речь и реализует себя. К шелу лаковых элементов принадлежат внутренние слова їли группы слов, обозначающих мысль. Внутреннее слово геряет свой грамматический облик и сокращается до не­скольких букв (звуков), тем самым превращаясь в обры- юк слова, в намек. Существенно, что такой намек указы­вает теперь не на слово внешнего языка, а на целый семан- ический комплекс.

Изменение структуры внутренней речи приводит к со­кращению, ослаблению синтаксической расчлененности, к «сгущению». Внешняя речь к моменту перехода во внутрен­нюю речь «почти целиком подчинена чисто предикативному синтаксису». «То, что в мысли содержится симультанно, g речи развертывается сукиессивно» - этот тезис Л.С. Вы готского стал базисным для анализа внутренней речи.

Для изучения внутренней речи Выготский предлагает два пути: во-первых, генетическое исследование становле­ния (обособления) внутренней речи, во-вторых, сопостави­тельный анализ функционально различных форм речи - внешней и внутренней. Выготский отмечает чистую преди­кативность, редуцированный характер фонетики, особый семантический строй внутренней речи: «Эгоцентрическая речь по мере своего развития обнаруживает не простую тен­денцию к сокращению и опусканию слов, не простой пере­ход к телеграфному стилю, но совершенно своеобразную тенденцию к сокращению фразы и предложения в направ­лении сохранения сказуемого и относящихся к нему частей предложения за счет опускания подлежащего и относящих­ся к нему слов»⁷⁰. Разрабатывая мысль В.Гумбольдта о том, что «различные по функциональному назначению формы речи имеют каждая свою особую лексику, свою грамматику и свой синтаксис», Выготский сопоставляет между собой три генетически зрелые функционально различные формы речи - письменную, диалогическую устную и внутреннюю речь. Среди особенностей устной речи заметен мотив, идущий от ситуации, сама включенность в ситуацию (синпрактич- ность). Присутствие слушателя, опора на внеречевой кон­текст, интонацию, жест позволяют собеседникам понимать друг друга с полуслова. Чисто предикативные высказыва­ния (известность подлежащего, близость апперцепции) воз­можны потому, что со стороны слушающего возможны пе­респрос, уточнения. Становясь на позицию слушающего, говорящий воссоздает ситуацию, специально отбирает сло­ва и их последовательность, композиционно организует монолог. Напротив, письменная речь постоянно должна быть понятной для читателя, поэтому она не допускает про­пусков, которые возможны в устной речи. Ибо при письме

52 отсутствует наличие обшей ситуации. Чтобы быть понятным читателю, необходима интериоризация письма, внутреннее воспроизведение адресата. Сложность письменной речи вызывает необходимость предварительного продумывания, мысленного черновика. «Этот мысленный черновик пись­менной речи и есть... внутренняя речь. Роль внутреннего черновика эта речь играет не только при письме, но и в уст­ной речи»⁷¹.

Присматриваясь к суждениям Выготского о том, какие факторы делают внутреннюю речь речью почти без слов, можно заметить, что это прежде всего контекстная выражен­ность подлежащего - «подлежащее нашего внутреннего суж­дения всегда наличествует в наших мыслях»⁷², это также и смысловая нагруженность сказуемого - «вливание в сосуд единого слова». Это может достигаться через актуализацию как образных, так и вербальных ассоциативных связей - формирование системы понятий позволяет семантическое движение ПО СМЫСЛОВЫМ связям.

На богатство свернутой, не оформленной вербально мысли указывает критик-литературовед Алла Марченко. Оценивая ту манеру пересказа некоторых мыслей Анны Ах­матовой, которую использует писательница Л.К.Чуковская, автор обосновывает тезис о более высокой смысловой на- груженности «полутона» в отличие от «нажима». «Летучие, наискосок, крылатые, легко касательные, со множеством смысловых и интонационных полутонов» реплики выража­ют мысль более точно, нежели слова, которые «обведены старательно-грузной, ровно-нажимной линией»⁷³. Писате­ли часто используют эксплицитную, или замаскированную, внутреннюю речь в мозаичном диалоге, где представлены то авторская речь, то размышления героя, то сокращенная внешняя речь, то пересказы автора (несобственная прямая речь) и др.⁷⁴.

