1.1. Чему мы собираемся научиться?

              Мы собираемся заняться философией. Мы несем свои документы  на философский факультет. Что если на пути нам встретится некий Сократ и, по своему обычаю, задаст вопрос: “Куда это ты идешь‚ любезнейший?” “Учиться философии”‚— ответим мы.

              Кроме того‚ мы худо-добро знаем — или думаем‚ что знаем‚ — с чем каждое из этих “искусств” имеет дело‚ что именно его занимает‚ на чем оно специализируется. Так если тебя занимает философия‚ — что‚ собственно‚ тебя занимает‚ что тебя уже‚ кажется‚ захватило и увлекло‚ на чем хочешь ты сосредоточить внимание‚ в чем именно специализироваться?”

              Сможем ли мы ответить Сократу — или самим себе — на эти вопросы? Или мы надеемся уяснить ответы потом‚ по ходу самого дела? Но в том-то и трудность: как войти в курс философского дела‚ когда все здесь столь неопределенно и‚ как нарочно‚ на каждом шагу сбивает с толку? Какую только премудрость — древнейшую или новейшую — нельзя приписать к философии! Но чем дольше мы бродим по ярмарке этих многозначительных мудростей — сакральных гимнов‚ мифов‚ откровений‚ загадочных притч‚ поэтических сказаний и иносказаний‚ глубокомысленных изречений‚ всеобъемлющих учений‚ их толкований‚ разоблачений‚ “рациональных” объяснений‚ экстравагантных переосмыслений‚ деструкций‚ реконструкций… — тем труднее нам ответить на вопросы Сократа.

              Современный математик‚ к примеру‚ пожалуй‚ и может отшутиться: “Математика — зто то‚ чем занимаются математики”. В этой вроде бы шутке содержится‚ однако‚ намек для понимания сути дела. Есть‚ видимо‚ какой-то артельный‚ цеховой знак‚ по которому математик распознает “своих”‚ — тех‚ кто принадлежит этому древнейшему цеху или роду. Однако‚ не дело математики выяснять‚ чем‚ собственно‚ занимаются математики. Не так у философов. Есть‚ конечно‚ школы‚ направления‚ традиции‚ “измы”‚ но это-то и значит‚ что каждый крупный философ — основоположник “изма” — норовит переосмыслить все дело в целом‚ как бы заново — с самого начала — родить саму философию‚ и речь идет не только о содержании учения‚ но и о методе философствования‚ т.е. о самой сути философского дела. Если‚ как говорят философы‚ речь в философии идет о первых основах‚ может ли каждый философ не быть некоторым образом первым ‚ осново-положником‚ может ли он вообще — в качестве философа — принадлежать какой-нибудь школе‚ даже традиции‚ т.е. что-то продолжать‚ а не начинать? Стало быть‚ по сути философского дела в него должна входить и специальная работа по пониманию‚ истолкованию‚ определению самой сути философского дела и‚ соответсвенно‚ формы или техники, в которых мысль работает в качестве философской. Поэтому расхождения в философии столь радикальны.

              В самом деле‚ что‚ кажется‚ общего между темными загадками Гераклита и все упорядочивающей ясностью Аристотеля‚ между логическим систематизмом Гегеля и артистической афористикой Ницше‚ между теоремами Спинозы и вздохами Паскаля‚ между логическим анализом языка и спекулятивной “мистикой” классической немецкой философии или острым драматизмом экзистенциализма...? Более того‚ — что общего‚ можем и должны мы спросить между логическим систематизмом Аристотеля и логическим же систематизмом‚ скажем‚ Гегеля? Все это вовсе не просто разные философские учения‚ но разные — еще не известно‚ как совместимые — формы философской мысли‚ разные самоопределения‚ самосознания философии в самой сути ее дела.

              Словом‚ в преддверии философии нам все же следует подумать над сутью собственно философского дела. В чем его особенность‚ единственность‚ строгость? Что за искусство (ремесло‚ профессия‚ специальность) философия‚ в чем своеобразная техника философского дела?

              Далее — чем занята философия‚ с чем она имеет дело? Что это за мудрость (софия)‚ которой увлечен мудролюбец ? Если же мы обратим внимание на то‚ что подсказывает нам само хранившееся веками название этого дела — фило-софия‚ мудро-любие (а не‚ скажем‚ софио-логия или наука о мудрости) — рождается еще одно недоумение: что это за “деловое” отношение к “предмету” — любовь‚ дружба (“филия”)? Какая тут может быть “техника”‚ строгость‚ дисциплина?!

              Все эти вопросы суть разные стороны одного вопроса — вопроса о призвании философа. Человек может соответствовать делу философии (или ошибаться в нем)‚ когда он отвечает некой не им выдуманной нужде‚ некоему призыву‚ побуждению‚ даже требованию. Вдумываясь в природу этой нужды‚ в смысл этого призыва‚ мы‚ может быть‚ вернее войдем в курс философского дела‚ чем пытаясь обобщить его необобщаемые продукты.

              Не забудем, впрочем‚ что мы пока еще в преддверии философии. Спросим же себя: а нас-то что влечет к философии? Что за побуждение — интерес‚ любопытство‚ озадаченность‚ недоумение — толкает нас к этому странному занятию‚ так что и не умея ответить на все эти сократические вопросы‚ мы интуитивно обращаемся именно к философии‚ ждем ответов от нее самой?