ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ УГОЛОВНО-ПРАВОВОЙ ОХРАНЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ
Российская Федерация на конституционном уровне объя-вила человека, его права и свободы высшей ценностью и одновременно провозгласила, что «признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства» (ст.
2 Конституции РФ) . Формулировка положений Основ-ного Закона такова, что позволяет предположить, что государство признает себя ответственным за благо человека отнюдь не как биологического существа, а как носителя социальных свойств, как члена общества, как представителя различных институций последнего 1.
Идея эта, как представляется, четко выражена и в уголовном законодательстве. Так, в качестве задач Уголовного кодекса названы: охрана прав и свобод человека и гражданина, собственности, общественного порядка и безопасности, окружающей среды, конституционного строя Российской Федерации от преступных посягательств, обеспечение мира и безопасности человечества, а также предупреждение преступлений (ч. 1 ст. 2 УК РФ) . Показательна и ч. 2 упомянутой статьи, гласящая: «Для осуществления этих задач настоящий Кодекс устанавливает основание и принципы уголовной ответственности, определяет, какие опасные для личности, общества или государства деяния признаются преступлениями, и устанавливает виды наказаний и иные меры уголовно-правового характера за совершение преступлений».
Подобное определение задач уголовного права и методов их решения помогает осознать следующие моменты. Во-первых, все защищаемые с помощью уголовно-правовых средств блага социальны. Во-вторых, охраняя человека, уголовное право защищает от общественно опасных посягательств все подверженные внешнему контролю общественно полезные отношения, которые под-держивает этот человек как представитель объединений (институций) разного уровня, начиная с межличностных связей и завершая межгосударственными контактами. Иными словами, уголовное право защищает человека и как отдельно взятую личность, и как члена мирового сообщества2, и как представителя населения страны, избирательного корпуса, государственного органа, законно действующего политического или общественного объединения, и как члена семьи и т.
д.Сказанное не означает, что сохранность и развитие биологических свойств человека не представляет для уголовного права никакого интереса. Безусловно, они имеют значение, поскольку являются важным условием функционирования человека как институционального существа, являющегося «реальным носителем общественных отношений» (Общественная практика..., 1989,
с. 6) . Это непосредственно касается и таких физиологических состояний, как жизнь и здоровье.
Именно жизнь и здоровье нередко приводятся в качестве примера учеными, высказывающимися за необходимость отказа от традиционной концепции объекта преступлений, одним из постулатов которой является признание базовой категорией для определения объекта преступного деяния понятия «общественные отношения». Так, А.В. Наумов пишет: «Во многих случаях трактовка объекта преступлений как определенных общественных отношений вполне справедлива, например, в случаях признания объектом преступления отношений собственности при краже, грабеже и других хищениях имущества. . . Однако в ряде других случаев теория объекта преступления как общественного отношения "не срабатыхвает". Особенно это относится к преступлениям против личности, в первую очередь, к убийству» (Наумов, 1996, с. 147). Не соглашаясь с трактовкой жизни человека как совокупности определенных общественных отношений (Курс советского..., 1973, с. 478), автор подчеркивает: «Очевидно, что такое понимание жизни человека как объекта убийства явно принижало абсолютную ценность человека как биологического существа, жизни вообще как биологического явления» (Наумов, 1996, с. 147).
Позволим себе усомниться в том, что человек как биологическое существо или жизнь как особое физиологическое состояние человека могут рассматриваться в качестве абсолютной ценности. Ведь с этим явно не согласуется целый ряд положений уголовного закона. Обратим внимание лишь на некоторые из них.
Например, с позиций признания жизни абсолютной ценностью нельзя, на наш взгляд, объяснить, почему признается правомерным причинение смерти посягающему в состоянии необходимой обороны (ч.
1 ст. 37 УК РФ), ибо в этом случае жизнь одного человека является объектом уголовно-правовой охраны, а жизнь другого — перестает таковым быть. С идеей жизни как абсолютной ценности, думается, несовместимы и положения Уголовного кодекса, предусматривающие возможность применения за особо тяжкие преступления, посягающие на жизнь, смертной казни (п. «н» ст. 44, ст. 59 УК РФ) . Представляется, что сам факт допущения правомерного причинения смерти свидетель-ствует о том, что уголовное право охраняет не всякую жизнь, а жизнь, признанную полезной или нейтральной для общества.
