1.3. Случай
Накопившиеся парадоксы можно осветить еще с одной стороны. Особенность того умного места, которое мы обследуем вслед за М.М., в том, что оказаться там можно, вроде бы, только случаем.
Оно имеет671 Мамардашвили M. Картезианские размышления. М.,1993. С.40,74 и др.
465
характер события, происшествия, которое просто имеет (или не имеет) место: так выпало, так случилось быть (das, was der Fall ist, — говоря словами Л. Витгенштейна). Здесь не работает ни дедуктивная логика, ни причинная физика, ни целесообразная практика. Нет никакого пути-метода, нет никакого закона, по правилам которого можно было бы открыть врата Закона. Законы и методы здесь локальны, они появляются только тогда, когда все уже произошло, случилось, сложилось. И только так может иметь место смысл.
Пожалуй, в самом деле достойно внимания, что все значимое в осмысленной жизни — от элементарного восприятия до встреч с Музами, до «звуков сладких и молитв» — имеет, так сказать, свой, независимый от моих желаний и волевых усилий, характер, свой норов, может случиться или не случиться, даться или не даться. Имеет характер эпифаний (с. 129-130), чего-то являющегося само собой и вместе с тем требующего искусного труда (ремесла, черновой работы, артистизма, аскезы), чтобы явиться. Поэты ведь без умолку твердят нам, что «божественный глагол» должен сперва коснуться нашего чуткого слуха, что «чем случайней, тем вернее слагаются стихи навзрыд», что Муза придет, «жестче, чем лихорадка, оттрепет // И опять весь год ни гу-гу».
И о самом М.М можно было бы просто сказать, пользуясь его любимым оборотом: автор «Лекций о Прусте» это человек, которому случилось попасть в «когитальное состояние сознания» (еще проще — подумать), который пытался разобраться в странностях этого события, и показать, как оно внутренне определяет всю «жизнь сознания»: чувство, восприятие, память, воображение, переживание, — поскольку оно происходит не где-то в человеке, а с человеком во всем его существе.
Событие это довольно редкое.
Недаром философы издавна замечали, что, собственно, научиться мыслить, философствовать нельзя или по меньшей мере столь же проблематично, как, скажем, научиться писать стихи или быть добродетельным672. Знать — дело хлопотное, но при известном усердии общедоступное. Чего только нынче при желании нельзя узнать. Еще проще обзавестись убеждениями, идеями, мировоззрениями (тут и знаний особых не нужно). С мыслью же дело обстоит иначе. Она, как мы слышали, нечто сугубо личное и вместе с тем как-то от нас не зависит, посещает (или не посещает) нас, и это посещение ничем не обеспечивается, оно происходит “вдруг”, “внезапно”, “случайно”. «Мы не672 Самое удивительное, что то же самое — нельзя обучить, невозможно обучиться — говорилось и о добродетели: ведь кажется, что без стихов или там философии прожить еще можно, а добродетельным-то всякий человек должен быть. Поэтом — помните? — можно и не быть, но гражданином (нынче, кажется, патриотом) быть обязательно. Разве можно нравственность отпускать на волю случая!? Что нравственность, нам и саму веру хотят вменить в общественную обязанность.
466
можем иметь мысль — желанием ее иметь. Мысль должна случиться» (с. 473). Это ведь не только М.М. не уставал повторять, это мы слышим со времен Платона, если не Гераклита («Многознание уму не научает»). И Аристотель жаловался, что, если божественный ум всегда бодрствует, то нашему это удается лишь время от времени. Причем, каждый раз надо — «без надежды и лени» — все начинать с начала, воссоздавать это начало, потому что мысль — и мир мысли — держится «волной» начинающего, воссоздающего усилия. Какого же усилия, если — случай? Сколько ни глазей по сторонам, ни развешивай уши, сколько ни читай книг, ни обогащай свою память, ни получай информации, сколько ни тужься “умственными способностями”, — не добудешь, не извлечешь, не выведешь того, что М.М. вместе со всей философией называет мыслью. (Вот здорово! Чего там потеть, сиди и жди, когда тебя осенит. — Нет, говорит М.М., работай! Только работа эта особого рода.