Во внутренней речи, отмечает Выготский, никогда нет надобности произносить слово до конца. Мы понимаем уже по самому намерению, какое слово мы должны произнес- ги Елиницы внутренней речи имеют, таким обраэом. лвой- етвенную природу - В основе их лежит тначенис слова, на гружсниоесинпрактическими (обрат ситуации) и (нли)син- ссманіичсскими свя іями. Пытаясь оботначить те средства, е помощью которых происходи! преобратонанис внутрен­нем речи и формы, присущие внешней, нам необходимо вновь обратиться к тексту самого Л.С.Выготского. На пер­вое место автор выдвигает семантический план, и снят е чем разнивастся предположение о разных синтаксисах, ко­торые используются при переходе от мысли к слову — се­мантический и синтаксический. За грамматическими под­лежащими и сказуемыми стоят их психологические «двой­ники* психологическое подлежащее (то что говорится о подлежащем) и психологическое сказуемое. Первым в со- шаиии творящего (или слушающего) выделяется исихоло- I и чес кое подлежащее, вторым - психологическое сказуемое. Мысль накладывает печать логического ударения на одно и і слов фразы, выделяя тем самым психологическое сказу­емое. без которого любая фраза становится непонятной.

Итак, среди глубинных свойств внутренней речи усмат­ривают преобладание смысла над значением, агглютинация семантических единиц, «вливание» смыслов и идиоматич- ность Контекстная заданность внутренней речи максималь­на. поэтому особенности, отмеченные во внешней речи - превалирование смысла над значением. - наиболее ярко и последовательно проявляются во внутренней речи. Влива­ние многообразного смыслового содержания в единое сло­во внутренней речи делает ее трудно переводимой на обыч­ный язык. Каждое слово во внутреннем употреблении при­обретает постепенно иные оттенки, иные смысловые нюансы, которые, постепенно слагаясь и суммируясь, пре­вращаются в новое значение слова, а это — всегда индиви­дуальные значения, понятные только в плане внутренней речи. Переход от внутренней речи к внешней протекает как псрсструктурированис ^ка* "превращение предикатив­ної) и идиоматической речи в синтаксически расчлененную

54 и понятную для других речь»^ъ. Среди функций, которые выполняет внутренняя речь и внутреннее слово, особенно заметна регулятивная. Данным компонентам сознания присуща способность выступать в роли импульса, который приводит в действие ассоциативно-вербальные сети, ак­тивизирует сознание в определенной области и ограничи­вает эту возбужденную область текущего сознания опре­деленными рамками.

Таким образом, в трактовке внутренней речи были вы­делены ряд смыслов, среди которых отсутствие вокализа­ции оказалось не главной, не родовой чертой внутренней речи; представление о наличии ряда оперативных элемен­тов сознания, нагруженных внутренними смыслом стали одним из шагов на пути к развернутому пониманию струк­туры внутреннего мира⁷⁶. Это обстоятельство особенно под­черкивают исследователи речемыслительной деятельности, подмечая, что во внутренней речи слово гораздо более на­гружено смыслом, чем во внешней.

Обратим внимание на одну важную мысль, высказан­ную при анализе истоков предикативности: соединяющие­ся в слове смысл и значение не совпадают. Значение состав­ляет лишь одну из зон того смысла, которое слово приобре­тает в контексте вполне определенной речи: значение — это неподвижный и неизменный момент, который остается ус­тойчивым при всех изменениях смысла в различных контек­стах. Смысл же, напротив, есть динамически текучее, слож­ное образование. Обогащение и развитие смысла происходит именно во внутренней речи, то есть благодаря предикатам. Большинство исследователей разделяют мысль Выготского о том, что во внутренней речи превалирование смысла над зна­чением, фразы над словом, всего контекста над фразой не яв­ляется исключением, но постоянным правилом⁷⁷.

Развертывание концепции о внутренней речи протека­ло не без влияния работ исторических предшественников в этой области. Полнота освещения этого вопроса нуждается в обращении к аргументации другого исследователя, обо­сновавшего идею о предикативной форме мышления. Фрид­рих Адольф Тренделенбург - немецкий философ первой половины XIX века ввел представление о неполном сужде­нии. Ценность рассмотрения аргументов этого автора мы видим в возможности уловить обшие посылки в системах обоснования, внутри которых вызревала идея предикатив­ных форм мышления.