Таким образом, в случае совершения убийства или иного общественно опасного посягательства на жизнь, последняя рассматривается отнюдь не как биологический процесс. Она должна быть раскрыта «через категорию социальной возможности, и в этом качестве "жизнь" (возможность пользоваться этим социальным благом) вписыхвается в структуру общественного отношения» (Галиакбаров, 1999, с. 96—97).
В свете сказанного следует согласиться с А.В. Кузнецовым, который пишет: «Общественные отношения органически связаны с личностью как субъектом, их носителем. Без нее вообще немыслимо существование общественных отношений. Последние включают в себя и личность. Исключение ее из системы общественных отношений разрушает их. Вот почему.. . убийство человека — это не только лишение его жизни как биологического существа, но вместе с тем и уничтожение всей совокупности общественных отношений, составляющих социальную сущность данного человека» (Кузнецов, 1977, с. 51).
Закономерен, однако, и следующий вопрос: если жизнь как биологический процесс не является абсолютной ценностью, то чем объяснить законодательным запрет эвтаназии? В самом деле, согласно ст. 45 Основ законодательства РФ «Об охране здоровья», медицинскому персоналу запрещено удовлетворять просьбы больного об ускорении его смерти любыми средствами и способами, в том числе и путем прекращения применения искусственных мер по поддержанию жизни (см.: Ведомости съезда..
., 1993, ст. 1318) . Но названным запрет следует объяснять не признанием жизни как физиологического состояния абсолютной ценностью, а целым рядом других соображений социального порядка, в частности, невозможностью избежать злоупотреблений на этой почве, надеждами общества на быстрый прогресс меди-цинской науки и т. п.Институциональным анализ помогает во многих случаях возникновения затруднений в толковании положений уголовного закона уяснить его действительный смысл, понять, какими именно соображениями руководствовался законодатель, устанавливая ту или иную правовую норму. Так, предусматривая повы-
шенную ответственность за некоторые виды убийства, законодатель иногда именно социальным качествам потерпевшего, его социальной роли придает решающее значение при конструировании соответствующих квалифицирующих составов. Одним из ярчайших примеров тому может служить квалифицирующий признак, предусмотренный п. «б» ч. 2 ст. 105 УК РФ «Убийство лица или его близких в связи с осуществлением данным лицом служебной деятельности или выполнением общественного долга». Потерпевшими от данного вида убийства выступают лишь четыре категории граждан: лица, осуществляющие служебную деятельность; близкие лиц, осуществляющих служебную деятельность; лица, выполняющие общественный долг; близкие лиц, выполняющих общественный долг.
Нетрудно заметить, что в указанном пункте ч. 2 ст. 105 УК РФ учтено важное значение трех различных институциональных связей личности:
служебные отношения;
отношения с обществом в целом;
отношения с членами семьи и другими лицами, чья жизнь, здоровье и благополучие дороги субъекту (то есть близкими) . При этом важно подчеркнуть, что речь идет не только о
факте наличия подобных отношений, но и о качестве выполнения потерпевшим соответствующей социальной роли. Так, применительно к убийству лица в связи с осуществлением им служебной деятельности можно утверждать, что мотив или цель данного преступления формируются под влиянием реализации потерпевшим его прав и обязанностей, основанием возникнове-ния которых являются отношения службы.
Понимание последней как одного из видов платной, общественно полезной деятельности (Бахрах, 1993, с. 116) не только исключает квалификацию по п. «б» ч. 2 ст. 105 УК РФ убийства, продиктованного стремлением воспрепятствовать незаконной деятельности потерпевшего, но и заставляет усомниться в правильности юридической оценки убийства, вызванного мотивом неудовлетворенности качеством трудовой деятельности лица.К сожалению, такого рода оценка подобных убийств иногда встречается в практике высших судебных инстанций. Например, соответствующее квалифицирующее обстоятельство было,
на наш взгляд, ошибочно вменено в вину субъекту в нижеприведенном случае.
Сапронов В., пьяный, около 24 часов возвратился домой, пожаловался на плохое состояние здоровья, а затем со словами: «Умираю», — упал на пол и потерял сознание. Для оказания больному медицинской помощи к Сапроновым пришла Евдокимова, работавшая заведующей медпунктом. Она сделала больному несколько уколов, но жизнь его спасти не удалось. В связи со случившимся сын умершего решил покончить жизнь самоубийством, незаметно для других взял ружье, имевшееся в доме, и зашел в спальню. В это время Евдокимова стояла у дивана, на котором лежал умерший. Полагая, что в смерти отца повинна и Евдокимова, которая, по мнению Сапронова-мл., явилась по выкову с опозданием, он произвел в нее выстрел и убил (см. : Сборник постановлений..., 1974, с. 235) . Решение суда по этому делу бышо одобрительно встречено некоторыми учеными (см., например: Савинов, 1985, с. 151—152).
