2.1.Страх или Пир - начало философской премудрости?
Мы, может быть, уже заметили, что в делах возвышенных, сакральных, спасительных, за философией нужен глаз да глаз. Странным образом, как только она — без надлежащего руководства — заговаривает о божественном, разговор получается “не телефонный”23.
Ведь в ней, в фило-софии устанавливается какое-то странное (отстраненное), не менее вольное отношение к Мудрости: не жреческое служение, а дружба, дружелюбная беседа, даже - чего уж там - дружеская попойка (“Пир”), где неуместна не только практическая расчетливость, но и иератическая напыщенность или мистическая экзальтация, где царит непринужденный дух умного веселия, вольномыслия, и, кажется, дух этот и есть сама Мудрость, нежданно посетившая своих друзей. Но если дело в философии идет, по общему признанию, о Мудрости, - об Истине, Благе и Красоте, о Началах и Корнях всего, — как трудно допустить подобную вольность в отношении к тому, что рука невольно пишет с большой буквы, от чего зависит осмысленность всего, что мы делаем, а значит и все наше бытие.“Там и от темной земли, и от Тартара, скрытого в мраке, И от бесплодной пучины морской, и от звездного неба Все залегают один за другим и концы и начала, Страшные, мрачные. Даже и боги пред ними трепещут”
(Гесиод. Теогония, 736-739. Пер. В.В.Вересаева)
Как трудно сжиться с этой жутью, не страшиться этого страха — начала премудрости24. Как трудно допустить, что птица мудрости не ловится нашими ритуальными или категориальными сетями и клетками, что
23 Киник Кратет спросил однажды Стильпона, основателя мегарской школы: “Чувствуют ли
боги радость от наших поклонений и молитв?” “Глупый ты человек, — ответил Стильпон,
— такие вопросы задают не на улице, а с глазу на глаз!” (Диоген Лаэртский. О жизни,
учениях и изречениях знаменитых философов. М. 1979, с.141). А с чего бы это Декарт —
благочестивый католик — держался правила: “Хорошо прожил тот, кто хорошо укрылся”?
Благонамереннейшему Канту пришлось-таки однажды написать: ”Будучи вернейшим
подданным Вашего королевского величества, считаю самым безопасным сим торжественно
заявить, что в дальнейшем буду полностью воздерживаться от публичных выступлений,
как на лекциях, так и в писаниях, по вопросам, касающимся религии, будь то
естественной или только откровенной” (цит.
по кн.: Jaspers K. Kant. Leben, Werk, Wirkung.Munchen. 1975. S.13). Биографии философов — русские, разумеется, не составляют
исключения — полны такими конфузами.
24 «Страх Господень есть истинная премудрость» (Иов. 28, 28). Разумеется, не
школярский страх наказания, а страх перед божественной бездонностью бытия. «Когда
подо всем, за всем и надо всем: боги, беды, духи, судьбы, крылья, хвосты — какая тут
может быть “проза”. Когда все на вертящемся шаре?! Внутри кого — ОГОНЬ». Цветаева М.
Неизданное. Сводные тетради. М. 1997. С. 222.
36
она может спуститься только на раскрытую, отпускающую ее ладонь, что только допуская вольность дружеского расположения к ней, мы и ее располагаем к нам, допускаем ее к нам, даем мудрости саму возможность пожаловать к нам. И может быть, все дело и искусство философии, весь ее труд состоят в одолении именно этой трудности, — в уяснении содержательного смысла “филии” - дружбы-любви, - свободного, вольного, застольного общения с неведомой и самобытной Мудростью.
Боюсь, испытание на дельность, умелость, толковость философии нам грозит меньше, чем гораздо более знакомое нам испытание — на идейную чистоту. Что польза презренна, деловитость - буржуазна, буржуазность -бездуховна, в России усвоили давно и хорошо. Мы же радеем о духовности. Поэтому и Дело пишется у нас всегда с большой буквы и принимает особый оборот. Дело для нас - конечно же не бизнес, не гешефт, не делячество. Это вообще не то, что делают, а то, что возбуждают и заводят, нумеруют и хранят вечно. Кто спорит, трудно быть философом в мире чистогана. Но в мире идеологической чистоты - марксистской, православной, этической, патриотической - философские спекуляции столь же опасны, что и коммерческие. Вовлекаясь в дело философии здесь и теперь, мы сами заранее должны ответить себе и на другой жизненно — или смертельно — важный вопрос: не вовлекаемся ли мы в нечто преступное? Не получим ли мы за это по мозгам? Более того: не поделом ли получим? Ведь не злодеи же те добродетельные люди, которые уполномочили себя хранить Истину и Благо от посягательств ироничного, скептичного, сомневающегося во всем, критически настроенного философского разума, для которого вроде бы и в самом деле нет ничего святого!
Да и на Россию я тут кивал зря.
Разве не пришлось философии впервые разъяснять смысл своего дела там, где ее вынудили давать показания по этому делу, на афинском Ареопаге, по делу Сократа? А говоря честно, — не сама ли философия и затеяла это дело? Разве не она первая потребовала “дать отчет” (\6yov SiScW) в делах, словах и мыслях, быть ответственным за мысль прежде всего, поскольку здесь — в мысли, в замысле, в смысле — коренятся все дела и деяния? Разве не она первая поставила жизнь под суд, заставила ее оправдываться и — что ж удивительного - обвинять? Приговорив меня к смерти, - заявляет Сократ, - “вы думали избавиться от необходимости давать отчет в своей жизни [rov &&W Z\eyXov25 rov ?lov]) (Apol. 39с). Так что вопрос о дельности25Слово eXeyXos и связанные С ним выражения {Z\eyXov Souvai; els Z\eyXov TTITTTCL) действительно относятся к сфере судебного процесса, означая свидетельства, доказательства, улики. Глагол еХеухш - означает “бранить", “изобличать", “испытывать”.
37
этого странного — философского — занятия в человеческих трудах всегда грозил обернуться допросом, развернуться в процесс, в дело о философии.