Впервые результаты исследования А.Тренделенбурга были введены в научный оборот сравнительно недавно⁷⁸. Т.Б.Длугач отмечает, что среди разнообразия форм сужде­ний специальное место автор отводит анализу так называе­мых неполных суждений («светает», «дождит»). Неполное суждение, по мысли автора, является главной формой мыс­ли, которая обеспечивает познание мира. Пока мы размыш­ляем, считает Тренделенбург, не приходя еще ни к какому выводу, мышление носит краткий, глагольный, предикатив­ный характер. Поэтому было бы совершенно неверно опре­делять суждение либо как простое соотношение между по­нятиями, либо как раскрытие содержания понятия. Имен­но суждение в его краткой форме - есть собственная логическая форма мышления.

И нужно согласиться с приоритетами, расставленны­ми автором концепции в том, что неполное суждение игра­ет ведущее место в структуре познавательного. Наши пер­воначальные размышления о мире основываются на преди­кативном мышлении, имеющем главным образом глагольные формы. Во многом справедлива и другая мысль Тренделенбурга о способности неполных суждений быть основой расширения знаний. «Из неполных суждений, представляющих одну лишь деятельность, или синтезиру­ющее бытие с деятельностью воедино, выводятся понятия, которыми обосновываются новые суждения»⁷⁹. Т.Б.Длугач подмечает настойчивость Тренделенбурга в том, что только неполное суждение является источником знания. Результат знания воплощен в понятии, поэтому можно считать поня­тие «готовой» субстанциальной формой. Сам же процесс формирования субстанции - деятельность, выражен посред­ством неполного суждения. Деятельность, понимаемая та­ким образом, служит истоком всякого знания, источником расширения знания и причиной образования понятия. Из неполного суждения возникает понятие, которое потом пре­образуется в полное суждение и т.д.

Наконец, следует указать и на иные линии исследова­ния понятия внутренней речи. Помимо анализа свойства предикативности и связанного с ним сгущения смысла про­движение в понимании внутренней речи было достигнуто за счет изучения структуры акта речевой деятельности - мотивированности, направленности, функциональной иерархии мыслительных единиц. Действуя в этом направ­лении, А.А.Леонтьев произвел реконструкцию структуры внутренней речи на основе понятий «внутреннее прогова- ривание» и «внутреннее программирование», разработал модели порождения речи. Названные концепты, получив­шие в 60-70 гг. развитие в работах Н.А.Бернштейна и П.К.Анохина, обрели новую жизнь.

Понятие «внутреннее программировани» А.А.Леонтьев переосмыслил с точки зрения планирования собственно речевых действий. Главное внимание ученый сосредоточил на неосознаваемом построении некоторой схемы, на осно­ве которой в дальнейшем порождается речевое высказыва­ние⁸⁰. Термин «внутреннее проговаривание» автор вводит для обозначения «внешней речи про себя», имея в виду именно ту форму скрытой речевой активности, которая наи­более близка к внешней речи. Существенную черту «внут­реннего программирования» составила такая разновидность планирования речевых действий, которая носит порожда­ющий характер и построена на неосознаваемой схеме.

А.А.Леонтьев стремится разработать новое понимание структуры внутренней речи, соединяя концепты теории де­ятельности, лингвистики и психолингвистики. Он придает важное значение различению содержания, которое служит для обозначения исходного термина. В самом деле, под «внутренней речью» часто понимали совершенно разные по сути мыслительные единицы. В одних случаях внутренней речью называли звенья, которые служат посредником при переходе от мысли к внешней речи; в других - скрытое ре­чевое опосредование при решении сложных интеллектуаль­ных задач; формы внутренней речевой активности, близкие к шепотной речи также считали внутренней речью; и, нако­нец, это также максимально свернутая речь, которая фик­сирует скрытые речедвижения и лр. Включение звена «внут­реннего программирования» в состав речевого механизма позволило А.АЛеонтьеву реализовать теоретические пред­ставления о механизмах произвольной деятельности.