По нашему мнению, описанное выше убийство не достигает того уровня общественной опасности, который присущ убий-ству, совершенному в связи с осуществлением лицом служебной деятельности. У этого преступления быша совершенно иная мотивация . Оказывать своевременную помощь больным является непосредственной обязанностью медицинского персонала. Пользуясь институциональной терминологией, можно сказать, что Сап- ронов-мл. трактовал якобы имевшее место опоздание Евдокимовой как проявление социальной дисфункции со значительным ущербом из-за несоответствия ее занимаемой статусной позиции работника медицины.
Отсюда у виновного возникла стойкая неприязнь к потерпевшей, которая осуждаема не более, чем неприязнь личного характера. Следовательно, оценивать убийство, совершенное Сапроновым-мл., бышо необходимо как неотяго- щенное квалифицирующими признаками.С тех же позиций, думается, целесообразно подходить и к толкованию понятия «убийство, совершенное в связи с выполнением потерпевшим общественного долга». Различны будут только критерии качества реализации потерпевшим своей социальной роли, поскольку поведение последнего должно соотноситься в этом случае не только с правовыми нормами, но и с принципа-
ми нравственности, с общественной пользой. В постановлении №1 Пленума Верховного Суда РФ от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)» отмечается, что под выполнением общественного долга следует понимать «осуществление гражданином как специально возложенных на него обязанностей в интересах общества или законных интересах отдельных лиц, так и совершение других общественно полезных действий (пресечение правонарушений, сообщение органам власти о совершенном или готовящемся преступлении либо о местонахождении лица, разыскиваемого в связи с совершением им правонарушений, дача свидетелем или потерпевшим показаний, изобличающих лицо в совершении преступления, и др.)» (Бюллетень Верховного..., 1999, №3, с. 3). Из приведенного положения видно, что об общественной пользе можно говорить как применительно к защите интересов всего общества, так и от-дельных его членов, если при этом интересы последних признаются законными. Наличие между защищаемым лицом и его защитником каких-либо межличностных связей, скажем, родственных, не препятствует тому, чтобы рассматривать охрану интересов отдельных лиц как выполнение общественного долга, поскольку индивидуальные интересы в этом случае не противоречат публичным.
В этом отношении примечателен казус, приводимый А.В. Наумовым. Некто Богданов домогался вступления в половую связь с Востоковой. Встретив отпор, он ударил потерпевшую кулаком по лицу. Муж Востоковой, Николай, пытаясь предотвратить избиение жены, встал между ней и Богдановым. Тогда последний выхватил кинжал и ударом в грудь убил Востокова. Судебная коллегия по уголовным делам Верховно-го Суда РСФСР согласилась с квалификацией действий Богданова по п. «в» ст. 102 УК РСФСР (ныне п. «б» ч. 2 ст. 105 УК РФ) , данной Мурманским областным судом, указав, что Вос- токов был убит при выполнении общественного долга в момент, когда осужденный намеревался нанести второй удар его жене (см.: Наумов, 1969, с. 67—68).
Сам А.В. Наумов полагает, что квалификация совершенного Богдановым преступления как убийства в связи с выполнением потерпевшим общественного долга является избыточной. «Внима-
тельный анализ обстоятельств данного дела, — рассуждает автор, — особенно его мотивов, показывает, что Богданов совершил убийство Востокова не в связи с выполнением потерпевшим своего общественного долга, а на почве личных, бытовык отношений. Потерпевший, его жена и осужденный являлись хорошими знакомыми, сослуживцами, и тот факт, что Востоков заступился за свою жену, воспринимался виновным не как выполнение потерпевшим какой-то общественной деятельности, а как поступок, непосредственно вытекающий из отношений супругов. Это вы1зва- ло у него чувство злобы, мести по отношению к потерпевшему, что и послужило движущим мотивом убийства. Однако месть эта носит бытовой характер, в то время как месть, могущая быть мотивом квалифицированного убийства. . . должна быть лишена личной окраски и целиком вытекать из общественной или служебной деятельности потерпевшего» (Наумов, 1969, с. 68).