Но об этом чуть позже).Не добудешь, потому что первичная мысль (а только о ней речь), во-первых, изначальна, выводить ее неоткуда, во-вторых, требует особого поворота, переворота, обращения всего человеческого существа, в-третьих, как и все безусловно значимое в жизни, обусловлена свободой, в-четвертых, есть мысль, а не мнение, поскольку обладает внутренней принудительностью, непроизвольностью, невыдуманностью, если она случилась, то ее приходится думать.
Нашу добрую душу порой шокируют такие произведения, как «Государство» Платона, «Этика» Спинозы, «Логика» Гегеля, а они сами вот что говорили. Платон: «Это будет высказано, хотя бы меня всего, словно рокочущей волной, обдало насмешками и бесславием» (Государство, 473C. Пер. А.Н. Егунова); Спиноза: «...Я вовсе не претендую на то, что открыл наилучшую философию, но я знаю, что постигаю истинную» (письмо А. Бургу673); Гегель: «Мнение принадлежит мне; оно не есть внутри себя всеобщая, сама по себе сущая мысль. Но философия не содержит в себе мнений, так как не существует философских мнений»674.
Как же это все сочетается — воображение того, что есть, думание невыдуманного, свобода принудительного, случайность необходимого? То, перед чем ты беспомощен, чего ты не можешь достичь никаким желанием, никаким волевым усилием, и что вместе с тем можешь только ты, что ждет именно тебя, взывает именно к тебе?
М.М. сам бьется над этой загадкой. Посмотрите, как он недоумевает. «Задумаемся над тем, в какой мере мы можем, если захотим, — взволноваться, если захотим, — любить, понимать <...> Случайность этих
Спиноза Б. Избранные произведения. Т.2, с.638.
Лекции по истории философии. — Гегель. Соч., т.IX. С.19.
467
явлений нам кажется само собой разумеющейся. Но в действительности в этой видимой случайности или темноте скрываются какие-то законы. С одной стороны, я не могу усилием воли или своим рассудочным желанием вызвать в себе какое-то состояние, а с другой стороны, и предметы не могут вызвать это состояние <...> Как же тогда все происходит? В этой зоне моей беспомощности, когда я не волен и не могу, и мир ничего не может за меня... — Очень просто.
Это сделалось. Без меня»(с. 93-94). (Так-таки и просто?) «...Есть вещи, которые нельзя вызвать, и как раз они самые существенные, они случаются, а поэтому должны иметь смысл. “Иметь смысл” — то есть не считаться просто случайностью. <...> Мы не знаем, где, когда и какая определится мысль — и в то же время она случается. И все это должно иметь смысл. Не может быть, чтобы все это было бессмысленно» (с. 541).«Сделалось. Без меня» ...То есть как это, без меня?! А как же авторство, «волна усилия»? Ведь только что мы с Вами убеждали читателя, что никто за меня ни любить, ни петь, ни понимать не может. Может быть, я и сам тут должен “случиться” другим Я (опять парадокс: должен — случиться), из желающего понимать обратиться в понимающего, который не имеет ничего общего с тем, кто желал? Воля мне не помогает, я беспомощен, и вместе с тем я должен работать, рыть, держать, воссоздавать непрерывным усилием. Что же это за работа? Как я со своей беспомощной волей превращаюсь в я-автора, к тому же способного в этом качестве непрерывно воспроизводиться?
Жиль Делез в книге «Пруст и знаки» (М.М. хорошо знал ее) пишет: «Философской идее “метода” Пруст противопоставлял двоякую идею — “неотвратимости” и “случая”675. Истина зависит от встречи с чем-то, что принуждает нас думать и искать истинное. <…> Именно случайность встречи обеспечивает необходимость мысли»676. Вообще-то, научный метод тоже требует опоры на принудительность фактов, ищет особые, исключительные случаи, заставляющие думать и передумывать. Он ведь изначально, как философский, есть метод сомнения. Но он методичен внутри себя, всякий случай перерабатывает в правило, открывает за ним закон, встраивающийся во всеобщую систему законов. Здесь же речь о другом. О принципиальной единственности «встречи». Она случайна потому, что единственна, неповторима, неметодологизируема. Это «единица случившегося» (с. 131). Нет метода получить впечатление, влюбиться, сочинить стих, понять (хотя есть метод познания). В этом смысле нет и метода философствования.