Многочисленные экспериментальные данные позволи­ли сформулировать целостное представление о структуре акта речевой деятельности. Центральное место внутри та­кого акта, которому был придан смысл речевого действия, стад занимать этап внутреннего программирования. Кон­текст теории деятельности позволил автору осуществить тонкий анализ иерархической организации речевого акта - с точки зрения его мотивации, целенаправленности, трех- членности структуры (создание плана, его реализации и сли­чение). Отсюда расширение теоретических представлений о структуре мотивации, о наличии в составе структуры та­ких элементов-этапов, как программирование, осуществле­ние программы и, наконец, сопоставление первого и вто­рого. Иерархизация структуры речевого действия позволи­ла вычленить содержательную (обусловленную задачей действия) и операциональную (определяемую условиями действия) частей структуры речевого акта. Содержательная часть речевого (как и любого другого) действия программи­руется. В такую программу входят те признаки действия, которые, управляя его конкретным осуществлением, в то же время не зависят от этого осуществления⁸¹.

Деятельностный взгляд на речевую интенцию сосредо­точивает внимание на программе речевого высказывания, на отборе и организации единиц субъективного «смысло-

58 ного» кода». Мотивация внутреннего программирования весі да внутренне связана с единицами внутреннего (субъек­тивного) кода, и тем самым составляет основу, которая пре­допределяет определенное смысловое значение этих единиц, их функциональную иерархию в составе целого.

А.А.Леотьен неоднократно подчеркивает, что оперирова­ние субъективным смысловым кодом относится именно к лапу программирования. Уточняя, что программа речево­го действия существует обычно в неязыковом, вернее, не собственно я зыковом (лини, сложившемся на языковой ос­нове) коде, автор в то же время высказывает предположе­ние, что этот код можно соотнести с вторичными образами, или «образами-мыслями». На следующем этапе происходит переход к реализации программы в языковом коде, когда, в частности, имеет место и выбор слов; параллельно с реали­зацией программы идет моторное программирование выс­казывания, за которым следует его реализация.

Продолжая наш анализ понятия внутренняя речь, уме­стно привести доводы, содержащиеся еще в одной концеп­ции об исходном понятии. В своем обосновании Н.Л Мусхелишвили, В.М.Сергеев. Ю.А.Шрейдер постави­ли внутреннюю речь во взаимосвязь с механизмом комму­никации. Авторы рассуждают о внутренней речи с точки зрения представлений о сигналах особого плана — о фасци- нациях. Данный тип сигнала обладает, по мысли автора этой идеи Ю.Н.Кнорозова, способностью затормаживать анали­затор (приемник), при условии, что при минимуме ритми­ческих единиц адресат может быть приведен в определен­ное состояние. Аутофасцинацию автор определяет как при­ведение себя в определенную микрофазу.

Основываясь на данной мысли, H.J1.Мусхелишвили и его соавторы обосновывают положение о том, что важней­шая функция фасцинации в затягивании адресата в содер­жание воспринимаемого текста, втом, чтобы не позволить ему оторваться от данного текста. Соответственно текст, обладающий сильной фасцинацией, не отпускает от себя адресата. Такое свойство обнаруживает себя в том, что слу­шатель музыки вспоминает напев, молитва продолжает жить и воспроизводиться в сознании, а стихи читаются по памя­ти. Текст же, лишенный фасиинации, не позволяет, счита­ют авторы, усвоить содержащуюся в нем информацию. Вос­приятие адресатом фасцинации они уподобливают автона­стройке на волну радиоканала, по которому передается предназначенная для адресата информация; характерной чертой данных мыслительных актов является их повторяе­мость, фактическое рецитирование ритмически организо­ванных фрагментов. К их числу авторы относят молитву, обращенную к Творцу. Сравнивая внутреннюю речь с поли­фоническим произведением, авторы полагают возможность связи постоянно звучащих тем с помошью фасцинации. «Эти темы взаимодействуют, будучи лишенными тривиаль­ной логики вопроса и ответа - каждая из них в отдельности лишена того, что можно было бы назвать смыслом, это лишь потенция смысла, некий смутный образ — смысл рождается во взаимодействии тем, приобретая структуру и оформля­ется в речь - нечто, что может быть выведено вовне, и, став словами, способно стать и высказыванием, то есть фрагмен­том диалога»⁸².