Приведенные ученым доводы нам представляются недостаточно убедительными для того, чтобы отказаться от мысли о возможности признания общественно полезной деятельности, заключающейся в защите законных интересов лиц, с которыми защитник находится в семейных или других близких отношениях. Иначе можно прийти к абсурдным выводам, во-первых, о том, что закон считает родственные отношения препятствием для выполнения гражданином своего долга перед обществом, а во-вторых, о том, что выполнение лицом одновременно нескольких социальных ролей, скажем, представителя семьи и члена общества, невозможно. Однако известно, что семья — ячейка общества и как таковая она находится под зашитой государства (ст. 38 Конституции РФ, гл. 20 УК РФ) . Это подтверждается и глубокими экономико-историческими исследованиями современных инсти- туционалистов (см., например: Иншаков, Фролов, 2002).
Складывающиеся в обществе нравственные нормы диктуют человеку необходимость проявлять заботу о безопасности не только членов своей семьи, но и других лиц, с которыми он связан близкими отношениями. Соответственно и жизнь граждан, близ-ких лицу, осуществляющему служебную деятельность или выполняющему общественный долг, получает особую социальную окраску, так как становится не только условием реализации социальных свойств данного гражданина, но и успешного выпол-
нения социальной роли субъекта, действующего в публичных интересах. Именно поэтому жизнь такого рода граждан и стала объектом усиленной уголовно-правовой охраны.
Применительно к убийству близких лицу, выполняющему служебные обязанности или общественный долг, думается, также важен учет, насколько качественно выполняется потерпевшим соответствующая роль. В данном случае речь должна идти о выяснении как действительно существующих отношений между жертвой убийства и лицом, действующим в публичных интересах, так и восприятия этих отношений виновным. «Квалифицирующий признак убийства его близких, — верно замечает О.В. Белокуров, — характеризуется не только субъективным моментом (желание причинить боль потерпевшему или воспрепятствовать его деятельности путем лишения жизни заведомо дорогого для него человека) , но и объективным — наличие в действительности добрых отношений между лицом, осуществляющим общественно-полезную деятельность, и погибшим» (Белокуров, 2004, с. 42). Пред-ставляется, что заблуждение субъекта относительно реальных взаимоотношений потерпевшего и лица, осуществляющего служебную деятельность или выполняющего общественный долг, должно влиять на квалификацию убийства точно так же, как меняет юридическую оценку значимая фактическая ошибка в других свойствах личности потерпевшего.
Так, если субъект, убивая гражданина, ошибочно полагает, что потерпевший является ближайшим другом лица, выполняющего общественный долг, и желает тем самым отомстить этому лицу, а на самом деле отношения между убитым и действующим в публичных интересах были далеко не дружескими, то содеянное должно квалифицироваться как покушение на пре-ступление, предусмотренное п. «б» ч. 2 ст. 105 УК РФ.
Несколько сложнее определиться с квалификацией убийства близкого родственника лица, осуществляющего служебную деятельность или выполняющего общественный долг, в том случае, когда между потерпевшим и указанным лицом были неприязненные отношения, и виновный об этом знал, но, тем не менее, совершил преступление, скажем, в целях воспрепятствовать родственнику погибшего заниматься общественно полезной деятельностью. Нам представляется, что само допущение воз-
можности факта убийства подобного рода дает основание утверждать, что таковое должно расцениваться как квалифицированное убийство, как убийство гражданина, близкого лицу, осуществляющему служебную деятельность или выполняющему общественный долг. Ведь близкое родство — прочная институция, независимо от того, какие отношения складываются при этом между родственниками. Говоря словами Г.В.Ф. Гегеля, «семья. .. имеет своим определением свое чувствующее себя единство. . . Умонастроение внутри семьи состоит в обладании самосознанием своей индивидуальности в этом единстве. .. чтобы являть себя не как лицо для себя, а как член этого единства» (Гегель, 1990, с. 221), основанного на браке или кровном родстве, члены которого «связаны общностью быта, взаимной помощью, моральной и правовой ответственностью» (Новым иллюстрированный..., 2003, с. 651) . Соответственно человек вполне способен ощущать обиду, нанесенную его близкому родственнику, к которому он не чувствует любви и привязанности, как обиду или предостережение самому себе.