Положим, ум находит мир умным675 Le hasard в отличие от “шанса” и “инцидента” означает также “риск”.
676 Deleuze G. Proust et les signes. P. 1970. Р.23. (Делез Ж. Марсель Пруст и знаки. Пер. Е.Г. Соколова.
СПб. 1999. С. 41-42.
468
— связным, цельным, необходимым, вразумительным — “в свете идеи (блага)”. Но каким умом или в каком свете (в связях какого мира) искать ему самого себя и свою идею? И каким методом он — ум — вновь и вновь случается тем же самым, ведь мы же не можем бодрствовать непрерывно? И не может ли сам ум случиться другим? Допустим, природа, как она есть “на самом деле”, видится поэтически, — но ведь это значит каждый раз, с каждым поэтом по-новому, каким-то единственным и от того, кажется, случайным образом, нет ведь поэтического метода, некой “поэтичности” вообще.
Когда целый мир — каким-то образом — обретает место, в которое вмещается целиком и полностью, когда, иными словами, восприятие, понимание, разумение каким-то — каждый раз по определению единственным — образом исполняются, это событие неизбежно производит впечатление случайного (даже чудесного) происшествия, поскольку видится в “естественных” связях уже вос-принятого, заранее подразумеваемого мира. Оно кажется прорывом или вторжением. В этих связях и сцеплениях для него нет оснований, оно вызывается своего рода свободной причинностью. Никогда нет причины философствовать, слагать стихи, любить, к тому же нет недостатка в имитациях, желай и делай, без чудес.
Источник любви не в естественной привлекательности человека и не во мне, будто бы проецирующим на него свое “естественное” влечение, а в чем-то третьем, не присутствующем в этих связях. Красота обитает в картине, есть ее форма, а не качество натуральной модели, которая есть лишь повод, “оказия” для азартной игры художника с материалом, формой и самим собой (ср., например, серию Пикассо «Художник и его модель»). Коллекция философских систем еще не составляет философии, равно как и знакомый с ними человек — не обязательно захватывается живущей в них мыслью.
Все это тоже только возможные “оказии” философии. Но если случилось, если некое метафизическое существо, некая бесконечная сила охватила эти конечные вещи и вложилась в них, она обнаруживает всю свою принудительность, хотя в “натуральном” мире принудительность эта выглядит едва ли не прихотью.Разумеется, мы замечаем, что стучимся во врата третьего мира, где обитают существа, стряхнувшие плоть ради имени с большой буквы: Истина, Красота, Добро, Любовь... И вся классическая метафизика нам откликается: идеи Платона (о котором М.М. собирался тоже читать), «Любовь, что движет Солнце и светила», субстанциальные формы схоластов, метафизические атомы Лейбница etc. Отсюда же и «богини времени», «пафосы» или «верования» Пруста. Вместе с тем, мы знаем,
469
метафизическое удвоение мира М.М. отвергает. Именно благонамеренными надеждами на “потом” и на “там” человек успешней всего отделывается от муки “метафизической потребности”, чтобы избыть, провести (обмануть) и, пожалуй, забыть жизнь и время теперь и тут. Все это-де — случайно, преходяще, «все, кружась, исчезает во мгле». Но антиметафизический “догмат” феноменологии (и М.М.) гласит: если что-то “метафизическое” вообще имеет место, то имеет оно это место только тут-теперь-так, если оно происходит, случается фактически. Фактичность (случайность) “тут-теперь-так” сама имеет метафизическое значение.
Чтобы не редуцировать на платонистский манер Альбертину к метафизической «богине времени», — ведь Альбертина есть лишь “модель”, оказия, случай, ничем не отличающийся от других677, — М.М. и вводит понятие «метафизического апостериори», о котором мы поговорим позже (разд. “Символ”).