Надо полагать, это учитывал в абзаце 3 п. 6 упомянутого постановления и Пленум Верховного Суда РФ, который, разъясняя понятие «близкие потерпевшему лица», отделил близких родственников от иных близких лиц. Пленум указал: «К близким потерпевшему лицам, наряду с близкими родственниками, могут относиться иные лица, состоящие с ним в родстве, свойстве (родственники супруга), а также лица, жизнь, здоровье и благополучие которых заведомо для виновного дороги потерпевшему в силу сложившихся личных отношений» (Бюллетень Верховного..., 1999, № 3, с. 3). Можно утверждать, что Пленум Верховного Суда различает лиц, являющихся близкими потерпевшему в силу близкого родства, и лиц, которые могут быть признаны таковыми в силу сложившихся личнык отношений 3.
Вернемся, однако, к формулировке п. «б» ч. 2 ст. 105 УК РФ. Как явствует из текста данного пункта, в нем упомянуто два вида деятельности: служебная и выполнение общественного долга, общим для которык является их общественно-полезный характер. Вместе с тем вне рамок усиленной уголовно-правовой охраны остается платная общественно-полезная деятельность, не охватыхваемая термином «служба».
В русском языке словом «служащий» обозначается работник, занятый интеллектуальным, нефизическим трудом в раз-личных сферах деятельности (см.: Ожегов, Шведова, 1997, с. 732) . Однако обществом поощряется любой полезный труд вне зависимости от его формы, в том числе физический. Далее, изменение экономических отношений привело к распространению в обществе таких платных видов социально полезной деятельнос-ти, основанием осуществления которых является не трудовой договор (контракт), а, скажем, гражданско-правовые отношения 4. Содержание подобной деятельности либо основание ее возникновения не позволяют считать ее служебной, а платный характер препятствует отнесению таковой к выполнению общественного долга. Ведь долг — это этическая категория, в которой выражается нравственная задача отдельного индивида в конкретных социальных условиях и ситуациях, становящаяся для него внутренне принимаемым обязательством. В общественном долге выражается нравственная специфика социально-идейной позиции личности по отношению к создавшейся общественной ситуации, конфликту внутренних убеждений и способов их реализации (см.: Философский..., 1983, с. 40). При выполнении того или иного вида деятельности в интересах общества на платной основе внутреннему нравственному принятию лицом этой деятельности отводится незначительная, можно сказать, ничтожная роль. Но подобная деятельность не утрачивает статуса источника общественной стоимости. Следовательно, убийство такого деятеля характеризуется повышенной социальной опасностью. Однако чтобы оно могло преследоваться по п. «б» ч. 2 ст. 105 УК РФ, необходимо уточнить формулировку данного пункта. Одним из вариантов новой редакции последнего может быть следующий: «убийство лица, действующего в публичных интересах, либо его близких в целях воспрепятствовать осуществлению полезной деятельности данного лица либо по мотивам мести за такую деятельность».
С институциональных позиций следует подходить и к анализу такого квалифицирующего признака убийства, как «убийство лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии» (п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ) . Ни практика, ни теория в толковании понятия «беспомощное состояние потерпевшего» не
отличаются единообразием. По-разному оцениваются, например, ситуации убийства спящего или находящегося в состоянии алкогольного опьянения лица. В одних случаях подобное состояние при-знается высшими судебными инстанциями обстоятельством, обусловливающим беспомощность потерпевшего (см., например: Бюллетень Верховного..., 1999, №6, с. 22), а в других случаях — нет (см., например: Бюллетень Верховного..., 2000, с. 12) . Одни ученые полагают, что факт убийства и невозможность оказать сопро-тивление должны осознаваться потерпевшим, испытывающим от этого особые страдания (см., например: Дементьев, 1999, с. 43), другие, напротив, допускают возможность признания причиной беспомощного состояния невозможность потерпевшего осознавать происходящее (см., например: Уголовное право..., 1996, с. 28) . Не исключает этого и Пленум Верховного Суда РФ. В абзаце 1 п. 7 упомянутого постановления разъясняется: «По п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ (убийство лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии) надлежит квалифицировать как умышленное причинение смерти потерпевшему, не способному в силу физического или психического состояния защитить себя, оказать активное сопротивление виновному, когда последний, совершая убийство, сознает это обстоятельство. К лицам, находящимся в беспомощном состоянии, могут быть отнесены, в частности, тяжелобольные и престарелые, малолетние дети, лица, страдающие психическими расстройствами, лишающими их способности правильно воспринимать происходящее» (Бюллетень Верховного..., 1999, № 3, с. 3) .
Чтобы верно определиться в рассматриваемой проблеме, необходимо разобраться в мотивах, которыми руководствовался законодатель, признавая беспомощность потерпевшего обстоятельством, способным существенно изменить типовую степень общественной опасности убийства, то есть возводя это обстоятельство в статус квалифицирующего признака.
Вряд ли законодатель исходил из тех соображений, что осознание своей беспомощности потерпевшим при посягательстве на его жизнь связано с дополнительными страданиями жертвы, поскольку это обстоятельство уже учтено в законе. Сознательное причинение излишних для лишения жизни страданий потерпевшему (или его близким) составляет сущность такого квалифици-
рованного вида убийства, как убийство с особой жестокостью (п. «д» ч. 2 ст. 105 УК РФ) . На наш взгляд, не может обусловливать повышенную общественную опасность убийства лица, находящегося в беспомощном состоянии, и тот факт, что такое состояние облегчает совершение преступления. Скорее уж наоборот: чем больше трудностей способен преодолеть субъект для реализации своего преступного намерения, тем опаснее он для общества.
Представляется, что введение рассматриваемого квалифицирующего признака может быть объяснено тем, что при совершении подобного убийства потерпевшим становится такое лицо, которое с точки зрения нравственных критериев нуждается в повышенной заботе, защите, внимании. Убийца же, избрав такое лицо жертвой своего преступного посягательства, проявляет исключительную аморальность и цинизм. Следовательно, в контексте п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ беспомощность потерпевшего не может интерпретироваться просто как неспособность оказать сопротивление. Далеко не случайно закон в данном случае не связывает наличие квалифицирующего признака с использованием такого состояния. Здесь беспомощность проявляется скорее как потребность человека в помощи, постороннем уходе, причем потребность, находящая адекватный отклик в общественном сознании, признаваемая обществом, в том числе и путем установления дополнительный гарантий безопасности.
В свете сказанного нам представляется правильным решение, принятое Президиумом Верховного Суда РФ по делу гр- на Тарасова, когда из приговора, вынесенного в отношении осужденного, было исключено указание на квалифицирующий признак, предусмотренный п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ. Президиум при этом признал, что убийство спящего нельзя считать убийством лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии, в том понимании, как это предусмотрено в диспозиции п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ, поскольку сон является жизненно необходимым и физиологически обусловленным состоянием человека (см.: Бюллетень Верховного..., 2000, с. 12). Таким образом, Верховный Суд РФ не усмотрел в данном случае беспомощного состояния потерпевшего, хотя последний и был лишен возможности оказать виновному сопротивление, исходя из того, что сон не является каким-то исключительным
состоянием человека, определяющим необходимость посторонней помощи и заботы.
Совсем иное содержание вкладывает, на наш взгляд, законодатель в такой конструктивный признак изнасилования, как «использование беспомощного состояния» (ст. 131 УК РФ) . Здесь слово «беспомощное» скорее всего употреблено не по назначению, поскольку специфика объекта данного преступления заставляет предположить, что «беспомощное состояние» в данном случае означает невозможность для лица проявить свою волю. Для изнасилования обязательным является использование беспомощного состояния жертвы, а не просто сам факт беспомощности последней. Ведь половое сношение в подобной ситуации потому и будет рассматриваться как изнасилование, поскольку оно осуществляется виновным благодаря тому, что потерпевшая в силу различных причин не обладает свободой волеизъявления и отсутствие сопротивления с ее стороны не может означать добровольного вступления ее в половую связь.
Ограниченный объем настоящей работы не позволяет нам остановиться на вопросах, касающихся содержания других квалифицирующих признаков убийства, для понимания которых институциональные моменты имеют немаловажное значение. Это касается, в частности, таких обстоятельств, как совершение убийства группой лиц, группой лиц по предварительному сговору или организованной группой (п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ) , по мотиву национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды либо кровной мести (п. «л» ч. 2 ст. 105 УК РФ) . Но уже вышесказанное позволяет сформулировать следующий вывод.
Жизнь человека является не только личным, но и важнейшим социальным благом, поэтому она является объектом усиленной уголовно-правовой охраны. Государство отказывает человеку в охране его жизни лишь в том случае, если он ставит себя вне общества и вне его законов, в остальном же оно движимо стремлением создать дополнительные гарантии безопасности для лиц, выполняющих значимые для общества функции, подвергающихся дополнительному риску по роду своей деятельности, а также являющихся наиболее уязвимыми для противоправного воздействия. Институциональный анализ законодательных актов с целью выявления противоречий или обоснования трактовки
отдельных положений и статусов в различных ситуациях позволяет усилить их комплексность и гуманистическую ориентацию, задав соответствующий вектор развитию всего институционального пространства современной России.